Не буди Лихо. Часть первая

Дмитрий Совесть

Не буди Лихо. Часть первая

За свои тридцать лет жизни я так ничего и не нажил, кроме проблем. И вот очередной форс-мажор вынудил меня на время переехать к брату, хоть мне этого не особо-то и хотелось.

Дело в том, что он со своей семьей решил вести странный и не очень мне понятный образ жизни. Лет десять назад сорвался, продал бизнес, квартиру, машину, забрал беременную жену и укатил жить в глухую деревню. Купил там дом, завел кур, коз, коров и прочую живность.

Я в это время еще учился в универе и вообще не понял этот его поступок. Попытки расспросить ничего не дали – брат просто отшучивался, говорил, что устал от городской жизни, от суеты, хочет отдохнуть от Москвы и вообще только о деревне всю жизнь и мечтал.

Но вот по воле случая и мне приходится ехать в Николаевку. Других вариантов сейчас нет. Все деньги, которые у меня были, я вложил в долевое строительство, а оно, как это часто бывает, благополучно загнулось. На фоне стресса из-за этой ситуации я поругался с начальником – и теперь у меня ни работы, ни денег, ни жилья. Необходимо где-то перекантоваться, пока не придумаю, что делать дальше. Деревня тут кажется реально отличным вариантом, который позволит разгрузить голову и понять, как жить жизнь.

…На перроне небольшого вокзала было пустынно и сиротливо. Я вышел под холодный осенний дождь, который застучал по крыше вагона еще на подъезде, с одним рюкзаком за спиной – всем своим скарбом. И сразу увидел его.

У обочины, лениво прислонившись к грязной колесной арке белой «Нивы», стоял мужчина. Поначалу я даже не узнал в нем брата – настолько сильно он изменился за десять лет. Передо мной был не тот вымотанный жизнью городской житель в дорогом, но вечно помятом костюме, с синяками под глазами от недосыпа и бесконечных стрессов.

Это был настоящий хозяин, высеченный из цельного куска жизни. Высокий, плечистый, он даже в простой и поношенной осенней куртке казался воплощением силы. Мускулатура угадывалась в каждом движении, в ширине спины, в уверенной позе. Его лицо, загорелое и обветренное, пыло здоровьем. Из-под шапки темных, коротко стриженных волос на меня смотрели знакомые, но теперь спокойные и ясные зеленые глаза, в которых читалась не городская усталость, а глубокая, природная умудренность. Щеки и подбородок покрывала аккуратная, густая борода темно-русого цвета, в которой уже блестели первые серебряные нити.

Увидев меня, он широко улыбнулся своей знакомой, немного хитрой улыбкой, от которой у уголков глаз лучиками разбежались морщинки – следы смеха и работы на открытом воздухе.

– Серега! – крикнул он, разбивая тишину дождя своим низким, теперь еще более грудным голосом, и открыл руки для объятий.

Мы обнялись крепко, по-мужски, и я почувствовал под курткой железную твердость его плеч и спины, пахнувших дымом, свежим ветром и мокрой собачьей шерстью. Его рукопожатие было твердым и уверенным, ладонь – шершавой от работы.

– Давно не виделись, – выдохнул я, и от этих слов стало вдруг и радостно, и горько одновременно. Я обнимал не того брата, которого провожал когда-то, а совершенно нового, сильного человека, нашедшего свой путь.

– Да уж, – бросил Олег, закидывая мой рюкзак в багажник, – залезай, быстрее, тут дует.

Машина тронулась, с трудом преодолевая разбитую дорогу. В салоне пахло бензином, свежим сеном и мокрой собачьей шерстью.

– Я, признаться, обалдел, когда в своем почтовом ящике твое письмо обнаружил, – первым нарушил молчание Олег, ловко объезжая очередную колдобину. – Почтальонша лет пять ко мне не заглядывала.

– Да я и сам не знал, как еще с тобой связаться, – честно признался я, глядя в окно на проплывающие мимо бескрайние мокрые поля. – Мобильника-то у тебя нет.

– Ой, я вообще этих ваших благ цивилизации не понимаю, – улыбнулся Олег. – Ну, рассказывай, что у тебя случилось.

И я кратко, без лишних эмоций, выложил ему все свои горести: провалившееся строительство, увольнение, тотальный крах всех планов. Олег слушал молча, лишь изредка кивая.

Деревня Николаевка встретила нас унынием. Проселок петлял между покосившимися, а то и вовсе развалившимися избами с пустыми глазницами окон. Кое-где виднелись аккуратные, но явно дачные домики с заколоченными на зиму ставнями. И на этом фоне владения Олега выглядели как настоящая крепость, островок жизни и процветания.

За низким забором открывался огромный участок. Добротный двухэтажный сруб из темного бревна, дымок из трубы. Рядом – большой сарай, откуда доносилось мычание, и крепкий курятник. Ухоженный огород, уже убранный на зиму, сад с голыми ветками яблонь. И все это упиралось в узкую тропинку, уходящую в сторону леса и, как я позже узнал, озера.

– Ну, вот и дом родной, – удовлетворенно произнес Олег, заглушая двигатель.

И тут мой взгляд упал на противоположную сторону дороги. Контраст был поразительный. Там стоял дом, должно быть, немалых лет – явно построенный еще при царе. Вероятно бывший купеческий особняк, когда-то богатый, а ныне совсем покосившийся, утонувший по окна в бурьяне. От былой роскоши не осталось и следа – облупившаяся резьба на карнизах, провалившаяся кое-где крыша, забитые фанерой окна.

– А это что за руины? – кивнул я в сторону старого дома.

Олег, распахивая дверь, скривился.

– Это наш соседский дворец. Ну, как соседский… Там молодая семья живет, Артем с Мариной. Ребенок у них недавно родился. – Он вздохнул. – Но живут, мягко говоря, неблагополучно. Вечно пьяные, грязные, в доме своем разобрать ничего не могут. Но люди беззлобные, тихие. Никаких проблем от них, кроме вот этого вида.

– Ладно, Серега, давай покажу тебе, как тут у меня что устроено, – сказал Олег, вылезая из машины и хлопнув дверью. – Раз уж застрянешь тут на какое-то время, должен знать соседей.

Я последовал за ним за низкий забор. Хозяйство и вправду было впечатляющим и дышало таким основательным благополучием, что на душе сразу стало чуть спокойнее.

Первым делом мы подошли к просторному сараю, откуда доносилось размеренное жевание и мычание.

– Это наша кормилица, корова Марфа, – с гордостью произнес Олег, похлопывая по боку рыжую белоголовую буренку, которая лениво повернула к нему свою влажную морду. – Молока дает – завались! Лидуся на творог, на сметану пускает. А на прошлой неделе, представляешь, вздумала теленка своего, Веньку, защищать от соседского пса. Так того рогом поддел и через забор выпроводил, будто и не взрослый алабай, а щенок какой-то! Мощь!

Рядом, в отдельном загоне, оживленно топтались несколько коз.

– А это наши забияки, – усмехнулся брат. – Белая – Ночка, спокойная, а вот эта рыжая, с рожками, – безобразница Зинка. На той неделе сбежала, так мы ее несколько дней ловили! Всю деревню оббегала, огород к соседям потоптала, капусту им всю поела. Вернулась сама, голодная, благоумная, как ни в чем не бывало. Сейчас вот смотри, глаза отводит, сама невинность.

Мы двинулись дальше, к крепкому курятнику. Увидев хозяина, к сетке с громким кудкудаканьем сбежались пестрые куры.

– Птицу представлять будем по порядку, – по-хозяйски заявил Олег. – Это Петрович, – он кивнул на важного красно-рыжего петуха, который важно вышагивал в стороне. – Глава семейства. А это самая шустрая несушка, Цыца. Яйца от нее – золотые, прямо на праздник всегда. А вон те, пушистые, – квочки, под них весной цыплят сажаем.

Напоследок он подвел меня к дальнему углу сарая, где в аккуратных клетках с сеном копошились ушастые кролики.

– А это мясной десант, – понизил голос Олег. – Шевелятся тут. Этот увалень, серый, – Царь. Хитрый, корм всегда первый находит. А вон та черная, юркая – Царица. Они ж у нас основное стадо, плодятся как сумасшедшие.

Обойдя все владения, Олег удовлетворенно вздохнул и положил руку мне на плечо.

– Ну, вроде все основное показал. Теперь и домой пора. Лида, наверное, уже заждалась.

Мы направились к срубу, из трубы которого так и валил дым, обещая невероятное уютное тепло. И точно, едва мы поднялись на крыльцо, скрипнула дверь, и в ее светлом прямоугольнике возникла женщина.

Я замер, не сразу признав в ней ту самую Лиду, легкомысленную и хохотунью, которую Олег когда-то привез на наши студенческие тусовки. Передо мной стояла не девчонка, а Хозяйка. Высокая, стройная, она держалась с невозмутимым, спокойным достоинством. Светлые волосы, запрятанные под простым шерстяным платком, выбивались на висках тонкими прядями, оттеняя голубые, ясные и не по-деревенски глубокие глаза. В ее взгляде читалась не просто усталость, а та самая твердая уверенность, что бывает у людей, которые несут полную ответственность за свой дом и свою семью.

Черты ее лица, которые я помнил мягкими и юными, заострились, стали более четкими и выразительными. На простом домашнем платье был надень скромный, но чистый фартук. В ее осанке, в том, как она держала плечи, в спокойном скрещении рук на груди чувствовалась невероятная внутренняя сила.

– Уже поздно, – тихо, но твердо сказала она, и ее голос, низкий и мелодичный, не требовал возражений. – Детей я уложила. Проходите, чайник уже на плите стоит. Пойдемте чай пить, обсудим все за столом.

Она отступила, пропуская нас в дом, и ее движения были плавными и экономичными, движения человека, который знает цену своим усилиям и не тратит их попусту. В ее образе не было и тени той городской суеты, что когда-то ее окружала, лишь глубокая, укорененная в земле и доме мудрость..

Переступив порог, я замер на мгновение, пораженный открывшейся картиной. Дом внутри выглядел еще просторнее, чем казался снаружи. Воздух был густой, насыщенный ароматами свежеиспеченного хлеба, древесной смолы и легкой нотки сушеных трав.

Мы оказались в просторной горнице, служившей, видимо, и кухней, и гостиной. Посредине стоял массивный дубовый стол, начищенный до блеска, вокруг – такие же крепкие лавки. В углу пылала жаром большая русская печь, ее изразцы поблескивали в свете нескольких керосиновых ламп и свисавшей с потолочной балки люстры-рожка, где горели толстые восковые свечи. Стены были украшены вышитыми рушниками, на полках аккуратно стояла глиняная и металическая посуда. Ни телевизора, ни компьютера, никаких привычных мне проводов и гаджетов. Казалось, мы перенеслись лет на сто назад, но при этом все дышало таким ухоженным, основательным достатком, что чувствовалась не бедность, а невероятная сила и самодостаточность этого дома.

На столе уже стоял пузатый самовар, тихо посапывающий, рядом – гора румяных сырников, из которых шел соблазнительный пар, глиняный кувшин с густым молоком и деревянная чашка с медом. Лидия, сняв платок, оказалась женщиной с спокойным и добрым, но твердым лицом. Она разливала по кружкам душистый чай, в который бросала по щепотке сушеной малины.

– Присаживайся, Сергей, не стесняйся, – пригласила она, и ее голос звучал гораздо мягче, чем на пороге.

Мы устроились за столом. Я не удержался и огляделся еще раз.

– Олег, я в шоке… У вас тут целое царство. Но… как же вы без всего? Телевизор посмотреть, новости? Дети? – я покачал головой, пытаясь осмыслить такой образ жизни.

Олег обменялся с женой понимающим взглядом и хитро улыбнулся.

– А что дети? Да лучше нас с тобой в их годы живут. Олесе десять, она в райцентре в школе учится. Каждое утро на «Ниве» туда-обратно катаем. Так она у нас отличница, вся в медалях, врачем хочет стать. И знаешь, что говорит? Что она почти единственная в классе, кто не носит очки и может наизусть стихи Баратынского рассказывать, а не цитаты из дурацких сериалов. Гордится, что не как все.

– А Кольке всего три года, – мягко, но с той же твердостью в голосе, добавила Лидия, пододвигая мне тарелку с сырниками. – Попробуй, творог свой, еще теплый. Он у нас с утра отца по пятам ходит, молоток ему деревянный подарили – он «чинит» все вокруг. Никакие ему ваши планшеты не нужны. Лучше с живой козой побегает или на сеновале поиграет. Растет помощником, а не потребителем.

– Мы не против технологий, Серег, – пояснил Олег, отламывая кусок сырника. – Мы за здравый смысл. Просто мы решили, что наши дети должны видеть реальный мир, а не его цифровую копию. Чтоб знали, откуда молоко берется, а не думали, что из пакета в супермаркете. Это осознанный выбор. Экология души, понимаешь?

Я понимал. И впервые за последние месяцы в душе начало появляться странное чувство – не зависти, а скорее уважения и легкой грусти от осознания, как далеко мой собственный путь ушел от этой простой и ясной правды.

Чаепитие затянулось надолго. Мы говорили о жизни, о прошлом, о будущем. Сырники таяли во рту, а чай с малиной согревал не только тело, но и душу.

Наконец, Лидия встала, взяла одну из ламп.

– Пойдем, Сергей, покажу тебе твою комнату.

Она провела меня по узкой деревянной лестнице на второй этаж и открыла дверь в небольшую, но очень уютную комнату под самой крышей. Пахло свежим сеном и деревом. В центре стояла кровать – не покупная, а явно сделанная руками Олега, такой же добротный, мощный сруб из темного дерева. Рядом – неуклюжий, но крепкий платяной шкаф, тоже явно самодельный.

И на этом фоне грубой, но надежной ручной работы контрастом выглядел матрас на кровати. Он был высокий, ровный, с идеальной поверхностью. На белой хлопковой наволочке, пришитой сбоку, красовалась аккуратная этикетка с изображением итальянского флага и названием известной фабрики. Видно было, что вещь дорогая, ортопедическая, возможно, беспружинная, купленная специально для комфорта гостя, чтобы соединить здоровый дух деревни с телесным удобством современного мира.

– Спи спокойно, – тихо сказала Лидия и вышла, прикрыв за собой дверь.

Я остался один в непривычной тишине, прерываемой лишь потрескиванием поленьев в печи внизу и далеким мычанием коровы. Глядя на итальянский флаг на матрасе в этой бревенчатой комнате, я не мог не улыбнуться этой странной, но удивительно гармоничной семье.

Первая ночь прошла удивительно спокойно, уснул почти сразу, видимо сказались чистый деревенский воздух и спокойная атмосфера дома брата. А вот пробуждение вышло крайне неприятным, услышал крики за окном и полицейскую сирену. Наспех оделся, накинув первую попавшуюся куртку, выскочил во двор.

Морозный утренний воздух ударил в лицо, но не смог отвлечь от зрелища, разворачивавшегося прямо на улице, напротив. Картина была словно вырвана из другого, жестокого и грязного мира, и грубо вставлена в эту умиротворенную деревенскую идиллию.

Соседа Артема, того самого, о котором вчера упоминал Олег, двое рослых полицейских в синих куртках вели к уазику «буханке», скучающе притулившейся у края дороги. Мужчина едва держался на ногах, его вели почти на руках, но не из-за сопротивления, а из-за полной невменяемости. Он был одет в растянутый, когда-то темный свитер, по которому тянулись замысловатые дорожки застарелых пятен, и рваные тренировочные штаны, заляпанные грязью. Ткань на коленях протерлась до дыр, из которых торчали серые нити.

Его волосы, жирные и спутанные, спадали на лицо грязными прядями, слипшимися от пота и чего-то еще. Руки, неестественно бледные и худые, с длинными грязными ногтями, беспомощно болтались вдоль тела, а кисти были испачканы в чем-то темном, похожем на землю или мазут. Походка была шатающейся, ноги заплетались и подкашивались, будто он шел не по твердой земле, а по палубе штормящего корабля. Вся его фигура была сгорблена, плечи подняты к ушам, словно от вечного холода и ожидания удара.

Но больше всего поразило его лицо. Заостренные, небритые щеки, впавшие глаза с мутными, ничего не выражающими зрачками. А под левым глазом – свежие, сочащиеся сукровицей ссадины, багрово-синий синяк, только начинавший расползаться по коже. Из разбитой губы тоже текла алая струйка, которую он время от времени слизывал кончиком языка с каким-то животным, неосознанным движением.

Я застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от этого жалкого и одновременно пугающего зрелища. И тут мой взгляд упал на калитку. Там, обхватив себя за плечи, стояла Лидия. Она смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы. Одной рукой она бессознательно сжимала край фартука, а другой вытирала тыльной стороной ладони мокрую щеку.

Я подошел к ней, ощущая волнение.

– Лида, что случилось? – выдохнул я, и мой голос прозвучал чужим и хриплым.

Она вздрогнула, словно только сейчас заметив мое присутствие, и повернула ко мне заплаканное, осунувшееся за несколько часов лицо.

– Ой, Сережа… – голос ее дрогнул, и она снова провела рукой по глазам. – Мы тут… мы даже забыли про тебя, не разбудили. У нас тут такое… такое было…

Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.

– Только Олег повез Олеську в школу, отъехал буквально, – она махнула рукой в сторону дороги, – как выбежала Маринка, с той стороны. На руках ребенок. Сама – рыдает, заливается, кричит не своим голосом: «Олег, помоги, Владик… кажется, не дышит…» – Лидия сжала губы, сдерживая новый приступ слез.

– Ну, Олег, само собой, развернулся, посадил их в машину и помчал в райцентр, в больницу. Я думала, сердце остановится. А через час… вот… – она кивнула в сторону уезжавшей уже «буханки», – приехали эти… и Артема забрали. Я сама ничего не понимаю, не соображу еще… но, Сережа, судя по всему… – ее голос сорвался на шепот, полный ужаса, – с ребенком ихним дело плохо. Совсем плохо. Вот как Олег вернется, все у него и узнаем.

Я видел, как ее руки слегка дрожат, хоть она и пыталась это скрыть, сжимая и разжимая кулаки. Эта привычная к труду и порядку женщина сейчас казалась потерянной и хрупкой.

– Лид, может, мне чем-то помочь? – спросил я, чувствуя, что не могу просто стоять и смотреть на ее горе. – Скажи, что делать? Хоть что-то…

Она обернулась ко мне, и в ее глазах мелькнула слабая искорка облегчения, будто мое предложение стало якорем в бушующем море ее тревог.

– Да, Сережа, спасибо… – она вытерла ладонью последнюю слезу и сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями. Ее взгляд стал собранным, хозяйским. – Неизвестно, когда Олег вернется. Скот без ухода оставаться не может. Голодный не будет. Поможешь?

– Конечно, – кивнул я, готовый на любое дело, лишь бы отогнать гнетущие чувства.

– Хорошо. Пойдем, покажу, – ее голос вновь обрел ту твердую, деловую нотку, что я слышал вчера вечером. Она бодро повела меня к сараю, ее движения, несмотря на потрясение, оставались уверенными.

Мы остановились у душистого стога.

– Марфе, корове, вот этого сена вот туда, – она указала на массивные деревянные решетки внутри стойла, где уже виднелась влажная морда «кормилицы». – Не меньше двух охапок, больших. Потом ей в ту бочку налей свежей воды, из колодца, ведро там стоит. И еще горсть вот этой отрубной смеси из того ларя добавишь.

Я послушно зачерпнул руками душистое, колючее сено, набрав огромную охапку. Оно пахло летом и солнцем. Марфа встретила меня тихим, одобрительным мычанием и сразу же принялась жевать, глядя на меня умными, влажными глазами. Я налил ей воды – она пила громко и жадно, а я тем временем насыпал отрубей, которые она принялась аккуратно слизывать своим шершавым языком.

– Кур кормить просто, – продолжала инструктаж Лидия, наблюдая за моими действиями. – Им горсть зерна вот из этого мешка в кормушку. И воду смени в их поилке.

Петрович важно наблюдал за мной, пока его пестрые жены с громким кудахтаньем набрасывались на зерно. Я сполоснул их поилку и налил свежей, холодной воды.

– Козам – вот по горсти этого комбикорма, и сена тоже, – сказала Лидия, указывая на загон. Ночка подошла сразу, а хитрая Зинка сначала посмотрела на меня с подозрением, но, учуяв лакомство, ринулась к кормушке.

Наконец, мы подошли к кроликам.

– А это мясной десант, – почему-то прошептала я, повторяя вчерашние слова Олега. Лидия кивнула, и на ее губах на мгновение мелькнула тень улыбки.

– Им – по горсти овса и обязательно свежего сена. Только смотри, Царь, тот серый, может руку схватить, приняв за морковку.

Я осторожно протянул овес кроликам. Юркая Царица сразу же принялась за зерно, а важный Царь действительно попытался ухватить меня за палец своими длинными зубами, но я успел отдернуть руку.

Когда все поилки и кормушки были наполнены, мы с Лидией молча вернулись в дом. Теперь здесь пахло не только хлебом и чаем, но и принесенным с улицы холодным воздухом и сеном, приставшим к моей куртке.

Уселись за массивный стол. Хозяйка машинально разлила уже остывший чай. Мы сидели в тягучем, нервном молчании, прислушиваясь к каждому звуку за окном. Тихое потрескивание поленьев в печи казалось оглушительно громким. Я смотрел на ее напряженное лицо, на складку между бровей, и понимал, что она мысленно там, в больнице, с тем маленьким мальчиком и его обезумевшей матерью.

На полу, на расстеленном домотканом половике, возился Коля. Ручной, симпатичный мальчуган с пухлыми щеками и ясными, доверчивыми голубыми глазами. Он сосредоточенно водил по половику деревянным трактором, который ему вырезал отец. Потом поднял его, показывая мне, и тихо, по-своему, прорычал мотором. Я кивнул и улыбнулся ему, а он, довольный, снова погрузился в свою тихую, безопасную вселенную, где есть только папа, мама и добрые деревянные игрушки. Этот мирный мультяшный звук лишь подчеркивал гнетущую тишину среди нас, взрослых.

Мы ждали. И с каждой минутой это ожидание становилось все более тяжелым.

Наконец снаружи послышался рокот мотора, резко оборвавшийся у калитки, и тяжелые, быстрые шаги по двору.

Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял Олег. Лицо его было серым, осунувшимся, а в глазах, бушевала слепая, бессильная ярость. Он молча швырнул ключи на лавку у входа. Воздух в горнице сразу стал густым и колючим.

Лидия вскочила, сжав руки у груди.

– Олег? Ну что? Как Владик? – ее голос сорвался на шепот.

Олег провел ладонью по лицу, смахивая несуществующую грязь, и тяжело опустился на скамью. Он долго молчал, уставившись в стол, будто собираясь с силами, чтобы выговорить эту гадость.

– Мальчик мертв, – наконец выдохнул он глухо, не глядя на нас. – Уже остыл. Врачи ничего сделать не могли. Да и не стали пытаться, всё было ясно.

Лидия ахнула, прикрыв рот ладонью, и медленно, как подкошенная, опустилась рядом с ним.

– Как?.. Олег, как?..

– Как, как… – он с силой ударил кулаком по столу, от чего вся посуда звякнула. – Чтоб они сгорели все! Этой ночью ребенок заплакал. Пьяное чудовище, этот Артем, поднялся его бутылочкой кормить. Выскользнул у него мальчик из рук… Головой… – Олег замолк, снова сжав кулаки, костяшки побелели. – А этот недочеловек… этот ублюдок… Он даже «скорую» не вызвал! Не придумал ничего лучше, сука, как просто сунуть его обратно в кроватку и валиться дальше спать! А утром Марина обнаружила… Уже холодного.

Я почувствовал, как у меня похолодели руки. Комок подкатил к горлу. Я представил эту картину, и стало физически тошнить.

– Марина там… – Олег сглотнул, и его голос на мгновение дрогнул. – Она с ума сходила, выла, как зверь. Её на уколах усмиряли. Кричала, что они даже не успели его покрестить… Мальчик-то некрещеный… Проклинала его, Артема… Проклинала себя… Всю их поганую жизнь… – Он замолчал, и в тишине было слышно, как снаружи завыла собака.

Олег поднял на меня глаза, и в них, сквозь злость, проступила такая бесконечная усталость и горечь, что стало не по себе.

– Вот и вся история, Серега. Из-за бутылки. Из-за пьяного угара. Погиб ребенок. И ничего уже не исправить.

Лидия тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони. Я сидел, не в силах вымолвить ни слова, глядя на искаженное горем лицо брата и понимая, что никакие слова здесь не помогут. Эта деревенская идиллия обернулась самой настоящей, жуткой трагедией.

Днем почти не разговаривали, только строго по делу. Все находились в подавленном настроении, и было не до бесед. Гнетущая тишина давила на уши, прерываемая лишь привычными хозяйскими звуками – мычанием коровы да скрипом половиц.

После ужина брат молча ткнул подбородком в сторону лестницы и предложил спуститься на цокольный этаж, где он оборудовал себе небольшой спортивный уголок. Живя в Москве, я много времени уделял тренировкам и был приятно удивлен, обнаружив, что у Олега есть где позаниматься.

В просторном подвале пахло деревом, металлом и потом – знакомым и бодрящим ароматом настоящего тренажерного зала. Здесь было все необходимое, чтобы держать себя в форме: массивная лавка для жима, мощные стойки для приседаний, турник, брусья, несколько грифов и целая пирамида блинов – на вскидку, тонны на полторы. В дальнем углу был аккуратно оборудован деревянный помост для становой тяги, у стены висела тяжелая боксерская груша, а у небольшого оконца притулилась добротная беговая дорожка. Ни на одном из снарядов не было ни ржавчины, ни пыли – сразу стало понятно, что спорт в этом доме в почете и уважении.