Полная версия
Сырник судьбы, или Ведьма моей мечты
Яра Дядькова
Сырник судьбы, или Ведьма моей мечты
Глава 1. Марго и беспамятный кавалер у реки Алых василисков.
На извилистом берегу реки Сонливой, (изначально носившей гордое и емкое название Сон, беспощадно упрощенное местными), где вода лениво перемывала золотистый песок, а ивы купали космы в тихом течении, где обитала гигантские красно – золотистые окуни, на которых местные жители устраивали покатушки, держа гигантских рыб за усы. Так вот, здесь, стояла хижина, больше похожая на вывернутый наизнанку корень старого дуба.
В обществе пыльных фолиантов, звонких склянок и вечного аромата сушеного чертополоха, обитала Маргарита по прозвищу Марго – ведьма редкой, почти вызывающей красоты. Глаза ее были цвета грозовой тучи перед ливнем, волосы- цвета солнца выхваченного лунным лучом, а характер – как та самая крапива у порога: полезная, но жгучая (и на то были свои причины).
Сожительствовал с ней дядюшка Бенедикт, вырастивший её с детства, не столько опекун, сколько вечный подопытный в ее алхимических изысканиях. Старик был кругл, лыс, как колено, и обладал даром хиромантии, который успешно применял лишь для предсказания ближайшего времени ужина. Основную же заботу о пропитании и охране владений несли… красные ящеры.
Огненно-алые, с кожей, похожей на полированный агат, и глазами-изумрудами, они резвились в Сонливой, словно ручные щенки. Марго выкормила их из яиц, найденных в пещерах Зачарованного Ущелья, и теперь существа, которых местные в ужасе величали Василисками Погибели, с радостным шипением выпрашивали у нее куски копченой форели и терлись гладкими боками о ее ноги, как коты. Дядюшка Бенедикт называл их «краснобрюхими недотёпами инкубаторскими» и частенько спотыкался о их вальяжно распластавшиеся на солнцепеке тела, когда искал свои любимые сафьяновые тапочки.
Однажды утром, когда туман еще цеплялся за камыши, а алые василиски совершали свой торжественный заплыв к противоположному берегу (дабы напугать стаю уток, что было их излюбленным развлечением), Марго отправилась собирать прибрежную мяту для успокоительного зелья дяде, чей сон накануне тревожили видения о гигантском варенике. И вот, среди корней старой ивы, о которые обычно разбивала волны ленивая рыба, она увидела нечто необычное.
На песчаном, покатом берегу лежал мужчина. Вернее, юноша, судя по лицу, лишенному морщин, но телу, уже обретшему мужскую стать. Одет он был в камзол и штаны дорогого покроя, ныне изрядно потрепанные рекой и выглядящие так, будто их отчаянно пытались отстирать, но забыли добавить мыла. Лицо его, бледное, но с правильными чертами, казалось спокойным, будто он просто прилег отдохнуть после изнурительного бала, а не был выброшен водной стихией. Рядом валялся изящный, но явно не боевой кинжал с рукоятью, украшенной странным знаком – переплетенными змеей и пером.
«Ну вот, – подумала Марго, осторожно перевернув незнакомца ногой (ведь неизвестно, что за зелье могло в нем пузыриться). – То ли улов, то ли проблема. И явно не местный. У наших мужиков выражение лица обычно озабоченнее, особенно по утрам».
Она плеснула ему в лицо воды из фляги с настоем папоротника (для бодрости духа). Мужчина закашлялся, заморгал и открыл глаза. Глаза были цвета спелого каштана, большие и на удивление ясные, несмотря на обстоятельства. Он уставился на Марго, потом на плывущего мимо алого василиска, который лениво щелкнул хвостом, обрызгав их обоих.
–«Где я?» – прохрипел он. Голос оказался приятным баритоном.
– «На берегу реки Сонливой, в гостеприимных владениях Маргариты Колдовницы и ее подручных огнебрюхих», – ответила Марго, указывая на ящера, который теперь с любопытством разглядывал мокрый камзол незнакомца. – «А вы кто такой, изящный утопленник? Или, может, принц-амнезик? Последний у нас в прошлом году заплывал, но его быстро отозвали обратно во дворец за долги по налогам».
Юноша попытался приподняться, потер виски. На лице его отразилась искренняя, почти детская растерянность.
«Я… я не помню. Совсем. Ни имени, ни как сюда попал…» Он посмотрел на свои руки, как будто ожидал найти на них подсказку. «Кажется… кажется, я что-то очень важное должен был сделать… или не сделать? Или…» Он вдруг оживился. «Сырники! Я отчетливо помню вкус сырников! С вишневым вареньем!»
Глава 2. Знакомство, продолжение.
Немного поразмышляв над происходящим Марго фыркнула. «Сырники? Вот оно что! Значит, вы не принц, а беглый повар? Или
гурман, пострадавший за свои пристрастия? Хм. Интригующе». Она прикинула в уме объем дядиной кладовой и количество копченой рыбы, необходимой для пропитания дополнительного рта. «Ладно, Беспамятный Кавалер Сырниковый. Тащи свою аристократическую, но мокрую тушку к хижине. Дядя Бенедикт, может, по линиям на твоей ладони что-нибудь прочитает. Или хотя бы скажет, стоит ли тебя кормить перед обедом».
Путь к хижине сопровождался шипением и любопытным тыканьем холодными носами алых василисков в ноги незнакомца. Тот, к его чести, не визжал, а лишь осторожно гладил их по гладким спинам, что вызвало у Марго одобрительное поднятие брови. «Ага, не боится. Или просто хорошо притворяется. Интересно».
Дядя Бенедикт, сидевший в своём любимом кресле-качалке перед затухающим камином и курящий трубку с фиалковым табаком, обнаружив на пороге племянницу с мокрым, потерянным, но красивым мужчиной, выронил книгу по толкованию снов прямо в таз с закипающим бульоном из лягушачьих лапок.
«Маргошка! Опять кого-то принесла?-спросил устало дядюшка. – На прошлой неделе – говорящего ежа, который матерился как сапожник, позапрошлой – русалку с икрой… Теперь вот… Что это?» Он прищурился, изучая незнакомца. «Молодой, симпатичный… Амнезия? Классика! Давай его сюда, посмотрю, что ему судьба нарисовала».
Он схватил руку юноши и увлек его к старинному дубовому столу, утыканному разноцветными склянками и сияющими кристаллами с острова Файрог. Марго тем временем начала готовить чай из трав, способствующих ясности ума (и скрывающих вкус лягушачьего бульона).
«Вижу, вижу линии!» – тихо бормотал Бенедикт, водя пухлым пальцем по ладони незнакомца. «Линия Жизни… длинная, но с завитком у начала – значит, детство было запутанным. Линия Ума… о! Очень глубокая! Вы, молодой человек, либо гений, либо страдаете мигренями! А вот Сердечная… Хм. Замысловатая. Много пересечений. Значит, будете вы, голубчик, путаться в чувствах… как кот в клубках! И…» Он вдруг пригляделся. «Вот же! Яснее ясного! Знак Сырника! Видите, этот завиток? Прямо как аппетитная корочка! Значит, память ваша крепко завязана на этом кулинарном изделии! Феноменально!»
Юноша смотрел на дядю, потом на свою ладонь, потом на Марго, которая поставила перед ним дымящуюся глиняную кружку с исцеляюшим напитком.
«Значит, я… я связан с сырниками?» – спросил он с надеждой и легким ужасом.
«Абсолютно верно!» – торжественно заявил Бенедикт. «Вот вам первая ниточка к разгадке вашего прошлого! Марго, может, сжарим ему сырников на ужин? А вдруг память вернется?»
Марго посмотрела на «Беспамятного Кавалера Сырникового». Он сидел, сжимая кружку, его карие глаза отражали огонь в очаге и полную кашу в голове. Алые василиски, учуяв необычное волнение, заползли в хижину и улеглись у его ног, как живые огненные коврики.
«Сырники? А может оладьи?– усмехнулась Марго, подливая ему чаю. – Почему бы и нет, дядя. Но только с вишневым вареньем. Вдруг это ключ ко всему? А пока… – она кивнула на юношу, – добро пожаловать в наше скромное прибежище, Таинственный Незнакомец. Готовьтесь к странным зельям, разговорам с ящерами и попыткам дяди прочитать ваше будущее в кофейной гуще. И помните: самое страшное здесь – это его кулинарные эксперименты. Амнезия по сравнению с ними – это подарок судьбы».
Юноша робко улыбнулся. В его взгляде, помимо растерянности, мелькнул огонек чего-то нового – интереса, а может, даже предвкушения приключения. А один из алых василисков лениво лизнул его мокрый сапог. Жизнь на берегу реки Сонливой обещала быть нескучной.
P.S.Что же было дальше? Вернулась ли память к юноше после сырников с вишневым вареньем? Оказался ли он пропавшим герцогом, проклятым поэтом или просто неудачливым поваром, смытым волной во время кулинарного поединка? И главное – удалось ли Марго сохранить свою жгучую независимость перед обаянием этих карих глаз?
Это уже совсем другая глава ..
Глава 3. Тетушка (н)Аглая и пылающие сырники.
Шли дни…Жизнь на берегу реки Сонливой приобрела новое измерение, которое пахло жареным маслом, вишневым вареньем и легкой паникой. Беспамятный Кавалер, которому Марго, махнув рукой, дала временное имя «Лоренцо» (потому что оно звучало «благородно и слегка глупо, как он сам»), оказался удивительно полезен. Он с ловкостью укрощал сбежавшие из котла пузыри зелий, ловко чинил дырявое корыто дяди Бенедикта и, главное, пек божественные сырники.
Именно сырники с вишневым вареньем стали его навязчивой идеей и главной надеждой на возвращение памяти. Каждое утро начиналось с ритуала: Лоренцо сосредоточенно тер творог, смешивал ингредиенты с видом алхимика, творящего философский камень, и жарил на сковороде, подаренной Марго (которая до этого использовалась исключительно для обжаривания корней мандрагоры). Дядя Бенедикт с энтузиазмом дегустировал каждую партию, закатывая глаза и бормоча: «О, да! Вкус… вкус тоски по родине! Или просто хорошего творога…»
Но память Лоренцо упорно молчала. Вместо воспоминаний о прошлом у него проявлялись странные навыки: он бегло говорил на языке речных торговцев, знал толк в редких пряностях и мог одним взглядом успокоить самого нервного алого василиска, что Марго, ревниво относившуюся к своей роли «мамы ящеров», слегка задевало.
«Он либо принц в изгнании, либо шпион Гильдии Поваров, – заявила Марго однажды вечером, наблюдая, как Лоренцо ловко переворачивает сырник, а ее любимый василиск по кличке Искра мурлыкает у его ног. – Или… или он проклят. Дядя, может, ты в кофейной гуще посмотришь?»
Дядя Бенедикт, ковыряясь в зубах после ужина (состоявшего, разумеется, из сырников), только вздохнул: «В гуще, Маргошка, только твое недовольство видно. Да и кофе у нас кончился. Надо бы сбегать на рынок…»
Но сбегать на рынок им не пришлось. Ибо на следующее утро на пороге хижины, словно материализовавшись из утреннего тумана и недовольства, возникла фигура, от которой дядя Бенедикт чуть не свалился со скрипучего кресла, а алые василиски дружно спрятались под крыльцо.
Это была Тетушка Аглая Дремофонт. Между соседями называвшаяся нАглая тетушка, она была как психолог для Особей Магического Склада Ума и Прочих Аномалий, в общем целитель души для Ведьм и Колдунов.
Она была высока, суха, облачена в строгий костюм цвета заплесневелого пергамента, а ее волосы, уложенные в тугой пучок, напоминали гнездо раздраженной совы. В руках она держала лаковую сумочку, из которой торчали свитки пергамента и что-то, похожее на миниатюрный кристальный шар. Ее взгляд, острый как игла дикобраза, мгновенно пронзил Марго, замершего у плиты Лоренцо и перепуганного дядю.
«Маргарита Колдовница, – прозвучало, как приговор. Голос у Аглаи был низким, вибрирующим, словно струна контрабаса, настроенного на частоту вечного недовольства. – До меня дошли… тревожные слухи. О несанкционированном присвоении амнезиака неизвестного происхождения. О нарушении экосистемы реки Сонливой посредством прирученных василисков.
О…» – она брезгливо сморщила нос, «…постоянном запахе жареного творога. Это недопустимо. Требуется немедленная диагностика и коррекция ситуации!»
Марго, привыкшая быть хозяйкой положения, на мгновение опешила. «Тетушка Аглая! Какими ветрами…»
Ветрами профессионального долга, дитя мое, – отрезала Аглая, шагнув внутрь, словно крейсер, входящий в тихую гавань. Ее взгляд упал на Лоренцо. «Ага. Объект Х. Амнезиак. Классический случай вытесненной психотравмы или наложенного ментального блокиратора. Подойдите, молодой человек. Скажите первое, что придет в голову при слове «сырник».
Лоренцо растерянно посмотрел на Марго, потом на тетушку. «В… варенье? Вишневое. Теплое. И… и чувство тревоги?»
«Ага! – воскликнула Аглая, выдергивая из сумочки пергамент и остро отточенное гусиное перо. – Ассоциативная цепочка: Сырник – Варенье – Тревога. Явный признак Сублимированного Гастрономического Конфликта (СГК), осложненного Пограничным Состоянием Памяти (ПСП). У вас, юноша, вероятно, произошла психологическая заминка между желанием съесть сырник и страхом перед последствиями! Возможно, вас преследовал злой кондитер? Или вы уронили сырник на парадный камзол сюзерена?»
«Он еще и кинжал при нем нашли, – подала голос Марго, не без злорадства. – С переплетенной змеей и пером».
Аглая замерла. «Змея и Перо? Знак Гильдии Магических Нотариусов и Контрактников! Ох, нехорошо. Очень нехорошо. Возможно, он потерял память, пытаясь уклониться от выполнения какого-то кабального договора! Или… или забыл заплатить магический налог!» Она набросилась на Лоренцо с новыми вопросами: «Чувствуете ли вы вину? Тягу к бюрократии? Желание запечатать что-то сургучом?»
Пока Лоренцо, окончательно запутавшись, пытался ответить, а дядя Бенедикт предлагал тетушке Аглае «погадать на потрохах только что пойманной форели, чтобы снять стресс», Марго поймала взгляд Лоренцо. В его карих глазах, обычно таких ясных и немного потерянных, мелькнуло что-то новое – неловкость, смешанная с мольбой о помощи. И вдруг Марго почувствовала не просто раздражение на назойливую тетушку, а жгучую потребность защитить его. Этот внезапный порыв застал ее врасплох, как удар молнии в безоблачный день.
Вечер выдался напряженным. Тетушка Аглая устроила Лоренцо сеанс «Свободного Ассоциирования на Фоне Алого Василиска» (Искра неохотно позировал, шипя на психолога), пыталась интерпретировать его сны (в которых, по словам Лоренцо, фигурировали в основном гигантские вишни и бегающие сковородки) и в
итоге поставила предварительный диагноз: «Синдром Забвения на Фоне Невыполненного Кулинарного Подвига с Элементами Магической Юрисдикционной Фобии». Лечение: строгий режим, ведение дневника чувств и… продолжение употребления сырников под наблюдением.
«Наблюдать за ним буду я, тетушка Аглая, – неожиданно твердо заявила Марго, когда тетушка уже собиралась уезжать на своей кибитке, запряженной парой сонных сов. – Он мой… пациент. И мой находка. Я разберусь».
Аглая прищурилась, оценивающе глядя на Марго, потом на Лоренцо, который робко улыбнулся ведьме. «Хм. Интересная динамика. Перенос? Контрперенос? Или просто… гормоны? Будьте осторожны, Маргарита. Амнезиаки – хрупкий материал. И часто имеют неприятное свойство вспоминать всё в самый неподходящий момент. Я вернусь через неделю. С подробным психологически тестом личности на василисковых чешуйках.
Глава 4. Самая короткая глава.
После отъезда грозной тетушки в хижине воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в очаге и довольным урчанием Искры. Лоренцо молча мыл посуду после очередной партии «терапевтических» сырников. Марго стояла у окна, глядя на лунную дорожку на Сонливой.
«Спасибо, – тихо сказал он ей в спину. – За то, что… не дали ей увезти меня на опыты. Или в тюрьму для забывчивых должников».
Марго обернулась. Лунный свет серебрил ее светлыее волосы и одну тёмную прядь на левом виске и делал глаза еще глубже. Мысли не давали покоя. «Да брось. Она бы тебя замучила своими пергаментами. А дядя без твоих сырников затоскует». Она попыталась говорить легко, но голос слегка дрогнул.
Лоренцо подошел ближе. От него пахло дымом, творогом и чем-то еще… теплым, мужским. «Я… я не помню, кто я. Но я начинаю кое-что помнить… Здесь. Запах ваших трав. Звук реки. Шипение василисков. И…» он запнулся, «…ваш смех. Когда дядя Бенедикт упал в лужу, пытаясь поймать удирающую лягушку для бульона».
И Марго почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не от колдовства. От чего-то другого. Опасного. Приятного. «Это все из-за сырников, – попыталась она отшутиться, но не смогла оторвать взгляд от его гу0б. – Они дурманят».
«Может быть, – прошептал Лоренцо, сделав еще шаг. Расстояние между ними сократилось до опасного минимума. – Или… или это не сырники?»
Он осторожно, как бы боясь спугнуть, коснулся ее руки. Его пальцы были теплыми и шершавыми от работы. Марго, ведьма, которая укрощала огненных василисков и варила зелья из корней мандрагоры, вдруг почувствовала себя юной и глупой девчонкой. Ее сердце бешено заколотилось, как пойманная птица.
«Это… это очень неразумно, – прошептала она, не отводя руки. – Ты – загадка. Ты можешь вспомнить, что у тебя есть жена. Или что ты враг всех ведьм. Или… или что ты ненавидишь вишневое варенье!»
Лоренцо улыбнулся, и в его глазах вспыхнули искорки, которые Марго никогда раньше не видела – смелые, настойчивые. «Я ненавижу плохое вишневое варенье. А твое… твое – прекрасно. Как и ты, Марго». Он наклонился. «А насчет прошлого… Пусть оно подождет. Сейчас… сейчас я помню только то, что хочу поцеловать тебя. Если ты не превратишь меня в лягушку за такую наглость».
Марго не превратила его в лягушку. Она закрыла глаза. И их первый поцелуй случился не под звездами, а под присмотром любопытного алого василиска Искры, который, высунув голову из-под крыльца, наблюдал за ними, как за самым увлекательным заплывом. Он был нежным, неуверенным, сладким от остатков вишневого варенья и пахнущим дымом очага. И в нем не было ни капли магии – только чистая, пугающая, восхитительная человеческая глупость и притяжение. Когда они наконец разомкнули губы, Марго, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, прошептала: «Это… это было ошибкой. Тетушка Аглая права. Ты – хрупкий материал. И я… я не умею быть осторожной».
Лоренцо притянул ее к себе, обняв за талию. Его сердце стучало так же громко, как ее. «Тогда давай будем хрупкими вместе. А пока… пока я помню это. И этого достаточно».
Дядя Бенедикт, случайно подглядевший эту сцену в окно, поспешно отпрянул, чуть не уронив любимый хрустальный шар. «Ох, – прошептал он, потирая лысину. – Знак Сырника на ладони… да он был не просто про сырники! Он был про пылающие сырники! Или про пылающее сердце? Надо срочно свериться с фолиантом по эротической хиромантии…» И он поспешил к своим пыльным книгам, оставив молодых людей наедине с лунной дорожкой, тихим плеском реки и началом новой, совершенно не запланированной сказки – сказки о ведьме и амнезиаке, чья любовь родилась среди алых василисков и запаха жареного творога.
Конец (или Самое Интересное Начинается?)
P.S. Что скажет тетушка Аглая, узнав о "терапевтическом" поцелуе? Всплывет ли зловещий контракт, связанный с кинжалом? И смогут ли алые василиски смириться с тем, что их любимая Марго теперь делит внимание с этим странным двуногим? История продолжает закипать, как котел с любовным зельем!
Глава 5. Тетушка Аглая и Легенда о её бабушке.
На следующее утро Лоренцо вызвался помогать местному старосте Епифию расчищать родники и попытаться найти для Марго редкие родниковые кристаллы. В связи с его уходом день выдался тягучим и кислым, как недозрелый лимон. Марго мрачно перебирала травы, дядя Бенедикт нервно листал "Трактат о Предсказаниях по Опавшим Листьям", а тетушка Аглая, вернувшаяся внезапно с симпозиума по "Магическим травмам Души" и удовлетворенная произведенным эффектом, попивала чай из фарфоровой чашки, доставшейся бог весть от кого. Чтобы разрядить атмосферу (или просто потешить свое эго), Аглая неожиданно крякнула и отставила чашку.
"Ваши кислые мины, Маргарита и Бенедикт, напомнили мне о моей собственной тетушке, Вериатте Дремофонт. Вот уж у кого было сто причин хмуриться, а она хохотала так, что в соседнем болоте лягушки квакали в такт!"
Марго лишь хмыкнула, но дядя Бенедикт, вечно голодный до чужих историй, оживился: "Вериатта? Та самая… Знаменитая бабушка из бочки?"
"Та самая!" – кивнула Аглая, и в ее глазах мелькнула редкая искорка тепла. "Представьте себе: тетушка Вериатта, ростом чуть выше гнома, шире, чем три бочки, и с лицом, как печеное яблоко в паутине морщин. И жила она… не в хижине, не в тереме, а в огромном дубовом чане! Том самом, в котором когда-то солили огурцы для королевского стола. Чан стоял посреди ее владений – полузаброшенного сада, где вместо яблонь росли грибы-говорушки, а вместо роз – ядовитый борец."
"В чане? С водой?" – не удержалась Марго, несмотря на свое настроение.
"С водой по колено, да! – Аглая махнула рукой. – Говорила, что так лучше для спины и для связи с водной стихией. И целыми днями она сидела там, она же была русалка на пенсии (после того, как её увидел и украл мой дед Порфирий-о, тот самый, который эльф-о, это была любовь с первого взгляда). Так вот, дорогие мои, она курила трубку с таким зельем, что запах стоял, как от мокрого эльфа, и рассказывала истории. Ах, какие это были истории! Про любовь лешего к сухой деревенской ведьме, про то, как кикимора проиграла в карты свою избушку на курьих ножках, про дракона, который боялся щекотки…"
"Кстати, не забудь рассказать Марго, что у неё были и внуки" – попросил Бенедикт.
"Сто внуков и сто правнуков, не меньше! – воскликнула Аглая. – Каждое полнолуние они стекались к ее чану-дворцу. Сидели на корточках вокруг, на пеньках, на спинах мирных болотных тварей, которых она приручила печеньем из болотной тины. И слушали. Она смеялась так заразительно, так гулко, что вода в чане пузырилась, а грибы-говорушки подхватывали смех эхом. А потом… потом она брала самую младшую внучку (часто это была я, да-да!), сажала себе на колени, прямо в воду, и шептала: «Запомни, рыбка: жизнь – она как мой чан. Иногда тесно, иногда протекает, иногда пахнет странно. Но пока ты смеешься и рассказываешь истории – ты живешь! А еще… никогда не доверяй мужчине, который боится мокрых ног и холодных рук!»"
Аглая вдруг смолкла, и ее строгое лицо на миг смягчилось настоящей, не психоаналитической грустью. "Она умерла в своем чане, знаете ли? Засмеялась над собственной шуткой про водяного-лысника и… Растворилась. Русалки просто растворяются… От грусти… А грустила она о моем деде, её муже Порфирии. А чана того… уже нет. Дети разобрали на амулеты – щепочку Бочкобабушки на счастье". Она отхлебнула чаю, и ее привычная маска строгости вернулась на место. "Так что, Маргарита, ваши страдания по амнезиаку – сущие пустяки по сравнению с жизнью в дубовом чане! И смеяться надо громче. Или хотя бы не портить ауру своим кислым видом.". Марго хоть и слышала это историю, но её доброму сердцу хотелось отвлечь любимую тетушку от грусти -" А как они познакомились с дедулей? Расскажи ещё, тётя?
"Представьте себе Вериатту Дремофонт… только молодую. Не бабушку в бочке, а Вериатту-русалку. Жила в озере Тихое, рядом с рекой нашей. Хвост – сине-зеленый, чешуя блестит, волосы – как тина, длинные. И была она…очень скромная,стеснительная! И не скажешь, что дочь Водяного, почти принцесса! Но уж больно батюшка с матушкой её крепко воспитывали, боялись за неё и жила она "в Золотой клетке". Пряталась в камышах, пугалась лягушек, а уж про людей и говорить нечего. Видела мужика на берегу – бульк под воду и сидит, пока не уйдет.
А дед Порфирий наш, вот уж Мужик тот был Порфирий, с большой буквы-Мужик! Не дед еще, а Парфен – удалой, с руками из плеч, дурью в голове и глазами, что сразу влюбились в эту диковинную русалку. Увидел Верку, как она из воды голову высунула, испугалась его и бульк обратно – он и пропал. "Моя! – решил Парфен. – И точка. Жить будет у меня. В корыте? Не комильфо. В кадке? Тесно. Ага! Бочка! Там и воды налить можно!"
Долго страдал дед, высматривая у озера свою русалочку. Понял-простым ухаживанием тут не возьмешь и пошел на дело. Ночью, с сетью, с мешком галушек (как отвлекающий маневр для других русалок, которые норовили его за ноги цапнуть) и с железным обручем от бочки (на удачу). Подкрался к камышам, где Верка спала, свернувшись калачиком на мели. Нырнул! Хвать! Верка вскинулась, зашипела, забилась – а он ее, как мешок с овсом, подмышку, и бежать! Русалки гнались, чуть не утопили, галушки растаскали, но Порфирий был упертый. Добежал до своей избы, сунул Верку в заранее припасенную огромную дубовую бочку, что раньше для меда была, налил туда ведер пять озерной воды, сверху крышкой придавил (чтобы не сбежала) и сел рядом, ждать.
Утром после кражи Верка проснулась. Не в озере. В бочке. Воды по колено. А над бочкой – усатая харя Порфирия, улыбается во весь рот. "Доброе утро, рыбка моя! Будешь жить тут. Со мной. Любить меня. Я тебе бочку смастерил!" Верка, естественно, орала, плевалась водой, пыталась вылезти – крышка не пускала. Порфирий не унимался: "Покричи, покричи, голосок разомнешь! Чайку принести? Хлебца? Рыбки? Я ж для тебя старался!"
Верка шипела как кошка, когда Порфирий подходил. Брызгалась на него из бочки. Он хохотал: "Ох, и бойкая! Люблю таких!" Он приносил ей свежих карасей, бросал в бочку. Она сначала игнорировала, потом хватала и ела с озлобленным чавканьем. Он сидел рядом, рассказывал про деревенские сплетни, про то, как корова Зорька лягушку съела.Как то Порфирий, видя, что русалочка то попривыкла, сказал "Вылезай, погрейся на солнышке! Чего бояться? Я же не съем!" Верка, опасливо, как ондатра, вылезла. Сидела на крышке бочки, хвостом по земле шлепала, на Порфирия косилась. Он ей пряник дал. Она его съела, сморщившись (сладко!).Порфирий не знал нежных слов. Его "люблю" звучало так: "Верка, дай я тебя поцелую! Ну хоть в щеку!" Она его хвостом по морде – шлеп! Он: "Ой, ладно, в руку!" Пытался поцеловать – она его за палец цапнула зубами (не сильно). Он: "Кусается! Ну и хорошо, целовать не разучится!" Он начал петь ей частушки похабные. Она сначала уши лапками затыкала, потом хихикать начала – хрипло, как старая лягушка. Он ликовал: "Ага! Смеется! Значит, нравится!"Порфирий приспособил бочку. Полочку внутри прибил – Верка ракушки складывала. Сверху навес соорудил – от дождя. Зимой бочку в сени закатывал, соломой утеплял, воду теплую подливал. А любовь у них была… шумная. Он ее пытался обнять – она вырывалась, плескалась, он хохотал, падал в лужу. Она его могла обрызгать с ног до головы, когда он важное дело делал. Соседи думали, что у Порфирия в бочке бес завелся, такой гвалт стоял. А они просто *так любили*. Дико, громко, по-своему.
