Путь доблестного воина Ахалвина. Часть I.

Страх, холодный и липкий, сковал было Ахалвина, но лишь на миг. Внутри него, как сталь в горне, закалилась ярость защитника – себя, Гизельхера, и той, о ком только что говорили. Он принял стойку, которой его научил Гунтер – твердую, как скала. Меч Регина сверкнул в руке, отражая солнечные блики. Ахалвин не стал ждать. Он бросился на зверя!

Удар меча был быстр и точен, но медведь, обладая звериной ловкостью, отвел его могучим взмахом лапы. Когти, длинные и острые как кинжалы, впились в ткань рубахи Ахалвина на груди, разорвав ее в клочья. И тут, из-под разодранной материи, тускло блеснул тяжелый медальон на кожаном шнурке. Древо, Меч, Вороны, Волк…

Свирепая морда медведя исказилась. Ярость в его глазах сменилась внезапным, глубоким изумлением. Он по-прежнему отбивал удары Ахалвина, но движения его стали… иными. Не атакующими, а оборонительными, осторожными, словно он боялся убить или поранить своего противника. Его взгляд, прикованный к медальону, выражал невероятную смесь – узнавание, растерянность, и вдруг – искру радости, почти дружелюбия! Ахалвин, не понимая этой метаморфозы, готовил решающий удар. Он занес меч со всей силы, целя в могучую голову зверя… Но голова исчезла! Меч со свистом рассек воздух и с глухим стуком вонзился в старый пень, оказавшийся на роковом пути. Клинок, верный клинок Регина, с треском переломился пополам.

Могучая медвежья лапа, казалось, лишь небрежно махнула в сторону. Но с легкостью сбила обломок клинка вместе с рукоятью, вырвав ее из рук Ахалвина, и отшвырнула самого юношу, словно щенка. Тот кубарем покатился по земле. Гизельхер, наблюдавший из кустов, уже мысленно слагал речь для Кримхильды, сердце его сжалось от ужаса. Но зверь… зверь вел себя непостижимо! Он не бросился добивать. Он стоял, тяжело дыша, и ждал, пока Ахалвин, пошатываясь, поднимется, отряхнется, подойдет к пню и с горьким недоумением поднимет обломок меча – жалкую железяку, годную лишь для устрашения зайцев.

Тогда медведь снова оскалился, издал угрожающий рев и сделал шаг вперед. Ахалвин понял: шансов нет. Разве что чудо. Один шанс из тысячи тысяч – попасть обломком в глаз. Он сжал в кулаке холодный металл, собрал последние силы и кинулся навстречу зверю, целясь в его сверкающий зрачок! Медведь… отскочил! В его маленьких глазках, пристально следящих за юношей, явственно читался озорной, почти человеческий задор. Он играл! Зверь снова пошел в наступление, Ахалвин с криком бросился в контратаку – медведь ловко увернулся и…

Это было не один к миллиону. Это было один к бесконечности. Земля под мощными лапами зверя внезапно провалилась! Глухой грохот, клубы пыли – и медведь исчез. Ахалвин замер, не веря глазам. Осторожно подойдя к краю, он заглянул в глубокую, обложенную камнями медвежью яму. Оттуда на него смотрели знакомые глаза – уже без ярости, без озорства, а с глубокой, почти человеческой грустью и… немым вопросом.

– Ахалвин! Ты – герой! – Гизельхер выскочил из укрытия, глаза его горели восторгом. – Когда ты одолел пса Регина, тебя прозвали “Псом Кузнеца” – ты занял его место. И с тех пор ни одна нечисть к дому не подошла! Но теперь… Ты одолел самого Оборотня-медведя! Тебя на руках носить будут! Ты сможешь свататься к Кримхильде! Героев у нас чтят не меньше, чем князей крови!

– Уйми пыл, Гизельхер, – устало ответил Ахалвин, не отрывая взгляда от зверя в яме. – Никакой моей заслуги тут нет. Зверь провалился в яму, что вырыта была не мной. И он… он жив.

– Ненадолго! – мальчик огляделся. – Смотри, вон здоровенный камень! Тебе по силам поднять. Сбросишь ему на голову – и конец. Не прикончишь сразу, так через день-другой помрет от ран!

Юноши направились к камню. Ахалвин, напрягши мускулы, приподнял его – тяжелый, убийственно подходящий. Он понес камень к яме с медведем.

Но чудеса этого дня не исчерпались. Не только Гизельхер наблюдал за поединком. Из кустов напротив, сильно хромая на простреленную заднюю ногу, вышел знакомый лось. Он не нападал, но встал поперек тропы к яме, преграждая путь. А с другой стороны, бесшумно, как призрак, возник огромный пес. Не рыча, не ощетинившись, он молча лег поперек дороги, положив морду на лапы, но его внимательный взгляд не отрывался от юношей. Гизельхер, мгновенно насторожившись, наложил стрелу на тетиву и прицелился в лося. И тут… в ветвистых рогах лося вспыхнуло сияние! Не земное, а словно с небес сошедшее. Яркий, ослепительный крест с распятием засиял меж его могучих рогов! Ахалвин видел подобные символы у странствующих монахов-христиан, но здесь, в сердце древнего леса, это было зрелищем потусторонним.

"Что за бардак в этом лесу, – закружилось в голове Ахалвина, – или я от радости спасения умом тронулся?"

– Гизельхер, опусти лук, – сказал он тихо, но твердо. – Кажется, боги… или иные силы… не желают этой жертвы. Медведь не убил меня, когда мог. Неужели же у меня меньше благородства, чем у зверя лесного? Пусть живет. Мы еще встретимся в честном бою.

– Ты еще помоги ему выбраться! – фыркнул Гизельхер, но тетива лука ослабла. – Он точно оценит твою милость, обгладывая твои косточки.

– Хорошая мысль, – неожиданно согласился Ахалвин. – Не будем останавливаться на полдороге к доброму делу.

Он огляделся и увидел подходящий поваленный ствол дерева.

– Вот и лестница ему.

Не теряя времени, подтащил тяжелый ствол к краю ямы и с усилием опустил его вниз. Медведь, наблюдавший за каждым движением, ловко обхватил ствол могучими лапами и с удивительной для его габаритов ловкостью выбрался на поверхность. Отряхнулся, фыркнул и стоял теперь, глядя на юношей. Не нападая. Лось и пес не двигались с места.

Ахалвин и Гизельхер, пятясь и не спуская глаз со зверей, медленно отступили в кусты. И лишь когда лес сомкнулся за ними, они услышали негромкий, но явственно дружелюбный рык медведя – словно прощальное спасибо. На поляне трое зверей провожали их взглядами, в которых не было и тени угрозы.

– Ну, что скажешь про парня, Бьярки? – хриплый голос раздался в ночной тишине у потрескивающего костра. Три фигуры сидели в кругу света – двое воинов сурового вида и третий, уже храпящий, прислонившись к дереву.

Могучий мужчина, чье лицо еще хранило следы недавнего медвежьего облика, Бьярки Бёдвар, сжимал в руке кусок мяса. Его глаза горели в огне.

– Это он, Фроди. Нет сомнений. Родовой герб Вёльсунгов – я узнал бы его во тьме преисподней. Но и без герба… В его стати, в чертах лица – Сигмунд! Это Сигурд. Я нашел его. Наконец-то! Позор мой будет смыт, и я смогу с гордостью воссесть за столом в Вальгалле рядом с Одноглазым!

– С Одином, говоришь? – проворчал Фроди, его лицо исказила гримаса боли, когда он извлек из бедра зазубренный обломок стрелы. – Ты прежде подумай, брат. Зачем Один привел галлов в дом Сигмунда? Зачем пытался погубить его род?

Бьярки сжал кулаки, тень пробежала по его лицу.

– Не знаю, Фроди. Не ведаю сего. Быть может, Сигурду и предстоит найти разгадку этой тайны. Тори, что скажешь?

Он толкнул ногой третьего воина, того, что был псом.

– Тори… А, черт! Дрыхнет, пес ленивый. Этому только спать да есть…

И только храп Тори Собачьей Лапы отвечал на вопросы, висящие в ночном воздухе, густом от дыма костра и нераскрытых тайн.

Глава 4

Часть 001 Сцена 04: Кузница Богов и Дыхание Дракона

Стук, потрясший ворота кузнечного подворья Регина, был не просьбой, а вызовом. Не гул кузнечного молота, а грохот, напоминающий падение дуба под топором дровосека. Дренгр, слуга, коренастый, но шустрый малый, подошел к щели, прищурив единственный зрячий глаз.

– Кого на сей раз Локи к нам занес? – проворчал он, сплевывая сквозь щель.

За воротами, заслонив собой слабый свет утреннего солнца, стоял исполин. Плащ из цельной медвежьей шкуры, наброшенный на могучие плечи, не скрывал, а подчеркивал его дикую мощь. Шрамы, пересекавшие лицо, казались рунами битв.

– Кузнец! Открывай, заказчик у ворот! – прогремел голос, грубый, как скрежет камней под лавиной. – Не заставляй ломать сию щепяную преграду!

– Хозяин нынче занят! – огрызнулся Дренгр, стараясь скрыть робость в голосе. – Конунги по полгода ждут своей очереди! А ты, видать, и медного обола за пазухой не сыщешь!

Незнакомец усмехнулся, обнажив крепкие зубы. В этой усмешке было что-то древнее и опасное.

– Скажи своему господину, малец, что я принес вещь, ради которой он сам распахнет ворота шире врат Вальгаллы. Меч, который не ковала рука смертного кузнеца.

Дренгр заколебался, но тень нездешнего величия, исходившая от гостя, заставила его повернуть к кузнице.

Регин, сгорбленный над раскаленным докрасна железным прутом, лишь хмыкнул на доклад слуги.

– Опять бродяги с зазубренными секирами? Пусть идут к Фьяллару, тот любую железку ему наточит.

– Нет, хозяин… – Дренгр понизил голос до шепота. – Этот… он говорит, принес меч… нечеловеческой ковки. Глаза у него… как у берсерка в ярости.

Молот замер в занесенной руке Регина. Дым и жар кузницы вдруг показались нестерпимыми. В глазах старика, обычно мутных от копоти и лет, вспыхнул холодный, острый огонек интереса и… алчности.

– Приведи его. Немедля.

Когда медвежья тень заполнила проем двери, воздух в кузнице сгустился. Воин, не говоря ни слова, развернул сверток из грубой, промасленной кожи. И Регин увидел.

Обломки меча.

Не простого меча. Металл был темным, как ночь в Волчьем Ущелье, но в глубине его, словно звезды в зимнем небе, мерцали тончайшие серебристые прожилки. Линия излома была чистой, без зазубрин, словно клинок сдался лишь под божественной силой.

– Грам… – выдохнул Регин, и рука его, привычная к весу тяжелейших молотов, дрогнула. – Меч Вёльсунгов…

– Ты знаешь его историю? – спросил незнакомец, не сводя с кузнеца испытующего взгляда.

– Знаю! – голос Регина окреп, зазвучал с непривычной силой. – Один Всеотец вонзил его в древо Вёльсунгов! И лишь Сигмунд, сын конунга, чья кровь текла от самого Одина, сумел вырвать его из дуба! Где Сигмунд? Как сей клинок попал в руки твои, воин?

Тень скользнула по лицу незнакомца.

– Сигмунд пал. Сражен копьем в черную ночь, когда огни пожирали его замок. Меч сломался на вражеском оружии. Теперь… – он коснулся обломка почтительно, – мечу нужен новый хозяин. И рука, что сможет вернуть ему жизнь.