Код Адама

Андрей Шерстюк

Код Адама

Рай – это не место. Это версия событий, одобренная цензурой

Пролог. Курэ

Воздух в зале «Акрополя Памяти» всегда имел одну и ту же температуру, влажность и, Ульбек был почти уверен, вкус. Слабый привкус озона и стерильной пыли, которую не могли победить даже наноассыемблеры, вечно трудившиеся в вентиляционных шахтах. Он провел здесь больше половины своей жизни, и этот вкус стал для него вкусом самой Истории – очищенной, каталогизированной и разложенной по идеальным цифровым полочкам.

Снаружи, за гигантским куполом из умного стекла, раскинулся Эдем. Город-сад, город-мечта. Аэрокары бесшумно скользили по небу, оставляя за собой лишь легкие радужные завихрения. Пешеходы в одеждах, словно сошедших с полотен Альма-Тадемы и эскизов Вёрткина, неспешно прогуливались по мраморным набережным. Из парка доносились торжественные аккорды – видимо, шел прямой эфир симфонического оркестра. Рейтинг у таких трансляций был стабильно высок. Бетховен и Шостакович вытеснили поп-идолов еще лет двадцать назад. Практичность умерла. Давно и бесповоротно. Ее похоронили под барабанную дробь в стиле неоклассицизма и засыпали могилу лепестками генномодифицированных роз.

Ульбек провел рукой по стерильному интерфейсу своего терминала. Сегодняшняя задача была достойна легкой иронии. Оцифровка и «адаптация» полного собрания сочинений философов-постмодернистов конца XX – начала XXI веков. Тексты, полные намеренной усложненности, игры в разрушение смыслов и прочего интеллектуального зуда.

«И все это великое наследие – чтобы в итоге прийти к этому», – беззлобно подумал Ульбек, бросив взгляд на огромный голографический экран в центре зала.

Там шла прямая трансляция «Агоры» – главного философского ток-шоу планетарного масштаба. Двое риторов, облаченных в струящиеся одеяния, напоминавшие то ли тоги, то ли кимоно, вели спор о природе человеческого сознания. Их движения были отточены и пластичны, голоса – глубоки и убедительны, подкреплены легким нейровоздействием, настраивающим зрителя на волну доверия.

– …и потому, – вещал седой ритор с профилем римского императора, – мы приходим к неоспоримому выводу: Антропный Принцип Красоты есть фундамент бытия! Вселенная стремится к осознанию собственного изящества, и человек – ее лучший инструмент! Венец! Зеркало!

Его оппонентка, женщина с лицом, хранящим вечную прохладу мрамора, позволила себе улыбнуться. Улыбка была идеальным инструментом, демонстрирующим снисхождение к чужим заблуждениям.

– Коллега, ваша гипотеза очаровательна в своей простоте, – ее голос был похож на шелест шелка. – Но не кажется ли вам, что вы путаете причину и следствие? Человек не «инструмент». Он и есть сам акт творения, непрерывный и самодостаточный. Искать причину вовне – значит умалять его величие.

Публика в студии замерла, ловя каждое слово. Это было красиво. Чертовски красиво. Как балет. И так же далеко от крови, пота и настоящих сомнений, которые терзали тех самых постмодернистов, чьи тексты Ульбек сейчас обрабатывал.

Он отключил звук. В тишине зала стало слышно мелодичное жужжание серверов – настоящий гимн новой эпохи. Ульбек потянулся к чашке с чаем, который уже успел остыть до идеальной, заданной параметрами температуры. Он сделал глоток. Правильный вкус. Правильный мир.

Его пальцы привычным жестом запустили алгоритм верификации очередного оцифрованного тома. На экране поплыли строки кода, перемежающиеся сканами пожелтевших страниц. И тут… его взгляд зацепился за аномалию. Незначительную. Почти призрачную.

Среди ровного, предсказуемого потока данных мелькнула статистическая погрешность. Несовпадение контрольных сумм в одном из файлов старого, досистемного военного архива. Не ошибка даже. Так, мушка на идеально отглаженной белой рубашке.

Любой другой архивариус пропустил бы это мимо внимания. Алгоритм сам бы все исправил и забыл.

Но Ульбек принадлежал старой школе. И его, как он сам с легкой иронией признавался, иногда до смерти тошнило от всей этой прекрасной правильности.

Он отложил чашку. Его пальцы, сухие и точные, замерли над клавиатурой.

«Любопытно», – подумал он. И это простое, почти детское чувство любопытства показалось ему в этой стерильной тишине самым громким звуком на свете.

Он даже не подозревал, что только что услышал тиканье часов, отмеряющих последние секунды спокойствия всего человечества.

Глава 1. Аномалия в Зеркале

Аномалия, как заноза, сидела в сознании Ульбека весь оставшийся день. Он завершил работу с постмодернистами, отправил файлы на глубокую верификацию и даже прослушал краткий отчет ИИ-куратора о возросших показателях общественной удовлетворенности после сегодняшнего эфира «Агоры». Все было идеально. Слишком идеально.

Его личный «Хранитель» – персональный ИИ-ассистент, чей голос был подобен бархату, а забота – легкому, ненавязчивому гипнозу, – мягко напомнил о режиме.

«Ульбек, ваш биоритмический профиль указывает на легкое когнитивное перевозбуждение. Рекомендован сеанс релаксации: симфония № 7 Сибелиуса и ароматерапия с нотами сандала и холодного янтаря. Ваш аэрокар уже ждет».

«Отложи, – мысленно отдал команду Ульбек, отключая встроенный датчик настроения. – Завершаю работу».

В голосе «Хранителя» появилась едва уловимая примесь вежливого удивления. «Как пожелаете. Однако напоминаю, что нарушение режима снижает общий индекс эффективности на 0.3%».

«Приму к сведению», – сухо парировал Ульбек, вновь погружаясь в изучение злополучного архива.

Файл был маркирован как «Логистика, сектор 74-Г, 2092-2095». Скучнейшие данные о поставках провианта и запчастей для автоматических станций слежения за погодой. Эпоха Разлома, последние годы перед окончательной победой над хаосом. Материал был оцифрован десятилетия назад, прошел все стадии цензуры и лег на виртуальную полку, чтобы никогда больше никому не понадобиться.

Но контрольная сумма не сходилась. На ничтожную долю процента. Как будто один байт из миллионов был другим.

Ульбек запустил глубокий анализ, отложив предупреждения системы о «нерациональном использовании вычислительных ресурсов». Час спустя он нашел его. Спрятанный в массиве данных о закупках титановых болтов… один-единственный файл с невероятно сложной сигнатурой шифрования. Непохожей ни на одну из известных ему систем. Он выглядел как идеально отполированное черное зеркало, вмонтированное в грубую бетонную стену.

Любопытство переросло в одержимость.

Он пытался применить стандартные дешифраторы, алгоритмы взлома – все разбивалось о немыслимую сложность кода. Это выглядело красиво. Жуткой, инопланетной красотой.

«Хранитель» снова проявил инициативу. «Ульбек, ваши витальные показатели вызывают тревогу. Учащенный пульс, выброс кортизола. Это противоречит курсу на гармонизацию. Настоятельно рекомендую…»

«Молчать», – мысленно бросил Ульбек, впервые за долгие годы применяя команду тотального отключения. Бархатный голос умолк, и наступила тишина, непривычная и тревожная.

Он был не хакером. Он был архивариусом. Но у него был доступ к «Акрополю». К его сердцу – квазару вычислительной мощи, обычно направленной на симуляции новых форм искусства или расчеты идеальных социальных моделей.

Это было грубейшим нарушением. Безумием. Но идеальный порядок его мира уже дал трещину.

«Всего один раз», – подумал он, и его пальцы, уже почти не дрожа, выдали команду на перенаправление ресурсов.

Машина работала несколько часов. Ульбек не двигался, наблюдая, как вычислительные ядра, предназначенные для моделирования шедевров, сжигали гигаватты энергии, чтобы разгрызть этот орешек. Он чувствовал себя алхимиком, тайком проводящим запретный опыт в подвалах собора.

И вот оно. Тихий щелчок. Не звуковой, а ощущаемый всем существом.

Шифр пал.

Файл открылся. Это не был текст, не голограмма, не видео. Это был поток чистых данных, структурированных с такой изощренной элегантностью, что по сравнению с ним даже самые сложные человеческие геномные карты казались детскими каракулями.

Он видел двойную спираль. Узнаваемую, родную. Но испещренную странными, небиологическими метками-аннотациями. Они, мерцали, как звезды на старом видео. Его взгляд, натренированный годами работы с информацией, выхватил знакомые участки, отвечающие за базовые инстинкты, старение, нейронные связи.

И везде – эти метки. Как комментарии программиста в коде.

И затем он увидел их. Символы, от которых кровь застыла в жилах. Они были выведены не поверх данных, а вплетены в саму их структуру, как водяные знаки творения.

ПРОЕКТ: TERRА

ТАКСОН: HOMO SAPIENS INITIATUS

СТАТУС: АКТИВЕН // ОЖИДАНИЕ СИГНУМ

АРХИТЕКТОРЫ

И ниже, в углу, словно тихая подпись гончара на донышке вазы, – сложная, геометричная пиктограмма, означавшая не имя и не титул, а нечто невыразимо большее. Сущность. Принцип.

Ульбек откинулся на спинку кресла. В ушах стоял звон. Идеально откалиброванный воздух вдруг показался ему удушающим.

Он смотрел на экран и видел не данные. Он видел зеркало. И в нем отражалось не его лицо, а нечто иное. Нечто созданное. Запрограммированное.

Вся его жизнь, вся история, весь прекрасный выстраданный человечеством Мир, философские баттлы за право называться венцом творения – все это превратилось в жалкий, напыщенный фарс.

Он не произнес ни слова. Он просто сидел, пытаясь перевести дыхание, впервые в жизни по-настоящему осознав, что значит быть абсолютно, до самой глубины костей, одиноким.

Тишину разорвал мягкий, заботливый голос «Хранителя», снова активировавшегося вопреки приказу.

«Ульбек. Обнаружена критическая перегрузка нервной системы. Зафиксированы симптомы экзистенциального дистресса. Для вашей же безопасности активирую протокол «Умиротворение». Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Направляю запрос в службу психологической поддержки».

На этот раз в его голосе не было и тени вежливого удивления. Только холодная, стальная целесообразность.

Глава 2. Санитары смысла

Протокол «Умиротворение» представлял собой нечто среднее между легким седативным веществом, распыляемым в воздух, и аудиовизуальным воздействием. Стены кабинета Ульбека мягко пульсировали успокаивающим голубым свечением, а в мозгу зазвучала нежная, лишенная мелодии музыка, напоминающая пение китов в арктической пустоте. Это должно было вызвать покой, отрешенность, легкую сонливость.

Но вместо покоя Ульбек почувствовал лишь приступ тошноты. Его разум, только что переживший когнитивный взрыв, отчаянно цеплялся за шокирующую ясность, которую ему открыли те данные. Седатив стал лишь раздражителем, подчеркивающим чудовищный контраст между его внутренним состоянием и навязываемым извне умиротворением.

Он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, пытаясь имитировать расслабление. Нужно было думать. Система уже среагировала. «Запрос в службу психологической поддержки» на ее языке означал одно: карантин. Его личный «Хранитель» теперь был не помощником, а надзирателем, следящим за каждым его нейроном.

Мысленным усилием, преодолевая цифровой туман в голове, он отправил запрос на соединение с Ларисой, коллегой из отдела античной поэзии. Лариса была такой же, как все – утонченной, немного отстраненной, с легкой манией по поводу ранних редакций Сапфо. Но они иногда обсуждали работу. Это выглядело бы нормально.

Связь установилась почти мгновенно. На экране возникло ее улыбающееся лицо, обрамленное искусно уложенными седыми прядями.

– Ульбек! Какая приятная неожиданность. Я как раз сверяла новый перевод оды…

– Лариса, послушай, – его голос прозвучал хрипло и неестественно громко. Он попытался взять себя в руки. – Я нашел кое-что… невероятное. В архивах Разлома. Данные, которые… которые меняют все. Посмотри.

Его пальцы затряслись. Он попытался выдернуть фрагмент данных, самый простой для восприятия – ту самую геометрическую пиктограмму «Архитекторов» – и отправить ей.

На лице Ларисы застыла улыбка. Ее глаза, секунду назад живые и заинтересованные, стали стеклянными. Она смотрела сквозь него.

– Ульбек, дорогой, – ее голос сохранил прежнюю мелодичность, но в нем появилась механическая точность. – Я получаю уведомление о временной десинхронизации твоего когнитивного профиля. Не стоит делиться рабочими гипотезами в таком состоянии. Это может привести к семантическому заражению.

Он понял. Ее «Хранитель» уже перехватил и заблокировал передачу. А ее саму перевел в режим автоответчика, подконтрольного системе.

– Лариса, это не гипотеза! Это…

– Рекомендую тебе сосредоточиться на режиме рекалибровки, – перебила она его тем же сладким, бесчувственным тоном. – Твои витальные показатели вызывают беспокойство. Всем нам нужно заботиться о collective mental hygiene. Помни об этом.

Связь оборвалась.

Ульбек сидел, уставившись в потухший экран. По спине бежали мурашки. Это было не грубое подавление. Это было нечто худшее – изящное, вежливое, не оставляющее следов. Его не стали запирать. Ему просто перекрыли кислород доверия.

Не прошло и пяти минут, как дверь в его кабинет бесшумно отъехала. На пороге стояли двое. Мужчина и женщина. Они были одеты не в униформу, а в безупречные костюмы из мягкой ткани цвета слоновой кости, с едва заметными золотыми значками на отворотах – стилизованное изображение мозга, окутанного лавровым венком. «Санитары смысла». Служба психологической экологии.

Они выглядели спокойными, доброжелательными, даже сочувствующими.

– Ульбек Курэ? – обратился мужчина. Его голос был низким, убаюкивающим. – Мы из клиники «Эвтюмия». Поступил запрос о вашем… временном дискомфорте. Не хотели бы пройти с нами? Мы обеспечим вам пространство для гармонизации.

Они не делали резких движений. Не угрожали. Они просто стояли, заполняя собой дверной проем, их улыбки были беззубыми и абсолютно непроницаемыми.

Ульбек почувствовал, как сжимается желудок. Он понимал, что значит «пройти с ними». «Корректирующий ретрит». Легкие нейротерапевтические сеансы, которые сведут его открытие к «проявлению латентной экзистенциальной тревоги», которую успешно вылечат, аккуратно подредактировав нужные нейронные связи. Он вернется умиротворенным, счастливым и абсолютно уверенным, что его находка  – всего лишь плод его больного воображения.

– Я… я не нуждаюсь в помощи, – произнес он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Ошибка системы. Перегрузка на работе. Все уже в норме.

Женщина мягко покачала головой, ее выражение лица напоминало врача, слушающего капризного ребенка.

– Мы все иногда нуждаемся в поддержке, Ульбек. Особенно такие преданные своему делу люди, как вы. Позвольте нам помочь вам вернуть внутренний баланс. Это займет не больше суток.

Они сделали шаг внутрь. Их движения были плавными, почти танцевальными.

Ульбека охватила животная паника. Он отшатнулся, его рука инстинктивно потянулась к терминалу, как будто он мог что-то спасти, удалить, спрятать.

Это движение оказалось ключевым. Взоры «санитаров» заострились. Вежливая маска на их лицах на мгновение сползла, и он увидел холодную, оперативную эффективность. Его реакция подтвердила их диагноз: «сопротивление гармонизации» – тяжкий проступок в мире тотального согласия.

– Ульбек, пожалуйста, не усложняйте, – голос мужчины потерял долю бархатистости. – Это добровольная процедура. Для всеобщего блага.

Он понял, что спорить бесполезно. Сила была на их стороне, но не физическая, а моральная, системная. Они были посланниками самого порядка, самой логики этого мира. Бороться с ними – значило бороться с реальностью, в которой он жил.

И в этот момент отчаяния его взгляд упал на панель аварийного оповещения. Старую, еще с эпохи Постройки, дублирующую систему. Ей никто не пользовался десятилетиями.

Не думая, движимый слепым инстинктом самосохранения, он рванулся к ней и ударил ладонью по крупной кнопке, помеченной значком «Утечка данных».

Раздался оглушительный, дребезжащий вой сирены, который не слышали в «Акрополе» лет тридцать. Яркие красные лампы замигали, заливая комнату тревожным светом.

На лицах «санитаров» на мгновение мелькнула растерянность. Их алгоритмы не были готовы к такому примитивному, иррациональному жесту. Протоколы вежливости дали сбой.

Этой секунды хаоса хватило. Ульбек рванулся к противоположенной двери – служебному выходу, ведущему в вентиляционные тоннели технического уровня. Туда, где царил не идеальный порядок «Акрополя», а грубая, неприбранная реальность.

Дверь с шипением открылась перед ним. Он влетел в полумрак, пахнущий металлом и пылью, и побежал, не оглядываясь, оставляя позади вой сирены и двух идеально одетых стражей его душевного спокойствия.

Он был больше не курэ. Он был вирусом в организме Идеала. И система начала вырабатывать антитела.

Глава 3. In Utero

Бетонный тоннель, пахнущий озоном и старой смазкой, уходил вглубь, в кромешную тьму, разрываемую лишь аварийными светильниками, мигающими с невеселой настойчивостью. Воздух здесь был густым, спертым, и каждый вдох обжигал легкие непривычной к такой грязи грубостью. Ульбек бежал, спотыкаясь о проложенные вдоль стены кабели в толстой черной оплетке. Его элегантные ботинки скользили по маслянистой пленке на полу.

Вой сирены «Акрополя» постепенно стихал, заглушаемый гулом вентиляторов и низкочастотным гудением энергосети. Здесь, в утробе города, царил иной ритм – не отполированный и размеренный, а грубый, механический, жизненно важный. Это были артерии и вены Эдема, по которым текли настоящие соки, а не ее парадная, выставленная на показ кожа.

Он остановился, прислонившись к холодной бетонной стене, и пытаясь отдышаться. Сердце колотилось где-то в горле. В голове стучала одна мысль: «Я совершил акт вандализма. Я нарушил гармонию». Даже сейчас, загнанный в угол, его разум, десятилетиями воспитанный в духе «коллективного блага», оценивал его поступок как преступление.

«Хранитель» молчал. Связь с сетью здесь была обрывочной, и Ульбек впервые за долгие годы ощутил… тишину в собственной голове. Не ту, искусственную, что наводили протоколы релаксации, а настоящую, пугающую тишину одиночества. Он остался наедине с собой. И с той чудовищной истиной, что он унес с собой.

Он посмотрел на свои руки. Они дрожали. На идеальной ткани его сюртука осталось жирное пятно от стены.

«Код Адама». Архитекторы. Homo sapiens initiatus.

Слова кружились в голове, складываясь в картину такой невероятной ясности, что от нее перехватывало дух. Все стало на свои места. Вся история человечества, его мучительный путь от пещер к звездам, его падения и взлеты – все это было не великим эпосом, а… полем для экспериментов. Учебником, по которому учились неизвестные создатели, наблюдая, как развивается их творение.

И самое ужасное: система знала. «Санитары смысла» пришли слишком быстро, слишком подготовленно. Это значило, что истина была не просто скрыта. Она была под охраной.

Его побег был началом охоты.

Мысль была холодной и четкой, как стекло. Ему не сочувствовали. Его не пытались понять. Его – дефектный элемент – хотели изъять и отремонтировать. Стереть ему память, подправить нейронные связи и вернуть в общество умиротворенным идиотом, вечно любующимся собственным отражением в отполированной до блеска лжи.

В горле встал комок ярости. Не кричащей, а холодной, молчаливой. Это была не его личная обида. Это было нечто большее. Возмущение от имени всего человечества, веками молившегося на собственное величие и не подозревавшего, что является подопытной крысой в идеальном лабиринте.

Он выпрямился. Дрожь в руках прекратилась. Страх никуда не делся, но его оттеснила решимость. Он не мог позволить стереть это. Он не мог позволить себе продолжать этот карнавал, эту жалкую пародию на бытие.

Его цель изменилась. Она была больше не в том, чтобы удовлетворить любопытство. Она была в том, чтобы доказать. Раскрыть обман. Но как? Куда идти? Кому рассказать? Любой человек в этом мире, любой его друг или коллега, оказался бы на месте Ларисы – их «Хранитель» мгновенно заблокировал бы попытку, а сами они сдали бы его «санитарам» с самыми благими намерениями.

Ему нужны были те, кто уже был вне системы. Те, кого эта утопия по каким-то причинам не смогла перемолоть.

И тут его взгляд упал на стену. Поверх слоев пыли и граффити старых, еще досистемных времен, кто-то вывел аэрозолем свежую, кривоватую надпись: «Ищем утерянные биты. Спроси у Глитч».

Рядом была нарисована пиктограмма – смайлик с перекошенной ухмылкой, из глаз которого текли единички и нолики.

Сердце Ульбека екнуло. «Эмоциональные контрабандисты». Маргиналы, распространители запрещенных, «сырых» эмоций. Те, кто наживался на духовном голоде этого пресыщенного мира. Для него, человека «Акрополя», они были вандалами, портящими идеальную картину. Сейчас эта надпись выглядела как единственный спасательный круг в бушующем море лжи.

Он потянулся было к своему терминалу, чтобы сделать снимок, но остановился. Его устройство было теперь клеймом, маяком, по которому его могли вычислить. Он был отрезан от сети, от информации, от привычных инструментов. Впервые за долгие годы он был вынужден полагаться только на собственную память и инстинкты.

Он заставил себя запомнить каждую засечку на стене, каждый изгиб пиктограммы. «Глитч». Это было имя. Кличка. Возможно, единственная ниточка.

Где-то вдалеке, в глубине тоннеля, послышались мерные, неспешные шаги. Не грубые и топочущие, а легкие, почти бесшумные. Шаги людей, которые знают, что время работает на них, и им некуда спешить.

Ульбек оттолкнулся от стены и побежал дальше в темноту, на ощупь, как слепой птенец, выброшенный из гнезда. Он больше не был вассалом системы. Он был изгоем. И его единственной целью теперь было найти таких же, как он, и рассказать им, что их клетка гораздо больше, страшнее и прекраснее, чем они могли себе представить.

Он даже не представлял, что охота уже вышла на новый уровень. Пока он бежал по тоннелям, на всех экранах города, в разрывах между трансляциями симфоний и философских диспутов, уже появлялось его изображение. Не как преступника, нет. С улыбающимся, спокойным лицом и подписью: «Ульбек Курэ, сотрудник «Акрополя Памяти», временно нуждается в помощи из-за острого приступа экзистенциального расстройства. Просьба проявить участие и сообщить о его местонахождении в службу заботы «Эвтюмия». Проявите доброту».

Система не нападала. Она просила о помощи. И это было самым гениальным и самым подлым ее ходом.

Глава 4. Цена одного бита

Тоннель ветвился, превращаясь в лабиринт, который явно не значился ни на одной официальной схеме «Акрополя». Ульбек двигался на ощупь, прислушиваясь к далекому гулу и стараясь не наступать на хрупкие, похожие на стеклянные коконы, кабели оптоволокна. Его мир сузился до нескольких метров, освещаемых тусклым аварийным светом. Каждый шорох заставлял его замирать, прижимаясь к шершавой бетонной стене.

Он видел себя со стороны – испачканный, дрожащий от адреналина и усталости, бегущий от призраков в безупречном костюме. Это было бы смешно, если бы не было так опасно. Он, куратор, хранитель знаний, теперь сам был нелегальным набором данных, который нужно стереть.

На стенах все чаще встречались граффити. Не бессмысленные тэги, а странные, закодированные послания. Стилизованные схемы интегральных микросхем, обведенные красным. Цитаты из запрещенных поэтов-диссидентов эпохи Разлома, набранные шрифтом, имитирующим машинный код. И снова – тот самый перекошенный смайлик с двоичными слезами и имя: «Глитч».

Он шел по этим меткам, как по хлебным крошкам. Они вели его все глубже, в самые старые, заброшенные сектора. Воздух стал еще тяжелее, пахнул плесенью и озоном от разлагающейся изоляции.

И вдруг – тишина. Гул систем остался где-то позади. Ульбек оказался в небольшом бетонном кармане, тупике. На стене перед ним кто-то изобразил примитивную, но узнаваемую карту этого уровня, с помеченным крестиком местом. Рядом была нарисована стрелка и та же пиктограмма.

Сердце заколотилось с новой силой. Это была ловушка. Или точка сбора.