Полная версия
Архивариус N
Тот, кто шепчет в углу
Пролог. Пыльная луна
Знакомая до тошноты картина. Спальный район города, что раскинулся в кольце усталых советских многоэтажек, словно гигантский бетонный кратер на теле земли. Окна, словно ячейки бесконечного улья, один за другим гаснут, погружаясь в синеватую мглу осеннего вечера. Жизнь, размеренная и предсказуемая, засыпает под убаюкивающий гул машин где-то вдалеке и сиплый лай привязанной во дворе собаки.
Тишина здесь – обманчива. Она не пуста, а густа, насыщенна отзвучавшими за день ссорами, сдержанным смехом, эхом телевизионных новостей. Она впитывает в себя всё, как старый ковёр впитывает пыль. И вот уже кажется, что сам воздух тяжелеет, становится вязким, осязаемым.
Взгляд, невесомый и беспристрастный, скользит по фасадам, выискивая точку входа. Вот окно с занавеской в ярких цветочек – там пахнет пирогами и стариковскими лекарствами. Вот – с голубоватым мерцанием телемонитора: кто-то допивает пиво, уставившись в говорящий экран. А вот – тёмное, с подушкой, прислонённой к стеклу – ту ребёнка уже уложили, и родители торопятся к своему взрослому, тихому отчаянию.
И вот – оно. Окно на четвертом этаже. В нём ещё не погас свет. Неяркий, розоватый отсвет ночника. Детская.
Внутри – мальчик. Ему пять. Его зовут Коля. Он уже спит, уткнувшись носом в подушку, сжимая в руке плюшевую лапу медведя. Его дыхание ровное, безмятежное. Мир ребёнка прост: любящие родители за стенкой, любимый котёнок, тёплая кровать. В этом мире нет места монстрам. Пока нет.
Луна, бледная и размытая, словно старая водянистая жемчужина, выплывает из-за рваных облаков. Её жидкий свет проникает в комнату, ложась на пол бледной трапецией. В этом серебристом луче, как в прожекторе, танцуют мириады пылинок. Они кружатся, поднимаются и опадают, беззвучный балет невидимых частиц бытия.
Но вот их движение меняется. Ровный хаос сменяется странной, упорядоченной картиной. Пылинки начинают обтекать нечто невидимое, стоящее в самом углу комнаты, куда не попадает ни лунный свет, ни розовый отсвет ночника. Они очерчивают контур – высокий, неестественно вытянутый, с ломаными, острыми линиями. Они роятся вокруг этой пустоты, этой чёрной дыры в самой ткани комнаты, будто пытаясь её заполнить, запечатать, но не могут. Пустота отталкивает их, оставаясь стерильно чистой, абсолютно чёрной.
Тень от комода, которая должна лежать смирно, вдруг шевельнулась. Не потому, что сдвинулась занавеска. Нет. Она дёрнулась сама по себе, на мгновение слившись с той аномалией в углу, став её частью.
Глава 1. Красный грузовик
Ужин пахнет гречкой с котлетой и чем-то ещё, «взрослым» и «горьким», – этим запахом от папы всегда тянуло, когда он приходил с работы. Таким же горьким и усталым, как его глаза. Коля тыкал вилкой в котлету, стараясь сделать так, чтобы жареная корочка отлетела, а осталось одно только мясо, сочное и серое. Рот уже жевал воображаемый вкус, а вилка всё тыкала и тыкала.
– Коля, хватит издеваться над едой, – голос мамы прозвучал от раковины, где она мыла посуду. Она всегда знала, не глядя. У неё на затылке были глаза, маленькие и зелёные, как крыжовник.
– Он не издевается, он экспериментирует, – лениво сказал папа, откладывая телефон. Он сидел напротив, и его большое лицо, казалось Коле плоским экраном, на котором сменялись картинки: вот он хмурый, вот уставший, вот пытается улыбнуться. Сейчас было «уставшее». – Может, у нас растёт великий кулинар. Будет котлеты «переосмысливать» .
– Скорее. у нас котлеты по всему полу просто будут, – вздохнула мама, но Коля слышал – она улыбалась. Он любил этот звук – мамину улыбку в голосе. От него становилось тепло и под одеялом, и внутри.
Папу звали Дмитрий. Он пахнет офисом, кофе и чем-то металлическим, как лифт. Маму звали Светлана. Она пахнет всегда по-разному: то булкой с корицей, то пирогами, как в магазине с выпечкой, то просто собой – самым лучшим запахом на свете. А его звали Коля. Ему было пять лет, и он пах, наверное, пятью годами, фломастерами и любимым красным грузовиком.
– Ну как, командир, доложи обстановку? – папа отпил из стакана воды, и глоток был громким, как шлёпок по воде. – Садик? Враги? Друзья?
Коля пожал плечами, наконец отковыряв хлебную шкурку.
– Ничего.
– «Ничего» не бывает, – папа улыбнулся по-настоящему, и его лицо сразу стало папиным, а не экраном. – Всякое бывает. Может, опять с Максимом из-за динозавров спорили?
– Нет. С Артёмом. Из-за машинки.
Мама обернулась, вытирая руки полотенцем. Полотенце было с вышитым петухом.
– Какой машинки? Той, жёлтой, самосвала?
Коля мотнул головой, жевал. Проглотил.
– Моей. Красной. Он сказал, что она дурацкая и что у него «Ламборджини» есть. Настоящая. Я сказал, что врун. Он толкнул меня. Я его.
Наступила тишина. Только холодильник за стеной вздохнул, как большой уставший зверь.
– Коля… – начала мама тем тоном, который означал, что сейчас будет долго и грозно про «нельзя драться».
– Молодец, – перебил папа. – Наглецов надо ставить на место. Только в следующий раз не толкай, а объясни, что «Ламборджини» – это не для садика. Для садика лучшая машинка – красный грузовик. Проверено.
Он подмигнул Коле. Коля почувствовал, как внутри у него расправляется что-то сжатое, и сам расплылся в улыбке.
– Дим, не надо такого, – сказала мама, но без злости. Она подошла к столу, обняла папу за плечи сзади и положила подбородок ему на макушку. – Он и так последнее время как ёжик. Всех колет. Воспитательница сегодня опять говорила.
– Пусть говорит. Он у нас личность. Независимая. Правда, сынок?
Коля кивнул серьёзно. Он не всегда понимал, что значит «личность», но папа говорил это с такой гордостью, что Коле нравилось быть личностью. Он слез со стула и подбежал к своей коробке с игрушками.
– Вот смотри, – он вытащил оттуда свое главное сокровище – металлический грузовик, красный, с откидывающимся кузовом. Он был тяжёлый, настоящий, и от него пахло железом и счастьем. – Видишь? Он лучше всякой «Ламборджини». Он может возить песок. И камни.
– Или, например, отцовские отчеты на свалку, – хмыкнул папа. – Ценный груз.
– Опять проблемы? – спросила мама, и в её голосе снова запрыгала та самая тревожная птичка, которая жила у неё внутри и иногда будила её по ночам.
– Да так… Петров опять кочевряжится. Говорит, цифры не те. Какие не те? Те, которые есть. Сиди, считай. Скукотища смертная. Иногда кажется, что лучше бы грузовиком управлял, как Коля. Вози себе камни, ни о чём не думай.
Коля поставил грузовик на пол и повёл его к столу, издавая звук мотора – «р-р-р-р-р». Он был счастлив. Мир был прост и ясен. Вот он, Коля. Вот мама и папа. Вот грузовик. Вот котлета. Всё остальное – глупости. Максимы, Артёмы, отчёты Петрова. Они были где-то снаружи, как дождь за окном.
Потом был вечерний ритуал. Самое вкусное и тёплое время. Сначала ванна с пеной, где можно было устроить бурю и потоп для корабля-губки. Потом пижама, мягкая, как шкурка зайца. Потом стакан тёплого молока с мёдом, от которого щипало язык и сладко тянуло изнутри ко сну.
И наконец – сказка. Мама садилась на краешек кровати, а Коля утыкался носом в её плечо. Она пахла молоком и мамой.
– Какую? – спрашивала она, проводя пальцами по его волосам.
– Про богатыря, – шептал Коля, потому что глаза уже сами закрывались.
И мама тихим, напевным голосом начинала рассказывать про того самого богатыря, который всегда побеждал Змея Горыныча. Коля уже не слушал слова. Он слушал сам звук её голоса, ровный, как ручеёк, и чувствовал, как его самого медленно и верно уносит куда-то тёплое и тёмное, где нет ни Артёмов, ни отчётов, а есть только тишина и безопасность.
Потом мама целовала его в лоб, щёлкала выключателем. В комнате оставался гореть только ночник – жёлтый пластмассовый месяц с россыпью звёзд вокруг. Его света было достаточно, чтобы отогнать самых простых монстров, тех, что живут под кроватью по глупости и по привычке.
Коля провалился в сон, как в глубокий тёплый колодец.
Его разбудил звук.
Не громкий. Не резкий. Такой, будто кто-то за стеной провёл ладонью по сухой штукатурке. Или как будто по подоконнику снаружи прошелестела большая-пребольшая ящерица. Ш-ш-ш-ш.
Коля открыл глаза. Комната была в том же порядке, что и всегда. Полоска лунного света лежала на полу. Ночник горел. Его грузовик стоял на стуле у кровати, куда Коля его аккуратно поставил перед сном.
Ш-ш-ш-ш.
Это не снаружи. Это – внутри.
Звук шёл из угла. Из самого дальнего угла комнаты, куда не добирался свет ни от месяца за окном, ни от ночника. Там всегда было темно. Там стоял шкаф со старыми одеялами, и эта тень была его. Коля привык к ней. Она была своей.
Но сейчас эта тень была… не такой. Она была гуще. Плотнее. Казалось, если протянуть руку, то можно будет потрогать эту темноту, как потрогать стекло или воду. Она не шевелилась, но в ней что-то шелестело.
Коля не испугался. Испуг – это когда что-то громкое, внезапное. А это было тихое, ползучее. Это было интересно. Может, это мышка? Но мама говорила, что мышек в доме нет. Может, котёнок Васька забрался? Но Васька спал с мамой и папой, он любил тёплое.
И тогда из темноты что-то выкатилось.
Покатилось по полу с тихим сухим перестуком.
Коля приподнялся на локте, щурясь.
Это был его красный грузовик.
Он проехал с полметра из самой гущи тени и замер посреди комнаты, в полосе лунного света, сверкая металлическим бочком.
Коля перевёл взгляд на стул. На нем ничего не было.
Сердце его ёкнуло не страхом, а удивлением. Волшебство. Настоящее. Прямо в его комнате.
Он прислушался. Шёпот стих. Теперь в комнате стояла абсолютная тишина. Даже стрелки часов в гостиной, обычно отчётливо постукивавшие, будто притихли.
– Кто тут? – прошептал Коля. Его собственный голос прозвучал громко, как крик.
В ответ из угла, из той самой непроглядной густой темноты, донёсся сдавленный, шипящий звук. Совсем тихий. Похожий на то, как смеётся змея в мультике. Или как лопнувший воздушный шарик старается издать последний звук.
Ххх-ссс-ссс…
И потом снова тишина. Грузовик лежал на боку, словно никогда и не катался. Тень в углу была просто тенью.
Коля смотрел на грузовик, потом на угол, широко раскрыв глаза. Внутри него танцевали любопытство и лёгкий, щекочущий холодок. Он медленно лёг обратно на подушку и натянул одеяло до подбородка, не сводя глаз с угла.
Он не знал, кто это. Но он знал, что это было. И оно поиграло с ним. Оно показало ему фокус.
«Завтра, – подумал Коля, уже уплывая обратно в сон. – Завтра я снова с ним поиграю».
И последнее, что он почувствовал перед тем, как сон окончательно накрыл его с головой, был лёгкий, едва уловимый запах. Словно где-то далеко-далеко, на самом дне комнаты, тлела одна-единственная сухая, мёртвая травинка.
Воздух в комнате застыл. Запах детского шампуня и свежего белья вдруг отступил, уступив место слабому, едва уловимому аромату озона, словно после близкого удара молнии, и старой, промозглой земли из-под фундамента.
Коля во сне беспокойно вздохнул и повернулся на другой бок, отвернувшись от угла.
А потом луна, будто испугавшись того, что ей пришлось увидеть, скрылась за плотной грядой туч. Комната погрузилась во тьму. Но это была уже не та, привычная, уютная темнота, что бывает в детских комнатах. Это была другая тьма. Густая, тяжёлая, дышащая. Живая.
И в этой новой, идеальной темноте что-то пошевелилось.
Глава 2. Скептик
Будильник врезался в сон, как топор в сырое полено. Резкий, безжалостный, разрывающий все приятные намёки на иные реальности. Дмитрий рухнул обратно на подушку, застонав. Не от усталости, нет. От чёткого, как чертёж, понимания всего грядущего дня: духота маршрутки, бумажная пыль офиса, немое противостояние с Петровым, вечная круговерть цифр в таблицах Excel, которые к концу дня начинали мерещиться на стенах, на потолке, на лицах прохожих.
Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь поймать обрывки сна – что-то про море, про тёплый песок под ногами и полное, блаженное отсутствие необходимости куда-то звонить, что-то кому-то доказывать, отчитываться. Но сон ускользал, как вода сквозь пальцы. Оставалось только одно – вставать.
Светлана уже хлопотала на кухне. Запах кофе – единственный божественный аромат в этом аду утренней рутине. Дмитрий, как зомби, побрёл в ванную. Его отражение в зеркале было ему незнакомым: помятое лицо, запавшие глаза, щетина, пробивающаяся сединой. Он провёл рукой по щеке. Старость. Она подкрадывалась не морщинами, а вот этой общей усталостью мимики, потухшим взглядом. Ипотека, кредит на холодильник, растущие как на дрожжах счета за коммуналку, вечный ремонт в этой проклятой хрущёвке, который никак не закончится… Иногда ему казалось, что он не живёт, а лишь обслуживает свою собственную жизнь, как раб-консьерж.
– Папа, а папа!
Коля влетел в ванную, едва не опрокинув бутылку с ополаскивателем. Его глаза сияли, как два возбуждённых фанатика.
– Ты что, сынок, не видишь, я бреюсь? – буркнул Дмитрий, водя станком по мыльной пене.
– Пап, а ночью ко мне приходил дядя! – выпалил Коля, запрыгивая на стульчик, чтобы видеть себя в зеркале. – Тихий такой дядя. Он из угла шептал! И мой грузовик сам покатился! Он его покатил!
Дмитрий вздохнул. Внутренне вздохнул. Внутри него всё сжалось в один тугой, раздражённый комок. Ещё чего-то не хватало с утра – детских бредней. Его мозг, уже настроившийся на сухие отчёты и циферки, с отторжением воспринял эту абракадабру.
– Какой ещё дядя? – проворчал он, смывая мыло. – Тебе приснилось, фантазёр.
– Нет, не приснилось! Я проснулся! Он шуршал, как сухие листики! И смеялся тихо-тихо! Хсс-хсс-хсс!
Коля пытался изобразить этот смех, и у него получалось жутковато. Дмитрий почувствовал лёгкий, неприятный холодок по коже. Чушь. Взрослый мужик, а ведётся на детские страшилки.
– Ну всё, хватит, – он потрепал сына по взъерошенным волосам, стараясь сделать голос мягче. – Это тебе померещилось. Ночью темно, тени странные, вот мозг и додумывает. У всех так бывает.
– Но грузовик-то сам укатился! – не сдавался Коля, его глаза наполнялись обидой. – Я же его на стул поставил!
– Ну, наверное, ты во сне его задел, он и упал. Или Васька. Котёнок тоже любит в твои игрушки играть. Всё просто.
Он произнёс это с той окончательной интонацией, которая не предполагала возражений. Мир Дмитрия был выстроен на логике, причинно-следственных связях и здравом смысле. В нём не было места для «тихих дядь», шепчущих из углов. Это были детские бзики, не более. Раздражающие, отвлекающие, но временные. Надо просто не поощрять.
За завтраком Коля снова попытался было поднять тему, бросив на него умоляющий взгляд, но Дмитрий его быстро подавил:
– Свет, ты ему на ночь этих мультиков про монстров не включай. Вот потом и мерещатся.
Светлана, помешивая кашу на плите, лишь пожала плечами:
– Он у нас и так редко смотрит. Сама не пойму, откуда это.
– Откуда, откуда… – Дмитрий залпом допил кофе, чувствуя, как горькая жидкость придаёт ему хоть какую-то форму. – Фантазия у него богатая. Перерастёт.
Он поймал взгляд сына. В тех глазах читалось не просто разочарование, а какое-то глубинное непонимание. Как будто Коля пытался рассказать ему о новом законе физики, а он, Дмитрий, упрямо твердил, что Земля плоская. Ему стало слегка не по себе. Он отвёл взгляд.
Дорога на работу прошла в привычном оцепенении. Давка в маршрутке, чужие локти, спёртый воздух, пахнущий дешёвой парфюмерией и мокрой псиной. Его мысли были там, в офисе. Предстоящий разговор с Петровым. Тот опять будет придираться к каждой цифре, выискивая малейший повод для унижения. Дмитрий мысленно репетировал ответы, сжимая и разжимая пальцы в перчатках.
В офисе пахло старым ковром, пластиком и тлением. Его коллега, Сергей, уже сидел за своим столом, с видом знатока разглядывая что-то на мониторе.
– Ну что, Дима, как выходные? – бросил он, не отрываясь от экрана.
– Отличные, – буркнул Дмитрий, включая компьютер. – Детские страхи развеивал.
– А? – Сергей обернулся, заинтересовавшись.
– Да мой мелкий. Ночью ему какой-то «тихий дядя» привиделся. Из угла шепчет, вещи передвигает.
Сергей фыркнул, и его пухлое лицо расплылось в снисходительной ухмылке.
– О, классика! У моего племянника тоже такое было. Тётка в шкафу жила, зелёная, с клыками. Месяц истерика была.
– И что, прошло?
– Конечно. Перестали обращать внимание – и всё прошло. Это же дети, стремятся привлечь к себе внимание. Или мультики эти ваши современные. Раньше те же «Ну, погоди!» смотрели – и ничего, никто зайцев не боялся. А сейчас им показывают каких-то покемонов, свинок-пепп… У них мозги с детства зашлакованы. Вот и видят всякое.
Дмитрий кивнул, чувствуя странное облегчение. Да. Именно так. Потребность во внимании и засоренные мозги. Всё встало на свои места. Логично, рационально, понятно. Не надо ничего усложнять.
– Кстати, о прививках, – Сергей понизил голос, переходя на свою любимую тему. – Ты мою статью читал, которую я тебе скидывал? Вакцины – это чипирование, Дима! Прямая дорога к… – Дмитрий уже не слушал. Он смотрел на экран, где загружалась таблица с цифрами. Цифры были просты. Цифры не шептались по ночам из углов. Цифры не требовали к себе особого внимания. С ними было легко. Понятно. Безопасно.
Весь день прошёл в привычном ритме: звонки, переговоры, бесконечные правки в отчёте для Петрова. Дмитрий полностью погрузился в эту бумажную реальность, отгородившись ею от всего остального. К пяти часам он чувствовал себя выжатым, как лимон, но – удовлетворённым. Он сделал свою работу. Он победил хаус, упорядочил его. Мир снова был под контролем.
Дорога домой показалась ему менее утомительной. Он даже купил у метро связку бананов – Коля их любил.
Дома пахло жареной картошкой. Светлана что-то рассказывала Коле, а тот молча копался в тарелке. Дмитрий поймал на себе быстрый, скользящий взгляд сына – настороженный, изучающий. Он будто проверял: помнит ли папа? Верит ли? Дмитрий сделал вид, что не заметил.
После ужина он устроился в кресле с пультом от телевизора. Новости. Мир там тоже был, в общем-то, понятен, хоть и мрачноват: политики ругались, курс доллара прыгал, где-то произошла авария. Плохие новости были предсказуемы. Их можно было анализировать, иметь о них мнение. В них не было места иррациональному, потустороннему ужасу, который шепчет из углов детских комнат.
Он смотрел на экран, на спокойные, уверенные лица дикторов, и его мир окончательно вставал на свои, проверенные оси. Всё было на своих местах. Проблемы были земные, решаемые. «Тихие дяди» оставались там, где им и было место – в детских фантазиях, которые нужно просто перерасти.
Перед сном он заглянул в комнату к Коле. Тот уже спал, прижав к груди того самого плюшевого медведя. Его лицо было безмятежным. Никаких следов ночных кошмаров. Дмитрий удовлетворённо кивнул. Вот видите. Всё прошло. Он поправил на сыне одеяло, потушил ночник – пусть учится спать без света, мужчина всё-таки – и вышел, тихо прикрыв дверь.
Он не заметил, как из-под кровати, из самой глубины тени, на него смотрели два крошечных, тусклых огонька, похожих на угольки. И не почувствовал, как воздух в комнате на секунду стал неподвижным и густым, словно в аквариуме перед тем, как из воды покажется нечто большое и безмолвное.
Но Дмитрий уже шёл в спальню, думая о завтрашнем дне, о работе, о счётчиках за электричество. Его мир был рациональным и понятным. И он был твёрдо намерен сохранять его таким. Любой ценой.
Глава 3. Тревожная струна
Тишина после утренней суеты всегда была обманчивой. Казалось, вот он, момент покоя, когда муж на работе, ребёнок в саду, и можно, наконец, выдохнуть, остаться наедине с собой. Но Светлана никогда не оставалась наедине с собой. Её окружал незрилый хор обязанностей, каждая из которых тихо, но настойчиво напоминала о себе.
Сегодня этот хор звучал на фоне какой-то новой, непривычной ноты. Лёгкого, едва уловимого диссонанса. Как будто где-то внутри неё натянули струну, и она, тонкая-тонкая, вибрировала, издавая неслышный, но от этого не менее назойливый звук.
Она вытирала пыль с подоконника в гостиной, и взгляд её упал на фотографию в рамке: они с Димой на море, Коля, совсем крошечный, на руках у отца, все залиты солнцем, смеются. Тогда всё было проще. Яснее. Тревога, если и была, то о конкретных вещах: не простудился бы ребёнок, хватит ли денег до отпуска. Сейчас же эта тревога была размазанной, бесформенной. Как туман, наползающий на сознание.
Она принялась за уборку с удвоенной энергией, пытаясь физической усталостью заглушить внутренний гул. Пылесос выл, сметая с ковра крошки и шерстинки Васьки. Но даже его рёв не мог полностью заглушить тот внутренний звоночек. Струна вибрировала.
Она заглянула в комнату Коли, чтобы собрать разбросанную пижаму. Комната была залита утренним солнцем. Пылинки танцевали в золотых лучах. Всё выглядело идеально: игрушки аккуратно сложены, кровать заправлена, на столе – коробка с карандашами. Уют. Мир. И всё же… Она остановилась на пороге, пытаясь понять, что же её смущает. Воздух? Он был неподвижен, чуть затхлым, как в комнате, которую давно не проветривали. Хотя она проветривала её вчера. И запах. Слабый, едва уловимый… Чем-то напоминал запах из подвала их старого дома – сыроватый, с примесью старой бумаги и чего-то ещё, незнакомого.
Светлана встряхнула головой. «Показалось, – строго сказала она себе. – Устала. Надо просто выспаться».
Но «просто выспаться» было из той же категории, что и «просто расслабиться» – прекрасная, но недостижимая теория. На практике же её ждали горы немытой посуды, готовка, поход в магазин.
Она стояла у плиты, помешивая суп, и ловила себя на том, что постоянно прислушивается. К чему? К тишине. В квартире было слишком тихо. Даже котёнок Васька, обычно носившийся по коридору как угорелый, сегодня сидел на подоконнике и смотрел в окно с непривычно серьёзным видом.
А потом она вспомнила глаза Коли за завтраком. Он был непривычно молчалив, ковырял ложкой в манной каше. И взгляд его был не здесь. Он был где-то далеко, устремлённый в пустоту где-то между холодильником и микроволновкой. Она спросила: «Коля, ты чего такой грустный?» Он вздрогнул, словно её голос выдернул его из глубокого колодца, и пробормотал: «Ничего». Но это «ничего» прозвучало так устало, так по-взрослому обречённо, что у Светланы сжалось сердце.
«Переутомился в садике, – нашла она самое логичное объяснение. – Или с Артёмом опять поссорился. Всё пройдёт».
Но струна внутри натягивалась туже.
В супермаркете она автоматически складывала в тележку привычные продукты: молоко, хлеб, курицу, огурцы. Гул холодильников, яркий свет ламп, голоса людей – всё это должно было разогнать туман, но он лишь сгущался, делаясь фоном для её тревоги.
– Света! Светлана!
Чей-то голос пробился сквозь шум. Она обернулась. К ней пробиралась с тележкой Ольга, мама девочки из группы Коли. Ольга всегда была яркой, громкой, от неё пахло дорогими духами и энергией, которой хватило бы на небольшой город.
– Привет, – слабо улыбнулась Светлана.
– Как дела? Я тебя сто лет не видела! – Ольга окинула её быстрым, оценивающим взглядом. – Всё в заботах, я смотрю.
– Да как всегда… – Светлана пожала плечами.
– Слушай, а твой Коля чего это такой… творческий? – Ольга понизила голос, хотя вокруг них и так никто не слушал. – Настя вчера приходит из сада, вся на нервах. Говорит, ваш Колька им такие страшилки рассказывал, что они потом все ревели.
Светлана почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Какие страшилки?
– Да про какого-то… человека из тени. Что он ночью приходит, шепчется с ним, вещи передвигает. Ну, ты знаешь, обычные детские страхи. Но так красочно всё расписывал! Словно сам видел. Даже наша Марья Ивановна, воспитательница, заметила, говорит, мальчик что-то слишком уж погружён в себя, на занятиях не сосредоточен, всё в угол смотрит. Может, ему к психологу сводить? У меня есть контакты отличного специалиста…
Слова Ольги сыпались на Светлану как град. «Человек из тени». «Словно сам видел». «Всё в угол смотрит». Каждое слово било в одну и ту же точку, заставляя ту самую струну внутри вибрировать с невыносимой силой.
– …просто иногда им внимания не хватает, вот они и выдумывают такое, чтобы их заметили, – вещала Ольга. – Наш папа, например, вечно в телефоне, вот Настя и…
– Это не от нехватки внимания, – вдруг резко, сама не ожидая такой интонации, перебила её Светлана. – И не страшилки это. Ему… ему просто приснилось.
