Когда лишним становишься ты

Я сидел ночами и перечитывал старые сообщения, те, что были полны смеха и искренности. Я искал в них подтверждение, что мы были настоящими, что я не придумал всё это, что наше «мы» действительно существовало. Но чем больше я читал, тем сильнее ощущал пропасть между тем временем и настоящим. Старые слова согревали и одновременно ранили, потому что они напоминали, что всё это было, но больше не повторится.Тишина в переписке – это особая боль. Она кажется невинной, почти неощутимой для других, но для того, кто ждёт ответа, она звучит громче крика. Это молчание говорит: «ты не нужен», «у тебя больше нет места», «без тебя всё идёт своим чередом». И я слышал это снова и снова, каждый раз, когда открывал пустой экран.

Я начал бояться писать первым. Я смотрел на телефон, хотел набрать слова, но рука останавливалась, потому что я уже знал: скорее всего, ответа не будет или он придёт таким холодным и отстранённым, что станет ещё больнее. И это молчание убивало не только дружбу, оно убивало мою веру в себя. Я чувствовал, что становлюсь человеком, которого легко забыть.Но именно тогда, в этой тишине, я начал понимать главное: молчание тоже ответ. Оно честнее любых оправданий. Оно не нуждается в словах. И я должен был услышать его, каким бы тяжёлым оно ни было.

Тишина в переписке стала символом конца. Конца, который не был объявлен, но который наступил. Она была знаком, что наше «мы» больше не существует, что я остался один. И как бы я ни сопротивлялся, как бы ни цеплялся за прошлое, я должен был признать это.В тот момент я впервые понял: дружба умирает не тогда, когда люди кричат друг на друга, а тогда, когда перестают писать. Когда слова больше не нужны, потому что их уже не ждут. И в этой тишине я услышал самое страшное: меня больше не ждут.

Глава 7. Секреты за спиной

Я всегда верил, что дружба держится на честности, на том, что между нами нет замков и тайн, что мы можем говорить обо всём, делиться самым сокровенным, не опасаясь, что нас не поймут или осудят. Это было тем воздухом, которым дышало наше «мы», и, наверное, именно поэтому я так остро почувствовал, когда этот воздух стал меняться. Сначала это были мелкие недомолвки, ничего особенного, лишь лёгкое ощущение, что в разговорах что-то опущено, что-то оставлено за скобками, что-то не проговорено до конца. Я пытался не придавать этому значения, говорил себе, что у каждого из нас могут быть свои личные пространства, свои отдельные истории, но всё чаще я начинал ощущать, что именно между ними начинает рождаться то, что скрыто от меня, что они смотрят друг на друга с оттенком знания, которого у меня нет.

Это были не громкие тайны, не открытые измены дружбе, это было то, что пряталось в мелочах. В интонации, когда один из них говорил фразу, а другой уже заранее знал её продолжение. В усмешках, которые я не мог понять. В паузах, наполненных общим смыслом, от которого я был исключён. И именно эта повседневность делала всё острее, потому что в ней я становился тем, кто стоит рядом, но не имеет ключа к разговору.

Однажды я заметил, что они слишком быстро переводят тему, когда я присоединяюсь к разговору. Сначала я думал, что это совпадение, что они не хотят грузить меня деталями, но внутри росло чувство: они обсуждали что-то, что предназначалось только для них, а моё присутствие стало препятствием. Эта мысль обжигала, потому что раньше именно я был тем, кто мог услышать всё, кто мог принять любую их сторону, кто был частью каждого разговора. Теперь же я стал посторонним в собственной дружбе.Я помню вечер, когда мы сидели вместе, и вдруг один из них сказал: «Ты ей не рассказывай», – и тут же осёкся, заметив мой взгляд. Они засмеялись, перевели всё в шутку, но во мне уже что-то оборвалось. Потому что в этот момент я понял: есть пространство, куда мне нет доступа, и это пространство они охраняют. Смех не скрыл правду, смех лишь подчеркнул её.