Вечеринка в саду

За этими мыслями она заметила, что разговаривает и смеется. Ей приходилось говорить, чтобы не расхохотаться в полный голос. Я должна засмеяться, иначе я умру.

Когда Берта заметила забавную привычку Личика прятать что-то в корсаж платья, как будто она хранила там крошечный потайной запас орехов, пришлось впиться ногтями в ладони, чтобы не залиться слишком громким смехом.

Наконец все закончилось.

– Пойдемте, я покажу вам свою новую кофеварку, – предложила Берта.

– Мы покупаем новую кофеварку всего лишь два раза в месяц, – сказал Гарри.

На этот раз Личико взяла ее под руку. Мисс Фултон, склонив голову, последовала за ними.

В камине угасало пламя, превращаясь в красное полыхающее гнездо с птенцами фениксов, как выразилась Личико.

– Погодите, не включайте свет. Здесь так мило… – И она снова склонилась над камином. Мерзнет без своего красного шерстяного жакета, подумала Берта.

В этот момент мисс Фултон «подала знак».

– У вас есть сад? – спросила она спокойным и даже сонным голосом.

Это было так изысканно с ее стороны, что Берте не оставалось ничего другого, как повиноваться. Она прошла через всю комнату, раздвинула шторы и открыла большие окна.

– Вот! – на выдохе произнесла она.

Теперь они стояли бок о бок и не сводили взгляда со стройного цветущего дерева. И хотя дерево было неподвижно, казалось, что оно, подобно пламени свечи, тянется вверх, устремляется ввысь, трепещет в ярком воздухе, становится все выше и выше, пока они следят за ним, – почти что касается края круглой серебряной луны.

Как долго они так стояли? Обе, как бы пойманные в круг неземного света, прекрасно понимающие друг друга создания из другого мира, гадали, что же им делать в этом мире, со всем этим блаженным богатством, которое горело в груди и опадало серебряными цветами с волос и рук?

Навсегда, на мгновение? Мисс Фултон пробормотала:

– Да. Именно так.

Или Берта все это выдумала?

Но вот включили свет, и Личико сделала кофе, а Гарри произнес:

– Дорогая миссис Найт, даже не спрашивайте о моей малышке. Я совсем ее не вижу. И я не буду испытывать к ней ни малейшего интереса, пока у нее не появится ухажер.

Мордочка на мгновение освободил глаз из-под стекла, но тут же снова спрятал его, а Эдди Уоррен допил кофе и отставил чашку с таким страдальческим выражением лица, словно увидел паука.

– Я хочу дать молодому поколению шанс. Я убежден, что в Лондоне избыток первоклассных ненаписанных пьес. И я всего лишь скажу им: «Вот театр. Вперед!»

– Кстати, дорогой, я займусь декорированием комнаты для семьи Джейкоба Нэйтена. Ох, как бы мне хотелось сделать это в стиле «жареной рыбы» – спинки стульев, изогнутые в форме сковородок, вышитые ломтики жареного картофеля на шторах…

– Беда наших молодых писателей в том, что в них все еще слишком много романтики. Невозможно пуститься в плавание, не испытав морской болезни и не побегав в поисках тазика. Так почему же они не наберутся смелости и не возьмут с собой эти тазики?

– Ужасное стихотворение о девочке, изнасилованной безносым попрошайкой в лесу…

Мисс Фултон опустилась в самое низкое и глубокое кресло, и Гарри предложил ей сигарету.

По тому, как он стоял перед ней, тряс серебряным портсигаром и резко спрашивал: «Египетские? Турецкие? Виргинские? Тут есть разные», – Берта поняла, что мисс Фултон ему не только наскучила, но и очень неприятна. И по тому, как мисс Фултон ответила: «Нет, спасибо, я не хочу курить», – можно было заключить, что гостья это почувствовала и оскорбилась.

«О Гарри, не надо так! Ты сильно ошибаешься на ее счет! Она такая замечательная! И, кроме того, разве можно иначе относиться к человеку, который так много для меня значит? Сегодня вечером перед сном я постараюсь рассказать тебе о том, что произошло. О том, что мы обе почувствовали».

При этих мыслях в голове Берты промелькнуло нечто странное и даже пугающее. И это что-то, слепое и улыбающееся, прошептало ей: «Скоро эти люди уйдут. В доме станет тихо-тихо. Погаснет свет. И ты останешься с ним наедине в темной комнате, в теплой постели…»

Она вскочила со стула и подбежала к роялю.

– Как жаль, что никто не играет! – воскликнула она. – Как жаль, что никто не играет.

Впервые в жизни Берта Янг желала своего мужа. Она любила его – точнее, она была влюблена в него во всех других отношениях, но только не в этом. И еще она, конечно, понимала, что он – другой. Они так часто это обсуждали. Поначалу ее ужасно беспокоило осознание, что она холодна, но через некоторое время это перестало казаться важным. Они были полностью откровенны друг с другом – такие близкие друзья. В этом проявлялась их современность.

Но сейчас – страсть! «Страсть»! Это слово жалило ее горячее тело! Неужели именно к этому вело ощущение блаженства?

– Моя дорогая, – внезапно произнесла миссис Норман Найт, – вы знаете, как нам стыдно, но мы живем в Хэмпстеде, и мы заложники времени и железнодорожного расписания. У вас было очень мило.

– Я провожу вас, – сказала Берта. – Так рада, что вы пришли. Но вам не стоит опаздывать на последний поезд. Это было бы ужасно, не так ли?

– Найт, бокальчик виски на дорожку? – предложил Гарри.

– Нет, спасибо, старина.

Берта, пожимая на прощание его руку, крепко сжала ее в знак благодарности за такой ответ.

– До свидания, доброй ночи, – прокричала она с верхней ступеньки, чувствуя, что прежняя ее сущность прощается с ними навсегда.

Когда она вернулась в гостиную, остальные гости тоже собирались уходить.

– …Можете поехать с нами в такси.

– Я буду очень признателен, если мне удастся избежать необходимости снова ехать одному после той жуткой истории.

– Такси на стоянке в конце улицы. Буквально несколько метров.

– О, как удобно. Сейчас, я только надену пальто.

Мисс Фултон направилась в переднюю, и Берта последовала было за ней, но Гарри практически оттолкнул ее.

– Позвольте за вами поухаживать.

Берта поняла, что он сожалеет о своей грубости, и не стала ему мешать. Иногда он был таким мальчишкой – таким импульсивным, таким простым.

Они остались вдвоем с Эдди у камина.

– Интересно, читали ли вы новую поэму Билкса «Табльдот»? – тихо спросил Эдди. – Она замечательна. В последнем выпуске «Антологии». У вас он есть? Мне бы очень хотелось показать вам эту поэму. Она начинается с невероятно красивой строки: «Почему всегда должен быть томатный суп?»

– Да, у меня есть этот выпуск, – ответила Берта. Она бесшумно подошла к столу напротив входа в гостиную, и Эдди так же бесшумно последовал за ней. Она взяла небольшую книгу и передала ему, никто из них не издал и звука.

Пока он искал поэму, Берта повернула голову в сторону передней. И увидела… Гарри с пальто мисс Фултон в руках. Мисс Фултон повернулась к нему спиной и склонила голову. Он бросил пальто в сторону, положил руки ей на плечи и яростно развернул ее к себе. С его губ сорвалось: «Я обожаю вас», а мисс Фултон прикоснулась своими пальцами с их лунным светом к его щекам и улыбнулась сонной улыбкой. Ноздри Гарри вздрогнули, губы мучительно скривились, и он прошептал: «Завтра», и мисс Фултон в знак согласия опустила веки.

– А вот и она, – произнес Эдди. – «Почему всегда должен быть томатный суп?» Как это глубоко, не правда ли? Поистине, томатный суп – это ужасающая вечность.

– Если хотите, – зазвучал нарочито громкий голос Гарри, – я могу заказать вам такси прямо к нашей двери.

– Ну что вы! В этом нет надобности, – ответила мисс Фултон и, подойдя к Берте, подала ей свои тонкие пальцы.

– До свидания. Благодарю вас.

– До свидания, – ответила Берта.

Мисс Фултон на мгновение задержала ее руку в своей.

– Ваше прекрасное грушевое дерево, – прошептала она.

И она ушла, и Эдди последовал за ней, как черная кошка – за серой.

– Я закрою, – сказал Гарри, демонстративно спокойный и собранный.

– Ваше прекрасное дерево, дерево, дерево! – Берта бросилась к высоким окнам. – Что же теперь будет? – закричала она.

Но груша в саду стояла неподвижно, прекрасная, как и прежде, в полном цвету.

Прелюдия

I

В коляске не нашлось ни одного свободного дюйма для Лотти и Кези. Когда Пэт усадил их поверх багажа, они едва не свалились, ехать так было нельзя. Колени бабушки заняты, а Линда Бернелл ни за что на свете не согласилась бы держать ребенка ни на руках, ни даже просто рядом. Изабелла важно восседала на ко́злах, рядом с новым извозчиком. На полу коляски громоздились вещевые мешки, коробки и сумки.

– Здесь все только самое необходимое, мне без этого не обойтись, – сказала Линда, ее голос дрожал от усталости и волнения.

Лотти и Кези стояли на лужайке перед воротами, полностью готовые, в пальтишках с латунными пуговицами-якорями и в матросских шапочках. Держась за руки, они внимательно посмотрели круглыми печальными глазами сначала на все самое необходимое, а потом на мать.

– Что ж, придется их оставить. Вот и все. Мы просто бросим их здесь, – сказала Линда Бернелл. С ее губ сорвался странный смешок; она откинулась на кожаные стеганые подушки с пуговицами и прикрыла глаза, губы вздрагивали от смеха. К счастью, в этот момент на садовую дорожку вышла вразвалку миссис Сэмюэл Джозефс, до сей поры наблюдавшая за происходящим из-за шторы в своей гостиной.

– Почему бы вам не оставить детей, миссис Беднелл? Они могли бы пдиехать на телеге с поддучным, когда он веднется вечедом. Все эти вещи на додожке тоже надо отвезти, не так ли?

– Да, все, что вне дома, должно быть перевезено, – сказала Линда Бернелл и махнула бледной рукой в сторону столов и перевернутых стульев, оставленных на лужайке перед домом. Как же нелепо они выглядели! Либо их нужно перевернуть, либо Лотти и Кези должны встать на головы. Линде захотелось сказать: «Встаньте на голову, дети, и ждите извозчика». Это показалось ей настолько изумительно смешным, что она перестала обращать внимание на миссис Сэмюэл Джозефс.

Тучное и, кажется, поскрипывающее тело прислонилось к воротам, а большое желеобразное лицо расплылось в улыбке:

– Не волнуйтесь, миссис Беднелл. Лотти и Кези могут выпить чаю с моими детьми в детской комнате, а потом я пдовожу их к телеге.

Бабушка задумалась.

– Да, возможно, так будет лучше всего. Мы вам очень признательны, миссис Джозефс. Дети, поблагодарите миссис.

Два покорных голоса прощебетали:

– Спасибо, миссис Сэмюэл Джозефс.

– И будьте послушными девочками, и… подойдите ближе. – Дети приблизились. – Не забудьте сообщить миссис Сэмюэл Джозефс, когда захотите…

– Не забудем, бабуля.

– Не беспокойтесь, миссис Беднелл.

Неожиданно Кези выпустила руку Лотти и бросилась к коляске.

– Я хочу еще раз поцеловать бабулю на прощанье.

Но было слишком поздно. Коляска катилась по дороге, Изабеллу распирало от гордости, ведь она смотрела на мир сверху вниз, Линда Бернелл пребывала в отчаянии, а бабушка с заинтересованным видом копалась в вещичках, которые в последний момент бросила в свой черный шелковый ридикюль: она искала что-нибудь для дочери. Коляска исчезла в лучах солнца, взметнув золотистые песчинки пыли над холмом. Кези прикусила губу, а Лотти, предусмотрительно отыскав свой носовой платок, завыла:

– Мама! Бабуля!

Миссис Сэмюэл Джозефс накрыла ее, словно просторная теплая чайная баба небольшой чайничек.

– Все ходошо, моя милая! Нужно быть сильной. Ты можешь пойти поигдать в детской.

Она обняла плачущую Лотти и увела ее с собой. Кези последовала за ними, скривившись при виде юбки миссис Сэмюэл Джозефс, которая, как обычно, была не до конца завязана, и из нее свисали два длинных розовых корсетных шнурка…

Всхлипывания Лотти утихли, пока она поднималась по лестнице. Тем не менее, когда она появилась в дверях детской с распухшим носом-пуговкой и мокрыми глазами, ее вид доставил большое удовольствие детям миссис Сэмюэл Джозефс. Они сидели на двух скамейках за длинным столом, покрытым клеенкой и уставленным огромными мисками с хлебом и мясным жиром и двумя коричневыми кружками, из которых исходил слабый пар.

– Привет! Ты ревела!

– Ничего себе! Твои глаза так распухли!

– И нос такой смешной.

– Ты вся в красных пятнах!

Лотти пользовалась популярностью. Почувствовав это, она надулась от гордости, губы сложились в скромную улыбку.

– Голубушка, садись дядом с Зэди, – сказала миссис Сэмюэл Джозефс, – а ты, Кези, – на дгугом кдаю, дядом с Моузом.

Моуз ухмыльнулся и ущипнул ее, пока она занимала свое место, Кези же сделала вид, будто ничего не произошло. Она ненавидела мальчишек.

– Что ты будешь? – спросил Стэнли с вежливой улыбкой, наклонившись к ней через стол. – С чего бы ты хотела начать – клубника со сливками или хлеб с жиром?

– Клубнику со сливками, пожалуйста, – ответила она.

– Ха-ха-ха! – Дети от восторга заколотили ложками по столу. Какой отличный розыгрыш! И она попалась! Как отлично он обдурил ее! Молодчина, Стэн!

– Ма! Она думала, что я серьезно ей предлагаю!

Даже миссис Сэмюэл Джозефс, разливая молоко с водой, не смогла сдержать улыбку.

– Не надо ддазнить девочек в их последний день, – произнесла она, тяжело дыша.

Кези откусила большой ломоть хлеба с жиром и положила его в тарелку. С откушенным краем ломоть напоминал небольшие симпатичные ворота. Уф! Ей было не до этого. По ее щеке скатилась слеза, хотя она не плакала. Она не могла себе позволить расплакаться перед этими ужасными Сэмюэл Джозефсами. Кези сидела, низко наклонив голову, и, когда слезы медленно ползли вниз, аккуратно ловила их кончиком языка и проглатывала, чтобы никто не успел заметить.

II

После чая Кези побрела обратно в свой дом. Медленно поднявшись по лестнице черного хода, она прошла в кухню через буфетную. Здесь не осталось ничего, кроме куска хозяйственного мыла в одном углу подоконника и фланелевой тряпки, испачканной синькой, в другом. Печка была завалена мусором. Кези порылась в нем кочергой, но не нашла ничего, кроме склянки с волосами[5], с нарисованным на ней сердечком. Склянка принадлежала молодой служанке. Оставив ее, Кези продолжила путь по узкому коридору в гостиную. Венецианские жалюзи были опущены, но неплотно. Сквозь них пробивались длинные пучки солнечных лучей, и волнистая тень кустарника, растущего за окном, плясала на этих золотых полосах. Она то замирала, то снова начинала трепетать и вот уже почти добралась до ее ног. Зум! Зум! Синяя муха билась о потолок; к гвоздям, на которых раньше держались ковры, прилипли клочки красного ворса.

В каждом углу окна в столовой красовались квадраты из цветного стекла. Один голубой, другой – желтый. Кези наклонилась, чтобы еще раз полюбоваться на голубую лужайку с голубыми каллами у ворот, а затем перевела взгляд на желтую лужайку с желтыми каллами и желтой оградой. Пока она любовалась, во двор вышла Лотти – она напоминала китаянку – и принялась вытирать пыль со столов и стульев уголком своего передника. Неужели это и вправду Лотти? Кези пребывала в неуверенности до тех пор, пока не посмотрела сквозь обычное стекло.

Наверху, в родительской комнате, она нашла коробочку для пилюль, черную и блестящую снаружи и красную внутри, где лежал клочок ваты.

Подойдет для птичьего яйца, решила она.

В комнате служанки из одной щели в полу торчала пуговица, а из другой – несколько бусин и длинная игла. Кези знала, что в спальне бабушки ничего не найти, потому что лично присутствовала при ее сборах. Она подошла к окну и прижала ладони к стеклу.

Кези нравилось стоять так перед окном. Нравилось ощущать холодный блеск стекла на своих горячих ладонях и наблюдать за забавными белыми пятнышками, которые появлялись на пальцах, если сильно прижать их к стеклу. Пока она так стояла, день угас и наступила темнота. Вместе с темнотой подкрался ветер, завывая и посапывая. Окна пустого дома дребезжали, стены и пол скрипели, кусок расшатанного железа отчаянно колотил по крыше. Кези вдруг застыла, широко раскрыв глаза и крепко сжав колени. Ее охватил страх и захотелось позвать Лотти – нестись вниз по лестнице прочь из дома и кричать! Что-то было у нее за спиной, оно поджидало у двери, за лестницей, у последней ступеньки, пряталось в коридоре, готовое в любой момент выскочить через черный ход. Но у двери черного хода стояла Лотти.

– Кези! – радостно позвала она. – Извозчик приехал. Всё уже погрузили на телегу, и лошадей аж целых три. Миссис Сэмюэл Джозефс дала нам огромную шаль и велела застегнуть пальто. Из-за своей астмы она не пойдет нас провожать.

У Лотти был очень важный вид.

– Ну что, поехали, ребятня, – позвал извозчик. Он подхватил их своими большими руками, и они оказались в телеге. Лотти уложила шаль «насколько можно красиво», а извозчик подоткнул им под ноги старый плед.

– Поехали. Трогай!

Должно быть, это были молодые лошадки. Извозчик проверил веревки, удерживающие багаж, снял тормозную цепь с колеса, со свистом вскочил и оказался рядом с девочками.

– Держись поближе ко мне, – сказала Лотти, – иначе ты стягиваешь с меня шаль, Кези.

Но той хотелось быть поближе к извозчику. Он возвышался перед ней словно гигант, и от него пахло орехами и деревянными ящиками.

III

Девочкам еще не доводилось бывать на улице в столь поздний час. Все выглядело иначе: крашеные деревянные дома были гораздо меньше, а сады, наоборот, гораздо больше, к тому же они казались заброшенными. По всему небу были рассыпаны яркие звезды, а над гаванью висела луна, золотившая волны. С Карантинного острова[6] светил маяк, на старых угольных баржах мерцали зеленые огоньки.

– А вот и «пиктон»[7] возвращается, – сказал извозчик, указывая на небольшое судно, обильно увешанное яркими бусами.

Но стоило им добраться до вершины холма и начать спускаться по другой стороне, как гавань скрылась из виду и, хотя они все еще находились в городе, местность казалась совершенно незнакомой. Мимо с грохотом ползли другие повозки. Все знали их извозчика.

– Здоро́во, Фред!

– Здоро́во! – кричал он в ответ.

Кези нравилось слушать его. Всякий раз, когда на горизонте мелькала повозка, она поднимала голову и ждала, пока до ее слуха донесется его голос. Этот извозчик был их старым другом, они с бабушкой часто ходили к нему за виноградом. Он жил один в лачуге, у стены которой устроил теплицу, сплошь увитую виноградной лозой. Фред брал у них коричневую корзинку, укладывал на дно несколько крупных листьев, а потом нащупывал на поясе маленький ножик с изогнутой ручкой, тянулся, срывал большую синюю гроздь и укладывал ее на листья так бережно, что Кези задерживала дыхание, наблюдая за ним. Он был очень крупным мужчиной. В коричневых вельветовых штанах и с длинной каштановой бородой. Но он никогда не носил воротничка, даже по воскресеньям. Его шея полыхала ярко-красным загаром.

– Где мы сейчас? – каждые несколько минут спрашивал кто-нибудь из детей.

– Это Хок-Стрит или Шарлот-Кресент.

– Ну конечно. – Лотти навострила уши, услышав это название; ей всегда казалось, что Шарлот-Кресент[8] принадлежит ей одной. Очень немногим доводилось иметь улицы, носящие их имена.

– Смотри, Кези, вон Шарлот-Кресент. Тебе не кажется, что-то изменилось?

Теперь все знакомое осталось позади. Большая телега неслась в неведомое место, по новым дорогам с высокими глинистыми берегами по обе стороны, вверх по крутым холмам, вниз в заросшие долины, через широкие мелководные реки. Все дальше и дальше. Лотти мотнула головой, поникла, наполовину сползла на колени Кези и лежала там. Но Кези не могла полностью открыть глаза: дул ветер, ее пронизывала дрожь, обжигало щеки и уши.

– Могут ли звезды разлететься в разные стороны? – спросила она.

– Никто этого не заметит, – ответил извозчик.

– Рядом с нами будут жить наши дядя и тетя, – сказала Кези. – У них двое детей: старшего зовут Пип, а младшего – Рэгс. У него есть барашек. Ему приходится кормить его из «намалированного» чайника, с перчаткой на носике. Он обещал нам показать. А в чем разница между бараном и овцой?

– У барана есть рога, и он может погнаться за тобой.

Кези призадумалась.

– Я не то чтобы ужасно хочу посмотреть на него, – сказала она. – Не переношу зверей, которые могут броситься на кого-то, вроде собак и попугаев. Мне часто снится, что животные несутся на меня – однажды это был даже верблюд, – и пока они несутся, их головы становятся огромных размеров.

Извозчик ничего не ответил, хотя Кези сверлила его взглядом. Тогда она потянулась пальцем к его рукаву – он показался шершавым – и спросила:

– Мы скоро?

– Уже рядом, – ответил он. – Утомились?

– Я ни капельки не хочу спать, – сказала Кези. – Но мои глаза так забавно щурятся.

Она протяжно вздохнула и закрыла глаза, чтобы они не щурились… Когда она снова открыла их, телега уже с грохотом катилась по дорожке, которая, словно хлыст, прорезала сад и неожиданно запетляла по зеленому островку, за которым находился дом, незаметный, пока близко не подъедешь. Вытянутый и невысокий, с верандой, украшенной колоннами, и балконом по всему периметру. Его мягкая белая громада, как спящий зверь, растянулась в зеленом саду. То в одном, то в другом окне загорался свет. Кто-то бродил по пустынным комнатам с лампой. В нижнем окне мерцал огонь камина. Казалось, что странное прекрасное волнение струится из дома, расходясь мелкой рябью.

– Где мы? – спросила Лотти, приподнявшись. Ее шапочка сбилась набекрень, а на щеке виднелся отпечаток якорной пуговицы, к которой она прижималась во сне. Извозчик осторожно приподнял ее, поправил шапочку, одернул одежду. Она стояла, моргая, на самой нижней ступеньке веранды и смотрела на Кези, которая, казалось, летела к ней по воздуху.

– Ох! – воскликнула Кези, вскинув руки. Из темного коридора появилась бабушка с небольшой лампой в руках. И с улыбкой.

– Как вам удалось отыскать дорогу в такой кромешной тьме? – спросила она.

– Совершенно спокойно.

Лотти пошатывалась на самой нижней ступеньке веранды, словно птенец, выпавший из гнезда. Стоило ей замереть на одно мгновение – и она тут же засыпала; прислониться к чему-нибудь – тут же опускались веки. Она больше не могла сделать и шагу.

– Кези, – сказала бабушка, – могу ли я доверить тебе лампу?

– Да, бабуля.

Пожилая женщина наклонилась и вложила ей в руки яркий полыхающий предмет, после чего подхватила еле стоявшую на ногах Лотти.

– Сюда.

Они прошли через квадратный зал, где было множество тюков и попугаев (последние, впрочем, присутствовали только на обоях), по узкому коридору, где попугаи особенно настойчиво проносились мимо Кези с ее лампой.

– Не шумите, – предупредила бабушка, спуская с рук Лотти и отворяя дверь в столовую. – У вашей бедной мамочки сильно болит голова.

Линда лежала в вытянутом плетеном кресле перед потрескивающим огнем, подложив под ноги пуф и накинув плед на колени. Бернелл и Берил сидели за столом посреди комнаты, ели жареные отбивные и пили чай из коричневого фарфорового чайника. Над спинкой кресла склонилась Изабелла. Она была полностью поглощена гребешком, которым с нежностью расчесывала волосы матери, убирая локоны со лба. За пределами островка света, исходящего от лампы и камина, пустая и темная комната простиралась до зияющих чернотой окон.

– Это дети? – поинтересовалась Линда, хотя ей и было безразлично: она даже не подняла век, чтобы удостоить их взглядом.

– Кези, немедленно поставь лампу, – приказала тетя Берил, – или ты предпочитаешь спалить дом еще до того, как мы успеем разложить вещи? Стэнли, еще чаю?

– Хорошо, налей мне треть, – сказал Бернелл, протянув чашку через стол. – Берил, возьми еще отбивную. Отличное мясо, не правда ли? Не слишком постное и не слишком жирное. – Он повернулся к жене. – Ты точно не передумала, дорогая Линда?

– Мне достаточно одной только мысли об этом. – Она вскинула одну бровь в привычной для нее манере.

Бабушка принесла детям хлеб и молоко, и они сели за стол, раскрасневшиеся и сонные, и перед ними поднимались струйки пара.

– У меня было мясо на ужин, – произнесла Изабелла, все так же осторожно расчесывая волосы матери. – Я съела на ужин целую отбивную, на косточке, с вустерским соусом. Не правда ли, папа?

– Изабелла, перестань хвастаться! – попросила тетя Берил.

Изабелла с удивлением подняла взгляд.

– Разве я хвасталась, мамочка? Мне бы даже в голову это не пришло. Я думала, им интересно. Я просто хотела поделиться.

– Отлично. Достаточно, – прервал Бернелл. Он отодвинул от себя тарелку, достал зубочистку из кармана и начал ковырять в своих больших белоснежных зубах.

– Проследите, чтобы Фред обязательно перекусил чем-нибудь перед тем, как уйти, хорошо, мама?