Падай вверх

Время от времени кто-то выходил из палаток и присоединялся к нам, но этих ребят надолго не хватало, и они снова удалялись спать, оставляя нас с Лилу в объятиях поющей тишины Гегардских скал.

Глубокая тёмная ночь со своими причудливыми тенями так и продолжала флиртовать с жёлто-оранжевыми языками костра. Было так прекрасно полностью исчезнуть и раствориться в пламени чувств среди высоких скал, обрамляющих осыпанное миллионами сверкающих звёзд небо над головой. Холодный серебристый лунный свет, смешиваясь с горячими оттенками огня, искрился и блестел в наших глазах. Мы лежали у костра, глядя на медленный танец мерцающих звёзд. Я в какой-то момент боковым зрением заметил фигуру Ашхен, которая появилась внезапно в темноте, словно античная статуя, неподвижно стояла и смотрела на нас. Меня удивило это её непонятное поведение.

Ашхен с первого дня знакомства со мной хорошо знала о нашей с Лилу дружбе. Первые месяцы нашего общения мы несколько раз за чашечкой кофе обсуждали эти темы, и я внятно объяснял ей, почему дружу с Лилу: сказал, что получаю от общения с ней то, чего не дает мне Ашхен.

Она всё понимала и относилась к этому нормально, зная, что всё это носит временный характер и, как только она откроется мне полностью, я шаг за шагом отойду от общения с Лилу. Но теперь в её поведении было что-то странное, с оттенками непредсказуемости.

Ашхен, увидев, что я заметил её, ещё несколько секунд постояла неподвижно, как бы что-то взвешивая внутри себя, а потом так же тихо растворилась в темноте, как и появилась. Я продолжал лежать у костра и смотрел в звёздное небо, пытаясь понять незнакомое чувство тревоги, которое внезапно у меня возникло.

«Почему тревога? И почему сейчас?» – задавал я себе вопросы. За целый год общения с Ашхен я впервые почувствовал, что всё это время небрежно жонглировал драгоценным хрусталём, и понял, что в любой момент могу уронить и разбить его.

Мы с Лилу оставались у костра ещё час, а потом она, пожелав мне спокойной ночи, удалилась в свою палатку. Я закинул в костёр несколько сухих веток и под их приятный треск наблюдал за собой, анализируя появление нежданного чувства тревоги. Костёр после небольшой передышки снова ожил и, пытаясь сожрать бездонную ночную темноту своими оранжевыми языками, вступил в схватку с ней. Причудливые тени, снова проснувшись, вылезли из-за камней и деревьев и, словно мифические фигуры, начали плясать вокруг меня со всех сторон. Я внимательно наблюдал за их танцем, медленно осознавая: настал момент, когда надо сделать выбор между хорошо знакомым, прежним образом жизни со многими красотками и той чистой и верной преданностью, что дарила мне Ашхен.

Взвесив всё, я неожиданно для себя мгновенно сделал выбор в пользу Ашхен. Да, именно так! Этот выбор, на который я не решался в течение целого года, всего за долю секунды под пение яркого костра отнял у меня всю ту огромную и сверкающую часть моего общения с разными прекрасными девушками и оставил мне только Ашхен. Я встал и медленно пошёл в сторону нашей с Ашхен палатки. Дойдя до неё, погасил свет фонарика, тихо открыл входную молнию, чтобы не разбудить подругу, и наполовину залез внутрь. Осторожно снова включив фонарик, чтобы в темноте не наступить на нее, я, словно поражённый ударом молнии, застыл на месте. Какие-то непонятные слова, застревая в моем горле, царапаясь, медленно вырвались наружу и тут же угасли. Мои губы сжались и искривились от ощущения глубокой внутренней пустоты, порождённой внезапной болью.

Ашхен сладко спала в крепких объятиях моего друга. На их счастливых лицах отражалось недавнее состояние их блаженства. Я выключил фонарик и, медленно закрывая за собой молнию, ушёл в глубокую темноту, которая внутри меня была чернее, чем снаружи.

Драгоценный небесно-чистый хрусталь разбился в грязи противной лжи и притворства.

Я сидел у костра и наблюдал, как в огне исчезали последние осколки разбившегося вдребезги хрустального замка притворной чистоты. Смотрел в огонь и хотел, чтобы языки пламени поглотили всю ту картину, которую только что увидел. Несмотря на то что всего пару минут назад тонкие ростки моих нежных чувств, которые так долго и тяжело созревали, удобряясь искренностью и доверием, увлажняясь преданностью, мгновенно и безжалостно были выкорчеваны дешёвым поступком друга и коварным обманом девушки, я оставался совершенно спокойным и даже гордился собой. Ведь всего несколько минут назад, ещё до того как судьба показала мне всё это, я смог принять трудное решение, перечёркивающее, отнимающее прежний, привычный и уютный образ жизни и открывающее мне новые незнакомые горизонты. Я чувствовал странную радость и был благодарен судьбе, что не успел рассказать Ашхен о своём решении и этим спас нежные, глубокие, только что созревшие чувства от растерзания всепожирающего обмана.

За считанные секунды потерять ту, которую всего несколько минут назад считал воплощением чистоты и искренности, было нелегко, но ещё тяжелее было так дёшево потерять друга, которого уважал и любил многие годы.

Мне не столько причинила боль сцена измены Ашхен с моим другом, сколько было досадно за её коварный обман и низкое притворство, которые она так умело скрывала в течение целого года. Ведь я, в отличие от них, никогда не прятал истину за ширмой верности и дружбы. Словно доблестный рыцарь из Средневековья, всегда оставался честным с самим собой и с друзьями, веря, что они так же честны со мной во всём.

Всё равно горькая правда, которая открылась мне под тусклый лучик фонарика, была более желанной, чем сладкая ложь, которая скрывалась целый год за обманным блеском казавшегося чистым хрусталя.

Серебристый диск полной луны, начертив дугу в небе, уже удалился за тёмные скальные вершины. Небо стало светлеть, одну за другой поглощая тускнеющие звёзды. Я, сидя на небольшом камне у костра и глядя на уже тлеющие угли, спокойно и умиротворённо провожал уходящую ночь, которая так много дала мне и одновременно отняла у меня. С появлением первых солнечных лучей я, полностью сознавая свою боль, смог уже позабыть почти всё и даже начал делать робкие попытки простить их.

Ребята потихонечку стали просыпаться и вылезать из палаток. Звёздная ночь унесла свою тайну с собой. Никто не догадывался, какой она была для меня, даже не мой друг и не моя уже подруга, которая, ничего не подозревая, подошла ко мне и со своей привычной ласковой улыбкой как ни в чём не бывало спросила:

– Дорогой, ты так и сидел у костра всю ночь?

– Да, – отвернувшись от неё, бросил я через плечо, направляясь в сторону бурной горной реки, чтобы смыть в её холодных водах последние остатки дешёвого обмана и грязного притворства.

Раздевшись догола, я кинулся в волны быстротечной реки Азат. Ледяная вода покалывала мое тело миллионами иголок маленьких ледышек, миллиметр за миллиметром очищая и обновляя его.

Скоро наша весёлая компания покинула чудный уголок Гегардского ущелья. Нас провожали красивые, украшенные пёстрыми орнаментами, скрутившиеся меж собой танцующие змеи, которые продолжали ещё вкушать сладость чистой змеиной любви. Я со спокойной улыбкой любовался ими. Уезжал из Гегардского ущелья, унося с собой красивый танец влюблённых змей, оставляя там взамен свою веру в друга и чувства к Ашхен.

Измена подруги с близким другом привела к сильному шторму в моей душе. Как можно было разменять всё ценное в отношениях на такой обман?! Но это дало толчок для взлёта к новым целям без привязки к кому бы то ни было.

Иногда люди, кажущиеся нам близкими, сильно стопорят нас в пути к нашим целям. Часто мы продумываем свои действия из расчёта, как они повлияют на жизнь привязанных к нам людей. И отказываемся от задуманного, ещё не начав. Когда мы летим к своим целям, иногда жизнь создает ситуации, чтобы те, кому с нами не по пути, отваливались, как при взлёте ракеты, сами по себе.

По большому счёту я был благодарен обоим за тот ценный урок, который они преподнесли мне, сами того не подозревая, и который навсегда убрал с моих глаз розовый занавес наивного доверия. Ведь впереди была вся жизнь, и намного хуже было бы идти по ней с этим наивным взглядом. Мир и все красавицы в нём по-прежнему раскрывали мне свои объятия, только я уже был другим.

Я не мог тогда знать, что это нежеланное событие спустя годы спасёт меня в другой, неприятной и нелепой ситуации.

Наша жизнь похожа на огромную, прекрасную и загадочную мозаику. Она состоит из многих маленьких частичек, пазлов – событий, которые мы переживаем ежесекундно, чтобы потом, в конце наших дней, получить полноценную картину своей жизни. Каждый раз, когда близкие нам люди ведут себя не так, как хотелось бы нам, причиняя этим боль, мы видим перед собой только маленькую частичку большой мозаики. Подобно идущим в темноте, мы спотыкаемся и обижаемся на судьбу, не понимая, что всё то, что случается с нами, является неотъемлемой частью большой картины нашего прошлого, настоящего и будущего. 

Этот рассказ посвящаю моим студенческим друзьям, имена некоторых хочу упомянуть здесь как благодарность за дружбу, которая длится и по сей день: Жоржу, Стёпе, Эмилю, Карену, Араму, Маису, Тиграну, Чибу, Само, Каринэ, Ануш, Еранчо с ее прекрасными подругами Шогакат и Лусо, Гоге и всем остальным, перечисление которых займёт больше страниц, чем эта глава.

Глава 5. Как мы выживали, или Таинственный незнакомец в сером плаще

Целая страна как срубленное дерево,

которое  каждой весной всё же даёт новую жизнь.

В начале 1990-х в Армении настали невероятно сложные времена.

Не успели мы оправиться от землетрясения, как началась Карабахская война, тяжесть которой усугубилась блокадой Армении. Закрылись железнодорожные пути, в страну перестали поступать газ, нефть, электричество, зерно. Страна погрузилась в нищету и хаос.

Вспоминая те годы, я покрываюсь мурашками ужаса и даже сейчас не могу понять, как мы выжили. Иногда задаю отцу вопрос: где и как он каждый день находил средства для пропитания? В Армении вообще не было работы: заводы, фабрики и предприятия, все, что уцелели после землетрясения, закрылись по причине транспортной блокады со стороны соседних республик.

Маленькая многострадальная христианская Армения уже больше ста лет противостояла в одиночку натиску Азербайджана и Турции, которые, руководствуясь алчностью и безнаказанностью, изгнали армян, русских, греков, ассирийцев, езидов, курдов и другие народности с земель их предков, устраивали погромы, повсеместно разрушали храмы и древние христианские кладбища с армянскими хачкарами (камни-кресты).

Армения держалась из последних сил.

Судьба моя на тот момент была очень похожа на судьбу моей страны, преданной и брошенной всеми в этом несправедливом и суровом мире, в полном одиночестве сражающейся за право на жизнь.

Часть мужского населения, от 14 до 80 лет, сражалась на войне, защищая свою Родину. Часть же покинула страну. Кто уехал в Россию, кто в Америку или во Францию, чтобы найти средства для пропитания своих семей и родственников. В стране царили крайне противоположные настроения: от нравственного падения до высокодуховных и патриотических взлётов.

В республике стало фактически невозможно жить. Суровые зимы 1991 и 1992 годов были похожи на кинохронику о жизни в блокадном Ленинграде во время Великой Отечественной войны. Нечем было отапливать квартиры. Не было электричества, газа, воды.

Зимой страна была почти парализована. Во всех городах исчезли парки: люди использовали деревья, чтобы выжить в суровые тридцатиградусные морозы. Деревья и небольшие кусты спиливали даже на придомовых территориях. Так как Армения – горная страна, в ней не так много лесов, а дрова, которые возили из соседней Грузии, стоили неимоверных денег. Об угле я вообще молчу – он был на вес золота.

Люди ставили в своих благоустроенных квартирах буржуйки и топили их только утром и поздно вечером. За одну зиму квартиры и дома изнутри покрылись чёрной сажей.

В те годы однажды я приехал в Ереван в гости к двоюродной сестре Анне, которая только что родила. Тогда люди перестали ходить друг к другу в гости, так как ни у кого не было денег, а с пустыми руками ведь не пойдёшь. С другой стороны, даже если ты и мог найти деньги на маленькую шоколадку, в гости всё равно не ходили, чтобы не ставить в неловкое положение хозяев, так как им нечем было угостить. Гостеприимным армянам, которые привыкли с распахнутой душой накрывать столы для друзей, было тяжело принимать эту ситуацию. Последнюю картошку или кусок чёрного хлеба теперь оставляли детям. Было не до гостей.

В квартире моей двоюродной сестры была минусовая температура, вода в графине превратилась в лёд. Её муж, взяв маленький топор и ножовку, вышел из квартиры. Я оделся и пошёл за ним. До этого осуждал тех, кто прошлой зимой, как варвары, спилили все деревья в наших городах и сёлах. Ведь после первой холодной зимы, когда наступило лето, населённые пункты, лишённые деревьев и кустарников, выглядели как каменные пустыни. Но когда увидел катастрофическую ситуацию в квартире моей сестры, когда новорожденного ребёнка укутывали во все одеяла, чтобы не дать замёрзнуть, я готов был срубить все сучки и даже выщипать сухую траву из-под снега, только бы принести хоть что-то для топки печки.

Мы вышли из подъезда пятиэтажки и направились в сторону небольшой лесополосы, находящейся на склоне, недалеко от жилого массива. Лесополоса – это громко сказано! Все деревья были срублены ещё в прошлую зиму. В эту зиму народ добывал «дрова», срезая те тонкие ростки, что успели вырасти за несколько летних месяцев. Мы бродили, выискивая сучки, и ничего не находили. Всё было начисто срублено. Местами виднелись свежеспиленные ветки размером тоньше карандаша, и мы с сожалением представляли, что кому-то сегодня повезло.

Пройдя немного дальше по скрипящему под ногами грязному замёрзшему снегу, мы нашли пару тонких ростков, что выросли из срубленного ствола прошлым летом. Муж сестры взял топор и начал рубить зелёный побег. Я стоял с ножовкой в руках у другого побега и не мог пилить. Наконец, собрав волю в кулак, вонзил затупевшие зубья ржавой ножовки в хрупкий ствол свежего побега и начал ритмично срезать новую жизнь, что проклюнулась всего несколько месяцев назад. Мне было очень тяжело делать это… До сих пор в ушах стоит звук ножовки, которая рвала плоть того побега. Я как будто пилил не дерево, а живую плоть, которая, несмотря на то что её неоднократно уничтожали, всё равно пытается пробиться к жизни сквозь скрежет топоров и ножовок, сквозь летний зной и зимние холода.

То дерево было похоже на мой народ, который веками срубали и уничтожали, но который каждой весной возрождался, пускал новые ростки.

На меня этот случай произвёл огромное впечатление. Годы спустя я написал картину «Возрождение», посвящённую моему народу. В основу композиции вошло срубленное дерево с новым побегом на фоне горы Арарат, символизирующее армянский народ. Эта картина в дальнейшем с громким успехом выставлялся в восьми городах мира.

Вторая блокадная зима была суровее первой. Давно закончились все деревья. Люди ломали и сжигали мебель и паркетные полы. В топку шли и одежда, и старая обувь, и автомобильные шины, и резина, и пластмасса, от дыма которых покрывалась копотью вся квартира. В общем, жгли всё, что горело, даже книги.

Я всегда с юмором вспоминаю, как мы начали топить старую дырявую буржуйку томами Ленина. Ох, как хорошо они горели, как грели! Мой папа очень любил читать, и у него была большая библиотека, в которой оказались и эти огромные тома Ленина, и других «классиков» той сумасшедшей плеяды «пламенных революционеров». Многие книги из нашей библиотеки удалось достать из-под развалин, и они лежали в мешках, так как после землетрясения мы постоянно переезжали с одного жилья на другое, пока папа не получил новую квартиру. Спустя годы, вспоминая 1990-е, я как-то спросил папу: «Пап, почему ты покупал эти многотомные собрания? Ведь они стоили огромных денег в те времена. Их просто так невозможно было найти, и продавались они из-под прилавка за тройную цену». Папа ответил: «Не знаю, зачем я их покупал, но рад, что в нужный момент они пригодились, согревали нас холодными зимними вечерами».

Да, иногда некоторые наши поступки на первый взгляд кажутся бессмысленными. Но я верю, что всё происходит по Великому замыслу Бога. Всё, что мы делаем или не делаем сейчас, в нужный момент в большой Матрице мира, непременно нам пригодится.

Вместе со всем остальным в Армении закончилась и мука. Блокированные железнодорожные пути не позволяли привезти гуманитарную помощь из разных стран. Армения находилась на грани гуманитарной катастрофы.  Чёрно-серый, как резина, хлеб выдавался по талонам. В 35-градусный мороз люди стояли в огромных очередях с часа ночи, чтобы к утру получить кусок хлеба, который был выпечен непонятно из чего.

Были случаи, когда погибали в очередях от обморожения. Помню, как папа уходил вечером за хлебом и возвращался только под утро, не чувствуя от мороза ни рук, ни ног. Мы с младшей сестрой всю ночь не спали. С головой, в одежде, залезали под одеяло и, согреваясь своим дыханием, ждали, когда вернётся папа, но как только он заходил домой, делали вид, что спим. Войдя в неотапливаемый гараж, где мы жили после землетрясения, папа, расстегнув своё драповое пальто, доставал кусок чёрной субстанции, похожей на хлеб, клал его в хлебницу и в одежде залезал под одеяло. Это были страшно тяжёлые времена…

Не понимаю, как мы выжили… Даже сейчас не могу понять, как люди тогда сохраняли стойкость, желание жить. Каково это – просыпаться утром, зная, что нет еды для детей и нет денег, чтобы её купить. Конечно, тогда ни у кого не было больших запросов, люди умели как-то прожить на две картофелины в день или на несколько кусков хлеба с макаронами. Всё думаю: как в таких тяжёлых условиях моему отцу удавалось нас кормить, одевать, обувать, дать нам хорошее образование?! Я бесконечно ему благодарен, преклоняю колени и склоняю голову перед мужественностью и стойкостью моего отца.

От безысходности люди меняли квартиры на авиабилет в один конец, чтобы самолётом улететь в любую сторону света. Уезжали семьями. Это была наибольшая волна эмиграции из Армении после геноцида 1915 года. Но были и те, кто находил лазейки и возможности, люди, которые быстро разбогатели на фоне всеобщей нищеты.

Вот в таких сложных условиях начались мои студенческие годы в Армении. Отец делал всё возможное, чтобы я не думал ни о чём кроме учёбы. Но не смотря на его старание, тяжёлые дни не обходили и меня стороной…

Мы с друзьями жили в полуподвальном помещении рядом с Ереванским университетом. Это было обычное недорогое жилье для студентов. В материальном плане нам приходилось очень сложно, но жизнь брала своё. Мы были молоды, в нас искрилась жизнь. Мы учились, познавали много нового и интересного, влюблялись. Находили глубокую философию в простых вещах, смысл жизни искали, погружаясь в поэзию, музыку, театр и живопись. Оглядываясь назад, я понимаю, что какими бы ни были сложными тогда мои дни, они были во многом легче, чем жизнь многих других однокурсников.

Поэтому я часто повторяю во время своих выступлений, чтобы люди хорошо запомнили, одну фразу: «Какой бы сложной и невыносимой ни казалась ситуация, помните: это наилучший вариант для Вас из того, что могло произойти».

Таинственный незнакомец в сером плаще

Отчётливо помню тот день, когда принял важное решение, изменившее мою дальнейшую жизнь.

Стояла дождливая серая грустная осень. На вернисаже у памятника Мартиросу Сарьяну было малолюдно. Скорее всего, кроме художников, выставивших в такой ненастный день свои картины в надежде что-то продать, никого не было.

Плотное тяжёлое тёмное небо, обрамлённое серо-коричневыми хаотично растущими и переплетёнными голыми ветками деревьев, казалось очень низким и давящим. Погода и всё окружающее нагоняли глубокую тоску в душу, где маленькие лучики и искорки надежды ещё теплились, готовые вот-вот погаснуть.

Я был студентом художественно-графического факультета Ереванского педагогического института. Мне отчаянно были нужны деньги, и я надеялся в тот день продать хотя бы одну из своих картин.

Я разложил свои небольшого формата картины вдоль тротуара, подпёр их сзади палочками и веточками и стал прогуливаться по вернисажу, рассматривая картины других художников. Не то чтобы я хотел увидеть что-то новое – все эти картины выставлялись здесь из недели в неделю. Я просто прогуливался от нечего делать и, чтобы разогнать тоскливое настроение, анализировал то, что представили другие.

Мои картины и картинами-то назвать было сложно: морские закаты с пальмами, с рыбацкой лодкой на берегу и парусником на горизонте в разных интерпретациях. Я писал их на небольших кусках фанеры старыми, уже засохшими красками. В те трудные годы, как мне казалось, душу могли согреть только маленькие экзотические пейзажи с закатом и пальмами. Таким я видел желанное счастливое будущее – в тёплых странах у моря вместо серого, бедного, холодного и голодного настоящего.

Дождик слабо моросил, то усиливаясь, то прекращаясь. Ноги мёрзли, так как я пришёл в единственных туфлях, которые носил уже несколько лет. На все времена года у меня была только одна пара обуви. Летом в этих туфлях было очень жарко, весной и осенью – сыро, а зимой –  холодно. В те годы не только я испытывал нужду: мои друзья, однокурсники, да и вообще большинство людей, были в таком же финансово сложном положении. Мой отец делал всё возможное, и на фоне моих друзей я выглядел ещё довольно неплохо.

Очень жёстко вступая во взрослую жизнь, я не был согласен со Вселенной по поводу тех обстоятельств, в которых оказался. У меня были амбиции, мысли и мощнейшая энергия для движения вперёд к достойной жизни для себя и своих близких. Я непрестанно искал пути, как изменить свою жизнь, как вырваться из бедности.

Порывы лёгкого ветерка время от времени роняли картины художников, что добавляло немного разнообразия в монотонность и неподвижность вернисажа. Художники заново поднимали свои картины и подпирали их палочками. И это повторялось раз за разом. Дождливый день усиливал подавленное настроение. Очень хотелось вернуться в свою маленькую комнату в полуподвальном этаже, залезть в одежде на кровать и спрятаться под одеялом от всего мира. Это был один из тех моментов, когда, несмотря на все твои усилия, ничего не меняется к лучшему, и хочется просто закрыться от всех.

Время от времени, как и другие художники на вернисаже, я направлял свой взгляд в конец аллеи, откуда могли появиться потенциальные покупатели или просто прохожие. Художники выставляли свои картины каждые субботу и воскресенье, но месяцами ничего не продавалось.

Армения ещё не оправилась от удара землетрясения 1988 года и проживала очень сложные времена войны, блокады, безработицы и бедности. Людям было совершенно не до картин. Многие, просыпаясь каждое утро, не знали, откуда взять деньги на хлеб, где найти хоть несколько сухих поленьев, чтобы согреть дом. До искусства никому не было дела.

Профессия художника не давала мне никакой надежды на достойное будущее. Я уже несколько раз хотел бросить учёбу, чтобы заняться каким-либо делом и начать зарабатывать, но отец просил не делать этого, и я не мог поступить вопреки его желанию. После землетрясения, получив тяжёлый удар и глубоко горюя, папа самоотверженно делал всё, чтобы мы с младшей сестрой получили достойное образование.

Ветер снова уронил мои маленькие картины из фанеры размером 20 на 15 сантиметров на тротуар, в очередной раз я поднял их и поставил на палочки. Уже которую неделю таскал в сумке эти работы на вернисаж и обратно, стоял с утра до вечера голодным, но не терял надежды, что удача улыбнётся мне и я хоть что-то продам.

От моросящего дождя ноги в туфлях были уже мокрыми, и я начал замерзать. Уже хотел было собрать картины и уйти, но какое-то странное чувство заставило меня ещё немного подождать. Было предчувствие, что сегодня обязательно продам картину. Я не знаю, откуда оно появилось, но голос интуиции был так силён, что я не смог проигнорировать его. Это был именно тот голос, который мы слышим перед судьбоносными событиями. Мой взгляд и ум бесцельно и хаотично бродили по сухим веткам осенних деревьев, придавленных тяжёлым ноябрьским небом. В голове были пустота, тоска и грусть.

Вдруг на аллее, на краю вернисажа, показался человек в сером длинном плаще и шляпе. Он появился внезапно из ниоткуда. Таинственный незнакомец двигался медленными, будто парящими шагами в сторону картин, чем вызвал оживление и наполнил надеждой художников. Ведь покупателей на вернисаже не было с самого утра! Каждый из нас, затаив дыхание, ожидал, что человек в сером плаще подойдёт именно к его работам и купит именно его картину.

С трепетом, ожиданием и надеждой я тоже смотрел на незнакомца и думал: «Боженька, пусть ни у кого он ничего не купит. Или, если и купит, пусть всё равно дойдёт до меня».