Падай вверх

Происходило нечто невероятное. Я вставал и падал, вставал и снова падал через каждые три-четыре шага: из-за качки невозможно было устоять. Подо мной ходила ходуном земля, волны двигались по ней, поднимая и ломая асфальт, обнажая под ним глубокие расщелины. Это было похоже на фантастический фильм об апокалипсисе, будто под землёй одновременно со всех сторон ползали гигантские существа, которые разламывали своими телами земную кору. Вокруг стоял оглушающий шум и громкий гул, который смешивался с криками бегущих со всех сторон раненых и плачущих людей.

Наша девятиэтажка была совсем недалеко от школы. Я поднял голову и попытался в густом сером тумане бетонной пыли разглядеть наш дом. Его не было видно. Серое облако, образовавшееся от рухнувших высоток, закрывало всё вокруг. Пыль стояла в воздухе плотным слоем и попадала в ноздри.

Я бежал в сторону дома, до последнего веря, что наш дом устоял. Подбегая к нему, задрал голову вверх и вместо дома увидел в густом тумане пыли уходящие в небо руины. Мгновенно замер.

Всё резко стихло. Одномоментно будто выключили звук… В голове стоял звенящий гул, но он был внутри меня. Я видел всё как в замедленной съёмке. Раненые и окровавленные люди бегали вокруг, кричали, плакали и звали на помощь, но мне ничего не было слышно, только монотонный гул в голове.

Я смотрел на хаос, на эти огромные развалины, на бежавших со всех сторон окровавленных людей, которые были необычного, серого от пыли, цвета. С их сломанных рук и ног, раненых голов текла кровь, смешивалась с серой пылью и, застывая на декабрьском морозе, окрашивала тела в холодный серо-сине-красный, грязный устрашающий цвет. (В следующие десятилетия все мои картины будут именно такого цвета.) Из-под руин выбирались спасшиеся, но почти все искалеченные, люди – и всё это происходило в полной тишине. Я понял, что оглох. По лицам и движениям людей понимал: они кричат, но ничего не слышал.

Внезапно из шоковой тишины меня вырвал голос друга, жившего в первом подъезде, он был на пару лет младше меня. Я чётко распознал его голос. Он, рыдая, громко кричал: «Мама! Мама!» Его голос вернул меня в этот мир, в оглушительные звуки вокруг.

Мы жили в третьем подъезде. Развалины дома закрывали все подходы, накрыв огромную придомовую территорию. Я попытался залезть справа, чтобы пробраться в сторону двора к своему подъезду. Карабкаясь вверх и вниз по развалинам, где отовсюду торчали арматура, обломки, бытовая утварь и лежали покрытые бетонной пылью части людских тел, ни на что не обращая внимания, я бежал в сторону своего подъезда.

Оказавшись во внутреннем дворе, увидел единственное небольшое дерево напротив моего подъезда и принял его за ориентир. Конечно, никакого подъезда не было – просто огромная гора из бетона и арматуры, под которыми отовсюду виднелись части тел погибших людей. Я дошёл до дерева и посмотрел на эти развалины высотой с пятиэтажный дом, пытаясь разглядеть в них стены нашей квартиры. Затем полез вверх по обломкам, но понял, что это невозможно, так как земля будто дышала, всё ещё двигалось вверх-вниз. Бетонные конструкции продолжали рушиться. Местами на развалинах начался пожар.

Я вернулся обратно к дереву и смотрел на весь этот ужас. Время от времени в моей голове то включался звук происходящего, то я видел всё в беззвучном и чёрно-белом «кино». Временами появлялся монотонный гул из-под земли. Люди вокруг бегали и кричали. Я видел, как они открывают рты, но звуков не слышал. Будто в страшном немом кино я наблюдал за происходящим, точно это было не со мной. Всё вокруг было покрыто бетонной пылью, и только по формам и красным пятнам крови можно было понять, что вокруг было много человеческих тел. О, ужас! Их так много… Они повсюду. То справа торчит рука из-под панели, то слева – нога. Это зрелище моё юношеское сознание не выдерживало, и я время от времени будто отключался.

Справа от нашего дома были ещё две одноподъездные девятиэтажки. Они тоже лежали в руинах. По другую сторону улицы были частные дома. Их жильцы помогали чем могли всем, кто выжил, спасся, вылез из-под развалин. Заносили в свои дома, клали на пол, на кушетки, поили водой, пытались оказать первую помощь.

Весь город был парализован: не работали ни пожарные, ни скорая помощь. Дороги были непроходимы – их перекрыли громадные развалины домов. Ленинакан за несколько секунд фактически исчез, был стёрт с лица земли.

Перебираясь по хрупким и шатким бетонным конструкциям трёх разваленных девятиэтажек, я обогнул дом справа. Наша девятиэтажка закрыла всю дорогу, некоторые плиты и панели рухнули на участки частных домов. Их ворота были открыты, люди носились туда-сюда – кто с водой, кто с ранеными.

Я забежал во двор одного из домов, где лежали раненые жильцы. Быстро окинув взглядом толпу и не найдя своих родных, побежал дальше. Обогнув развалины вновь, решил вернуться к дереву у своего подъезда в надежде, что увижу кого-нибудь из семьи.

Во время спуска с руин заметил у дерева своего отца. Он работал недалеко от нашего дома и так же, как и я, прибежал к дому. Он стоял молча, как каменный. Я подбежал к нему. Я был в шоковом состоянии, замкнулся и не мог ни кричать, ни чего-то услышать. Из органов восприятия мира работали только мои глаза. Когда я обнял папу, зарыдал, будто из меня вытащили пробку, которая затыкала до этого момента все чувства и эмоции. Я промолвил несколько невнятных слов и понял, что речь ещё не полностью вернулась ко мне. Сказал папе, что обошёл дом со всех сторон, – наших нет. Папа спросил, где младшая сестра, и в этот момент до меня дошло, что сестра, которая училась в седьмом классе, была в школе. Я сказал, что найду сестру, и пулей полетел сквозь покрытую руинами местность обратно к школе.

После частичного «прорыва» моих чувств я начал чётче замечать весь происходящий вокруг ужас. Бетонная пыль потихоньку оседала, яснее стали проявляться детали трагедии. Преодолевая преграды из бетона и арматуры, я бежал в сторону школы. С облегчением увидел, что здание школы, хоть потрескавшееся и расшатанное, без окон, без облицовочных камней, устояло. Внутри никого не было. Мне сказали, что всех школьников увели в соседний сквер, и я побежал туда.

Подбежав, увидел несколько сотен школьников, которые толпились в сквере в то холодное декабрьское утро без верхней одежды. Некоторые рыдали, старшие искали младших братьев и сестёр. Я быстро нашёл седьмой класс и свою сестру. Обнял её и крепко прижал к себе. Она плакала и спрашивала, устоял ли наш дом. Я ответил, что дома нет. И наших родных, наверное, тоже нет в живых. Сказал ей, что папа ждёт нас у дома, и мы быстро, насколько это было возможно при качающейся под ногами земле, побежали туда. Земля ещё не успокоилась, и время от времени под ногами прокатывались волны.

Не знаю, что чувствовала моя младшая сестра, увидев весь этот ужас своими детскими глазами, что ощутило её сердце. Добежав до дома, остановил её, заглянул в глаза и сказал нежно, но твёрдо, чтобы она не разглядывала ничего. «Просто никуда не смотри. Иди рядом со мной и не поворачивай голову по сторонам». Я обнял её и, одной рукой прикрывая глаза, чтобы она не увидела мёртвые изувеченные тела, повёл в сторону отца.

Я понимал, что из-за того ужаса, что мы пережили, из-за этих изуродованных мёртвых людских тел, что виднелись повсюду, детская психика сестры может не выдержать. Хотя мне было всего 16, но я будто за секунды повзрослел. Сестра – остаток моей семьи, маленькая крупица того, что теперь есть у меня в этом мире. Я помогал ей преодолевать развалины, бетонные плиты и торчащую повсюду арматуру. Мы дошли до папы, стоявшего всё у того небольшого дерева, которое, как и все вокруг, было серым от бетонной пыли. Папа крепко обнял нас, мы молча рыдали втроём.

В этот день моя жизнь разделилась пополам.

Моё счастливое детство и юношество осталось в этих развалинах.

Прошлого будто не было – не было и будущего. Было лишь настоящее, тонущее в оглушительной пустоте холодного туманного декабрьского неба, откуда на меня падали то ли снежинки, то ли пепел, то ли пыль…

Земля всё ещё вибрировала. А я стоял в школьной рубашке, брюках и тонких туфлях и молча смотрел на ужас вокруг.

Многие люди были живы и кричали из-под развалин, просили помощи. У меня была надежда, что члены моей семьи тоже живы. Возможно, они оказались под развалинами, с переломами и травмами, но живы.

Соседи, которые чудом спаслись и выползли из-под руин в крови, сказали, что наш сосед Ерем, который жил этажом выше, спасся. Они указали на гаражи у нашего дома. Я подбежал к нему и, задыхаясь от волнения, хриплым от пыли голосом спросил: «Ерем, скажи, ты видел наших, где они?»

Ерем ответил, что, когда дом начал рушиться, все соседи стали выбегать из квартир и пытались бежать вниз по лестницам, так как лифтовая шахта сразу развалилась. Они побежали по лестнице вниз и увидели мою маму и сестру. Мама была в дверном проёме, а сестра уже выбежала в подъезд. Дом сильно расшатывался и качался, рушились стены. Ерем сказал, что они взялись за руки с моей сестрой, чтобы не упасть, и продолжали двигаться вниз в разваливающемся доме. Моя сестра Арменуи обернулась и увидела, как бетонные стены ударили маму, и она упала у входа. Она отпустила руку Ерема и побежала вверх к маме, и в эту секунду с оглушающим гулом рухнул весь наш девятиэтажный дом.

После его слов я окаменел и перестал воспринимать мир.

На мгновение оказался в серой пустоте, моё сознание будто отключилось. Я уже давно почти ничего не слышал, а теперь перестал и видеть. Потом сквозь серую пустоту чётко увидел картинку, как моя сестра, отпустив спасительные руки наших сверстников, братьев Ерема и Егише, живших в квартире этажом выше, с наполненными ужасом глазами бежит вверх по лестнице к маме. Дальше темнота, и всё. Больше я ничего не помню.

Не знаю, как долго был в таком состоянии, но вдруг ощутил, как руки соседа держат меня за плечи и трясут. Я пришёл в себя, ещё раз крепко обнял его и направился в сторону папы с сестрой. Всё, что услышал от нашего соседа, еле сдерживая слёзы, передал папе и сестре.

Кто-то, увидев меня, сказал, что мои чёрные волосы полностью стали седыми. В тот день я понял, что с этого момента являюсь опорой для папы и сестры.

Начал уговаривать папу не терять надежду, сказал, что сейчас полезу в развалины и найду наших, что уверен: они живы и мы всех спасём. Ведь Ерем не сказал, что они погибли.

Я рванул вверх по развалинам, уже в третий раз карабкаясь по шатающимся огромным бетонным стенам, пытаясь удержаться и не провалиться в глубокие трещины конструкций. Я не чувствовал ни холода, ни боли, которую должен был ощущать, когда кожа на моих руках разрывалась об острую арматуру и бетон. Я просто пробирался вверх примерно туда, куда указал пальцем Ерем. Я заглядывал во все расщелины в бетоне, громко звал своих: «Мама! Арменуи!» Потом замирал и, прикладывая ухо к груде бетона, пытался расслышать их голоса. Из-под завалов доносились разные крики, молящие о помощи, стоны, но среди них я не распознавал голоса родных.

Не знаю, сколько времени я провёл в поисках, но, отчаявшись, спустился вниз. Уже вечерело, но хаос не заканчивался. Стали подтягиваться родственники людей из близлежащих городов и посёлков. К вечеру декабрьский мороз усилился, но никто этого не замечал, все были в глубоком трауре и боли. Проникнувшись всеобщим горем, родственники, которые приехали из разных концов Армении, искали своих родных, вытаскивали раненых и погибших. Горе объединило людей: не было больше моего и твоего. Все помогали всем.

Ко мне подошли двое моих друзей из соседних частных домов, они учились в параллельном классе. Один, обняв меня за плечи и отодвинув в сторону, глядя прямо в глаза, сказал: «Твоя мама была одета в синее платье с яркими цветочками?»

Я дрожащим голосом с надеждой ответил: «Да».

«Я знаю, где твоя мама и сестра. Только дай мне мужское слово: если я покажу тебе их тела, ты будешь вести себя как настоящий мужчина – будешь держать себя в руках и не сделаешь ничего с собой», – сказал друг.

Его слова потушили последние искорки моей надежды. Целый день я бродил по развалинам и судорожно искал своих, надеясь, что сосед ошибся: вдруг они всё-таки спаслись и где-то неподалёку… Надеялся, что скоро их найду. Но теперь понял, что всё кончено. Холодным и твёрдым голосом взрослого человека сказал, что сумею держать себя в руках, и последовал за ним.

Мы карабкались наверх туда, куда указал мой сосед. Не доходя до небольшой впадины среди бетонных плит, друг рукой показал место и, наклонив голову, медленно стал спускаться вниз. Я, как пьяный, качаясь из стороны в сторону, подошёл к тому месту.

Верхние части тел мамы и сестры были под плитами, я не мог их разглядеть. Нижние части тел были видны и покрыты пылью. Я подбежал к сестре, начал дёргать её, кричать и звать, но понял, что её тело уже холодное. Тут же, в полутора метрах, лежала мама. Я дергал её, кричал: «Мама!» Её тело не было холодным, но на мой отчаянный зов она не отвечала.

Время снова остановилось для меня. Опять исчезли голоса, опять всё стало чёрно-белым. Я не знаю, как долго был в таком состоянии, но потом встал и начал спускаться с развалин. Внизу уже были наши родственники из села. Я сказал дяде и папе, что нашёл своих. Мамин брат поспешил наверх и попросил меня показать место, где лежали их тела. Дальше я смутно помню, что было…

Наступила ночь, и, чтобы согреться, люди зажигали костры из обломков мебели, которые были разбросаны повсюду. С каждым часом прибывало всё больше людей, откуда-то появился кран – его пригнал наш дальний родственник из соседнего села, узнав, что нашли тела моей мамы и сестры. Он потом несколько месяцев не уезжал оттуда, фактически жил в кабине крана, круглосуточно работая и разбирая завалы.

Вокруг царил хаос. Крановщик работал не покладая рук и рыдал. Я как сегодня помню его лицо: это был седовласый мужчина лет шестидесяти, к сожалению, не помню его имени. Он изо всех сил пытался помочь всем вокруг. Около двух часов ночи нас с сестрой посадили в «уазик» и увезли в село к родственникам.

Иногда в жизни случается так, что мы внезапно оказываемся в центре тяжелых событий. И это происходит вне зависимости от нашего желания и выбора, от нашего морального и духовного уровня развития, от наших умений или подготовки. Мгновение – и ты уже внутри события.

И, что бы с нами ни случилось, даже если в этот момент происходящее кажется невыносимо тяжёлым и несправедливым, мы должны знать, что это наилучший вариант из всех, которые могли произойти.

И какими бы тяжёлыми или нежеланными эти события ни были, ни на секунду нельзя сомневаться, что это был выбор Создателя именно для нашей души. Сейчас я уже знаю: жизнь никогда не даст испытания, перенести которые будет выше наших сил.

В ту пору я, конечно, ничего не знал о том, что есть законы мироздания, о том, как они устроены. Жил себе в радости, в полноценной семье. Жил в своё удовольствие, занимаясь тем, чем хотел. Родители делали всё, чтобы я и мои сёстры ни в чём не нуждались, наша семья была довольно обеспеченной.

Но в одночасье всё исчезло. За несколько секунд я повзрослел на десятилетия, волосы стали седыми, как у старика, а сердце твёрже скалы, единственно хрупкой осталась душа. Какая-то внутренняя сила держала меня и не давала сломиться. Эта сила помогала мне собраться и встать рядом с отцом, во всём помогая ему.

Спустя годы я пойму, насколько мы все взаимосвязаны. Даже самый незначительный поступок незнакомого человека, мимо которого мы проходим не замечая, может сыграть важную роль в нашей жизни.

Теперь знаю, что тот необъяснимый поступок учителя алгебры Терезы Оганесян, которая, вопреки своей многолетней привычке выгонять опоздавших из класса, был продиктован моим ангелом-хранителем, так как, если бы она нас выгнала, мы с другом тоже оказались бы под развалинами моего дома.

С тех пор я больше ничего не слышал о Терезе Оганесян. Если она жива, дай Бог ей здоровья и всяческого добра; если же её уже нет на этой Земле, пусть святится её душа и будет ей вечная память.

7 декабря 1988 года она сыграла важную роль в моей жизни и в жизни моего друга Армена: оставив нас в классе, она спасла нам жизнь.

Я до сих пор верю, что она была нашим ангелом-хранителем в тот день!

Глава 2. Погружение в другую реальность

Поздней ночью мы приехали в село Анушаван, откуда моя мама была родом, и направились в дом тёти Асмик.

Люди из близлежащих посёлков и маленьких городов покидали свои дома и располагались на улице. В семье тёти тоже вытащили из дома на улицу всё тёплое, разожгли большой костёр и, поставив вокруг него кровати, уложили детей, а сами расселись на стульях прямо на улице под холодным декабрьским небом.

Был час ночи. Землю время от времени ещё потряхивало. Я сидел у костра, не чувствуя холода, окаменев от случившегося, порой закрывал глаза и тряс головой в желании проснуться, как после страшного сна. Я продолжал испытывать состояние, которое накрыло меня днём: то исчезал звук, то картинка, то всё вокруг уходило в небытие, и я думал, что скоро проснусь и весь этот кошмар исчезнет. Я не понимал, почему не просыпаюсь в своей той, счастливой, жизни, где был теплый уютный дом и где все живы.

Костёр с треском проглатывал дрова и деревяшки, которые оказывались в его пасти. Горящие мотыльки искр вырывались из костра и поднимались в ночное декабрьское небо, которое было усыпано многочисленными и на удивление яркими звёздами. Казалось, что искры уносят с собой мои хаотичные мысли. Вокруг костра сидело много людей: родственники, двоюродные сёстры и брат, соседи. Но я почти никого не замечал. Подошла двоюродная сестра Гоар, она была на пару лет старше меня. Обняв за плечи, отвела в сторону и дала пачку сигарет «Салют», которую вытащила из тумбочки своего отца. Не знаю, почему она это сделала, но это стало спасательным кругом для меня. Я не курил тогда: занимался спортом. Но сигареты взял, чтобы хотя бы на несколько минут отвлечься от реальности.

Зажёг сигарету, даже не зная, как её курят, просто держал, сжимая пальцами и растворяясь мыслью в тлеющем огоньке. Сигарета на фоне большого костра медленно тлела, пуская длинный и тонкий, как ниточка, столбик серого дыма, уходящего в небо. Я просто держал её пальцами и смотрел на огонёк, пока он не дошёл до пальцев. Почувствовал, как он жжёт пальцы, но продолжал держать. То, что со мной случилось утром, обжигало сильнее. Боли от ожога я не почувствовал. Выкинул фильтр сигареты в костёр и прикурил другую. Это действительно было спасением, неким тумблером, щёлкнув которым уходишь никуда, оставляя тяжёлое настоящее.

Примерно в четыре утра мы пошли в дом. Треск земной коры немного успокоился. Взрослые решили постелить матрасы прямо на полу рядом со входом, в большом коридоре и зале. Все легли на матрасы прямо в одежде и, накрывшись тёплыми одеялами, пытались заснуть. Мы боялись заходить в комнаты: в любой момент дом мог рухнуть.

Под утро мороз усилился. Я подходил к взрослым, расспрашивал их, когда мы поедем в город доставать тела. Папа сказал, что поедем чуть позже. Я попросил, чтобы без меня не уезжали, обязательно взяли с собой.

Было около девяти утра, когда я проснулся и обнаружил, что никого из взрослых нет рядом. Выбежал на кухню, там была моя тётя, мамина сестра. Увидев меня, она снова зарыдала. Спросил, где взрослые, она ответила, что уехали.

Я метался взад-вперёд, как сумасшедший, мысленно ругая папу и дядю: как они могли уехать без меня! Душа рвалась, я хотел быть там, чтобы хотя бы в эти последние часы послужить маме и сестре, хотя бы их телам; чтобы сделать хоть что-то для них, пусть уже неживых. В эти мгновения я остро осознал, что их больше нет в моей жизни и я больше никогда и ничего не смогу сделать для них.

Мой дорогой читатель, прошу тебя прервать чтение и подумать, что ты можешь сделать для своих родителей. Возможно, они о чём-то мечтали, но не смогли осуществить своё сокровенное желание, возможно, на днях они о чём-то тебя попросили, и ты, находясь весь в делах, решил выполнить их просьбу, когда будет время. А может, ты давно хочешь купить им что-то значительное, но всё откладываешь, так как деньги сейчас нужны на более важные покупки.

Сделай это сегодня! Родители всегда уходят внезапно, и потом ты не сможешь уже им дать то, в чём они нуждались.

Лишь спустя годы я понял и простил моих старших родственников. Они в ту пору оберегали меня от психических травм, которые я, будучи ещё по сути ребёнком, мог получить. Я и так вынес слишком много для 16-летнего парня. Так же как прошлым утром я привёл сестру к нашему разрушенному дому, прикрывая ей глаза и оберегая, как старший брат, её психику, зная, что увиденные картинки потом никуда не денутся из её жизни и приведут к тяжёлым травмам, так и мои старшие поберегли меня в тот день. За что я им сегодня очень благодарен.

Ближе к вечеру появились взрослые. Я услышал голос папы и выбежал на улицу с упрёками, почему они оставили меня, с вопросами, что там происходит. Папа сообщил, что им с большим трудом удалось достать тела из-под развалин и скоро маму с сестрой привезут в село.

Ночь прошла тяжело. У дяди собралось много родственников. Утром мне стало невыносимо находиться в доме дяди. Я хотел убежать, не видеть происходящего, не слышать. Старшие понимали моё состояние раненого зверя. Папа подошёл и предложил мне, пока есть машина и возможность, съездить в город и привезти мои картины.

Через несколько дней в Ленинакане (с 1991 года город был переименован в Гюмри), в фойе школы № 15, где я учился, должна была открыться моя первая в жизни персональная выставка. Картины уже висели, но случилось то, что случилось…

Теперь я понимаю: папа пытался направить меня к моим картинам как к единственному причалу, который мог спасти меня от душевной скорби. Я потом не раз вернусь к этому моему спасителю – Искусству. Именно благодаря творчеству, написанию картин спустя годы наконец освобожусь от невыносимой боли тех потерь.

Я хотел возразить отцу: «Какие, на хрен, картины?!» Но он тихим голосом сказал: «Езжай за ними, они будут напоминать тебе о жизни ДО…»

Эти слова вселили в меня глубочайшую уверенность и понимание того, что эти картины могут быть важны. Я был потрясён. И хотя был в глубоком трауре, хотел выглядеть в папиных глазах возмужавшим, взрослым уже человеком, поэтому беспрекословно согласился поехать за картинами.

Все следующие месяцы я по-прежнему не понимал, где нахожусь. Жизнь продолжала казаться сном, который скоро должен закончиться. Я замкнулся, ни с кем не разговаривал, ходил от дома дяди до тётиного дома и обратно. Целыми днями бесцельно бродил, нигде не находя успокоения для души. Я был потерян и растерян, не мог найти себя. Ходил совершенно одинокий и будто никому не нужный. Несмотря на множество родственников вокруг, мне было некуда пойти, не с кем поговорить.

Вокруг потихоньку восстанавливалась жизнь. Через несколько недель я стал слышать тут и там голоса, смех. Это сильно задевало меня. Ведь трагедия моей семьи полностью уничтожила меня. Моя младшая сестра и отец тоже были в глубокой скорби.

Позже заметил, что некоторые знакомые, друзья, которые также потеряли родных, через несколько месяцев уже могли находиться в компании, улыбаться, смеяться. Но ни у меня, ни у моей младшей сестры это никак не получалось ещё долгие годы.

Я, сестра и отец иногда сидели в обнимку и подолгу просто молчали. Конечно, наши родственники старались окутать нас заботой, но всё равно мир вокруг нас был наполнен печалью.

Через несколько дней мы оставили младшую сестру у бабушки в селе и поехали с папой в город разбирать завалы. С каждым днём прибывало всё больше людей из разных стран. Они помогали моей многострадальной Армении залечивать раны. Мы с папой много трудились, помогая людям и одновременно раскапывая нашу квартиру, по крупицам собирая частички утвари, одежды и памяти о том, что осталось от нашей семьи.

На второй день после землетрясения со всех сторон начала поступать гуманитарная помощь. Кругом были организованы палатки с горячей едой: каша, хлеб. Но город всё ещё был парализован, мы фактически голодали. Помню, каждое утро, когда просыпался и натягивал на себя робу в холодном гараже дедушки, что жили не далеко от нашего дома, чтобы пойти разбирать завалы, тётя Сатеник (жена дяди) клала мне в карман два маленьких леденца. Для меня, в таком разрушенном эмоциональном состоянии – когда весь мир внезапно стал чужим, холодным и печальным, где не стало близких людей, не хватало родного женского тепла – эти два тётиных леденца в  кармане несли в себе крупицу душевности, заботы.

Целый день находясь на холоде, раскапывая руины нашего дома, доставая тела и части тел погибших, отчего мозг моментами выключался, не выдерживая увиденного, я засовывал руку в карман правой брючины, нащупывал эти две конфетки, и мне становилось немного теплее. Знал: что бы ни было в жизни, но у меня есть две конфеты. Они будто были не конфетами, а маленькими огоньками, согревающими мою душу в этом холодном и одиноком мире. Порой я их не ел: отдавал другим людям, которые нуждались больше в тепле и поддержке…