Хулиганка или История одной болезни

Наталья Романцева

Хулиганка или История одной болезни

Глава 1. В качестве предисловия

Ире, которая почему-то считает себя недостойной царствия небесного, посвящается

Так случилось, что семь с половиной лет были вычеркнуты из моей жизни следственным изолятором и психиатрическими больницами, где я находилась на принудительном лечении. Как и почему это произошло, к каким привело последствиям, чем закончилось и закончилось ли вообще, я и попытаюсь здесь рассказать.

Думаю, что по поводу СИЗО и так всем всё понятно – заключение под стражу вещь достаточно обыденная и пишут на эту тему много. Хуже обстоит дело с применением принудительных мер медицинского характера, как это правильно называется – с тем, что происходит после того, как человека, нарушившего уголовный закон, признают невменяемым. Об этом стараются не говорить, как будто проблемы не существует. Если о лечении в психбольнице иногда и пишут (даже, время от времени, что-то похожее на правду), то тему лечения принудительного, назначаемого судом вместо наказания, обходят стороной. Только иногда международные, а иногда и отечественные правозащитные организации сообщают о грубых нарушениях прав человека при применении принудительных мер медицинского характера – отголосках «карательной психиатрии», широко распространённой в нашей стране в советское время.

Между тем вопрос этот достаточно интересный, с какой стороны на него ни посмотри, и рассказать по этому поводу можно много чего.

Сейчас, как в силу личного опыта, так и в силу возникшего интереса к теме, о принудительном лечении лиц с психическими расстройствами – как о законодательстве, так и о практике его применения, мне известно много больше того, что знать действительно необходимо. Постараюсь поэтому по мере сил восполнить досадный пробел и осветить вопрос так, как смогу.

Для начала немного к слову о теории вопроса. Если вы заинтересовались этой книгой, значит уже в теме, поэтому напомню лишь для порядка: вся психиатрическая помощь оказывается в соответствии с Законом РФ от 02.07.1992 г. № 3185-1 «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании». По общему правилу психиатрическая помощь является добровольной, но существует и возможность оказания её против воли лица, страдающего психическим расстройством (а иногда и лица, у которого такое расстройство только заподозрено). При отсутствии согласия гражданина на лечение, такое согласие даёт за него суд. В таких случаях выносится решение ни больше, ни меньше как о недобровольной госпитализации в психиатрический стационар. Основания предусмотрены статьей 29 Закона о психиатрической помощи, их три: опасность лица для себя или окружающих; его беспомощность; уверенность психиатра в том, что больному станет хуже, если его оставить без квалифицированной помощи. Любого из них вполне достаточно, но, как правило, выбирается один из первых двух, а к нему неизбежно приписывается ещё и третий, поистине резиновый – для вящей убедительности. Рассмотрение дел происходит в весьма незамысловатом порядке, предусмотренном Кодексом административного судопроизводства. В том же порядке недобровольное лечение может продлеваться до тех пор, пока лечащие врачи не решат, что со своей задачей справились.

Казалось бы – чего ещё изволите? Любого можно лечить до тех пор, пока он не станет полностью безопасен для себя и для общества, самостоятелен, и пока врачи-психиатры не согласятся с тем, что подопечный может обойтись без них, то есть – пожизненно. Но нет, в рамках недобровольной психиатрической помощи существует, помимо собственно недобровольного, ещё и принудительное лечение, регламентированное уже Уголовно-процессуальным кодексом. О нём и пойдёт речь.

По закону (ст.97 УК РФ) принудительное психиатрическое лечение применяют в нескольких случаях: если гражданин в состоянии невменяемости совершил общественно-опасное деяние, запрещенное уголовным законом (преступлением это уже не называется, хотя внешне от него и неотличимо); если у него поехала крыша после совершения преступления, вследствие чего его нельзя отправить на зону; если он совершил преступление, страдая психическим расстройством, не исключающим вменяемости, и к педофилам старше 18 лет, совершившим преступление против половой неприкосновенности несовершеннолетнего, не достигшего 14 лет.

Стационарное лечение назначают тем, кого признали невменяемым на момент совершения общественно-опасного деяния, а также тем, кто заболел после совершения преступления и его психическое расстройство таково, что делает невозможным назначение наказания или его исполнение. Тем, кого, несмотря на наличие психического расстройства, признали вменяемым, назначается амбулаторное лечение, которое они проходят в колонии (и после неё). Это касается и педофилов, если их признают вменяемыми.

Первым двум категориям тоже могут назначить амбулаторное лечение, но на практике происходит такое крайне редко: в приведенном в ч.1 ст.443 УПК РФ перечне принудительных мер медицинского характера, которые назначает суд, освобождая невменяемого от уголовной ответственности, отсутствует пункт «а» ч.1 ст.99 УК РФ, то есть – собственно амбулаторное лечение. Стационар всех видов есть, а амбулаторного лечения нет, хотя Уголовный кодекс о нём и упоминает. Этот пробел существует уже много лет и никого особенно не беспокоит. Назначая лечение в стационаре, как правило, ссылаются на установленную экспертами тяжесть психического расстройства, которая амбулаторное лечение назначить не позволяет. В основном принудительное амбулаторное лечение применяется после отбытия срока лечения в психиатрическом стационаре. Случаи, когда невменяемым или заболевшим после совершения преступления сразу назначают амбулаторное лечение, лежат в пределах статистической погрешности.

Принудительное психиатрическое лечение как таковое может быть назначено судом только при наличии «фактора социальной опасности», как его называют психиатры: если психическое расстройство связано с возможностью причинения гражданином иного существенного вреда, либо с опасностью для себя или других лиц. Да-да, это тот же самый пункт «а» статьи 29 Закона о психиатрической помощи, на основании которого осуществляется недобровольное лечение в стационаре, вы не обознались.

Верховный суд попытался было конкретизировать это весьма расплывчатое понятие. Указал на то, что «об опасности лица для себя или других лиц либо о возможности причинения этим лицом иного существенного вреда могут свидетельствовать характер психического расстройства, подтвержденного выводами судебно-психиатрической экспертизы, его склонность в связи с этим к совершению насильственных действий в отношении других лиц или к причинению вреда самому себе, к совершению иных общественно опасных действий (изъятию чужого имущества, поджогов, уничтожению или повреждению имущества иными способами и др.), а также физическое состояние такого лица, с учетом которого оценивается возможность реализации им своих общественно опасных намерений» (пункт 17 Постановления Пленума ВС РФ «О практике применения судами принудительных мер медицинского характера» от 07.04.2011 г. № 6).

На практике к этим разъяснениям никто никогда не прислушивается, достаточно лишь общего указания на то, что возможно причинение иного существенного вреда, или гражданин представляет опасность для себя, или опасность для других лиц, а чаще всё это сразу, что называется, до кучи. Разъяснять и мотивировать не обязательно.

Выглядит всё это, конечно, странновато. Взять хотя бы возможность причинения вреда самому себе. Уголовно наказуемым деянием попытки суицида или членовредительства не признаются, по крайней мере, в России. Однако формально это может послужить причиной для назначения принудительного лечения. Что касается опасности для окружающих или возможности причинения иного существенного вреда, то здесь, если слушать тот же Верховный суд, должна прослеживаться именно «склонность» к совершению общественно опасных действий: Once Is Not Enough. При этом она должна быть связана именно с психическим расстройством, а не с чем-то иным.

По общему правилу тому, кто совершил преступление будучи вменяемым, назначается уголовное наказание, связанное или не связанное с изоляцией от общества. Эти люди тоже признаются безусловно социально опасными. Однако, опасность эта с психическим расстройством никоим образом не связана. Психиатр, профессор Казанского ГМУ Владимир Менделевич, приводит данные о том, что из всех людей, совершивших преступления, только 2,4 % имеют диагноз. Остальные 97,6% преступлений совершают психически здоровые люди. К тому же, даже в том случае, если какое-то психическое расстройство (медицинский критерий) есть, гражданина вполне могут признать вменяемым из-за отсутствия юридического критерия – неспособности осознавать свои действия и/или руководить ими. Но таких «условно вменяемых» мы в расчёт брать не будем, нам достаточно оставшихся 97,6% опасных преступников. Они здоровы. Даже рецидивисты с их несомненной склонностью к совершению противоправных деяний и отсутствием всяких о том сожалений.

Как будем определять, с чем связана и чем вызвана «склонность»? Да никак. Мало ли чего там Верховный суд написал и ещё напишет, нам-то это для чего? Врачи-психиатры – квалифицированные специалисты, то есть – уже установили факт наличия психического расстройства, решили, что гражданин вследствие этого расстройства не может осознавать свои действия и/или руководить ими и даже конкретный вид принудительной меры медицинского характера подобрали. Суду остаётся только оформить всё в соответствии с правилами делопроизводства в соответствующем суде.

Можно понять правоприменителей, которые не хотят даже задумываться над этим вопросом – он сложен. И довольно-таки интересен. Но, к сожалению, только для теоретиков; в конкретных делах «склонность», а, следовательно, и «опасность» у невменяемых суд находит всегда, если такая необходимость всё же возникает. На практике дело до этого доходит редко. Не доверять квалифицированным специалистам оснований нет, это просто неприлично.

Я не говорю сейчас о тех, кто совершил общественно-опасное деяние под влиянием императивных галлюцинаций. Там всё достаточно просто. Но среди «принудчиков», как их называют, мало таких, кому совершить что-то уголовно-наказуемое приказали неодолимые, с детства преследующие «голоса». Не намного чаще поводом нарушить УК становятся явный бред или эксплозивность. В отношении же остальных – подавляющего большинства, само понятие «общественная опасность» представляется чем-то настолько трудноуловимым из-за отсутствия однозначной связи с наличием психического расстройства, что применение его представляется рискованным.

Тем не менее, сомнительный термин применяется более чем активно, связь между психическим расстройством, гипотетической склонностью к причинению разнообразного вреда и вытекающей из неё несомненной опасностью устанавливается без долгих раздумий и так же ничтоже сумняшеся назначается принудительное лечение. На помощь приходит бог из машины – целый Механизм Совершения Общественно-опасного Деяния. Учёные головы придумали два таких «механизма»: продуктивно-психотический (20% от общего количества деяний невменяемых) и негативно-личностный (оставшееся 80%). Если первый – бред, галлюцинации и прочие прелести видно невооружённым глазом, то второй ни глазом не уловишь, ни руками не потрогаешь, ибо представляет он собой, по большому счёту, ни что иное, как личностные установки. Дальше всё просто: если ты считаешь, что распространять, к примеру, наркотики вполне себе нормально, и психиатрического диагноза у тебя нет, то тебе на зону. А вот если ты считаешь так же, но диагноз тебе поставили – твоё место в психушке. Чем руководствовался «здоровый» человек – хотел он этим заработать или принести ближним радость и счастье – тебя волновать уже не должно, ты-то больной. Значит, и побуждения у тебя болезненные. Все. И это тоже.

Но это всё для психиатров. Суд в такие тонкости вникать не будет. Он вообще ни во что не будет вникать. Даже характер и степень психического расстройства, выяснять которые также призывает Верховный суд, не выясняются никогда. Даже если они формально и упоминаются в тексте судебного решения, то расшифровки им никогда не даётся. Причина предельно проста – судьи понятия не имеют что это такое и не горят желанием выяснить. Достаточно просто упомянуть, что «характер» и «степень» психического расстройства учтены, проверять никто не будет. Судьи тоже квалифицированные специалисты, если на то пошло.

Так назначается не имеющее срока принудительное психиатрическое лечение, являющееся в силу закона не только одним из видов психиатрической помощи, но, одновременно с этим, и мерой уголовно-правового характера. Не путайте с уголовной ответственностью – от неё лицо, признанное невменяемым, тут же и освобождают. Теперь ему будут помогать.

Амбулаторное наблюдение и лечение – самая мягкая из принудительных мер медицинского характера. За ней идёт лечение в психиатрическом стационаре общего типа. Более строгая мера – принудительное лечение в психиатрическом стационаре специализированного типа, и исключительная мера – лечение в стационаре специализированного типа с интенсивным наблюдением (ПБСТИН). Если психиатрических больниц общего и специализированного типа великое множество и содержатся там как те, кто находится на принудительном лечении, так и «добровольцы», а также те, кого поместили в стационар недобровольно, в порядке, предусмотренном Кодексом административного судопроизводства, то ПБСТИН в России всего восемь: Казанская, Волгоградская, Калининградская, Костромская, Новосибирская, Орловская, Санкт-Петербургская и Смоленская (приложение 2 к приказу Министерства здравоохранения и социального развития РФ от 29.10.10 № 938). Это федеральные казённые учреждения, подчиняющиеся непосредственно Минздраву РФ.

Раньше в ПБСТИН можно было попасть только по постановлению суда об освобождении от уголовной ответственности и применении принудительной меры медицинского характера в виде принудительного лечения в этом «лечебном учреждении». Сейчас, после внесения изменений в ст.435 УПК РФ, туда можно загреметь и до вступления постановления в законную силу – в порядке «временного помещения в психиатрический стационар», если эксперты-психиатры «порекомендуют» именно этот тип. Но такое возможно только в том случае, если факт наличия психического расстройства был установлен в СИЗО (оттуда свежеиспечённого сумасшедшего по старинке стараются сплавить всё же в больницу общего или специализированного типа). Если сошёл с ума уже на зоне, должен будешь в обязательном порядке пройти сначала Рыбинскую больницу ФСИН, находящуюся в Ярославской области – ФКЛПУ СПБ Рыбинск. Дальше – как повезёт.

Фактически выбор конкретной принудительной меры медицинского характера, сводящийся, по сути, к выбору типа психиатрического стационара, в котором невменяемому будут оказывать психиатрическую помощь, осуществляют психиатры, проводившие судебно-психиатрическую экспертизу. Так же как и сам вопрос о вменяемости-невменяемости, дающий основания для применения принудительного лечения как такового. Суд в эти вопросы никогда не вникает и воспринимает рекомендации «квалифицированных специалистов» как руководство к действию, что даёт «специалистам» полное право вполне искренне считать себя вершителями судеб.

Продолжаться принудительное лечение, в отличие от наказания, может до бесконечности. Каждые полгода лечение в стационаре соответствующего типа продлевается судом по представлению больницы на следующие шесть месяцев – до того момента, пока психиатры не придут к выводу, что принудительную меру медицинского характера можно изменить. Суд соглашается и с этим.

Выписка из стационара, как её назвали ещё в советские времена, «ступенчатая». Проще говоря, это не выписка, а переводиз одной больницы в другую. Так из ПБСТИН домой не отпустят. Оттуда можно попасть только в стационар специализированного или, в крайнем случае, общего типа. Из специализированного – на общий тип, ну а там уже и на амбулаторное лечение, которое точно так же каждые полгода может продлеваться. Кроме того, с амбулаторного принудительного лечения всегда существует вероятность вернуться в стационар, если психиатры решат, что состояние больного ухудшилось, и он стал представлять собой повышенную опасность. Если вы можете представить себе как «повышается» то, чего толком до сих пор не определили, я вам завидую.

Все, переведенные на амбулаторное лечение, попадают в особую группу активного диспансерного наблюдения, предполагающего не только весьма активное медикаментозное лечение, но и такое же активное взаимодействие медиков и МВД. Инструкция об организации взаимодействия органов здравоохранения и органов внутренних дел Российской Федерации по предупреждению общественно опасных действий лиц, страдающих психическими расстройствами (приложение к Приказу Минздрава РФ № 133 и МВД РФ № 269 от 30.04.1997 г. действовала вплоть до недавнего времени. Возможностей для безнаказанного обострения психического расстройства инструкция не оставляла. В начале 2025 года её заменили новым Порядком взаимодействия старых друзей (Приказ Минздрава № 56н и Приказ МВД № 39 от 6 февраля 2025 года). Формально Порядок взаимодействия касается лишь «опасных» персонажей, но правозащитники высказывают обоснованные предположения о там, что с его принятием таковым можно признать практически любого. Соответствующие изменения в Порядке диспансерного наблюдения, утвержденном Приказом Минздрава от 30.06.22 г. № 453н шансов на беззаботную жизнь, как и прежде, не дают. Кроме того, подпункт 4 пункта 13 Порядка диспансерного наблюдения допускает возможность психиатрического лечения в немедицинских целях, а именно в целях предупреждения совершения лицами из группы Д-5 общественно-опасных действий. Уголовный закон профилактику преступлений путём принудительного психиатрического лечения также допускает. Закон о психиатрической помощи такое решение вопроса ненавязчиво осуждает, но прямого запрета на психиатрическое лечение по немедицинским показаниям в России до сих пор нет. Да и в УК и в Порядке указано: «а также», то есть не только для проформы, хотя и для неё тоже. И плевать, что за такие фокусы Россию собирались исключить из Всемирной психиатрической ассоциации. Во-первых, давно дело было, во-вторых, сами тогда ушли, а в третьих, теперь не с диссидентами боремся, а с уголовниками, пусть даже потенциальными – их можно.

На собственно психическое состояние «больного», направленного на принудительное лечение (в последнее время их стали называть пациентами), психиатры на деле особого внимания не обращают, в том числе и при амбулаторном лечении, полагаясь всецело на решение суда, признавшего «принудчика» опасным. Суд же во всем полагается на заключение судебной психиатрической экспертизы (при назначении принудительной меры медицинского характера) и мнение врачей-психиатров больницы (при продлении и изменении её). В итоге психиатры лечат потому, что суд счел этих людей опасными, а суд продолжает считать их опасными потому, что психиатры продолжают их лечить. Получается замкнутый круг, вырваться из которого практически невозможно. О своих приключениях в нём я и попытаюсь рассказать здесь – так, как получится.

Глава 2. Начало

В ноябре 2016 года в отношении меня возбудили сразу несколько уголовных дел, которые потом соединили в одно.

Если верить обвинению, в конце августа в своей квартире я угрожала убийством представителю районной администрации (ч.1 ст.119 УК РФ). Следовательница потом напишет, что преступление было совершено с особой дерзостью, как направленное против представителя власти. Без разницы, что администрация муниципального образования органом власти не признаётся и является исключительно органом местного самоуправления, всё равно обижать её – очень дерзко, пусть даже этот термин уголовно-процессуальное законодательство давно уже и не применяет.

В объяснении, данном дознавателю РОВД, этот добрый человек написал, что я нанесла ему два удара ножом в область груди и от неминуемой смерти его спасла только плотная ветровка. Свидетели – проверяющие из государственной жилищной инспекции и управляющей компании, с которыми он ко мне домой по собственному желанию пришёл, подтвердили, что угроза жизни была реальной. Первоначально в возбуждении уголовного дела отказали, но потерпевший был настойчив, и РОВД под натиском не устоял.

Далее, в середине сентября, я стукнула взрослую дочь старухи-соседки по лбу навесным замком, от чего лоб слегка покраснел. Несмотря на то (а может и благодаря тому), что всё произошло в присутствии, в том числе, двоих участковых, в возбуждении уголовного дела сначала тоже отказали, но потерпевшая тоже этим не удовольствовалась. В итоге содеянное квалифицировали сначала как побои, нанесённые из хулиганских побуждений, а потом как совершение из хулиганских побуждений иных насильственных действий, причинивших физическую боль, но не повлекших более или менее серьёзных последствий (ст.116 УК РФ).

И, наконец, 5 ноября 2016 года я поставила один синяк всё той же соседке и два синяка её взрослому сыну (дочь на этот раз участвовать в разборках не стала). Ещё двое участников конфликта – приятель сына и сосед старухи, которые синяков предъявить не смогли, пожаловались на то, что им было больно. После длительных перипетий с квалификацией всё это расценят как четыре эпизода деяния, предусмотренного ст.116 УК РФ – нанесение побоев и причинение физической боли двоим из фигурантов (одному с синяками и одному без оных) и причинение физической боли оставшимся двоим (в том числе и той, у которой синяк образовался) – всё из тех же хулиганских побуждений.

Так как на авторитетное преступление 116-е, пусть даже в количестве четырёх штук, явно не тянули, все четыре эпизода содеянного из хулиганских побуждений 05.11.2016 г. в совокупности, подумав, назовут хулиганством (ст.213 УК РФ), сказав, что я была вооружена до зубов: поленом и металлическим прутом. Чтобы было ещё страшнее, хулиганство это квалифицируют по части второй статьи 213 УК РФ, приписав мне на всякий случай ещё и сопротивление лицу, пресекающему нарушение общественного порядка (одному из соседей, активно участвовавшему в общей драке и выбранному из числа её участников вполне произвольно).

Но 5 ноября 2016 года до этих процессуальных решений было ещё очень далеко. Дав объяснения участковым, все успокоились, и внешнее это спокойствие длилось достаточно долго.

Я занималась привычными делами и даже не подозревала о том, что мне предстоит пережить. Работа недавно организованной мной юридической конторы шла ни шатко ни валко; работы хватало, денег, как водится – нет. Дела ОООшки, если не считать домогательств Пенсионного фонда, много времени не отнимали, хотя внимания и требовали. Задачу расти и развиваться, конечно, никто не отменял, но первоочередной она не была. Я считала, что времени у меня ещё навалом и работает оно на меня.

Дни были заняты обычной суетой, как и у любого юриста – профессионального ходатая по чужим делам. Я встречалась, переписывалась и созванивалась с доверителями, изучала их документы и готовила новые, ездила по их поручению и вместе с ними в различные присутственные места, представляла и защищала их в судах, консультировалась с коллегами и знакомилась с судебной практикой, готовясь к делам, и прочая и прочая. Напрягало это не сильно. Если какой-нибудь судья из вредности не назначал судебное заседание на восемь утра в своём суде, находящемся километрах в двухстах от моего дома, всё было вообще замечательно – я была вольна распоряжаться своим временем, как мне заблагорассудится.

Восьмичасовой рабочий день от звонка до звонка я всегда считала большой глупостью, а участия в глупостях старалась избегать. Сама мысль, что для того, чтобы полечить зуб или сходить по своим делам в какую-нибудь контору, нужно у кого-то отпрашиваться, брать больничный или административный, казалась мне несносной. Отпуск по графику тоже не радовал. То ли дело было просто отложить все заботы и уехать на пару недель на юг, чтобы встретить свой день рождения на берегу ещё теплого моря. Или хотя бы выспаться утром, потому что накануне допоздна работала, поймав вдохновенье, или смотрела фильм, от которого невозможно оторваться, или чатилась, пока за окнами не рассвело….

Мой любимый человек к тому времени умер, и заменить его кем-то я не пыталась, хотя и не исключала такую возможность. Ставить на себе крест в сорок два года я не собиралась. Ну, а пока компанию мне составляли черный кот, по причине крайней молодости сидевший дома постоянно, и приятели, с которыми мы встречались, когда друг по другу соскучимся. К близкой подруге это не относилось, с ней находили время и просто пообщаться в любое время для и ночи о чём угодно, и помочь, если нужно. С матерью после смерти отчима, по которому я сильно горевала, мы виделись не часто, особой необходимости в том не видя; с другой родней – тоже, да и было-то её немного и, в основном, далеко.