Бледные

– Искренне верю, – беззлобно поддел его Макс. – Думаю, мы еще вернемся к этому разговору. А сейчас советую вам выдохнуть, налить в бокалы вина и насладиться чарующей ночью. Скоро, совсем скоро небо заалеет и ночь кончится. Уйдет прохлада и явится зной. А с ним уйдем в тень и мы.

– Поэтично, – буркнул я. Макс шутливо поклонился и, подмигнув улыбающемуся Славику, отправился вглубь гостиной, где Пью мучил гитару, выводя не слишком стройную версию «Осени» от ДДТ.

Раннее августовское утро по-своему прекрасно. Прекрасно тем, что нет зноя, нет людей, нет шума. Только тишина и редкий ветерок, шелестящий в листве деревьев. Прекрасно, что ты можешь спокойно идти по бульвару и не бояться перепивших гопарей, которым всласть хоть до кого-нибудь доебаться. Прекрасно, что можно просто идти вперед и молчать.

Зевающего Славика я довел до подъезда и, попрощавшись с ним, перешел дорогу и медленно пошел к своему дому, надеясь, что Гоша уже ушел и мне не придется куковать у подъезда лишние два часа. Но ждать все равно пришлось, так как крохотная красная нитка, которую я приклеил между дверным косяком и дверью была нетронута, значит, из квартиры еще никто не выходил. Вздохнув, я спустился по ступенькам вниз и, толкнув деревянную дверь подъезда, вышел на улицу. Затем, чуть подумав, уселся на лавочку в тени сирени и оглушительно зевнул. С непривычки до одури хотелось спать, голова все еще была тяжелой, да и послевкусие от пары бокалов вина приятным тоже не назовешь. Конечно, всегда можно прикорнуть на подоконнике в подъезде, но стоило вспомнить ехидную рожу Гоши, который не упустит случая покуражиться, когда будет спускаться, как желание пропадало напрочь.

– От он, – зевнув, пробасил Гоша, выходя из подъезда. Он колко усмехнулся и помотал головой, прогоняя остатки сна. – Чо, снова полночи тут сидел?

– Нет, – тихо ответил я.

– Ну, мамка у тебя – это нешто, – он противно почмокал слюнявыми губами и почесал пятерней пах. – И чо батя твой откинуться надумал? Такую женщину бросать – преступление.

– Не знаю, – поддерживать разговор не хотелось, но я понимал, что Гоше надо поиздеваться. К счастью, он, видимо, куда-то торопился, поэтому просто махнул рукой и, закурив, вразвалочку пошел по дороге на остановку. Вздохнув, я достал ключи и отправился к подъезду. Сейчас хотелось просто добраться до кровати и хоть немного поспать. Тусовка у готов, кажется, высосала у меня все силы.

– Ну-ка, сюда иди, – услышав недовольный голос мамы, я по привычке вжал голову в плечи, бросил ключи на шкафчик и вышел из прихожей. Мама сидела на кухне. В халате и с непременной сигаретой в руках. В квартире ощутимо пахло перегаром и сексом. Подойдя ближе, я остановился в трех шагах от нее и молча кивнул. – Где шлялся?

– У Славы ночевал, – соврал я. Мама сразу почуяла ложь и зло улыбнулась. От этой улыбки мне стало не по себе. Ей просто нужен был повод, чтобы хоть до чего-нибудь доебаться. А если ищешь, то всегда найдешь. Так получилось и в этот раз.

– Ну-ка, – повторила она, подходя ко мне. – Дыхни. Это, блядь, что? Ты пил?!

– Мы вино выпили. По стакану. Бабушка Славы угостила, – я запутывался в своей лжи все сильнее и сильнее. И мама это прекрасно понимала. Тяжелая пощечина прилетела слева, как всегда, неожиданно. Неожиданно и больно обожгла щеку, заставила кровь прильнуть к ушам, а сердце пустилось в галоп.

– А ну, сука, не ври мне, – прошипела она, вцепившись стальными пальцами в шею. Боль пронзила горло и отдалась где-то внизу, у сердца. – Где ты шлялся?

– У друзей был. На вечеринке.

– Что пил?

– Вино. Два стакана, – на этот раз я сказал правду и попытался объясниться. – Ты же меня сама выгнала.

– Выгнала? Я выгнала? Я тебя к этому каличному отправила. А не бухать хуй пойми с кем. Что, взрослый стал? Свободу почуял?

– Мам, отпусти, – скривился я, когда хватка стала крепче. – Больно.

– Больно? – тихо переспросила она. – Я покажу тебе, что такое больно. Ну, сука…

Она не договорила. Отпихнула меня в сторону и пулей вылетела в прихожую. Сердце заныло от страха, когда я понял, куда она пошла. Через мгновение мама вернулась из ванной комнаты, сжимая в руке шланг от стиральной машины.

– Пьешь, сука? Матери врешь? Взрослым стал? – заорала она и, резко замахнувшись, обрушила на меня шланг. Инстинктивно я закрылся левой рукой и тут же взвыл от боли, когда рука приняла на себя удар. Шланг был жестким, тяжелым и всегда оставлял после себя жирные, набухшие фиолетовые полосы. Везде, куда попадал. Второй удар пришелся уже на спину. От удара и последующей боли перехватило дыхание. Третий удар рассек кожу на щеке, на водолазку упали капли крови. Странно, но маму это только раззадорило. Она перехватила шланг и принялась лупцевать меня еще сильнее. Эту боль я почти не чувствовал. Тело словно отупело, превратилось в мертвый кусок мяса, которому плевать на все. Лопалась кожа на спине, ныли пальцы, которым тоже досталось, саднила щека, а мама все не успокаивалась. Угомонилась она только тогда, когда по батареям застучали недовольные ранним пробуждением соседи. Но я знал, что ни одна блядь не поднимется по ступеням и не позвонит в дверь, чтобы выяснить, что происходит. Ни один человек потом не спросит, что произошло. Останутся только глухие шепотки в спину, когда люди будут думать, что ты не слышишь. Но ты все равно услышишь.

Это потом мне стала понятна вспышка родительской ненависти. Мама просто что-то не поделила с Гошей, а я попал под горячую руку. Приди я домой на пару часов позже, всего этого, возможно, и не было бы. Но случилось то, что случилось. Мама выплеснула злость, а я превратился в отбивную. Хоть сейчас на сковороду клади. Нежнейшего мяса хуй найдешь. Интересно, когда-нибудь я смогу дать отпор? Или буду скулить от ужаса, пока шланг оставляет на моей коже новые шрамы?

Мама ушла на работу в десять. Она так и не заглянула ко мне в комнату. Просто хлопнула дверью, оставив после себя тишину и запах валерьянки, намертво въевшийся в стены нашей квартиры. И лишь после того, как она ушла, я смог наконец-то попасть в ванную комнату и увидеть, в какого красавца меня превратила мамина рука.

Боли больше не было. Она попискивала где-то глубоко внутри, словно вгрызалась крохотными зубками в истерзанные мышцы. Была лишь обида, которая тоже быстро исчезла, стоило мне бросить взгляд на отцовскую опасную бритву, которая все так же лежала на полочке с мыльно-рыльными принадлежностями. Взяв ее, я завороженно посмотрел на блестящее, смертоносное лезвие и опустил взгляд на свою руку. Синюю, покрытую вспухшими шрамами, оставленными шлангом от стиральной машины. Вздохнул и убрал бритву обратно, понимая, что трус, сидящий внутри меня, ни за что не допустит, чтобы сталь коснулась вен. Не позволит мне секануть по коже лезвием и не даст уйти так легко. Все же у труса внутри меня были свои понятия о чести. Такую трусость отвергал даже он.

Вернувшись в комнату, я не лег спать. Сон исчез, его выбил из тела сраный шланг. Вместо этого я достал тетрадку, куда записывал свои мысли и, чуть подумав, написал на девственно чистом листе бумаги. «16 августа, 1998 год. Ненавижу».

Никто не знал, но семнадцатое августа девяносто восьмого ненавидеть будут куда сильнее, чем я ненавидел себя и свою жизнь. Потому что в этот день многое изменилось. И жизнь многих в нашем городе пошла по пизде.

Глава третья. Ночь вечна.

Дефолт девяносто восьмого по многим прошелся катком. При своем остались лишь избранные. Такие, как моя мама.

Всю свою жизнь она проработала бухгалтером на заводе, а как случился развал Союза, не стеснялась брать шабашки на стороне. Так в ее жизни появились братки, которые вдруг решили податься в предпринимательство и начали имитировать законную деятельность. Мама вела у них документацию, ночами корпела над налоговыми декларациями и сводила концы с концами. За свою работу она получала не только деньги, но и покровительство. Однажды к нам в квартиру забрался домушник и стащил мамину шкатулку с золотыми украшениями. Шкатулку вернули через два дня, причем принес ее сам домушник. Отпизженный до неузнаваемости. Хороших бухгалтеров в те времена всегда ценили. Тем более те, на кого работала мама. Я же запомнил другой момент. Как она выговаривает по телефону кому-то, зачем так сильно избили человека, а тем же вечером отлупила меня до синевы ремнем за то, что я нечаянно уронил хлеб на пол. Глупо было искать логику в ее поступках. Но я порой пытался.

Дефолт маму не коснулся. Она его почти не заметила, и, пока соседи тихо шушукались у подъезда о том, что делать и как жить, она спокойно уходила к десяти утра на работу и возвращалась в пять, как обычно. Единственным изменением стало то, что мама вдруг озаботилась моим будущим. Разговоры были короткими и странными, а их суть сводилась к тому, что мне пора бы задуматься о том, что делать после школы.

– Я могу пойти работать, – тихо ответил я на очередной вопрос мамы. Та в ответ ехидно фыркнула и чиркнула зажигалкой, прикуривая сигарету.

– Ты? Работать? Ты окромя пиликанья на скрипке своей и не умеешь ничего. Без должного образования будешь на помойке сухари искать. Учиться тебе надо, пока возможность есть. А вот где – это вопросец. Ты ж тупой, как валенок. Цифры не понимаешь, так бы в бухгалтерию устроила.

Это была ложь. Математика не являлась для меня проблемой. А тройки, которые всплывали в дневнике с завидной регулярностью, были местью моей учительницы Елизаветы Семеновны. Старая проблядь попросту отказывалась принимать те способы, которыми я доходил до правильных решений и существенно зарубала оценку просто из вредности. Маме на родительских собраниях она прямо говорила, что я тупой. А мама соглашалась и верила почетному педагогу, учившему когда-то ее саму.

– Юристом тоже не вариант. У тебя ни голоса, ни стати. В НИИ какой-нибудь? Ага, хуи там сосать, да ледышки. Петров вон, Андрей Палыч, всю жизнь в НИИ своем, а по итогу с голой жопой на улице остался. Хорошо хоть квартиру выбить успел… Ну? Что молчишь, бестолочь? Есть в твоей черепушке хоть какие-нибудь мысли? Или о будущем твоем я должна думать?

Я молчал. Потому что понимал, что ни скажи, маме это все равно не понравится. Проще промолчать, пока она сама не решит, что делать. Как и всегда.

– В Кулек тебе идти надо, – буркнула она. Кульком называли институт культуры в нашем городе. Да и в других городах такое название тоже приживалось. – Единственный вариант вышку получить, а там, глядишь, и не посмотрит никто. Главное, что высшее есть. Ну и по кабакам всегда можно пойти. Деньги там нормальные получают. Знай себе пой то, что народу нравится.

– Можно в консерваторию, – рискнул предложить я и тут же поморщился, услышав мамин смех. Жалящий и колючий. – Слава Розанов туда собирается.

– Консерваторию? Ну, не самый плохой вариант. Хоть музыкалка твоя окупится. Да и в переходе со скрипкой на хлеб с маслом всегда заработать можно. Даже такой бестолочи, как ты. Ладно. Решим потом. Уроки сделал?

– Да, мам.

– Неси, проверю.

Но был от дефолта и еще один плюс, который начисто перечеркивал все минусы. По крайней мере, для меня. Мама стала рассеянной и почти перестала обращать на меня внимание. Нет, регулярные избиения с формулировкой «если тебя не лупить, ты на шею сядешь и ножки свесишь» никуда не делись. Уменьшился мамин контроль, благодаря чему я смог проводить больше времени вне дома. Главное, чтобы уроки были сделаны и учителя не звонили домой из-за моих плохих оценок. Так что, когда мне звонил Славик и звал гулять, мама обычно была не против.

– Ярослав? – шумно дыша, спросил Розанов, когда я подошел к телефону.

– Ты знаешь, что здесь живем только мы с мамой, – вздохнул я. – И постоянно спрашиваешь одно и то же.

– Хочу убедиться, что это ты, – парировал он. – Какие планы на вечер?

– Планы поработать. В пьесе для скрипки меня смущает середина. Она будто проваливается.

– Значит, не занят, – резюмировал Славик. – Я зайду за тобой в шесть.

– Погоди, погоди. В смысле, зайдешь?

– В прямом. Максим пригласил нас на черную мессу. Дико пафосное название для их сборища, но он настоятельно советовал прийти.

– Я еще от прошлой не отошел, – хмыкнул я, вспомнив, как мама отхлестала меня шлангом.

– Понимаю. Но мероприятие намечается культурное. И пить тебя никто не заставляет. К тому же, думаю, тебе будет полезно послушать Максима. У него есть пара потрясающих идей насчет музыки, – упорствовал Славик. В отличие от меня, он быстро влился в компашку готов и частенько с ними пересекался.

– Ладно. Надо только у мамы отпроситься.

– Я зайду в шесть. Дресс-код черный, – ответил Розанов и в трубке послышались короткие гудки. В этом весь Славик. Но и к его чудачествам привыкаешь быстро. Как-никак, он мой друг. Единственный в моей жизни. А единственным не принято разбрасываться.

Мама с головой провалилась в очередной отчет и лишь махнула рукой, когда я сказал, что собираюсь пойти погулять. Она даже не поинтересовалась – куда и с кем. Только кивнула и вновь принялась щелкать кнопками калькулятора, считая налоги очередному клиенту. Вздохнув, я налил себе на кухне чай и отправился в комнату. Славик придет к шести, а значит, есть время поработать над пьесой. Странно, но написание музыки меня успокаивало. Исчезало время, исчезала боль, исчезал я. Оставалась только музыка, кривыми нотами струящаяся по нотному листу.

– Ты неделю в музыкалке не появлялся. Что случилось? – в лоб спросил Розанов, пока мы шли на троллейбусную остановку.

– К школе готовился. Ну, знаешь… – промямлил я. Синяки, оставленные шлангом, которые прятала водолазка, до сих пор не сошли. – Надо канцелярку купить, одежду, учебники некоторые.

– Ну, мне повезло, что родители заранее купили, – хмыкнул он, потерев кулачком нос. – Как знали, что в конце августа страна по миру пойдет. Ладно. А с консерваторией что? Мама твоя не против?

– Вроде нет. Но у нее семь пятниц на неделе, – вздохнул я, понимая, что мама запросто может передумать. – Говорит, что так хоть музыкалка окупится.

– Окупится. Точно тебе говорю. Там программа обучения другая. Масштабнее, сложнее.

– Маму волнует только финансовый вопрос.

– Как и многих. К счастью, музыка позволяет неплохо зарабатывать.

– Где? В кабаках? – усмехнулся я. Мама частенько рассказывала, сколько получают наемные музыканты, играющие в ресторанах. И порой, злясь, говорила, что это мое будущее. Я не спорил. Если музыка будет приносить деньги, то это просто прекрасно.

– В кабаках, к примеру, – кивнул Славик. – Максим меня с Колумбом познакомил. Знаешь такого?

– Нет, не знаю.

– Очень талантливый парень. Так вот он с друзьями частенько в ресторанах выступает. Рассказывал, что за одну новогоднюю ночь заработал столько, сколько за весь год с трудом выходило. Конечно, свои минусы есть. Играть нон-стопом шансон такое себе, но…

– Хочешь жить – умей вертеться, – перебил его я, использовав любимую мамину присказку.

– Точнее не скажешь, – снова почесал прыщавый нос Славик. – К чему я это… а! У Колумба студия своя есть, представляешь? С инструментами, с пультом, со всем необходимым. Максим обещал экскурсию устроить. Они с Колумбом вроде как друзья… А, черт!

Восклицание Розанова относилось к трем неприятным пацанам, сидящим на трубах недалеко от остановки. Одетые в одинаковые спортивные костюмы, с одинаковыми бритыми головами, они больше походили на братьев, но братьями вряд ли являлись. Просто гопота в нашем городе всегда одевалась одинаково. И казалось, что даже напяль на такого фрак и цилиндр, он все равно останется гопотой. Его выдадут глаза и повадки.