Бабушка спецназа

Фанни М.

Бабушка спецназа

Глава 1: Тихий час для «Медведя»

Солнце вставало над Сосновкой лениво, будто и ему не хотелось покидать уютные перины облаков. Первые лучи, робкие и золотистые, пробивались сквозь стынущий ночной туман, цеплялись за заиндевевшие крыши, скользили по поблёкшим ставням и будили петуха на заброшенной ферме. Тот, недовольно покаркав, оповестил окрестности о начале нового дня, такого же размеренного и предсказуемого, как и все предыдущие.

В это время Григорий Иванович, известный в узких, ныне канувших в лету кругах как «Медведь», уже заканчивал свою утреннюю пробежку. Десять километров по проселочной дороге, петляющей меж полей и чахлого березняка. Ритмичный стук его кроссовок по утрамбованной земле был единственным звуком, нарушавшим утреннюю благодать. Дыханье ровное, пульс спокойный, тело, несмотря на сорок пять лет и давно покинувшую службу форму, слушалось беспрекословно. Это был его ежедневный ритуал. Его линия обороны против надвигающейся на гражданского человека расслабленности, против пивного живота и одышки. Его маленькая приватная война с миром, который решил, что он отслужил своё.

Он свернул с дороги на тропинку, ведущую к дому. Не к дому, конечно. К избушке. Домом это строение можно было назвать с огромной натяжкой. Небольшой, рубленный ещё дедом, он стоял на отшибе, на самом краю Сосновки, там, где цивилизация заканчивалась и начинались бескрайние леса, болота и воспоминания. Дымок из трубы говорил о том, что его бабушка, Марфа Семёновна, уже встала и, вероятно, вовсю колдует у печки.

Григорий замедлил шаг, сделав несколько глубоких вдохов. Воздух был холодным, чистым, с едва уловимыми нотами хвои, дыма и влажной земли. Таким воздухом нельзя было надышаться. После пыльного асфальта большого города, после гари выхлопных труб и выбросов заводов этот воздух казался лекарством. Он вошёл в калитку, щёлкнул щеколдой – чинить её он собирался уже полгода – и потянулся к крыльцу.

– Гриша! Не смей заходить в чистую горницу в этих вонючих тряпках! – раздался из распахнутой двери чёткий, как выстрел, голос. – Раздевайся до порога! Полы я сегодня мыла!

Григорий автоматически замер, как новобранец перед сержантом. Уголком глаза он увидел её – невысокую, сухонькую фигурку в цветастом халате, с седыми волосами, убранными в тугой пучок. Марфа Семёновна стояла на пороге, опираясь на швабру, как на парадный посох. Взгляд из-под очков в железной оправе был настолько пронзительным, что, кажется, мог бы пробить бронежилет.

– Я слышу, бабуль, – покорно ответил Григорий, снимая кроссовки и оставляя их на крыльце. – Доброе утро.

– Утро оно всегда доброе, ежели человек жив-здоров и совесть его чиста, – отчеканила Марфа Семёновна, пропуская внука в сени. – А ты чего-то сегодня осунулся. Не выспался? Опять по своим глупостям ночами маялся?

Григорий промолчал, протирая пот со лба старым полотенцем, висевшим на гвозде. Она всегда всё знала. Всегда чувствовала. Её материнский, перешедший в бабушкин, радар был настроен на малейшие колебания в его состоянии. Она не знала подробностей его службы – он тщательно её от этого оберегал, – но всегда чувствовала, когда ему снились кошмары, когда старые раны начинали ныть не от погоды, а от памяти.

– Да так, мелочи, – буркнул он, заходя в горницу. – Пахнет волшебно.

Запах действительно был божественным. Свежеиспечённые блины, топлёное молоко, деревенская сметана густой-прегустой консистенции. На столе уже стоял самовар, потихоньку шипя и наполняя комнату уютным теплом.

– Не отвлекай, льстец, – фыркнула бабушка, но было видно, что комплимент ей приятен. – Садись, завтракай. А то опять на одном кофе продержишься до вечера, а потом желудок у тебя скрутит, и я тебя отпаивать буду ромашкой.

Григорий послушно сел. Он обожал эти моменты. Эта предсказуемость, этот порядок, эта простая, ясная жизнь. После двадцати лет в спецназе, после командировок в горячие точки, после всего ужаса и хаоса, что он повидал, эта деревенская идиллия была для него лучшей терапией. Он мог молчать часами, и бабушка его не трогала. Она понимала. Она и сама была из того поколения, которое не привыкло разбрасываться словами.

Марфа Семёновна присела напротив, сложив на столе натруженные, в прожилках вен, но всё ещё удивительно сильные руки.

– Так о чём это ты ночью маялся? – не отступала она. – Приснилось что-то?

– Да ерунда, бабушка. Старое.

– Старое-то оно старое, да зубы не заговаривай. Я знаю, у вас там, у военных, свои тараканы в голове бегают. Я ещё с партизанами в отряде служила, помню. Мужики крепкие, а ночью кричат, плачут. Война она шрамы не только на теле оставляет.

Григорий взглянул на неё с новым интересом. Она редко заговаривала о войне. О своём партизанском прошлом. Он знал, что она была радисткой, что ходила в разведку, что у неё были награды, которые она упрятала в самый дальний сундук и никогда не надевала. Для него она была просто бабушкой. Суровой, иногда несгибаемой, но бесконечно любящей и заботливой. А ведь она, по сути, тоже была фронтовичкой. Тоже видела смерть и хаос. Может, именно поэтому между ними была такая связь? Понятие без слов.

– Приснилась одна… ошибка, – тихо сказал Григорий, отламывая кусок блина. – Из тех, что не исправить.

Марфа Семёновна внимательно посмотрела на него, потом кивнула.

– Значит, живёшь. Значит, человек, а не робот. Кушай да не кисни. Сегодня же пятница, твои алкаши-советники уже, поди, у магазина собрались. Сбегай, купи им бутылки две, пусть души разводят. Мне тоже спичек да соли прихвати.

Григорий улыбнулся. «Советники». Так она называла компанию местных жителей, собиравшуюся каждое утро у единственного в посёлке магазина «Рассвет». Непременные участники: дядя Ваня, бывший механизатор, ныне философ-пенсионер; Санёк, в прошлом сварщик, а ныне главный знаток местных сплетен и политической обстановки; и Федя, молчун, который лишь кивал и наливал. Их диалоги были для Григория своеобразным окном в другую, абсолютно мирную и бесшабашную реальность.

Завтрак прошёл в привычном молчании. Григорий помыл посуду под воркотню бабушки о том, что он моет не так и полощет плохо, переоделся в простые рабочие штаны и заношенную футболку и, взяв пустую стеклотару для обмена, двинулся в центр посёлка.

Дорога занимала минут двадцать неспешным шагом. Сосновка была типичным образцом вымирающей российской глубинки. Деревянные дома, часть из которых пребывала в запустении, пара кирпичных двухэтажек советской постройки, Дом культуры с облезшей краской, да магазин «Рассвет» – центр общественной жизни. Рядом с магазином, на скамейке, уже сидели трое его «советников».

– А, Григорий Иванович! – оживился дядя Ваня, человек с лицом, испещрённым морщинами, как картой, и седыми заросшими бакенбардами. – Присоединяйся к нашему скромному симпозиуму! Как здоровье Марфы Семёновны?

– В порядке, – Григорий поставил ящик с пустыми бутылками у ног. – Велела вам передать, чтобы меньше на солнце сидели, голова заболит.

– Да мы не на солнце, мы в тени! – обиделся Санёк, щурясь на прорезавшееся сквозь облака светило. – Это у нас стратегическая позиция. Отсюда и автобус видно, и кто заходит, и кто выходит. Информационный узел.

– Узел у тебя на шее от пива развяжется скоро, – проворчал дядя Ваня. – Не слушай его, Григорий. Он вчера смотрю передачу про шпионов, теперь у него везде заговоры. Садись, место свободно.

Григорий присел на край скамейки, достал пачку сигарет, предложил компании. Закурили.

– Так о чём совет нации? – спросил Григорий, выпуская дым колечком.

– Да вот, беда, – вздохнул дядя Ваня. – Опять этот Клыков по округе шастает.

– Клыков? – Григорий нахмурился. Имя было ему незнакомо.

– Ну да, – подхватил Санёк, понизив голос до конспиративного шёпота. – Новый хозяин жизни. Недавно тут объявился. Снял себе ту самую заброшенную базу отдыха за озером. Говорят, деньги у него мешками. Мужики на дорогих тачках к нему туда ездят, подозрительные такие. Все в чёрном.

– И что он делает? – поинтересовался Григорий без особого интереса. В каждой глуши найдётся свой «авторитет», вокруг которого плодятся сплетни.

– А хрен его знает! – развёл руками дядя Ваня. – Но народ поговаривает, что дела у него нечистые. То у фермеров скот по дешёвке скупает, то лес якобы заготавливает, а возят оттуда что-то другое. Мутит что-то. И народ боится. Недавно Петрович, сторож с той базы, спился вдруг и в больницу попал. Говорит, ничего не помнит. Странно это.

– Тебе всё странно, – фыркнул Санёк. – Я лично видел, как к нему «Мерседес» чёрный, с тонировкой, приезжал. Столичные номера! Зачем столичным большим шишкам в нашей глуши торчать? Однозначно, криминал!

Григорий слушал вполуха. Деревенские страхи, раздутые от скуки. Скорее всего, этот Клыков был просто каким-нибудь удачливым предпринимателем, решившим вложиться в провинциальный туризм. Или браконьером. Но уж точно не криминальным авторитетом вселенского масштаба.

– Вы бы меньше слухами занимались, – посоветовал Григорий, туша окурок. – Лучше бы картошку друг у друга копали. Полезнее.

– Ага, вот он придёт тебе картошку копать, когда у него мешки с деньгами! – засмеялся Санёк. – Ладно, не будем о грустном. Григорий Иванович, а правда, что ты в армии служил? Вон ты какой кряжистый. Спецназ, говорят?

Григорий напрягся. Он не любил эти расспросы.

– Служил, – коротко бросил он. – Идите, купите себе пива, пока продавщица Люда не ушла на обед.

Он протянул дяде Ване деньги. Тот, просиял, схватил купюры и помчался в магазин вприпрыжку, забыв про все криминальные авторитеты. Санёк и Федя последовали за ним.

Григорий остался сидеть на скамейке один. Солнце пригревало уже по-настоящему. Где-то лаяла собака, слышался смех детей. Идиллия. Но почему-то рассказ про Клыкова засел в нём под кожей, как маленькая заноза. Не дело. Нечистое дело. Он отогнал от себя эти мысли. Не его больше забота. Его война окончена.

Купив всё, что просила бабушка, и наказав «советникам» не переусердствовать, он двинулся обратно. Дорога домой всегда казалась короче. Он уже представлял, как бабушка заставит его проверить, не подтекает ли крыша в сарае, как они будут пить чай с её вареньем, как он пойдёт к реке с удочкой и просто будет сидеть, глядя на воду.

Подходя к калитке, он почувствовал неладное. Тишина. Слишком громкая тишина. Петух молчал. Даже птицы в саду не щебетали. И дымок из трубы был не таким густым, как утром. Он отставил сумку с продуктами и медленно, почти бесшумно, запер калитку.

На пороге дома, на крыльце, сидел незнакомый человек. Крупный, плечистый, в дешёвом спортивном костюме. Лицо каменное, без эмоций. Глаза пустые. Профессиональные глаза. Григорий узнал эти глаза. Они были как у него самого, много лет назад.

Сердце ёкнуло, заработало чаще. По спине пробежал холодок. Все его чувства моментально обострились. Он не видел никого больше, но чувствовал – кто-то есть. Сбоку, за дровницей. Ещё один.

– Григорий Иванович? – произнес человек на крыльце. Голос у него был низкий, хриплый, как скрип ржавой двери.

– Я, – ответил Григорий, останавливаясь в трёх метрах от него. Тело само собой приняло устойчивую, слегка расслабленную позу. Старая привычка. – А вы кто?

– Мы по делу. К твоей бабушке. Марфе Семёновне.

Холодок сменился ледяным ужасом. Григорий почувствовал, как кровь отливает от лица.

– Где она? – его собственный голос прозвучал чужим, низким и опасным.

– Внутри. Беседует с нашим шефом. Всё в порядке, не волнуйся. Пока всё в порядке.

Человек медленно поднялся. Он был на голову выше Григория и шире в плечах. Из-за угла дома вышел второй. Моложе, поджарый, с короткой стрижкой. Он держал в руках то, что с первого взгляда можно было принять за бейсбольную биту, но Григорий знал – это телескопическая дубинка. Оружие боли.

– Шеф хочет с тобой поговорить, – сказал первый. – Войдёшь спокойно?

Григорий ничего не ответил. Его разум работал с бешеной скоростью, анализируя, оценивая, просчитывая. Двое на улице. Один, «шеф», внутри, с бабушкой. Окна закрыты. Задний ход? Нет, там тоже наверняка кто-то есть. Они бы не оставили тыл открытым. Нападение сейчас? Он мог справиться с этими двумя. Быстро, жёстко. Но что тогда с бабушкой? Что сделает с ней тот, кто внутри?

Принятие решения заняло доли секунды.

– Войду, – тихо сказал Григорий.

Он медленно поднялся на крыльцо. Крупный тип отошёл в сторону, пропуская его. Григорий толкнул дверь.

Горница была залита солнцем. За столом, на котором ещё стояла посуда от завтрака, сидел ещё один человек. Щегольски одетый в дорогой, но безвкусный костюм. Холёное лицо, ухоженные руки с массивным перстнем. Это и был Клыков, понял Григорий без представления.

А напротив него, в своём стареньком вольтеровском кресле, сидела Марфа Семёновна. Она была бледнее обычного, но спина её была прямой, а взгляд из-под очков – твёрдым и полным такого презрения, что, кажется, мог бы испепелить. В её руках дрожала вязальная спица, но дрожали только руки. Сама она была абсолютно спокойна.

– А вот и наш знаменитый внучок, – сладковатым голосом произнёс Клыков, не вставая. – Григорий Иванович. Очень приятно. Проходи, присаживайся. Не стесняйся.

Григорий вошёл, окинул взглядом комнату. Больше никого не было.

– Бабушка, с тобой всё в порядке? – спросил он, не отводя глаз от Клыкова.

– Пока жива, Гриша, – отозвалась Марфа Семёновна. – Только этот… господин… мой самовар локтем задел. Теперь вмятина на нём. Безрукий ты этакий!

Клыков усмехнулся.

– Ой, простите, бабушка, неловко вышло. Я потом новый куплю. Золотой. – Он повернулся к Григорию. – Значит, так. Дело простое. У меня к тебе, друг мой, есть дельце. Небольшое поручение.

– Я ни для кого не работаю, – холодно сказал Григорий.

– Это не работа. Это… одноразовая услуга. Видишь ли, есть у меня один не совсем надёжный компаньон. Решил, что он умнее всех. Прихватил кое-что ценное и сбежал. Спрятался. Говорят, где-то здесь, в ваших лесах. Местные его видели. А ты, как я понимаю, человек бывалый. Лес для тебя – родной дом. Найди его для меня. Верни то, что он взял. И мы с тобой больше никогда не увидимся.

– А если откажусь?

Клыков вздохнул притворно-печально и медленно потянулся к вазочке с бабушкиным вареньем. Он взял её, полюбовался ею на свет, а затем резким движением швырнул на пол. Стекло разлетелось вдребезги, а по чисто вымытому полу растеклось липкое, кроваво-красное пятно клубничного варенья.

Марфа Семёновка ахнула от возмущения.

– Ах ты негодяй! Это же ягоды всю прошлую неделю собирала!

– Мне очень жаль, – без тени сожаления сказал Клыков. – Очень. Но, понимаешь, я человек нетерпеливый. И если ты откажешься… вмятиной на самоваре и разбитым вареньем дело не ограничится. Совсем. Твоя милая бабушка… она ведь у тебя одна, да? Последняя родня. Было бы очень обидно, если бы с ней что-то случилось. Пока мы с тобой будем вести переговоры, ей будет оказан… самый радушный приём в моём загородном доме.

Лёд в жилах сменился раскалённой лавой ярости. Григорий стиснул кулаки. Каждый мускул в его теле напрягся, готовый к броску. Он мог бы убить этого ухмыляющегося ублюдка прямо сейчас. Руками. За долю секунды.

Но в дверях уже стояли двое его охранников. И один из них направил на Марфу Семёновну компактный пистолет с удлинённым глушителем.

– Не советую, герой, – тихо сказал тот, что был на крыльце. – Пока не советую.

Григорий заставил себя расслабиться. Разжать кулаки. Сделать глубокий вдох. Он посмотрел на бабушку. Она смотрела на него, и в её глазах не было страха. Была только ярость, сопоставимая с его собственной, и… доверие. Она верила, что он всё решит. Как всегда.

– Хорошо, – выдавил Григорий. – Я найду твоего компаньона.

– Вот и славно! – Клыков широко улыбнулся. – Я знал, что мы договоримся. У тебя есть три дня. Послезавтра, в это же время, я жду тебя на базе отдыха «Лесная сказка». Один. Со всем, что у тебя есть на этого человека. Если не придёшь… ну, ты понял. Если придёшь с кем-то… тем более понял.

Он встал, отряхнул лацкан пиджака.

– Не провожайте. Мы сами найдём дорогу. И, кстати… – он остановился в дверях. – Не вздумай звонить куда-либо. Любые звонки из Сосновки, особенно в… определённые инстанции, будут контролироваться. Это приведёт к немедленным и очень печальным последствиям для старушки. Всё ясно?

– Всё, – прошипел Григорий.

– Отлично. Приятного дня.

Они вышли. Слышно было, как хрустят гравием под ногами их ботинок, как хлопают дверцы внедорожника, как заводится мотор. Машина тронулась и вскоре скрылась из виду.

В доме воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Григория и тихим позвякиванием бабушкиной спицы.

Марфа Семёновна первой нарушила молчание. Она аккуратно положила вязание на колени, сняла очки и протёрла их подолом халата.

– Ну что, Гриша, – сказала она удивительно спокойным голосом. – Похоже, твой тихий час закончился. Иди на чердак. В сундуке, что стоит под самым коньком, кое-что есть от твоего деда. И от меня. Принеси. И сходи к своим выпивохам. Возьми у дяди Вани его ружьишко. Оно старенькое, но палит ещё исправно.

Григорий смотрел на неё с изумлением.

– Бабушка… я не могу втягивать тебя в это…

– Ты меня уже не втянул, внучек. Меня уже втянули, – она ткнула спицей в сторону пятна от варенья. – И они же теперь об этом горько пожалеют. Иди. Не время для раскисаний. Три дня, сказал? Много дел.

Она поднялась с кресла, подошла к печке и стала собирать осколки разбитой вазочки. Руки её не дрожали.

Григорий смотрел на её согнутую спину, на её седую голову, на эти натруженные руки, и что-то в нём перевернулось. Ярость ушла. Осталась лишь холодная, стальная решимость. Та самая, что вела его через многие кошмары. Он кивнул, развернулся и направился к люку на чердак.

Его война только что началась. Снова. Но на этот раз он сражался не за страну или приказ. Он сражался за свою бабушку. И это делало его в десять раз опаснее.

Он откинул люк, почувствовав запах пыли, старого дерева и прошлого. Его прошлого. Их с бабушкой прошлого. Оно ждало его в том сундуке. Оно должно было помочь им выжить в настоящем.

Глава 2: Советники и патроны

Люк на чердак скрипнул с таким протестом, будто его не открывали со времён Брежнева. На Григория пахнуло спёртым воздухом, пахнущим пылью, сушёной мятой и временем. Он кашлянул, взмахнул рукой, разгоняя облако пыли, и втянулся внутрь.

Чердак был невысоким, пришлось согнуться в три погибели. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь щели в кровле, освещали бесчисленные сокровища, которые десятилетиями считались ненужными, но почему-то никогда не выбрасывались. Старые журналы «Огонёк», сколоченный из досок ящик с ёлочными игрушками, детские санки, прохудившаяся кастрюля… Жизнь нескольких поколений, законсервированная под крышей.

В самом дальнем углу, под самым коньком, как и сказала бабушка, стоял тот самый сундук. Не красивый, кованый, а простой, обитый жестью, потертый и видавший виды. На его крышке лежал толстый слой пыли. Григорий провёл по ней пальцем, оставив четкую борозду.

Сердце забилось чаще. Деда он почти не помнил. Тот умер, когда Григорий был ещё мальчишкой. От него остались лишь несколько пожелтевших фотографий в альбоме и скупые, но гордые рассказы бабушки. Дед, Иван Сергеевич, прошёл всю войну, от Москвы до Берлина, был ранен, награждён. А после войны вернулся в свою Сосновку, работать в леспромхозе. Для Григория он был былинным богатырём, этаким сказочным персонажем. И вот сейчас он прикасался к его наследию.

Он откинул массивную железную защёлку. Она поддалась с неохотным, металлическим скрежетом. Григорий приподнял тяжелую крышку.

Пахнуло нафталином, старым сукном и чем-то ещё… металлическим, масляным. Запах, который навсегда врезается в память.

Сверху лежала аккуратно сложенная военная форма. Гимнастёрка защитного цвета, с потускневшими от времени пуговицами и следами от погон. Под ней – пара сапог, задубевших, но начищенных когда-то до блеска. Григорий бережно отложил одежду в сторону.

Под ней лежало то, ради чего он сюда поднялся.

Кожаная кобура, тёмная, потёртая на углах, с отпечатком времени и рук. Рядом – две обоймы, туго набитые патронами. И несколько пачек, завёрнутых в промасленную бумагу. Патроны выглядели как новые. Бабушка, видимо, всё это время за ними следила.

С замиранием сердца Григорий вынул из кобуры пистолет. ТТ. Тульский, Токарева. Легенда. Оружие Победы. Он был тяжёлым, холодным, идеально отбалансированным в руке. Затворная рама и ствол были покрыты лёгкой патиной, но нарезы были чистыми, а механизм двигался чётко, без заеданий. Дед, а потом и бабушка, явно хранили его не просто как память, а как готовый к применению инструмент.

Под пистолетом лежала ещё одна реликвия – планшетка из толстой кожи, тоже явно военных времён. Григорий расстегнул молнию. Внутри лежала потрёпанная колода игральных карт с пиковыми дамами без глаз, несколько пожелтевших фотографий, комсомольский билет и… небольшая, потёртая книжечка в твёрдом переплёте. «Краткий справочник радиста». На внутренней стороне обложки было выведено чёрными, уже выцветшими чернилами: «М.С. Белова». Бабушка.

Григорий улыбнулся. Всё сходилось. Он собрал всё обратно в сундук, оставив только пистолет, патроны и планшетку. Спускаться с таким арсеналом вниз было неудобно, но он управлялся.

Марфа Семёновна уже подмела осколки и оттирала пол от варенья. Она бросила взгляд на добычу внука и кивнула.

– Дед бы одобрил, – коротко сказала она. – Только смотри, не заляпай кровью. Оттирается плохо.

– Постараюсь, – с натянутой улыбкой ответил Григорий. Он положил ТТ на стол и принялся осматривать его, привычными движениями разбирая и собирая. Всё было в идеальном порядке.

– Ладно, хватит с ним возиться, – прищёлкнула языком бабушка. – Иди, к своим советникам. И ружьё дяди Ванино прихвати. Оно хоть и древнее, но 16-й калибр – он такой, своенравный. Уважает большего.

– Бабуль, я не могу брать у него ружьё. Это же незаконно. Да и что я ему скажу?

– Скажешь, что кабана припугнуть надо! – отрезала Марфа Семёновна. – Или придумаешь что-нибудь. Ты же спецназовец, должен уметь врать по оперативной необходимости. А закон… – она презрительно фыркнула. – Там, где этот Клыков, твой закон кончился. Теперь наш закон – дедовский ТТ и ванькино ружьё. Иди уже, не задерживайся. Я тут ещё стратегический запас варенья перепрячу, а то ещё эти мерзавцы вернутся.

Григорий, всё ещё ощущая лёгкую сюрреалистичность происходящего, сунул пистолет за пояс, под майку, и вышел из дома. Ощущение холодной стали у поясницы было непривычным, но до боли знакомым. Оно возвращало его в то состояние повышенной готовности, из которого он так долго и трудно выходил.

Он снова направился к магазину. На этот раз его шаг был твёрже, а взгляд не блуждал по окрестностям, а сканировал их, выискивая малейшие аномалии. Старая привычка, как заезженная пластинка, включалась сама собой.

Его «советники» всё ещё сидели на своём посту. Правда, теперь у них было по бутылке пива, а позы стали ещё более философскими.

– О! Григорий Иванович! – обрадовался Санёк. – Возвращаешься? А мы уж думали, ты нас покинул. Присоединяйся, место ждёт!

Григорий подошёл и сел. Помолчал, глядя на их простодушные, подвыпившие лица. Как впутать этих мирных жителей в свою войну? Он не мог. Но бабушка, как всегда, была права. Ему нужна была информация. А эти ребята знали о Сосновке и её окрестностях всё.

– Мужики, – начал он осторожно. – У меня вопрос.

– Спрашивай! – великодушно разрешил дядя Ваня. – Наш институт к твоим услугам. Кроме вопросов о женщинах. Тут Федя только спец, а он молчит.

Федя хрипло рассмеялся и отхлебнул из горлышка.

– Этот… Клыков. Вы говорили, он на старой базе отдыха?

– Ага, – оживился Санёк. – На «Лесной сказке». Место там давно заброшенное. Окна досками забиты, всё развалилось. А он взял и отгрохал там себе хоромы, говорят. Забор новый, высоченный, с колючкой. Камеры видеонаблюдения по всему периметру. Как у зоны.

– А его люди? Их много?

– Ну, сколько… – дядя Ваня задумался. – Постоянно человек пять-шесть. Ходят туда-сюда. Все как на подбор – здоровенные, хмурые. Лица каменные. На местных не похожи. Привозные.

– А тот, которого он ищет… Компаньон, сбежавший. Вы не слышали, чтобы кто-то чужой в округе появился? Не местный?

Советники погрузились в глубокомысленное молчание. Санёк чесал затылок, дядя Ваня смотрел в небо, будто ища ответа в облаках, Федя бубнил что-то себе под нос.

– Стой! – вдруг оживился Санёк и щёлкнул пальцами. – А ведь был чудак! Неделю назад, может, чуть больше. Я как раз на озере рыбачил. Вижу, мужик по лесу крадётся. Не местный, однозначно. Городской. Куртка дорогая, а сам бледный, испуганный. Я ему: «Эй, мужик, кого ищешь?» А он аж подпрыгнул, глаза круглые, и – драпанул в чащу. Я тогда подумал – браконьер какой-нибудь малосольный. А теперь, глядишь, он и есть тот самый голубок?