За поворотом будет дождь. 13 рассказов слушателей курса Анны Гутиевой

– Савва, а почему ты не со мной опять ходил? За ложками-вилками. Это же для нас обоих. Ты снова пошёл только с мамой. Мне же хочется, чтобы мы всё вдвоём, вместе строили свою семью.

– Послушай, не нагнетай. Какая разница, с кем.

– Ну ладно. Да.

Так и ехали в автобусе, молча. Грустно как-то.

В гостях Савва сел за стол опять не рядом с Олей, а как обычно, напротив матери. Они так и разговаривали друг с другом, внимательно глядя друг другу в глаза. Оля чувствовала себя лишней, словно посторонний человек, который зачем-то влезает и влезает между ними. Что делать с этим – непонятно.

Когда пили чай, свекровь похвасталась приобретённым стеклянным заварным чайничком, и, чтобы не сидеть как дурочка, а поддержать разговор, Оля спросила:

– А сколько он стоит?

Уж лучше бы молчала. Спросила и пожалела: вот же угораздило опять выпятить свою простоту. На Олин вопрос свекровь ответила вопросом:

– А ты считаешь, что удобно задавать такие личные вопросы?

Личные? Оля чуть не провалилась от стыда. Щёки от краски прямо потяжелели и мешали разговаривать. Хотелось крикнуть:

– А что я такого спросила? Ничего в этом стыдного нет, ведь мы одна семья. Да, надо так и спросить: «Я что, не член вашей семьи?»

Но на этой мысли что-то не срабатывало. А если не член? Читала, конечно, «Грозу» Островского, ну так это когда было. Сейчас-то что делать? А если скажешь – к чему это приведёт? К плохому приведёт.

Так и получилось. Когда вернулись домой, Савва устроил разбор полётов со словами:

– Что ты всё лезешь к моей маме?

– Куда лезу? Почему. Я просто хочу, чтобы мы с тобой всё делали вдвоём.

– Ты опять про мою маму? Что ты к ней привязалась? Просто она меня любит! И очень скучает.

– Может, ей своей жизнью заняться? – спросила Оля очень тихо, но Савва услышал.

Этого точно не следовало говорить. Вечером того же дня он собрал сумки и ушёл. Насовсем.

Первая неделя без Саввы была самой тяжёлой. Но постепенно жизнь стала налаживаться. За окном благоухал цветущий май.

Оля открыла окно на кухне, впустила солнце. В распустившихся ветвях сирени трезвонили птицы. Хорошо, что на работе можно отвлечься от тягостных дум общением с читателями и сослуживицами. Память так и стремилась вернуться в тот злосчастный день, когда Савва ушёл.

Оля вернулась в комнату, открыла гардероб. Пустые полки напоминали о том, как тщательно Савва собирал вещи. Собрал всё, до последней мелочи. Да, надо срочно заполнить полки своими вещами.

Из задумчивости вывел дверной звонок. За дверью стоял Савва, с синей спортивной сумкой.

– Я хочу вернуться.

– Савва? Вернуться? Куда вернуться? Сюда вернуться? – Оля от неожиданности не могла подобрать слова. Он ушёл так громко, что странно было ожидать его обратно. – А как же твой любимый письменный стол? Ты говорил – только за письменным столом у мамы тебе хорошо работается.

– Давай опять попробуем. Знаешь, я дома сел за стол, потом на диван. И сам не понял – ну да, диван. Можно я в комнату пройду?

Оля молчала.

Савва прошёл в комнату, снял пиджак, открыл сумку и достал шоколадку.

– Может, чаю попьём?

Оля не ответила.

– Можем продолжить ремонт, например. Вот окно на кухне, помнишь, ты говорила, что его нужно покрасить.

Из кухонного окна доносились птичьи голоса.

– Я завтра в магазин заеду, за краской, – по-деловому продолжил Савва.

– Ты хочешь вернуться? Я не поняла. А если бы меня дома не было, ты бы вошёл? Ты прямо с ключами приехал? С вещами?

– Вошёл бы, да. Тебя бы ждал.

Потом вскочил и прошёл на кухню, откуда донёсся его голос:

– Вот, оно же старое, предлагаю его покрасить. Давай будем всё делать вместе. Как ты говорила.

– Давай. Старое. Ну и что. Мы с мамой не могли сделать весь ремонт.

– Вместе сделаем. Я вот завтра в магазин заеду, краску куплю.

Мысли летели в разные стороны, и Оля не понимала, какую из них надо ловить. Она столбом стояла в комнате, а её взгляд машинально переместился внутрь открытой спортивной сумки. Оказалось, что вещей в ней нет. Никаких. Хотя бы самых простых, необходимых. Зато на самом дне белел клочок бумаги. Она её достала: «Серебро: 2 ложки и 2 вилки».

Что? Две ложки и две вилки? Те самые, что он покупал с мамой? Ну да, Савва их с собой не забрал – они остались в кухонном столе. Получается, он приехал не с вещами, а за вещами. Зачем соврал? Потому что знал, что Оля его слушать не будет? Уж очень грубым было расставание.

С запиской в руке Оля пришла на кухню. Савва сосредоточенно разглядывал раму и фурнитуру.

– Савва, так ты приехал за остальными вещами? Зачем ты мне врёшь про какую-то совместную жизнь, что всё сначала? Это что? – Оля протянула ему записку.

– Ты лазаешь по сумкам? По чужим сумкам! Правильно мама про тебя говорила – связались с пьяницами.

– Мама?

Кроме этого слова Оля больше ничего не могла вымолвить. Слёзы собрались в горле, не хватало только расплакаться. Ну точно дурочка.

– А ты… А ты… уходи отсюда! Уходи к своей маме! И вообще! Я думала, ты умный, а ты… – Она никак не могла найти нужное слово. – По-плебейски, вот как!

– Дура! – заорал Савва. – Этот список случайно оказался в моей сумке. Да, мама написала. Ну и что!

– Но как же…

– Это всё вы, бабы!

– Бабы? Но зачем же…

– Да идите вы все! Это вам всё – дай, дай, дай.

Савва ринулся в комнату, схватил спортивную сумку, которая стояла с открытой молнией, словно с открытым ртом, свесившимся набок, и выбежал за дверь.

– Ты же за ложками пришёл? Подожди секунду.

Савва остановился на ступеньках. Оля прошла на кухню, быстро выдвинула кухонный ящик и вернулась с ложками и вилками. Сначала в Савву полетели ложки. Он в изумлении сделал рывок вперёд, чтобы увернуться. От удара металла по ступенькам раздался грохот. Одна из ложек точно попала в Савву, а вилки уже нет: летели они раздельно, по категориям.

– Привязалась к моей матери!

– Конечно, к матери! Это же не ты, а твоя мать за ложками приехала.

Оля не стала смотреть, поднял он «серебро» или нет. Захлопнула дверь. Подошла к раскрытому окну в кухне. Неожиданно подумала, что надо бы помыть: весна в разгаре. Вернулась в комнату, достала из шкафа шляпку с вуалью и с размаху бросила её в окно со словами:

– Лети, Анна Каренина.

Шляпка зацепилась за ветки сирени, немного повисела и свалилась в траву, где её тут же начал трепать худенький йоркширский терьер, гулявший во дворе с хозяином – милым седым старичком. Старичок поднял голову вверх, и Оля тут же спряталась внутрь.

– И вообще, надо переклеить обои, с этими «шаляпинскими» – как в склепе, а нужны самые обычные, в цветочек. Как у мамы, – сказала она вслух терьеру, гулявшему под окном.

– Эй! Ты мне ложкой синяк поставила! – раздался вдруг голос стоящего под окном Саввы. – Но я сейчас всё равно приду. Открывай!

Испугавшийся крика терьер с лаем бросился в сторону Саввы, но милый старичок крепко держал пса на поводке, чему-то улыбаясь в усы…

Тин-Ифсан.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Они шли перед ней и позади неё, одетые в тёмно-синие пропылённые накидки и такие же тагельмусты. Не все из них были магами, способными дать ей отпор, и всё же нападать на них в пути было рискованно: как ей найти дорогу назад? Ветер быстро заметает следы, а на многие лиги вокруг не было ни одного оазиса. Пусть даже, оставшись среди песков без еды и воды, она не умрёт, её проклятие вечной жажды крови сведёт её с ума, обратив в обессилевшее чудовище, которое станет ждать – днями и месяцами, – пока рядом появится подходящая жертва.

Она затаилась. Сидя на верблюде, Брегис сквозь сеточку своей шафранно-жёлтой бурки наблюдала и размышляла о том, что её в очередной раз вырвали из уютного мирка, который она создала для себя сама. Она свила его точно гнездо: одурманила одних, соблазнила других, своими чарами сломила волю третьих – и целый дворец зажил, послушный её указаниям, не подозревая о том, в чьей власти оказался. И Брегис, скрытая в самом его сердце, упивалась своей новообретённой свободой и чужою кровью.

Она взглянула на свои костлявые запястья, стянутые заговорённой верёвкой, мешавшей колдовать.

Те, кто осмелились разрушить то, что она с таким трудом создавала, заслуживали смерти. Там, за вычурными дверями дворца, никто не мог ей навредить и никто не способен был ей противиться. О чём ещё она могла мечтать? А её сопровождающие, безжалостные гафастанские воины, чуть было не выдали её тайну. И теперь ей хотелось перебить их всех, сбежать, затеряться и уже в другом городе, в новом богатом доме свить себе гнездо, где она сможет жить как ей вздумается. В очередной раз всё нужно было начинать сначала. Брегис раздражённо вздохнула.

От кровожадных, мстительных мыслей её отвлекал то мерный ритм верблюжьей поступи, то боль в запястьях, то диковинный пейзаж: плоская каменистая равнина сменилась нежными изгибами барханов, на которые ей было так приятно смотреть.

Брегис полюбила пустыню сразу, как только там оказалась. Обманчиво неприветливый край, выжженный солнцем, изрезанный хребтами древних, съеденных песками гор, расписанный узорами вади, он отзывался удивительной зеленью и всепобеждающей жизнью на всякую каплю воды. Стоило дождю оросить задумчивый простор, как в появившихся ненадолго озёрах и реках просыпалась давно задремавшая рыба, а неподвижные пески окрашивались цветением тысяч мелких цветков, жадно всматривавшихся в равнодушное небо.

Жар песка и солнца грел её кости, горячил кровь, так что ей начинало казаться, будто она снова – обычная женщина, живая, настоящая. И тогда широкая улыбка, обнажающая длинные острые клыки, озаряла её лицо.

Она любила эти утопающие в песках края, но хотела играть по-своему.

Коварный колдун, привёзший Брегис сюда, с её игрой мириться не хотел. Он отыскал её в гареме богатого сановника, где, одурманенная своей задумкой, она пила кровь его рабов и наложниц, и выкупил её, вырвав из тёплого мирка цветных подушек, терпких благовоний и всяческих излишеств, о которых Брегис мечтала долгие годы.

Теперь он сопровождал Брегис в Гафастан, где она уже не смогла бы жить столь сыто и привольно.

– Я должен привести тебя к алтарю своих богов, – сказал ей Эмхир в самом начале их путешествия.

– А у моих богов ты спросил? – пытаясь разорвать впивающиеся в запястья верёвки, ответила Брегис.

Он смерил её внимательным взглядом призрачно-голубых глаз и ответил:

– Спросил. И они уступили тебя мне.

* * *

Ближе к ночи они разбили лагерь у тёмных скал, выступавших из моря песка подобно руинам древних дворцов.

Когда верблюд качнулся, опускаясь на колени, Брегис чуть не выпала из седла. Спешиться ей помог один из людей Эмхира. Она помнила, что его звали Сигварт, и когда Эмхир торговался, чтобы выкупить Брегис, именно в глазах Сигварта она разглядела какое-то особенное сочувствие.

Не таким должен был быть взгляд воина, верного своему господину, наместнику Гафастана.

Пусть он не мог видеть её лица, в уголках своих губ она затаила лукавую улыбку, и, вцепившись в наруч Сигварта, жарким шёпотом произнесла:

– Ты можешь мне помочь? Ты один, один из всех, понимаешь, что всё, что теперь происходит, – неправильно…

Ей не дали договорить: Эмхир, заметивший, что один из его людей задержался подле пленницы, поспешил подойти. Он обратился к Сигварту на языке, не известном Брегис. Речь его была строга и серьёзна, но она не почувствовала в ней ни раздражения, ни злобы. Сигварт покорно отошёл, бросив на Брегис полный сомнения взгляд, а Эмхир развязал одну из верёвок, которыми связаны были её руки.

– Через пару дней мы будем в Гафастане. И я дам тебе то, что ты хочешь, – сказал Эмхир, провожая Брегис к шатру.

– Ты не можешь мне этого дать. Ты сейчас ведёшь меня в поводу, а потом что? Посадишь в клетку? Принесёшь в жертву?

– Нет, я позволю тебе жить в Гафастане и получать всё, что тебе нужно. Если, конечно, ты пообещаешь не трогать ни моих людей, ни горожан.

Брегис раздражённо хмыкнула:

– Зачем мне получать от тебя то, что я могу взять сама?

Эмхир ничего не ответил. Придержал полу шатра, пропуская Брегис вперёд, но сам заходить не стал. Охваченный смутным беспокойством, он не торопился вернуться к своим воинам.

Почти всех он, бессмертный маг, знал с самых ранних лет и видел, как выковывались их характеры, а потому многие склонности и тени прежних ошибок, словно выцветшие за годы преданного служения, были ему хорошо известны.

Брегис же он встретил не так давно, но понимал, что она опасна и для простых смертных, и для воинов, и для магов. Даже лишённая возможности колдовать, она всё ещё была способна на многое. Загадочная пленница, чьего лица ещё никто не видел, страдалица, строптивица, не желающая следовать чужой воле. Некоторые умы безо всяких чар готовы покориться одной самой слабой мольбе о помощи, слетевшей со скрытых под буркой уст. Восстать, воспротивиться, забыть о данных когда-то обетах, – ведь в ответ на чужое страдание так жарко отзывается сердце.

Эмхир окинул лагерь долгим взором и тяжело вздохнул. Он уже знал, кто может оступиться.

Он был бы рад оставить Брегис там, где их свела судьба, но воля далёких богов и старый долг, который он должен был уплатить, требовали, чтобы он покорился. Он мог бы отпустить её потом, когда всё будет исполнено, однако боялся, что она прольёт в подвластных ему землях слишком много крови.

* * *

Брегис сидела на ковре и вычёсывала из волос песок. Она так и не привыкла к тому, насколько он вездесущ, и всё же это её немного развлекало и отвлекало, смиряя её нетерпеливую натуру.

Она ждала Сигварта как ждут любовника и воображала, как они сбегут из лагеря и будут скрываться среди остывших за ночь песков под низким бездонным небом, как станут прятаться от дневного зноя в тени древних скал, как их шатёр будет трепетать под ударами ветра. А потом они войдут в новый цветущий город, где она Сигварта оставит: вытянет из него всю кровь и жизнь, капля за каплей, глоток за глотком, и снова исчезнет; одурманит разум какого-нибудь богача и, быть может, обзаведётся собственным домом, где преданные рабы будут почитать её своей госпожой. Она упивалась сладостными мечтами о том, как станет менять любовников и жертв и никогда не узнает больше ни гонений, ни голода.

Кто-то едва слышно прошёл мимо её шатра. Издалека донеслись обрывки разговора, но Брегис не разобрала ни слова и снова задумалась.

«Сигварт», – сказала она себе. Его образ отзывался в её душе полузабытым, тягостным чувством. Далёкая утрата, холодные дорожки слёз на обветренных щеках, звенящее, мучительное одиночество. Она вспомнила о брате, много лет назад почившем в её родных землях. Он был единственным человеком, который не презирал и не боялся Брегис. Он принимал её сестринское покровительство и сам укрывал её от врагов и преследователей. А Брегис не смогла ни уберечь брата от смерти, ни достойно похоронить, когда его убили. Он был последним, что связывало Брегис с семьёй и тем прежним, человечным, что ещё оставалось в её душе. Она успела забыть о том, сколько слёз было пролито ею за минувшие годы и как тяжело было жить со своим проклятьем, осознавая, что во всём мире не осталось у неё ни одного близкого человека.

Мысль о том, чтобы вкусить крови Сигварта, показалась ей отвратительной. Брегис, удивляясь перемене чувств, подумала и о других гафастанцах. Все они были для неё безликими жертвами, чьи жизни ничего не стоили. Даже Эмхира ей не хотелось пожалеть: его спокойствие пугало и раздражало её, а потому Брегис была не прочь доказать ему, что его сила ничего не стоит.

Сигварт пришёл неслышно. Появился перед Брегис, точно видение или дух, а она, тут же оставив все прежние помыслы, протянула к нему руки: её тонкие запястья всё ещё были обвязаны заговорёнными верёвками. Она попросила Сигварта их срезать, и он повиновался. Холодное лезвие неприятно надавило на кожу, но не поцарапало её. Когда всё было сделано, Брегис, изображая искреннюю благодарность, подалась вперёд, опустила край тагельмуста, скрывавшего лицо Сигварта, и поцеловала его в губы.

– Пойдём скорее, – прошептал он Брегис. – Наши верблюды ждут, мы отправимся налегке. Надо поторопиться, чтобы уйти незамеченными.

Беззвёздная ночь тонула в глухой тишине. Видно было, как дышат угли догорающего костра и как в его едва различимых отсветах вырисовывается силуэт дозорного, замершего у дальних шатров. Брегис следовала за Сигвартом, заметая следы краем своего пропылённого платья.

Пара белых верблюдов действительно стояла у скал, и со стороны могло показаться, что они всего лишь отбились от остальных. Сигварт подхватил их под уздцы и повёл вперёд, иногда настороженно озираясь и прислушиваясь.

Далеко им уйти не удалось. Воины в тёмных одеждах восстали из песка и окружили беглецов. Сверкнули кинжалы.

* * *

Сванлауг поспешила покинуть библиотечную залу, чтобы встретить Эмхира. Она знала, зачем он отлучался из города, и надеялась, что вернётся он с пустыми руками. Выглянув в окно, она увидела нескольких воинов, сопровождавших женщину в жёлтой бурке. Лицо пленницы было скрыто, но Сванлауг узнала её.

«Всё-таки привёз», – вздохнула она.

Навстречу Эмхиру она пошла уже медленнее, погруженная в тягостные мысли. Долгие годы они правили Гафастаном рука об руку, и ему Сванлауг была обязана многим. Их связывала давняя дружба, однажды вспыхнувшая пламенем любви, которому они отдаться не посмели. И если Эмхир, как ей казалось, легко оставил свои чувства, то Сванлауг сберегла их в глубине своего сердца под покровами горечи и неумирающих надежд.

Иногда в жизни Эмхира появлялись какие-нибудь женщины, но все они были смертными и не задерживались надолго, и потому Сванлауг они были безразличны. Но Брегис была бессмертной заморской ведьмой и никогда бы не покинула Гафастан. Мириться с её присутствием Сванлауг было в тягость. Она уже встречалась с ней когда-то, и знакомство их омрачилось взаимной неприязнью.

В зале было светло и прохладно. Немного пыли нанесло с улицы, и она же серела на тёмно-синих одеждах вернувшихся в город воинов. Не взглянув на пленницу, Сванлауг поприветствовала Эмхира.

– Пусть распорядятся принести благодарственные жертвы, – сказал Эмхир одному из своих людей, и тот, коротко кивнув, ушёл.

– Я вижу, твой поход увенчался успехом.

– Пожалуй, – сдержанно отозвался Эмхир. – Есть одно непростое решение, которое нам предстоит принять, и я хотел бы обсудить его с тобой.

Сванлауг сжала его запястье. Её горячие пальцы соскользнули с наруча и коснулись кожи. Она не поспешила отстраниться, словно желая всячески продлить приятное мгновение, но ехидный смешок, донёсшийся от колонн, заставил Сванлауг вздрогнуть. Пленница в шафранно-жёлтой бурке нетерпеливо повела плечами и произнесла:

– На это всегда приятно взглянуть, но, может быть, теперь меня наконец развяжут?

– Отведите Брегис в её покои. – Эмхир махнул рукой, и в этом жесте Сванлауг почудился отзвук раздражения.

– А где Сигварт? – спросила она, проводив Брегис задумчивым взглядом. – Его ты отправил приносить жертву?

Эмхир покачал головой.

– Боюсь, он сам – жертва.

– Как это возможно? Что произошло? Неужели эта… Брегис что-то с ним сделала?

– Отчасти.

Они прошли во внутренний двор. В этот час там не было ни души: только журчал фонтан да цветущая зелень дышала густою влагой.

– Расскажи мне, что случилось, – сказала Сванлауг.

Эмхир опустился на борт фонтана, раскурил длинную трубку и, выдыхая горький дым, произнёс:

– Так вышло, что он обратился против своих же. Против нас. Смутила ли его разум Брегис или же это и правда было, как он сказал, его собственное решение – неизвестно.

Он рассказал Сванлауг о неудавшемся побеге Брегис и о том, как рьяно Сигварт защищал её, ничуть не боясь быть убитым.

– Это предательство, – упавшим голосом произнесла Сванлауг и села подле Эмхира.

Он не торопился с ответом. В воздухе медленно плыли невесомые перья дыма.

– Да, – спокойно ответил он. – Сигварт считает, что я поступил неверно, взяв Брегис в плен, и это даёт ему право действовать по-своему. К счастью, он сам никого не убил, да и заклинания Брегис причинили нам не так уж много хлопот, и всё же, безнаказанным Сигварт оставаться не может. Даже если предположить, что его ум смутила Брегис.

Сванлауг прямо посмотрела Эмхиру в глаза.

– Это предательство. А за предательство наказание – смерть. И никак иначе.

Горькая усмешка скользнула по тонким губам Эмхира.

– Я бы не хотел его казнить.

– Я понимаю, это непросто, но… Подумай. Сегодня он оступится и уйдёт безнаказанным, завтра – другой, а если ты оставишь Брегис здесь, то наверняка многие из тех, кто послабее духом, начнут оправдывать свои ошибки тем, что их разум смутила заморская ведьма. Что же тогда будет? Этого нельзя допустить.

– В том и дело, что Сигварт сделал то, что сделал, вовсе не из-за слабости духа. Скорее наоборот. Он неверно распорядился своей силой.

Сванлауг развела руками. В глубине души ей было жаль Сигварта, но её жгла мысль о том, что его затея не удалась: Брегис всё-таки вернули в Гафастан, и уже хотя бы за это его стоило наказать. Эмхир, который никогда особенно не стремился выполнить свой долг перед богами, впервые за долгие годы получил возможность наконец от него избавиться, и Сванлауг сомневалась в том, что на этот раз он такую возможность упустит.

– Сколь ни тяжело мне думать о том, что такой ценный воин оступился, мы не можем поступить с ним иначе. Чем он заслужил особое отношение? Или ты считаешь, что нам следует придумать для него какое-то более лёгкое наказание?

– Какое? Разве что продлить муки на целую жизнь. – Он невидящим взором проследил за взвившимся в воздух дымком, а затем принялся вытряхивать из трубки золу.

– Значит, казним… Сами. Давно такого не было. – Сванлауг опустила голову. – Если так, то вряд ли кто-то будет благодарен Брегис за то, что она заставила нас испачкать руки в крови Сигварта. Если ты и правда собираешься оставить её здесь, я уверена, её не примут. Возможно, тень этой казни падёт и на тебя.

Эмхир невесело усмехнулся.

– Время пройдёт. Все забудут. В конце концов, моя вина в том, что я не нашёл Брегис раньше. Если бы я не медлил, возможно, она не стала бы этой кровожадной нечистью. Но её бессмертие – это знак. Боги говорят, что поиск окончен.

– А если она не согласится? – спросила Сванлауг, старательно пряча в голосе нотки надежды. – Мы ведь не можем заставить её поступать так, как нам это нужно.

Эмхир спрятал трубку и, поднимаясь, произнёс:

– Значит, придётся предложить ей что-то взамен.

* * *

Брегис едва рассмотрела Гафастан: негодование и обида душили её, застили взор, так что сквозь сеточку своей бурки она видела только мелькание почти обесцвеченных солнцем пятен: мутное золотистое марево процвело густою зеленью садов, напоенных водами Великой реки, тишина пустыни сменилась многоголосым гулом живого города, но всё это прошло мимо неё.

Несколько дней в покои Брегис никто не заходил. Чувства её успели остыть, сменившись томлением и скукой, в глубине которых нарождалась привычная жажда крови. В тщетных попытках от них избавиться, она развлекалась тем, что предавалась воспоминаниям, а иногда льнула к маршрабиям, стараясь что-нибудь сквозь них рассмотреть. Все окна выходили во внутренний двор, где обыкновенно не происходило ничего интересного. Лишь изредка по вечерам оттуда доносились переливы уда и сухое биение дафа, да иногда кто-то нараспев читал стихи.

Брегис хотелось присоединиться к этому веселью, но она была надёжно заперта. Верёвки на её запястьях сменились тонкими браслетами из заговорённого металла, которые она не могла ни сломать, ни погнуть. Комнаты её, обставленные не слишком роскошно, со временем стали казаться достаточно уютными, и она начала подумывать о том, чтобы остаться в Гафастане если не навсегда, то надолго. Обжиться, смирить свою жажду крови, заслужить благосклонность местной знати и зажить просто, бесхитростно – как все. Но что за радость жить благочестивой затворницей?

«Что мне может дать Эмхир? Посадит в золотую клетку? – Она усмехнулась. – Ну нет. Гафастанские воины – все сплошь аскеты, так что клетка будет явно не из золота. Да и сколько я продержусь, притворяясь обыкновенной женщиной? А потом увлекусь и возьмусь за старое».

Она провела языком по зубам, припоминая вкус человеческой крови. Проклятое нутро её отозвалось привычным чувством предвкушения, и Брегис, тщетно стараясь от него отвлечься, завернулась в цветное покрывало и закрыла глаза.

* * *

Однажды вечером, когда жажда Брегис стала особенно ощутимой, к ней всё-таки пришёл Эмхир. Непроницаемый, невозмутимый, он осмотрелся в присущей ему манере и спросил: