Чужими дорогами

– Это честь – принять дар от Хозяев дорог,– сказал Монтемер, глядя на её потуги.

– Это жесть,– возразила Саня,– просто лютая. Монро. Я, конечно, не местная, но это перебор.

– Пути Хозяев неисповедимы, а дела их есть великая благодать и дар.

– Аминь, брат.

Саня выбросила сигарету и закурила следующую, смотря вперед, чуть щуря глаз, чтобы его не выедал дым. Указатель напротив, весь такой свежий и новенький, стоял ровно, и на вид выглядел бревно-бревном, и Саня хмыкнула, не став спорить. Подумав, она согласилась с Монтемером.

– Ладно. У нас так же. Что ни сказка, то треш какой-то, кошмар больного. Причем в любой стране. Но то сказки, а ты это втираешь, как будто это было.

– Это было. Просто очень давно. Возможно, даже на заре дорог. Но было,– Монтемер докурил уже давно, но все еще крутил помятый бычок в пальцах, смотря на подпаленные края бумаги. – Я понимаю тебя. Мы никогда не узнаем, был ли этот старик счастлив стать указателем, или он действительно рассчитывал, что Хозяин вернет ему способность ходить, а получил вечную каторгу. Это ересь, о которой здесь не принято говорить. Всё, что делают Хозяева – делается во благо. Это истина.

Саня хмыкнула, невольно кривясь, и посмотрела на Монтемера устало.

– Не буду спорить. Ты прав, я не местная. А когда ты живешь в другом мире, будешь либо играть по местным правилам, либо будешь дохлым, съеденным, проклятым и забитым камнями местными правоверными, прости-господи.

– Я этого не допущу,– улыбнулся Монтемер.– Тебе не нужно прятать свои мысли. Я знаю, что в твоей голове никогда не будет тех же мыслей, что и у любого жителя этого мира, и принимаю это.

Он положил ладонь Сане на плечо и ободряюще сжал. Саня весело сощурилась.

– Я для тебя, наверное, как диковенная зверушка, Монро.

– Я думаю, это взаимно.

Саня широко белозубо улыбнулась, хлопнула Монтемера по плечу и соскочила с капота, отряхивая сзади штаны. Начало заметно вечереть, и на лес вокруг уже почти опустился сумрак, но дороги, пока ещё светлели. Ещё не укутался в вечер и указатель. Саня бросила на него последний взгляд, когда собиралась сесть в машину и уже занесла ногу, держась за распахнутую дверцу. «Сколько жизней он спасет или унесет потом, когда одичает»,– подумалось ей. Но указатель стоял в безмолвии и неподвижности, и последние лучи едва подсвечивали его стрелки, кое-как из последних сил выбиваясь из-за плотной листвы. Саня сощурилась, оскалилась и вздернула подбородок, едва держась, чтобы не показать столбу неприличный жест. Она села в машину, включила фары, окатив всё белым резким светом, и выехала на левый рукав дороги, благополучно оставляя развилку за бампером.

…но чего они только не делали! Пробирались через кустарные чащи – когда Саня продвигалась на машине по метру вперед, а вокруг шептались и переплетались ветвями кусты, живые, пытающиеся добраться до них гибкими острыми ветвями. И Монтемер, который скакал от одного к другому, что-то хитро обрубал, и они быстро и испуганно втягивались под землю, давая проехать.

И рцарь потом важно говорил, насколько он полезен, и Саня слушала и насмешливо жевала чудом найденную в бардачке жвачку, просроченную давным-давно, но всё равно сладкую и отдававшую синтетическим арбузным душком. Монтемеру жвачка тоже понравилась – они разделили половину, и Саня еще долго смеялась над тем, как он каждый раз забавно вытягивал лицо и лез в рот пальцами, когда жвачка безнадежно прилипала к зубам.

Саня хоть и зубоскалила, но была рада, что в этом дурном сказочном мире она не брошена на произвол судьбы, природы, местных жителей, разбойников, кустов, указателей и прочей дряни, с которой они столкнулись.

Саня же не дура – отказываться от проводника, который вообще сам любезно предложил её сопровождать. Причем очень настойчиво и отчаянно, и Сане иногда казалось, что если бы она Монтемеру тогда оказала, тот встал бы на колени и начал умолять. И Монтемер остался. И всегда был рядом, всё так же вытаскивал из передряг, помогал толкать машину из грязевой завязи, разводил костер и показывал мелкие магические чудеса этой земли.

– Эт называется экскурсия,– брякнула Саня, выруливая к паромной переправе через реку и вставая в очередь из телег, карет и фургонов.

Из них выходили путешественники, которые решили размять ноги во время долгого ожидания. Над одной из телег суетились чички, разбираясь со своим багажом, а из закрытой кареты высунулась чья-то ложноножка, тщательно ощупала воздух, дрогнула от донесшегося от машины выхлопа и убралась обратно внутрь. Но в основном в очереди были люди. Они путешествовали в рейсовых междугородних фургонах или на своем транспорте и вкушали все прелести дороги, в том числе и долгое ожидание.

– Экскурсия, когда шляешься по городам и странам и смотришь достопримечательности,– повторила Саня, скучая.

– Звучит сложно. Похоже на заклинание,– подумав, сказал Монтемер и с сочувствием посмотрел на спавшую с лица Саню, когда стайка мальчишек из рейсового фургона с восторгом облепила бампер машины.– Надо было чуть ниже спуститься по течению. Там есть брод.

– Вот еще, брюхо мочить. Заржавеет, весело не будет,– фыркнула Саня, открывая окно, и, высунувшись практически наполовину, заорала: – Эй, школота, чего вам? Карет волшебных не видели? Ля! А ну слезь с бампера, погнешь же, зараза мелкая!

Школота хихикала, на машину не лезла, но обтерла ладошками всё, до чего дотянулась – в итоге фары оказались заляпаны намертво, и Сане потом, ругаясь сквозь зубы, смешивая местный мат со своим родным, пришлось оттирать жирные отпечатки шаловливых рук.

– Какая разница, заржавеет или нет,– удивился Монтемер.– Машина же все равно восстановится.

– Ага, а если не восстановится? Если у нее запас восстанавливалки кончится?– фыркнула Саня, со скуки постукивая по рулю.– Я этот запас лучше сохраню на случай, если нам снова двигатель кто-то пробьет. Наверняка найдется умник. Очередной, рцарь, блин, благородный и смелый.

– Они защищают людей, а твоя машина выглядит страшновато и незнакомо, особенно в этих местах, где очень слабо развиты технологии,– пожал плечами Монтемер.

К берегу привалил паром, и все засуетились, а потом будто застыли, ожидая, когда паром освободят и дадут добро на погрузку. На соседней полосе уже показались путешественники, прибывшие с той стороны реки, и очередь на переправу начала двигаться, медленно, со скоростью дохлой улитки. Единственное, чем можно было себя занять – это бесполезно трепаться и наблюдать, как чички в панике ищут по кюветам выпавшие из телеги сумочки и спешно грузятся в фургон.

– Да, пошли они, эти защитники,– скривилась Саня.– У меня лучшая машинка на свете. Да, во всех мирах! Ничего они не понимают.

Монтемер не сдержал улыбки, высматривая, как дела на переправе. Уже заезжали на паром почтовая карета и рейсовый фургон, значит скоро и до них очередь дойдет.

– Если поедем в Дорогоморье или близь Колесни-пути, то никто на твою машину даже не посмотрит,– сказал Монтемер.– Колеснь-путь славится механизмами и паровыми повозками. Дорогоморье закупает транспорт там. Ещё есть Йол-ве-йол. Но там делают химер: машину, спаянную с живым человеком или животным.

– Фу!– скривилась Саня, трогаясь с места на жалкие пару метров.– Представляю какой там запашок!

– Да. Жара, песок, бесконечное палящее солнце, тело отторгает металл, гниет на стыках между живой и неживой плотью. Йол-ве-йолцы считаются чудовичес, и мало у кого есть разрешение на проезд в человеческие зоны. И, честно говоря, не зря.

– Дебоширят?– понимающе усмехнулась Саня, успевая заметить, как мимолетно искривилось у Монтемера лицо от отвращения и брезгливости. У неё перед глазами пронеслась картинка, блеснувших на солнце разводов гноя на изношенной заржавевшей детали.

– Бывает.

– Не любишь их.

Взгляд Монтемера застекленел, устремляясь вперед, где полным ходом продолжалась посадка на паром.

– Дороги везде одинаковые, и Хозяева благоволят своим путешественникам повсюду. Рцарь не может любить кого-то больше или меньше – он служит всем,– ровно ответил он.

Саня вздернула бровь и сделала скептическое лицо, но промолчала, демонстративно показывая, что ни капельки не поверила. К тому времени настала их очередь грузится на паром, и щекотливую тему никто развивать не стал. Саня заехала по наклонному трапу на палубу, вставая на свободное место у борта, и заглушила двигатель.

– Любить всех невозможно, Монро,– сказала она, когда служащие парома закрепили машину прочными ремнями к специальным скобам.

– Я рцарь, я могу,– произнес Монтемер, смотря на реку, открывавшуюся с его стороны окна.

Темная вода плескалась волнами о борт и, искрясь на солнце, как чешуя рыбы, уходила далеко вдаль. У илистого берега, заросшего камышом и тонкой острой травой, вышагивали длинноногие птицы, похожие на цапель, и Монтемер, внезапно переключаясь, начал рассказывать про них, и Саня снисходительно делала вид, будто она сопливая малолетка впервые наткнувшаяся на документалку с озвучкой Дроздова.

***

Лучше дальних переездов были только ленивые вечера, плавно переходящие в ночь, отдых, когда можно было припарковаться где-то на поляне, лежать на капоте, пить пряное вино, которое торговка всучила «господину рцарю совершенно бесплатно, не побрезгуйте», и смотреть на звезды. Здесь они горели потрясающе ярко и складывались в незнакомые созвездия, которые причудливо рассыпались по небу. Полной темноты не было – листья каких-то трав едва-едва светились теплым зеленовато-желтым светом.

– Магия,– сказал Монтемер.

– Флюоресценция,– поддакнула Саня, и оба посмотрели в разные стороны. Саня – на небо, Монтемер – на Саню.

Её зеленые волосы отросли сильнее, еще больше оголив каштановые корни. Монтемеру было даже жалко – Саня с зеленью в волосах была особенно похожа на диковинное заморское создание, странное, загадочное, завораживающее. С чужими слуху словами, и странными глазу предметами, с этими «sigaretami», которые горчили на губах, и сладостями, которые приходилось отдирать от зубов.

Монтемер наблюдал за ней, пытаясь изучать и понимать, но наталкивался только на осознание, что ему за всю жизнь никогда не удастся постичь эту женщину.

Слишком другая. И мыслит не как все и не как учили рцарей. Не смотрит на него как все остальные, не имеет никакого почтения к рцарю, вообще понятия не имеет, кто такой рцарь и каким он должен быть. Монтемер ловил себя на ужасной, цепляющей что-то внутри будто крючком, мысли, что с Саней он может быть каким угодно, и она ему ничего не скажет. Это будоражило и пугало.

Монтемер не заметил, как придвинулся ближе, склонился, напряженно думая, уплывая в вязких мыслях, о том, что он странствует с колдуньей, которая путает все вбитые в его голову устои. В какой-то момент Саня уже смотрела не на небо, а на него, но Монтемер это не сразу осознал. Он протянул прядь Саниных волос между пальцев. Обрывки мыслей метались в голове. Пряди, в краске, жесткие – горькие, наверное, если поймать губами.

А лицо?

Монтемер зажмурился, едва проводя кончиками пальцев по линии скулы. Саня застыла, как окаменелая, и несмело выдохнула, а Монтемер почувствовал тепло на щеке.

– Монро. Ты оборзел совсем,– произнесла она очень тихо и невероятно спокойно, но у Монтемера будто заложило уши.

– В лесу дурман цветет.

– Ага, вот и я о том же – дурной,– хмыкнула Саня, и Монтемер смог вздохнуть, откинуться обратно на капот, на спину, утыкаясь невидящим взглядом в небо, где звезды смазывались в безумные ленты. А губы все покалывало от теплого дыхания, хотелось накрыть их ладонью.

– Ты поэтому со мной едешь?– спросила Саня с нехорошим любопытством, и Монтемер невольно весь подобрался.

– Нет. Нет, правда, нет. Я не поэтому. Извини,– быстро сказал он, чтобы Саня ничего не подумала, и та расслабленно хмыкнула, заложив за голову руки.

– Мне бы тебе врезать за приставания, вышвырнуть все твои манатки из машины и свалить,– сообщила она, косясь на рцаря,– но мне лень вставать.

– Не вставай,– произнес Монтемер.

– Скотина.

– Прости. Я не должен был.

– У вас такое тоже описано в вашем кодексе? Мне почему-то казалось, у вас обет безбрачия и всё такое, – спросила Саня, поворачивая к нему голову, и Монтемер тяжело свел к переносице брови.

– Не знаю,– путано ответил он, растирая лицо ладонями. – Там написано, что рцарь должен посвящать всего себя, своё сердце и свою душу людям. Я недостойный рцарь.

Саня посмотрела на него, хмыкнула и, перегнувшись к земле, подняла бутылку.

– На, выпей вина, а то ты сейчас в обморок хлопнешься,– сказала она, участливо передавая бутылку, и задумчиво наблюдая, как Монтемер сделал несколько мощных глотков прямо из горла,– Вроде это ко мне мужик пристает, чуть не поцеловал, а в истерике ты.

– Я не целовал.

– Ага,– веселясь, кивнула Саня,– ты не успел.

***

Когда где-то в полях двигатель внезапно начал троить, и в итоге машина заглохла, Саня смачно выругалась и растерла ладонями лицо.

– Свечи, наверное. Или ещё что-то,– пробормотала она, и пошла смотреть.

Крышка капота зависла в воздухе, Монтемер с интересом сунул нос в автомобильную, густо пахнущую бензином, начинку.

– Да, это свечи. Смотри, смотри, гарь какая!– сказала она, когда выкрутила их одну за другой, придирчиво осмотрела каждую и сунула Монтемеру, чтобы посмотрел и он,– Монро, дай ящик из-под сиденья. Да, этот. Ага.

Пока Монтемер доставал железный длинный ящик, гремящий от обилия инструментов, Саня успела от скуки быстро прошерстить обочину и вылезти из высокой травы и цветов с сочным стеблем в зубах. На задумчивый взгляд Монтемера, только своевременно уточнила, можно ли это жрать, и, получив хмурый, но утвердительный кивок, занялась свечами. Монтемер передал ей ящик, потянулся, разминая затекшие мышцы, и ловко привычно закурил.

– Да, Монро, понахватался ты от меня плохого,– который раз хмыкнула Саня, смотря, как Монтемер курит. Тот пожал плечами.

– В кодексе рцарей ничего о курении нет.

– А как же личный пример?

– А разве тут кто-то смотрит?– с усмешкой ввернул Монтемер, и Саня засмеялась.

– Смотри, Монро, выгонят тебя из рыцерей – как мы тогда дармовые продукты будем брать?

Монтемер как-то болезненно заломил брови, и Саня прикусила язык и уткнулась в ящик с инструментами, выбирая щетку с жесткими проволочными щетинами.

– Из рцарей не изгоняют,– произнес Монетемер, крутя в пальцах сигарету и неотрывно смотря, как медленно и неравномерно тлеет белая тонкая бумага и растет столбик пепла,– Если рцарь отступает от своего пути, он волен убить себя. Или его убеждают убить себя другие рцари.

– Бред! – удивилась Саня, методично и привычно орудуя щеткой и счищая со свечей темный нагар. К приятному расслабляющему стрекотанию насекомых в высокой траве примешивался резкий скребущий звук жестких щетинок.

– Кто в здравом уме будет себя убивать из-за проступка? Убивать себя из-за работы, жуть конечно.

– Рцарь это не работа. Это суть жизни, это предназначение. Рцарь не может идти вразрез с кодексом, иначе он уже отступник. А если он отступил от кодекса, то не сможет уже дальше жить. Рцарь не должен сомневаться.

Слова у Монтемера звучали глухо и тихо, и Сане в какой-то момент пришлось прислушиваться, отложив щетку. Она задумчиво перекатила стебелек из одного края рта в другой.

– Слушай, а бывает такое, что кто-то только притворяется рцарем? Ну, например, чтобы бесплатно брать продукты.

Монтемер уставился на неё с настолько странным выражением не то ужаса, не то восхищения, что Саня смутилась и поспешила отвернуться, чувствуя, как полыхают уши.

– Ты не отсюда и поэтому не понимаешь,– передернул плечами рцарь, и жест вышел очень простой и уязвимый,– И никто никогда не сможет притвориться рцарем. Ни одному живому существу в этом мире не придет такое в голову. Это богохульство. Об этом только ты подумала.

Монтемер тепло, успокаивающе усмехнулся, и Саня дернула уголком губ, смущенно потирая шею, и продолжила чистить свечи.

– Вот я извращенка, скажи,– фыркнула она, и рцарь фыркнул в ответ.

Они помолчали ещё. Когда целыми днями в пути и друг с другом, уже не обязательно было разговаривать.

Саня вдруг нахмурилась, сосредоточенно кусая свой мусор в зубах. Монтемер заметил, эту её упрямую стоячую морщинку между бровей, и невольно напрягся, делая тяжелую затяжку и выдыхая сигаретный дым через нос.

– У меня там дочь осталась, мелкая,– сказала, наконец, Саня с досадой, и выплюнула стебель. – Она у моей мамы жила, пока я уехала работать. И вот, у меня, наконец, всё наладилось, и я решила забрать её к себе, насовсем. Пока что отвезла её на лето на дачу. А застряла тут.

– Думаешь, что-то случилось?– подключился Монтемер, смотря на тлеющую в пальцах сигарету. Столбик пепла на сигарете переломился у основания, переходящего в бумагу, и сорвался вниз, плюхаясь серой кашицей на землю. Монтемер удивленно посмотрел, как он всё еще слабо дымится внизу и размазал кашицу стоптанным мыском сапога.

– Ну, кто ее, малолетку, знает,– оскалилась Саня, склоняясь над содержимым капота. Придирчиво всё осмотрев, она захлопнула крышку.

– Она та еще штучка. Знаешь, из таких, милашечек-одуванчиков с сюрпризом. А на деле деятельная и умная, с шилом в заднице и с манией самостоятельности. Она однажды пропала на неделю, а потом оказалось, что эта коза сама купила билет и ехала ко мне через пол страны в Москву, в гости. Моя мать, её тогда чуть не убила. И меня заодно,– захохотала Саня и, повернув голову, посмотрела вдруг на замершего Монтемера,– Ты ж меня нихрена не понимаешь. Через слово, да?

– Я слушаю интонацию,– улыбнулся он.– Ты её очень любишь. Как ее зовут?

– Лидка. Лидия.

– Сильное, гордое имя,– сказал Монтемер, и Саня просияла.

А у него от этой легкой улыбки будто внутри распрямилась сжатая все это время пружина. Он спокойно выдохнул, выкидывая сигарету.

Глава 3

Новый городок – значит, новый повод запастись провиантом и поработать. Монтемера узнавали по красному плащу, радовались и постоянно дергали по каким-то делам: помочь крышу переложить; непослушного ребенка поругать; младенца посмотреть, выбрать ему имя; поженить пару и много чего другого.

Однажды на него набросились одновременно три свахи и попросили поженить молодых прямо сейчас. Что, дескать, вот, они уже собрались в разных храмах Хозяев Дорог, осталось только прийти и провести обряд, а служителей они тут же отпустили, когда услышали, что великий рцарь прибыл в город.

Свахи орали наперебой и практически едва держались, чтобы не оттаскать друг друга за волосы, а выражение лица Монтемера было таким потерянным и несчастным, что Саня, хихикая в кулак, встряла в беседу.

– Ты собери все три пары в одном храме и пожени оптом,– посоветовала она, а свахи на мгновение замолкли и, не мигая, проявив завидное единадушее, уставились на неё. Образовавшуюся неловкую тишину можно было потрогать руками. А потом поднялся такой гвалт, что Саня подумала, что её сейчас снесут.

– Да, как так можно?! Неуважение к Хозяевам! Доблестный рцарь, что делается! Разве можно?– заголосили они, и Саня ловко нырнула от чужого гнева за широкую спину Монтемера.

К недовольным свахам присоединились и неравнодушные прохожие, которые быстро смекнули, в чем дело, и весь этот кипящий митинг угомонил Монтемер, когда поднял руку, взывая к тишине, и поведал свое решение.

В итоге женили пары по старшинству Хозяев дорог. Сначала в храме Хозяина горных дорог, потом лесных и в конце в храме Хозяев попутного ветра, а Саня отделалась строгим взглядом.

Монтемер, как всегда, был нарасхват, и бытовыми вопросами, неизменно возникавшими в путешествиях, занималась уже освоившаяся в этом мире Саня. Это оказалось не сложно: она шла на рынок и сообщала торговцу, что сопровождает рцаря. Работало это безотказно. Торговец расцветал в улыбке и почтении прямо на глазах и был готов завернуть для благородного рцаря и его спутницы весь прилавок, совершенно бесплатно, и даже додать денег в благодарность, что за покупками зашли именно в его лавку, а не в соседнюю. Саня брала. И продукты и деньги, пусть не в таком количестве, в каком предлагали (у неё всё-таки была совесть), но брала ровно столько, сколько нужно, чтобы не голодать, и чтобы кошелёк на всякий случай был не пуст. Монтемер косился на неё всегда недовольно.

– Рцари не берут денег,– ворчал он, и Саня легко отмахивалась, загружая весь провиант в багажник.

– Ага. А еще рцари питаются благодатью и солнечным светом и посвящают душу и, особенно, тело людям. Да-да, это мы слышали.

Монтемер на это очаровательно заливался краской и не находил слов, чтобы возразить.

Вместе они странствовали уже почти год, меняя города и дороги, и это почти превратилось в рутину. Приятную рутину бесконечного светлого путешествия, в котором душа отдыхала, а смена мест услаждала взор. Монтемер чувствовал этот покой в душе, когда они ехали, ведомые дорогой через поля и леса, а потом въезжали в новый город, стройный, построенный будто по линеечке, или дикий, с неравномерной стихийной застройкой, где переулки перехлестывались в безумные петли, а некоторые улицы были настолько узки, что два идущих навстречу человека едва могли бы разойтись. Мир, в котором путешествовать – это инстинкт, пульсировал ровным током людей, странствующих по дорогам и городам, будто по сосудам – кровь. Единый организм. Монтемер чувствовал этот ритм, с которым все срывались в дорогу и открывали себе новые места, и пытался показать его Сане, слепой в своем иномирском понимании. Иногда она говорила странные вещи, которые считала правильными, но оказавшиеся чужие этому миру, и Монтемер старался не дать им зацепить что-то внутри себя, что-то, что не имело право сомневаться.

Иногда Монтемеру казалось, что они так странствуют уже много лет, тысячелетий, и всегда будут странствовать.

«Когда-нибудь о нас сложат легенды»,– иногда думал Монтемер с легкой жалостью и недовольством. Ему необъяснимо не хотелось делиться с другими людьми их с Саней дорогой.

Монтемер считал, что это должно оставаться только их. И ничто не должно было вмешиваться в этот устоявшийся мирок.

***

В одном из городов Монтемер заметил странную девочку, возрастом едва подходящим к расцвету. Он как раз закончил разговаривать с детьми в местной школе и уже шел к машине, оставленной на площади, как увидел её, зацепился отчего-то взглядом, хотя одета она была как обычная среднеобеспеченная горожанка. Но что-то в ней казалось странным. Среди разномастных путешественников и редких чудовичес, к которым глаз уже давно привык, в этой чувствовалась чужеродность, которая мимолетно напомнила Монтемеру свое первое впечатление от Сани. Другая.

Смутили волосы, не заплетенные, хотя довольно длинные, которые свободно лежали на плечах и спине. Монтемер удивился, потому что здесь волосы таким образом не носили, заплетали в косы или пучки и хвостики. Могли обрезать. Так было удобнее: убранные волосы не придавливал сзади рюкзак или сумка, а в лесу они не цеплялись за низкие ветки и кусты.

А еще башмаки, другие. Из зеленой кожи, на шнуровке и с высоким голенищем, которое закрывал подол юбки. На башмаках был ярко вышит смешной рисунок какого-то чудовичес.

Монтемер не успел к ней обратиться. Она замерла на углу улицы, ведущей к ратуше, и взрослым взглядом, гармонировавшим с детским лицом, всмотрелась в широкую многолюдную площадь впереди. А потом сорвалась с места. Только юбки успели мелькнуть. Монтемер – за ней, но выскочив на площадь, понял, куда она так торопилась. Девочка бежала к машине, бежала к выскочившей из салона Сане, бежала так, будто это последнее, что она делает в своей жизни.

Рцарь замер посреди улицы, наблюдая, как бурно и радостно Саня распахивает навстречу руки, и девочка с визгом влетает к ней в объятия, умудряясь в юбке обхватить её за пояс ногами и повиснуть, как на дереве. Под задравшейся юбкой мелькнули зеленые иномирные башмаки с высоким голенищем и рисунком чудовичес, а Саня крякнула под весом этой не маленькой девочки и привалилась к багажнику, уже не радуясь, а ругаясь на неё во все горло.

– Я щас с тобой спину сорву, дурище, куда ты карабкаешься!

Девочка хохотала. В памяти всплыло ее имя. Лидия. Лидочка. Гордое, сильное имя, смелая, самоотверженная девочка, которая сейчас зацеловывала Санино лицо. Монтемер заставил себя улыбнуться, и уголки губ задрожали от потуг. Рцарь должен радоваться, когда семья воссоединяется, но у него не получалось. Эти иномирцы делали что-то, отчего он – он чувствовал – отступает от пути рцаря. И все, что ему хотелось – это малодушно жалеть, что они с Саней остановились именно в этом городе, а не решили ехать дальше.

У Лидочки оказалась красивая, но щербатая, улыбка и россыпь веселых веснушек на носу. Монтемеру не мог перестать ее рассматривать. Даже когда ее лицо уже запомнилось, все равно он чувствовал глупую потребность разглядывать ее снова. Как больной зуб – и вроде в покое нужно оставить, но потеребить хочется.