Попытка быть трезвой, семнадцать дней ада

Оливия Кросс

Попытка быть трезвой, семнадцать дней ада

Глава 1. День первый. Шум в голове

Я проснулась не от будильника, а от собственного сердца, которое колотилось так громко, что казалось, оно бьёт прямо в виски, отбивая неровный, нервный ритм, и каждый удар отзывался гулким эхом внутри черепа. Не было привычного утреннего тумана от похмелья – и в этом было что-то неестественное, почти пугающее. Вместо тяжёлого, вязкого сна в голове раздался тонкий, пронзительный звон, как будто кто-то включил старый телевизор на пустом канале, и я стала этим белым шумом, сплошным и бесконечным.

Я лежала и слушала, как во мне звучит этот внутренний гул, и первое, что пришло в голову, – это мысль о том, что он не пройдёт, пока я не выпью. Она была не просьбой, не соблазном, а как будто медицинским диагнозом: «Тебе нужно. Без этого не будет тишины». И тут же в груди подкатил липкий страх – а если я не выпью? Если я попробую пережить это? Что будет тогда?

Комната казалась чужой, углы острыми, свет из окна – слишком ярким, почти режущим глаза. Мир будто снял с себя все мягкие фильтры, которые я столько лет накладывала на него алкоголем, и теперь показывал мне своё настоящее лицо – холодное, прямое, безжалостное. Я заметила каждую пылинку на подоконнике, каждую трещинку на краске, каждую складку на простыне – и от этого становилось не легче, а тяжелее, потому что я поняла: я больше не в коконе, я голая перед этим миром.

Внутри было ощущение, что меня лишили кожи. Всё раздражало. Даже собственное дыхание. Воздух был каким-то неправильным – слишком сухим, слишком холодным, слишком реальным. Я тянулась рукой к телефону, чтобы отвлечься, но пальцы дрожали так, что я чуть не уронила его. Лента соцсетей, где всегда находилось что-то для тупого, бесцельного прокручивания, казалась раздражающей, фальшивой. Все эти чужие улыбки, ровные лица, вдохновляющие цитаты – они вызывали во мне злость.

В животе было пусто, но это была не та пустота, которую можно заполнить едой. Это была пустота, в которую падали мысли, как в колодец. Они крутились по кругу: «Ты не выдержишь… Зачем ты это делаешь… Одно утро ничего не изменит…» И всё это сопровождалось картинками, слишком яркими, слишком подробными – бокал с золотистыми каплями на стенках, звон стекла, первый глоток, который всегда был как возвращение домой.

Я встала, ноги едва слушались. На кухне было тихо, слишком тихо. Даже холодильник, казалось, перестал жужжать, как будто и он ждал, когда я сделаю выбор. На столе стояла пустая бутылка из-под вина, которую я вчера забыла выбросить. Я смотрела на неё так, будто она могла заговорить. И в каком-то смысле она говорила – напоминала о том, что вчера вечером я обещала себе, что сегодня начну новую жизнь. Но вчера это было легко – я была пьяная. Сегодня это был другой мир, в котором не было тепла, не было привычного тумана, не было способа заткнуть этот ужасный шум в голове.

Вода из-под крана казалась ледяной и бесполезной. Я пила большими глотками, но она не давала того мгновенного облегчения, к которому я привыкла. Руки дрожали сильнее. Пальцы сводило. Плечи сжимало так, будто кто-то положил на них невидимый груз. И в этом состоянии каждая секунда растягивалась до минуты. Время больше не бежало, как раньше, сквозь алкогольный туман, оно тянулось, вязло, мучило своей медленностью.

Я пыталась найти что-то, что займёт меня, что отвлечёт. Включила телевизор – новости, которые всегда казались мне шумом, вдруг стали почти агрессивными. Ведущие говорили быстро, перебивая друг друга, картинки мелькали, и всё это било по нервам, как молотком. Я выключила его и осталась наедине с тишиной, в которой шум в моей голове стал ещё громче.

Я начала ходить по квартире, трогать предметы, как будто проверяла, существуют ли они на самом деле. Я открыла шкаф, посмотрела на платье, которое давно не надевала, провела рукой по ткани, и вдруг нахлынуло воспоминание – вечер, вино, смех, чувство лёгкости, которого я сейчас не могла даже представить. Это было похоже на издевательство.

Я поймала себя на том, что просто стою у окна и смотрю на улицу, где люди куда-то идут, кто-то несёт кофе, кто-то разговаривает по телефону. Им всем, казалось, не нужно бороться за каждый вдох, за каждую минуту. И я почувствовала зависть – острую, горькую, разъедающую.

День тянулся. Каждая мелочь – поход в ванную, попытка приготовить еду, проверка почты – требовала усилий, как будто я поднимала тяжести. И всё это время внутри жило одно желание: просто выпить, чтобы всё стало, как раньше. Чтобы шум стих, чтобы тело перестало дрожать, чтобы мир снова смягчился. Но где-то глубоко внутри жила крошечная, почти незаметная искра – я знала, что если сейчас сорвусь, завтра будет хуже.

Вечером я сидела в темноте, не включая свет. Город за окном шумел своим обычным шумом, а я прислушивалась к собственному. Он стал глухим, но не ушёл. И я поняла: первый день – это только начало. Это не победа. Это даже не бой. Это просто момент, когда ты впервые за долгое время встречаешься с самим собой лицом к лицу. И понимаешь, что это – самое страшное.

Глава 2. День второй. Тело предаёт

Я проснулась от того, что моё собственное тело стало чужим. Оно не просто болело – оно разговаривало со мной на своём, незнакомом языке, который был построен из толчков, ломоты, жжения и этого бесконечного внутреннего дрожания. Сначала я подумала, что это снова сон, потому что всё было как в кошмаре: слишком резкие звуки, слишком плотный воздух, слишком яркий свет. Но потом до меня дошло – это не сон, это утро, и я трезвая.

Сон был прерывистым, и я помню, как ночью несколько раз просыпалась в холодном поту, чувствуя, как под ногтями зудит кожа, как мышцы ног дёргаются сами собой, будто кто-то дёргает за невидимые нити. Я вставала, шла в кухню, пила воду, возвращалась, ложилась, но засыпала только в тот момент, когда усталость перевешивала тревогу. И всё это время в голове сидела одна мысль: «Выпей, и всё пройдёт».

Я встала с кровати, и ноги меня не слушались. Казалось, что между мной и землёй есть тонкий слой ватной реальности, который мешает идти прямо. Пальцы были холодными, кончики – почти синими. Я пошла в ванную, посмотрела в зеркало и вздрогнула. Лицо было осунувшимся, под глазами – тени, которые раньше я списывала на усталость, а теперь видела, что они живут там постоянно. Глаза – мутные, как стекло, за которым что-то бьётся и не может выбраться наружу.

Я пыталась умыться холодной водой, но это не помогало. Внутри был жар, который не совпадал с температурой кожи. Как будто всё тело горело, но внешне оставалось ледяным. Я дрожала даже под толстым халатом, но если снять его, то в тот же момент становилось душно и липко. Всё тело не могло найти себе место.

Я пошла на кухню. Руки автоматически потянулись к шкафчику, где раньше стояли бутылки. Но там было пусто. Этот момент был как пощёчина – почти физическая боль от того, что привычного выхода нет. Я стояла, держа дверцу, и чувствовала, как внутри нарастает паника.

Я пыталась приготовить себе завтрак, но запах еды казался отвратительным. Запах масла, хлеба, даже кофе – всё казалось слишком насыщенным, слишком тяжёлым. Я отпила пару глотков воды, но желудок тут же сжался. В груди появилась тошнота, но не та, что приводит к облегчению, а липкая, вязкая, которая просто сидит и давит изнутри.

День тянулся, и с каждым часом тело становилось всё более беспокойным. Пальцы не могли лежать спокойно – я то сжимала их в кулаки, то теребила ткань халата, то стучала по столу. Ноги хотели идти, но куда? Я пыталась читать, включала телевизор, но слова сливались, и я ловила себя на том, что смотрю в экран, не понимая ни одной фразы.

В голове появился шум, но другой, не как вчера. Это был не звон, а что-то вроде тяжёлого гула, как будто я нахожусь рядом с работающим двигателем. Он был везде – в ушах, в груди, даже в животе. И чем больше я пыталась отвлечься, тем громче он становился.

К обеду я поняла, что больше всего хочу просто перестать ощущать. Не радость, не печаль, не боль – просто ничего. Я хотела выключить всё это. И я знала, что могу – стоит только сделать один глоток. И тут же в голове включилось второе «я», которое говорило: «Это проверка. Это просто ломка. Ты выдержишь». Но второе «я» было слабым, оно говорило шёпотом, а первое кричало.

Я решила выйти на улицу. Холодный воздух был как спасение. Он бодрил, бил по лицу, заставлял кровь бежать быстрее. Я шла и пыталась сосредоточиться на мелочах – на скрипе снега, на том, как ветер задевает волосы, на звуках шагов прохожих. Но даже в этом была тревога – всё казалось слишком громким, слишком близким.

Мимо проходили люди, кто-то смеялся, кто-то держал в руках бумажный стакан с кофе. Я поймала себя на том, что смотрю на них с завистью и злостью. Они могут просто жить, а я сейчас веду войну за каждый свой шаг. И самое страшное – эта война была добровольной. Никто не заставлял меня бросать. Я сама решила. И теперь я сама должна была нести эту ношу.

К вечеру тело стало предавать ещё сильнее. Появилась ломота в спине, тянущее ощущение в мышцах, как будто я весь день таскала мешки. Голова наливалась свинцом, и в глазах темнело, когда я вставала резко. Я лежала на диване и чувствовала, как сердце бьётся неровно – то быстро, то медленно. И с каждым таким скачком в груди поднималась паника: а вдруг я умру вот так, трезвой, и всё это мучение окажется бессмысленным?

Но я прожила этот день. Не потому, что была сильной, а потому, что просто не дошла до магазина. Иногда победа – это не поступок, а его отсутствие. И сегодня я не сделала того, что хотела больше всего.

Глава 3. День третий. Тишина, которая орёт

Я проснулась в четыре утра. Не потому, что выспалась, а потому что сон оборвался, как будто кто-то дёрнул за верёвку, привязанную к моему сознанию. В комнате было темно, но не тихо. Тишина была наполнена каким-то вязким давлением, будто стены сжимаются. Это не было звуком в привычном смысле, но я чувствовала его кожей – ровный, глухой, бесконечный гул.

Я лежала и понимала, что не могу снова заснуть. Тело уже не просто ныло – оно требовало. Внутри всё вибрировало, мышцы подёргивались сами по себе, ладони были мокрыми, дыхание неглубокое. Казалось, что в груди сидит зверёк, который мечется, царапает изнутри и ищет выход.

Я попыталась встать. Голова закружилась так резко, что я схватилась за стену. Этот мир казался слишком шатким, как будто подо мной не пол, а тонкий лед, готовый треснуть. Я медленно дошла до кухни, налив себе воды. Глоток – и желудок взбунтовался, выдав острую волну тошноты. Я согнулась над раковиной и стояла так, вцепившись в металл, пока это чувство не отпустило.

В голове снова зашевелилась мысль: «Один глоток – и станет легче». И я знала, что это правда. В этом и была дьявольская логика зависимости – она никогда не лжёт в первой половине фразы. Да, станет легче. Но только на час. А потом – снова ад, только глубже.

Я села за стол и уставилась в пустоту. Время тянулось, как холодный мёд. В такие моменты ты понимаешь, что зависимость – это не про бутылки или порошки, это про пустоты между твоими вдохами, которые нужно чем-то заполнить. И если раньше их заполнял алкоголь, то теперь их ничто не заполняло. Эта пустота жгла, и от неё хотелось выть.

Когда рассвело, я вышла на улицу. Мороз был резким, он хлестал по щекам, обжигал дыхание. И в этом было что-то почти приятное – физическая боль отвлекала от внутренней. Но улица была опасна. Каждый магазин, каждый киоск был как ловушка. Я знала, где в каждом дворе можно купить, даже если утро. Я знала, кто откроет дверь, не задавая вопросов.

Я шла быстро, почти бегом, стараясь не смотреть по сторонам. В голове было только одно: дойти до парка. В парке я села на скамейку и долго просто сидела, слушая скрип снега под шагами прохожих. Иногда мимо проходили люди с кофе в руках, и этот запах ударял в память. Мозг выхватывал ассоциации: вечер, бар, звон бокалов, горьковатое тепло в горле. Я отводила взгляд, но память не отводила.

Возвращаться домой было тяжелее. Дом – это место, где я одна, и никто не увидит, если я сорвусь. Никто не остановит. Никто не скажет «подожди». Я понимала, что эти стены – свидетели всех моих прошлых падений, и они будто ждут, когда я повторю всё снова.

К обеду тело начало откровенно издеваться. Мышцы рук и ног начали сокращаться сами, как будто меня били мелкими разрядами тока. В висках стучало, и этот стук отдавался в зубах. Я ходила по квартире кругами, то садилась, то вставала, то снова шла. Лечь было невозможно – сердце начинало биться так громко, что я слышала его ушами.

Я пыталась есть, но еда казалась чужой. Вкус был металлическим, как будто я жевала алюминий. Я выпила немного бульона, но даже он отдавал горечью. Всё тело жило в режиме отторжения – как будто оно объявило забастовку, требуя только одного: верни то, что отняла.

Вечером я попыталась включить фильм, но это было похоже на пытку. Диалоги казались ненатуральными, музыка – слишком громкой, свет экрана – режущим глаза. Я выключила всё и осталась в полумраке. И вот тогда пришла настоящая пытка – тишина.

Тишина в трезвости – это не покой. Это пространство, где ты слышишь каждую свою мысль, каждую мелкую тревогу, каждое воспоминание, которое ты столько лет топила в алкоголе. Они приходят, садятся рядом, смотрят на тебя и молчат. И от этого молчания хочется бежать.

Я сидела, обхватив колени, и чувствовала, как внутри растёт злость. На себя – за то, что довела до этого. На всех вокруг – за то, что, как мне казалось, живут проще. На Бога – если он есть, то почему дал мне жажду, но не дал способа её утолить без разрушения?

Часы тянулись. Я считала минуты до того, как наступит ночь, хотя знала, что ночь не принесёт сна. Я просто доживу до утра, как вчера. И это будет называться победой.

Третий день закончился не тем, что я чувствовала себя лучше, а тем, что я просто всё ещё была жива.

Глава 4. День четвёртый. Миллиметр до падения

Утро началось с предательского ощущения, что я стала чуть-чуть лучше спать. Это был обман. Сон был неглубоким, как плёнка воды над бездной. Стоило шевельнуться, как всё внутри вспыхивало тревогой, и я выныривала обратно в реальность. И эта реальность не стала мягче.

Я заметила, что мои руки перестали дрожать так сильно, но вместе с этим исчезла и та тупая, глухая усталость, которая хотя бы притупляла остроту чувств. Теперь каждое ощущение стало резким, как стекло. Звуки с улицы будто усилили громкость: лай собак рвал воздух, голоса прохожих казались криком, даже капли воды из крана ударяли в виски.

Внутри поселилось странное чувство – будто всё вокруг медленно подталкивает меня к тому, чтобы сорваться. Это были не конкретные люди, не чьи-то слова. Это были детали: запах сигарет от соседа на лестнице, бутылка вина в витрине магазина, яркая реклама на билборде, обещающая «отдохнуть вечером». Мир знал, что я сижу на краю, и подбрасывал мне маленькие толчки.

Ближе к полудню я пошла в магазин за хлебом. Это был глупый, обыденный поход, но в нём пряталась ловушка. Когда я вошла, мои ноги сами повернули в сторону алкогольного отдела. Я не думала – это было как инстинкт. Пальцы почти коснулись холодного стекла холодильника, за которым стояли банки пива, и в этот момент сердце ухнуло вниз. Это было мгновение, когда реальность сжалась в одну точку: вот оно, сейчас.

Всё моё тело закричало: «Возьми». И только тонкий, почти прозрачный голос где-то внутри прошептал: «Ты же знаешь, чем это кончится». Я стояла там, глядя на отражение своего лица в стекле холодильника, и это было ужасно – видеть себя в такой момент. Глаза, в которых нет ни ярости, ни решимости, только выжженная усталость.

Я отдёрнула руку. Почти физически почувствовала, как этот жест отдался в животе – как будто я перерезала тонкую нить, на которой висела пропасть. И пошла к кассе, стараясь не смотреть назад.

Но даже когда я вернулась домой, этот момент не отпустил. Он крутился в голове, как заевшая плёнка. Я понимала, что это была не победа, а всего лишь отсрочка. Миллиметр – вот что отделяло меня от того, чтобы снова упасть. И этот миллиметр слишком легко можно потерять.

Вечером пришёл звонок. Голос старого знакомого, с которым мы когда-то часто «отдыхали». Он говорил легко, с привычной ухмылкой, и предлагал «встретиться, посидеть, вспомнить». Я слышала между строк: это значит выпить, как в старые времена. Я пыталась вежливо отказаться, но он настаивал. И чем дольше он говорил, тем сильнее внутри поднималось желание согласиться.

Я вцепилась в телефон, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь. И вдруг поняла, что если сейчас не оборву разговор, то соглашусь. Я сказала короткое «нет» и выключила. Сидела, глядя на чёрный экран, и понимала, что сегодня я уже дважды балансировала на грани.

Ночь была тяжёлой. Мысли метались, как птицы в клетке. Казалось, что этот день выжег во мне ещё один кусок сил. Но я всё ещё была трезвой. И это было единственное, что имело значение.

Глава 5. День пятый. Ложь под видом надежды

Проснулась я в состоянии, которое многие могли бы назвать терпимым. Голова не болела, руки не дрожали, сердце стучало ровно. На мгновение мне показалось, что я почти обычный человек. И именно в этом таилась опасность. Потому что вместе с этим состоянием пришла мысль, тихая, как кошка, крадущаяся в темноте: «А может, я смогу? Может, я смогу, как все – немного, по праздникам, без перегибов?»

Эта мысль не пришла как угроза. Она была обёрнута в нежную ткань иллюзии. Она шептала: «Ты же видишь, тебе уже легче. Ты уже не та, что была неделю назад. Ты справляешься. А значит, можно позволить себе немного». Это был голос не врага, а якобы союзника, который обещал, что всё будет под контролем.

Я пошла на кухню, налила себе кофе, но вкус его был странным – горечь слишком напоминала мне вкус вина, которое я когда-то запивала крепким чаем, чтобы сбить запах. И эта память, как заноза, вонзилась в утреннее спокойствие.

К обеду мысль разрослась. Она уже не была тихой. Она уверенно обосновывалась в голове, приводя «аргументы»: «Смотри, ты ведь не сорвалась, когда шла мимо магазина. Ты отказала тому знакомому. Значит, у тебя есть сила воли. Значит, ты сможешь поставить себе предел». И где-то глубоко я понимала – это ложь. Но эта ложь была сладкой, как запретный фрукт.

Я начала прокручивать в голове сценарии. Не так, чтобы пойти и напиться – нет. А так, чтобы это выглядело прилично: бокал вина за ужином, кружка пива на встрече с друзьями. «Культурно», «по-европейски», «как взрослые люди». Мне даже стало казаться, что это будет доказательством того, что я победила зависимость.

Ближе к вечеру я почувствовала, что сердце стало биться чаще. Не от страха, а от предвкушения. Как будто я заранее согласилась, но всё ещё притворялась перед собой, что решение не принято. Я пыталась отвлечься: включала музыку, мыла посуду, листала ленту новостей. Но в каждой песне слышался намёк, каждое фото друзей с бокалами казалось приглашением.

Когда стемнело, я поняла, что нахожусь на грани. И что эта грань не выглядит страшной. Она выглядела уютной. И именно поэтому я боялась. Потому что страшное проще распознать и оттолкнуть, а вот то, что приходит под видом тепла, легко впустить.

Я легла в кровать, но сон не приходил. Мысли вертелись вокруг одного и того же круга: «Один раз – это же не конец». Я даже не заметила, как стала считать в уме ближайшие даты, к которым можно было бы «приурочить» этот один раз: день рождения знакомой, праздник, встреча одноклассников. Всё это казалось разумным.

Но в какой-то момент я вспомнила один вечер, когда всё тоже начиналось с «одного бокала». И как он закончился – пустыми глазами в зеркале, дрожью в руках и утренним стыдом. Это воспоминание было холодным ведром воды.

Я не знаю, что спасло меня в ту ночь – усталость или остатки здравого смысла. Но я проснулась на следующий день всё ещё трезвой. Хотя внутри я понимала: если такие мысли будут приходить, однажды я соглашусь.

Глава 6. День шестой. Злость как побочный эффект трезвости

Утро началось с раздражения, которое я не успела даже заметить, а оно уже разрослось во мне, как сорняк на заброшенном участке. Всё было не так: шум за окном, стук кастрюли на кухне, медленный интернет, даже собственное отражение в зеркале, в котором мне почудился не только усталый взгляд, но и что-то злобное, заострённое.

Я всегда считала, что злость – это не моё. Что я умею сдерживаться, что могу сгладить, обойти острые углы, что даже если меня что-то задевает, я способна «проглотить» это. Алкоголь помогал в этом: он притуплял реакцию, смазывал края эмоций, делал меня мягкой и медлительной в ответах. Но теперь все фильтры были сняты, и внутри оказалось слишком много накопленного, что рвалось наружу.

Я резко ответила матери на её обычный утренний вопрос о том, как я спала. Я с раздражением закрыла браузер, когда друг написал что-то шутливое, что в другой день показалось бы безобидным. Я чувствовала, что внутри будто скапливается давление, и любое слово, любое движение может стать спичкой.

Половину дня я пыталась отвлечься: убиралась, перебирала шкаф, мыла полы. Но всё это делалось с таким внутренним надрывом, что даже движения становились резкими, почти агрессивными. Тряпка падала с глухим стуком, дверь хлопала чуть сильнее, чем нужно. И в каждом таком звуке я слышала не просто бытовой шум, а собственный гнев, выплеснувшийся в предметы.

К обеду я поняла, что злюсь на всех. На тех, кто пьёт и может позволить себе не думать о последствиях. На тех, кто даёт мне советы, не имея ни малейшего представления о том, что значит трезвый день, когда твой мозг работает без привычного допинга. На тех, кто вообще живёт своей жизнью и не замечает, что я воюю каждый час.

Я попыталась выйти на улицу, надеясь, что смена обстановки разрядит это состояние. Но всё только усилилось. Люди казались слишком громкими, ветер слишком холодным, машины слишком быстрыми. Даже запахи раздражали – кто-то ел шаурму, и мне показалось, что аромат забил всё вокруг.

В какой-то момент я поймала себя на том, что иду, стиснув кулаки. Не от страха, а от злости, которая уже не помещалась во мне. Я вспомнила, как раньше подобные дни заканчивались бутылкой – и всё утихало. Сейчас такого выхода не было, и от этого злость становилась ещё острее, почти невыносимой.