Хроники Двенадцатого бата

– На обезболе пойдёшь, короче. И не понтуйся, героя-партизана из себя не строй. Чувствуешь, что хреново становится, сразу вкалывай следующий. Сейчас главное что? Главное – от группы не отставать и не задерживать движение. Понял? – короткими фразами проинструктировал Белый. Невнятное мычание Лабутена было единогласно принято как подтверждение того, что он, Серёга, всё понял и с поставленной задачей согласен полностью.

Два офицера на группу, капитан и летёха. Белый как старший по званию принял командование, Моцарт – дублирующий. Через две уцелевшие рации попытались выйти на связь. Глухо. Эфир безнадёжно забит наведёнными помехами. Что было ожидаемо. Стопроцентно: глушат с обеих сторон. Хохлы – чтобы наши с этого берега не сливали их координаты. Наши, соответственно, страхуются на случай захвата всуками раций и пленения их владельцев. Тактика правильная, но пацанам от этого ничуть не легче.

– Короче, парни, будем к речке отходить, – подвёл итог Белый, – здесь оставаться – не вариант. «Немцы» [25], даже если через мины не сунутся, по-любому заброшки миномётами причешут. Сейчас уходим через протоку, там в посадке заночуем. Утром «будем посмотреть» – по ситуации. Если наши завтра в Счастье зайдут – норм. Если нет, бойцы, будем как-то на наш берег переправляться.

Как добрались до протоки – отдельная история. Все мало-мальски удобные подступы к Донцу хохлы заминировали ещё в 2015-м – 2020-м. Мы брели шаг в шаг, след в след, прощупывая каждый сантиметр мёрзлой земли. Потом – по грудь в серой, вымораживающей до костей февральской воде. На берег многие выбирались уже ползком – нас не держали ни руки, ни ноги, напрочь потерявшие чувствительность. Кто ещё мог стоять на ногах, волоком оттягивали товарищей от берега в заросли кустарника, поднимали чуть не пинками, заставляли двигаться. На прикрытой от ветра поляне Моцарт, сам трясущийся крупной дрожью, стаскивал с пацанов насквозь мокрые шмотки.

– В кучу сбились, ну! Плотнее, вашу Машу! К-короче, парни, шмотьё на себе сушить – не вариант. Замёрзнете насмерть раньше, чем высохнет. Вещи на кустах развесим, на ветру подсохнут. Трусы на себе оставили – и в кучу. Хоть друг на друга ложитесь, вертитесь, местами меняйтесь. Как овцы в м-мороз г-греют-тся, видел кто-нибудь? Во-о-т, по той же схеме: кто в центре с-согрелся, выталкивайте к краю, пот-том об-братная д-д-движуха, поняли? П-пока руки-ноги в норму не придут – не засыпать! Уснул – сдох от п-переохлаждения. Увижу – сам добью. «Двухсотых» на сегодня и так лишка́.

– На заброшках надо было ночевать, блин. П-позамерзаем тут к чертям псячьим, – пробубнил кто-то из трясущейся сине-пупырчатой, одетой в одни трусы, кучи.

– В-воин, ты кукухой п-потёк?! – Моцарт глыбой навис над дрожащей кучей. – Заброшки твои «немцы» или прочешут, или, чтоб не париться, миномётами отработают. А в воду не сунутся, не сезон нынче. Да и попробуй найди, на каком из островков мы стихарились. Короче, рты закрыли и греемся. На дежурство по очереди будить буду.

Железный он, Моцарт, не иначе. Пока парни тряслись, сбившись в кучу, он, такой же синий и пупырчатый, в одних мокрых трусах, негнущимися руками развешивал по кустам мокрые вещи бойцов. И первым заступил в охранение, накинув на плечи полупросохший бушлат.

Прав был Колька насчёт заброшек, ох как прав! Перед самыми сумерками хохлы жахнули по дачам миномётами. Больше получаса разбирали посёлок в хлам стодвадцатыми[26]. Под аккомпанемент недалёких прилётов почти согревшийся Колька беззлобно пихнул локтем «притихшую кучу»:

– Слышь, деятель! Ну что, на заброшках надо было остаться?! Там сейчас вообще ни разу не холодно!

«Куча» буркнула что-то неразборчиво-примирительное в ответ.

Утром поднялись со скрипом. Все живы – уже хорошо. Больше половины – жёстко простуженные, с температурой. После ночёвки на покрытой инеем земле остался исходящий паром круг абсолютно сухой, согретой теплом тел земли. Шмотки с кустов пацаны растащили потихоньку в течение ночи, досушивали уже на себе, и вид к утру имели почти пристойный. По крайней мере, выглядели сухими и не очень тряслись. До середины дня с места не трогались, ждали. Когда стало ясно, что штурма сегодня не будет, группа двинулась дальше, к Донцу. Планировали выйти к берегу до темноты. Хохлы, слава Кукулькану[27], про нашу группу не вспоминали. С раннего утра их позиции начала плотно кошмарить арта́, и «немцам» было явно не до того, чтобы отлавливать на собственных минных полях два десятка чудом выживших «орков». Чем «орки» и воспользовались. То ли все известные боги были в этот день на нашей стороне, то ли, наоборот, отвернулись, чтоб не сглазить, но по минным полям группа проскочила, аки Христос по воде – чисто и без потерь. «По ходу пьесы» порядком подпортили настроение четыре непредвиденные протоки. Но спешки, как вчера, уже не было, укры в спину не дышали. Поэтому, как говорится, поспешали не торопясь. Сначала брод провешивал почти двухметровый Захар, в одиночку, под прикрытием всей группы. Оружие и шмотки – над головой. Вчерашний квест повторять не хотелось никому. По Захаровой отмашке Белый переводил в том же контексте первую половину группы: прошли, оделись, закрепились, отмахнули Моцарту, прикрыли вторую половину на переходе. Только раз, на третьей по счёту протоке, оступился и нырнул Андрюха-Изюм, в группе самый мелкий ростом. Потому и ушёл по-взрослому, с головой, в месте, где Захару едва доходило до груди. Дальше и глубже уйти, к счастью, не дали. Одновременно с Изюмовым нырком, едва ли не опережая его, в воду метнулась лапища Ваньки-Йосика и сграбастала потенциального утопленника за не скрывшиеся под водой руки. Молодец Изюм, вещи и калаш не выпустил. И Йосик тоже молодец: не сбиваясь с шага, как котёнка, выдернул Изюма из воды и протащил до самого берега.

К Донцу выбрались, как и планировали, за час-полтора до сумерек. Берег хохлы заминировали давно и плотно, но нам и тут повезло: группа вышла точно напротив Раёвки – где наш опорник на противоположной стороне реки. На опорнике том каждый из группы успел отдежурить не по одному месяцу, и хохляцкий берег был изучен давно и тщательно, в том числе и проходы в минных полях, через которые вэсэушники по лету частенько выбирались к реке на рыбалку. Мы со своей стороны грешили тем же, и в периоды, когда на ротацию к хохлам заступали регуляры[28], а не нацбатовцы, поддерживали с ними негласный нейтралитет и с удовольствием дополняли армейский рацион свежей ухой и жареной рыбкой.

Соваться к берегу до темноты не рискнули. Движуху со стороны Раёвки заметят по-любому. А учитывая отсутствие связи, со стопроцентной вероятностью примут группу за хохлов, замышляющих какую-то пакость, и без долгих разговоров укроют чем-нибудь тяжёлым, осколочно-фугасным. А оно нам надо?

Впрочем, сложности только начинались. Пока шли, тешили себя надеждой обнаружить у берега или в ближайшей лесопосадке сныканную хохлами лодку. Ну была же у них, сами видели! Но то ли прятали укры грамотно, то ли вообще к зиме утащили куда… Короче, с лодкой вышел облом. И во всей своей красе перед группой встала проблема переправы. Переправить на тот берег хотя бы одного бойца. Добраться до той же Раёвки, выйти к своим, доложить. Оттуда лодку-две ребята быстро сообразят. Только как теперь до тех ребят добраться?

Донбасский февраль, конечно, с сибирским или уральским не сравнить. На том же Урале, на минуточку, форсирование водоёма зимой вообще проблемы не составило бы. Перешли пешком по метровому льду – и все дела! Тут же реки замерзают далеко не каждую зиму. Климатические особенности, мать их! Особенно сейчас и в данной конкретной ситуёвине. Температура держится между минус пятью и плюс столькими же, фирменный донбасский пронизывающий ветер. Снега нет, от слова «совсем». Про воду в таких условиях и говорить не хочется. Вчера успели оценить, так сказать, на ощупь. Серый стылый кисель, даже на вид жутко холодный и какой-то густой – не свойственная воде консистенция. Лезть в эту жидкую жуть после вчерашнего никому решительно не хотелось. Да и тут не протока, которую можно вброд перейти, а вполне себе полноформатная река. Больше ста метров в ширину, с неслабым течением. Совершенно не факт, что у кого-то попросту хватит сил и здоровья на такой зимний заплыв. Если не ошибаюсь, учёные оценивают продолжительность жизни человека в подобной водичке, температурой аж в четыре градуса по, мать его, товарищу Цельсию, приблизительно в четыре же минуты. А потом всё, хана: переохлаждение, несовместимое с жизнью, и, как следствие оного, – банальное утонутие. Надо сказать, проходит сей четырёхминутный спектакль до обидного незрелищно и абсолютно негероично. Поверьте человеку, пару раз чудом не дожившего до последнего акта в подобных постановках. Хотите ощущений? «Их есть у меня!»

В первое мгновение тело обжигает таким лютым холодом, что напрочь перехватывает дыхание. Абсолютно! Грудная клетка просто отказывается расширяться и впускать в себя воздух. Потом соглашается на компромисс, но полный вдох тебе таки сделать не даст на протяжении всей водной процедуры. С минуту ты ещё способен активно и целенаправленно двигаться, даже холод становится вроде бы не таким обжигающим и вполне переносимым. На второй минуте ты вдруг обнаруживаешь, что твои движения замедляются независимо от твоего желания, с каждым следующим гребком. Ты начинаешь дёргаться, пытаешься двигаться активнее. Поверьте, без толку! Ледяная вода высасывает тепло и силы из организма быстрее, чем ты тянешь коктейль через соломинку. К исходу четвёртой минуты ты перестаёшь вообще что-либо чувствовать: тебе уже не холодно, ушла паника, нет боли, нет тела, нет ничего. Мозг вяло пытается заставить тебя ещё раз поднять руку, уговаривает тело сделать очередной гребок, но всё это он уже делает как бы отдельно от тела. Организм уже словил анабиоз, как лягуха, схваченная морозом, и командам мозга не подчиняется. И этот очередной гребок ты уже не делаешь, а апатично идёшь под воду. Насовсем.

Перспективка, в общем, совсем не радужная. Учитывая течение и ширину реки, уложиться в отпущенные четыре минуты – ноль шансов. И лодки у нас нет. А плыть надо.

– Плот нужен. Хоть что-то, приблизительно похожее, – разродился идеей Изюм.

– Ты, что ли, бензопилу в разгруз[29] засунул? Или топор хотя бы прихватил? – хмыкнул Белый. – Из чего плот строить?

Моцарт с интересом прислушался. Кто хорошо знает Андрюху-Изюма, тот в курсе, что попусту он не говорит. Раз заикнулся про плот, значит, что-то и где-то под свою идею увидел.

– Смотри, Вань, – Изюм ткнул пальцем назад и вправо. – Там штук пять-шесть пяти́шек валяется. С крышками…

Пятишками в просторечии называют пластиковые пяти- и шестилитровые бутыли из-под питьевой воды. Начало идеи – вполне себе. Будь вода чуть теплее, достаточно было бы просто обвязать пловца четырьмя-пятью такими баллонами с воздухом. Сейчас же на одних бутылях далеко не уедешь – утонуть они, может, и не дадут, но жизнь не спасут, ещё и скорость замедлят.

– Ладно, убедил. Дальше что?

– Мимо сухостоя проходили недалеко – стволов с руку толщиной наломаем побольше. У меня в разгрузе моток верёвки есть, может, ещё у кого найдётся. Не хватит – ремни снимем. Короче, связываем типа матраса, чтобы человек лечь мог. Пятишки – снизу или по краям. Лучше снизу, чтобы грести не мешали, но плот над водой повыше держали. Если нормально свяжем, один-то точно переплывёт. Могу я…

– Ага, ты! – коротко хохотнул Йосик. – Из тебя пловец, как из дерьма пуля. Не дай бог! Рассыплется твой лайфхак на середине. Ты даже квакнуть не успеешь.

– Ты, что ли, поплывёшь? – огрызнулся Изюм на крупногабаритного Ваньку. – Так под твою тушу нам всю посадку в плот увязать надо. А под низ ещё один – из пятишек.

– Хорош собачиться! – рявкнул Белый. – Изюм, давай за своими пятишками. Йосик, берёшь Радика и ещё пару бойцов, идёте за сухостоем. Бойцы, у кого верёвки есть, доставайте. У кого ножи, будете ветки обрубать.

Плавсредство вышло гротескное, да и по надёжности немного сомнительное. Пластиковых бутылок нашлось даже не пять, а целых восемь штук. Хорошую охапку сухих стволиков увязали, как смогли, в виде лежака, пятишки примотали снизу. Недоверчиво оглядев сооружение, Моцарт попросил бутылки не только к плоту привязать, но и скрепить между собой:

– Конструкция, блин, подозрительная, Изюм. Не факт, что посреди реки не развалится. А так хоть какой-то шанс на поплавках догрести… небольшой, правда. Короче, даже если замёрзнешь насмерть, так хоть не утонешь.

– Вот умеешь ты, Колёк, вовремя ободрить и утешить, – хохотнул Радик, не прекращая увязывать бутылки в «гирлянду».

– Угу, – хмыкнуло из-за плота. – Взглядом ласковым да словом матерным.

Поплыл всё-таки Моцарт. Конечно, логичнее было отправить почти невесомого Изюма или тощего Радика, а не здоровенного дядьку ростом под сто девяносто и весом больше центнера. Только вот Изюма уже второй день бил жёсткий озноб после купания в протоке, а из Радика пловец был, мягко говоря, не очень. Моцарт же с водой был на «ты» с раннего детства. Плюс срочка в морской пехоте. Плюс ежегодные купания в крещенской проруби. В общем, если у кого и был хороший шанс доплыть, то только у железного Моцарта.

Плот под Колькиной тушкой сразу же просел почти до самой воды. Не потонул – уже хорошо. На себе Моцарт оставил только штаны и китель: замёрзнуть на ледяном ветру – тоже идея так себе. Берцы завернули в бушлат, бушлат – в полиэтиленовый пакет и примотали к Колькиной спине, калаш – туда же. Сунули в руки два обломка доски вместо вёсел и осторожно оттолкнули хлипкую конструкцию от берега в сгустившиеся сумерки.

Вода тут же обожгла холодом грудь и живот. Плотик едва возвышался над поверхностью реки – на каких-нибудь пару сантиметров, и даже небольшие волны легко перехлёстывали через край. Уже метрах в пяти от берега плот подхватило течением. Подгребая обломками досок, Колька пытался восстановить в памяти рельеф нужного берега. Главное – не проскочить излучину напротив Раёвки. Дальше река расширяется, и выгрести против течения будет намного труднее. А ещё мины. До Раёвки-то все тропки-проходы знакомы и истоптаны собственноножно, а вот дальше начинается зона ответственности «Тринашки» – совершенно незнакомая территория. Вляпаться после заплыва, подорвавшись на своих же минах, было бы очень обидно.

Плот рассы́пался прямо на середине реки, как бывает только в плохом кино. Лопнула ли где-то верёвка, или по какой другой причине, – выяснять было поздно, да и некогда. Моцарт просто ухнул с головой в ледяную реку, успев только поймать и зажать в руке какие-то верёвки. Оказалось, не просто «какие-то», а «какие надо». Когда вынырнул, с трудом проталкивая воздух в грудную клетку, в кулаке обнаружился конец от связки с «поплавками». Уже бонус! Не выпуская верёвок из рук, Моцарт активно погрёб вдоль течения наискосок, волоча за собой пятишки. В том, что остатки плавсредства ещё пригодятся, Колька ни разу не сомневался: позади осталась в лучшем случае половина реки, хватит ли собственных сил добраться до берега – далеко не факт. Может, как раз помогут «поплавки».

Каждый гребок был медленнее предыдущего и давался труднее. Холод больше не беспокоил. Тело просто потеряло чувствительность и напрочь отказывалось подчиняться командам мозга. Делая очередной взмах, Моцарт только по всплеску понимал, что онемевшая рука всё-таки поднимается над водой. Ещё немного, и застывшее тело полностью выйдет из подчинения. Кое-как поймав действующей рукой верёвку, Колька пропустил её под грудью. Теперь тратить силы на то, чтобы удержаться на воде, уже не приходилось. Сознание издалека хохотнуло, рисуя картинку медведя, обвисшего на связке воздушных шариков. Моцарт пытался хотя бы немного шевелить руками и ногами, направляя свой дрейф в нужную сторону, и даже не сразу понял, что к чему, когда течение поволокло его по чему-то твёрдому, неприятно неоднородному и угловатому. Опершись на руки, неожиданно увидел (не почувствовал, а именно увидел), как тело приподнимается над водой. Встать на четвереньки попросту не хватало сил. Какими-то ящеричьими движениями Моцарт тянул и толкал непослушное тело, не очень понимая куда. До тех пор, пока плеск от движений рук и ног не сменился сухим шуршанием прибрежной гальки.

В отличие от онемевшего тела, голова работала адекватно, хоть и слегка замедленно. Последовательность действий отщёлкивалась скупыми командами. «Двигаться, двигаться, двигаться… теперь встаём… ещё раз…» На четвереньки Колька сумел подняться раза с четвёртого. Встать на ноги получилось с пятого или шестого. Негнущиеся пальцы не справлялись с застёгиванием кителя, и Моцарт оторвал пуговицы. Сухой бушлат надел прямо на голое тело, берцы натянул, не пытаясь завязать шнурки. Сначала просто переставлял бесчувственные ноги. В какой-то момент к согревающемуся в движении телу начала возвращаться чувствительность, и с ней пришла боль. Жгло каждую клетку, будто Кольку с головой окунули в кипяток. Как ни странно, боль вернула ясность мысли. Шипя сквозь стиснутые зубы, Моцарт огляделся по сторонам, пытаясь понять, где именно его вынесло на берег.

Унесло, как оказалось, до самой излучины. Если бы не отмель, глубоко врезавшаяся в русло, плыть бы Кольке безжизненным туловищем вниз по течению до сих пор. От пацанов, что остались на том берегу, его отнесло, получается, почти на полкилометра вниз, и это «не есть гут». Зато отсюда ближе до Раёвки: пройти берегом до посадки и подняться вверх, на холм. Плохо то, что в темноте не видны вешки, обозначающие проходы в минных полях. Выломанный сук вместо щупа – идея так себе, но других вариантов, собственно, и не было. Два-три тычка в землю перед собой – шаг, снова потыкать – шаг, потом ещё и ещё, в той же последовательности.

Импровизированный щуп втыкаться в мёрзлую землю отказывался напрочь, и Колька продолжал зондировать тропу не столько для пользы дела, сколько ради самоуспокоения. Первые деревья посадки появились перед глазами совершенно неожиданно. И в то же мгновение по глазам ударил слепящий луч фонаря, а по ушам стеганул резкий окрик:

– Стоять! Упал, рылом в землю воткнулся! Оружие в сторону откинул, живо! Дёрнешься – шмаляю!

Моцарт послушно обмяк, обвалившись на землю расслабленной мокрой тряпкой. Через секунды в спину между лопаток упёрся ствол калаша[30].

– Куда путь держим, хлопчик? – участливо поинтересовались сверху.

– На Р-раёв-вку, – буркнул Колька в мёрзлую траву.

– Ну, считай добрался. А сам-то чьих будешь?

– Д-двенадцатый. Парни, т-тащите к к-командиру. У меня б-бойцы на том берегу ждут.

– «Двенашка»? На хохляцком берегу? А ты не чешешь, хлопчик? А ну, повернулся на спину, портрет покажи.

Моцарт послушно перекатился на спину.

– Караван, иди глянь, знакомый портрет или брешет? – луч фонаря снова резанул по глазам.

– Моцарт? Колёк?! Парни, тормозите, реально наш. Взводник ЗАВ[31] из Двенадцатого. – Юрка-Караван, невысокий и шустрый, протянул руку, помогая подняться. – Рассказывай по дороге, братан. Слушай, уже с вашей банды живыми никого увидеть не ожидали!.. Сколько?.. Где?.. Как до речки добрались?.. А ты здесь как?.. Что, реально переплыл?! Блин, Колёк, ты наглухо отмороженный, я бы в такой холодрыге сразу ласты склеил!

Вопросы из Каравана били фонтаном, и Моцарт едва успевал на них отвечать.

– Лодку найдёте? Лучше – две или три, – уточнил Колька, когда Караван набирал воздуха перед следующей серией вопросов.

– Всё организуем, братан. Сивый, Кот! Берите уазик. Ща Моцарта в сухое переоденем, увезёте в «Двенашку». Потом на Глинку, там у местных лодку видел. И у парней из «Двенашки» спросите, может, тоже знают, где есть.

С сухими вещами возникли проблемы. Контингент на Раёвке, как назло, подобрался на удивление тощий и низкорослый.

– Б-блин. Да что ж вы уценённых од-дних понабрали? – стуча зубами, обиженно бубнил Моцарт, откидывая в сторону очередной сорок восьмой размер четвёртого роста, – нормальное что-нибудь есть, не из д-детского магазина?

Самым «нормальным» оказался неизвестно чей синий спортивный костюм, почти подошедший по росту, хотя всё равно был как минимум на размер-полтора меньше нужного. Растянув несчастную синтетику до испуганного треска по всем швам, Моцарт чудом втиснулся в протестующую одёжку, что навеяло ехидные мысли о слегка раздобревшем Супермене. В таком вот виде и привезли Кольку в Дом культуры посёлка Металлист, где в спортзале на матах, одеялах и просто в брошенных на пол спальниках отсыпалась потрёпанная во вчерашнем бою «Двенашка».

Стакан водки Моцарт выпил, словно это была вода, он даже не почувствовал вкуса. Зато буквально через пару минут зубы перестали отбивать дробь и на белое как мел лицо начали возвращаться краски. Я протиснулся к Кольке поближе: хотелось хоть пару слов сказать человеку, которого я знал уже больше двух лет, но который сегодня предстал с совершенно неожиданной стороны. Только вот с красивыми и нужными словами у меня не очень получается, а видок Моцарта подсказывал начало диалога. Наплевав на позывы к пафосу, я оглядел критически Колькин трещащий по всем фронтам прикид и с ехидной усмешкой ткнул друга в плечо:

– А труселя красные где, братан? Забыл второпях? И плащик?

– А шёл бы ты лесом, Док! – беззлобно огрызнулся Колька. – Заняться нечем? Тогда найди мне что-нибудь пристойное. Штаны ж того и гляди лопнут.

Лодок нашлось всего две. А это означало, что надо спешить. До рассвета пацанов с хохляцкого берега надо было кровь из носу перевезти на наш. Одну лодку закрепили на крыше «буханки»[32], вторую впихнули в грузовой отсек. Ну как «впихнули»? Нос всё равно торчал из дверей, но кого это сейчас волновало? Уже перед самым отъездом я по какому-то наитию влетел к зампотылу, сгрёб со стола кольцо колбасы и, провожаемый возмущённым рёвом Ёлки, рванул к уазику.

– Держи, братан. Слушай, а что вы там жрали двое суток?

– А фам как думаеф? – с набитым ртом откликнулся Моцарт и, протолкнув мощным глотком здоровенный шмат по пищеводу, продолжил: – Святым духом, братан, реально. Где первую ночь ночевали, пару кустов шиповника нашли и боярышник. Ягоды, сам понимаешь, не свежак, коричневые уже, мёрзлые. Так обклевали эти кусты за две минуты – снегири не конкуренты. Ну и пока до речки шли, тоже ягоды попадались. Короче, за колбасу спасибо, я чо-т сам не подумал.

С переправой еле управились до рассвета. В лодку, помимо гребца, можно было взять троих. Ещё двое плыли, держась за лодку. Пятеро за один заход, на две лодки – десяток. Причаливая, первым делом выдёргивали из воды пловцов. Растирали, укутывали в сухое, тут же тащили в машину.

В трёх метрах от берега чуть не потеряли Йосика. Ванька держался за лодку до последнего молча. А у самого берега замёрзшие руки разжались, и Йосик тихо ушёл под воду. Точнее, ушёл бы, если бы не Изюм. Перевесившись с борта, Андрюха успел ухватить Йосикову руку и, пыхтя от натуги, тянул центнер Ванькиного веса из воды.

– Держите, блин!

Кто-то из пацанов ухватил за бушлат самого Изюма, под Ванькиным весом начинающего сползать за ним следом. А на мелководье Йосика уже перехватили другие руки и вытащили на берег. Всё, последний рейс.

«Трёхсотых» сразу забрал госпиталь. И ещё четверых, словивших сильное переохлаждение. Остальных утащили кормить и отогреваться. Хотели забрать и Моцарта, термометр показал тридцать восемь и семь. Моцарт отнял у эскулапов горсть таблеток и не поехал. На таблетках этих он пойдёт дальше, до самой Кременной. Знаю, ибо я был той «сволочью», что ежедневно заставляла Моцарта мерить температуру и впихивать в себя лекарства. Изюм с Захаром вернутся в строй только в апреле, Лабутена будут штопать до осени.

Но это всё нам ещё только предстояло. Сегодня же утром мы с Моцартом и бойцами ударной группы наворачивали добытую Ёлкой колбасу и пили обжигающий, чёрный как смола чай. И разговаривали.

А завтра был штурм…

Тоха

Бэха уходила из-под плотного огня. Бэхой на армейском сленге кличут БМП – боевую машину пехоты. Хохлы грамотно подловили ударную группу прямо на въезде в Счастье и ударили изо всех стволов. Каким-то невероятным способом мехвод сумел выдернуть машину из-под града пуль и вломиться в жилой сектор.

Хуже всего пришлось пацанам, ехавшим «на броне». Внутри хоть какая-то защита, а сверху – только броник и каска. Буквально в первые секунды боя мы потеряли комбата Серёгу-Дракона. Поймал пулю в голову Медведь, прошило грудь Дяде. Тоха как раз менял магазин, когда сильно ударило в грудь и руку, сбросив с брони. То ли в горячке боя пацаны не заметили, что упал, то ли ещё почему-то, но бэха сходу влетела в проулок, а Тоха остался.

Падая, он сильно приложился головой. В ушах звон, перед глазами плывёт всё. На остатках сознания дотащился до какого-то подъезда, забился в тамбур. Просидел там около минуты с направленным на дверь стволом, ожидая, что вот-вот хохлы вломятся следом. Пронесло. Не заметили, видимо. Только потом Тоха решил осмотреться. Броник выдержал, пробитий нет. Рёбра, правда, болят, но это уже пустяки на общем фоне. С рукой хуже. Выше и ниже локтя – два пулевых, переломы есть однозначно, и кровь хлыщет. Перетянулся жгутом, выдавил в плечо шприц-тюбик обезбола. Как сумел, одной рукой затампонировал и перевязал. Поднялся на ноги – уходить надо. И тут сознание начало уплывать. Успел подняться по лестнице на пару пролётов и мешком сполз на ступени.