Прощание с прошлой собой

Но с каждым годом ложь, даже самая маленькая, ложь-успокоительница, ложь-пластырь, становилась тяжелей. Она прилипала к коже, и я переставала различать, где заканчиваются мои слова и начинаются выдуманные. Я заметила, что даже в моменты, когда я хотела сказать правду, язык уже автоматически подбирал безопасные фразы, выверенные до миллиметра.

Были и другие – те, кто умел читать между строк, кто чувствовал, что за улыбкой у меня дрожат руки. Они смотрели прямо, и в их взглядах было молчаливое «я знаю». Но, странное дело, именно с ними было труднее всего говорить открыто. Потому что их глаза становились зеркалом, в котором я видела себя настоящую – уставшую, ранимую, иногда злую, иногда отчаянную.

Я думала: может, правда и не нужна? Может, она – роскошь, доступная только тем, кто готов потерять всё? Может, в этом и заключается взрослая жизнь – уметь оставлять её при себе, выбирая тишину вместо бури? Но всякий раз, когда я приходила к этой мысли, внутри меня что-то болезненно сжималось. Потому что без правды я переставала дышать.

Есть особое одиночество, которое приходит, когда тебя не знают по-настоящему. Когда твои слова – это декорации, твои чувства – это роль, а твоя жизнь – спектакль, в котором зрители аплодируют, но никто не догадывается, что актёру хочется уйти со сцены. И тогда аплодисменты становятся не наградой, а приговором: играй дальше, мы не хотим видеть, что за кулисами.

Я помню одну ночь, когда я впервые сказала всё, как есть. Не выверяя, не сглаживая. Просто позволила словам течь, как вода из прорванной трубы. Я говорила долго, и каждое слово казалось шагом на тонкий лёд. Я ждала, что он треснет, что человек напротив отвернётся, перестанет слушать. Но он не отвернулся. Он просто сказал: «Это ты. Настоящая. Мне жаль, что тебе пришлось так долго это прятать».

Я плакала потом ещё долго. Не от того, что меня поняли, а от того, что я вдруг почувствовала, как много лет я провела в страхе. Как много сил ушло на то, чтобы удерживать эту хрупкость за запертыми дверями. И как мало нужно, чтобы она перестала быть опасной – всего лишь один человек, готовый выдержать её вес.

Но правда – не одноразовое действие. Её нельзя сказать один раз и освободиться навсегда. Она возвращается снова и снова, в новых формах, в новых обстоятельствах. И каждый раз нужно заново решать: сказать или промолчать. Пустить свет или оставить всё в тени.

Я всё ещё боюсь. Всё ещё думаю, прежде чем открыть рот, всё ещё чувствую, как внутри дрожит та самая птица, рвущаяся наружу. Но теперь я хотя бы знаю, что она – часть меня. Что её голос – мой голос. И что чем дольше я его глушу, тем слабее становлюсь.

Я не знаю, дойду ли когда-нибудь до точки, где смогу говорить всё, что думаю, без оглядки. Может, нет. Но я точно знаю, что больше не хочу жить в мире, где моя правда существует только внутри меня, запертая и напуганная.

И, может быть, именно это и есть путь – идти маленькими шагами, позволять себе кусочки правды, которые я раньше бы проглотила. Потому что, как оказалось, правда – не только стекло, которое режет. Она ещё и ключ. Клетка открывается медленно, но с каждым шагом я всё ближе к тому моменту, когда смогу выпустить птицу и не бояться, что от её крика рухнет весь мой мир.

Глава 7. Голоса, которые я слышу в тишине

Есть особенная тишина – та, которая не пустая, а полная звуков. Она живёт внутри тебя, когда снаружи всё давно стихло. Это не про отсутствие шумов, а про то, что, когда затихает мир, громче всего начинают звучать голоса, которые ты прятала годами. Они не принадлежат никому из живых, но их интонации, их фразы, их холод или тепло – это смесь чужих слов и моих воспоминаний.