Сексуальные связи которые ничего не лечат

Оливия Кросс

Сексуальные связи которые ничего не лечат

Глава 1. Пустота под кожей

Иногда кажется, что пустота – это просто тишина внутри, но я знаю, что она гораздо глубже. Это не отсутствие звука или мыслей, это зияющая пропасть, которая живёт под кожей и реагирует на каждое прикосновение, как рана, которую никто не лечил годами. Я часто чувствовала её именно тогда, когда должна была ощущать близость. В те моменты, когда кожа к коже, дыхание к дыханию, когда всё вокруг будто должно наполняться теплом, а внутри – только холод и чувство, что тебя снова обманули.

Я долго не понимала, что этот обман не извне, а изнутри. Не партнёр предавал меня в постели – я сама предавала себя, приходя туда не ради того, чтобы быть, а ради того, чтобы казаться. Казаться желанной, нужной, важной. Я думала, что тело может залатать дыры в душе, но оно лишь делало их глубже.

Пустота под кожей проявлялась странно. Иногда это было как физическое ощущение – будто под рёбрами не сердце и лёгкие, а холодная пустая банка, в которой ничего не звенит. Иногда – как туман в голове, когда ты вроде слышишь слова, чувствуешь прикосновения, но они не доходят до тебя. И самое страшное – это чувство полной отстранённости, когда ты рядом с человеком, но будто смотришь на происходящее со стороны, наблюдая за собой, как за героиней чужой истории.

Я помню одну ночь, когда мужчина, с которым я была, говорил мне какие-то тёплые слова, гладил мою кожу, а я всё это время думала о том, как мне домой добираться, и что завтра надо будет купить молоко. Это не была скука. Это было что-то другое – нежелание пускать его ближе, чем на поверхность кожи. Не потому, что он был плохим, а потому, что внутри меня всё было выжжено, и я боялась, что если кто-то заглянет туда, то увидит только пепел.

И тогда я старалась заполнять эту пустоту количеством. Если с одним человеком не получилось почувствовать тепло, значит, может, с другим получится. Если не с этим, то с тем, кто скажет, что я особенная, кто будет смотреть так, что я поверю. Но это был обманчивый поиск – как лить воду в решето. Каждая встреча казалась шансом, а заканчивалась одинаково: я лежала на чужой подушке, вдыхала запах чужого шампуня и понимала, что пустота всё ещё здесь, она никуда не делась.

Алкоголь в этой истории тоже был рядом. Он делал прикосновения мягче, слова – слаще, а меня – более смелой. Но это была смелость пластмассовая, купленная за цену, которую приходилось платить утром. Трезвое утро всегда было одинаковым – с лёгкой тошнотой, с серым светом, с той самой пустотой, только теперь она была ещё глубже, потому что к ней добавлялось чувство использованности. Не обязательно кем-то другим – иногда я сама использовала себя.

Я не умела признавать себе это вслух. Я говорила: «Мне просто нужен секс», «Мне просто скучно», «Мне просто хочется почувствовать себя живой». Но правда была в том, что я пыталась заменить близостью то, что близостью никогда не заменишь. Любовь к себе, принятие, безопасность – всё это не приходит в момент, когда кто-то стягивает с тебя одежду. И если внутри нет тепла, никакие руки его не создадут.

Однажды я лежала в постели рядом с мужчиной, которого знала меньше суток. Мы встретились в баре, разговорились, и всё произошло быстро, как в старых фильмах, только без романтики. Утром он улыбнулся, сказал что-то вроде: «Ты классная», – и ушёл. Я осталась лежать, глядя в потолок, и вдруг поняла, что если прямо сейчас стереть его из памяти, то ничего не изменится. Пустота останется прежней.

Это было страшно – осознать, что я могу отдать своё тело, но оно так и не станет местом, где я дома. Что постель для меня больше не символ близости, а просто сцена, на которой я играю роль, даже не думая, кому и зачем нужен этот спектакль.

Пустота под кожей не исчезает от чужих прикосновений. Она требует другого – долгой, мучительной работы, в которой нет зрителей и аплодисментов. Работы, в которой ты сама себе и актёр, и зритель, и режиссёр. И в ту ночь я впервые почувствовала, что, возможно, придётся перестать искать тепло в чужих руках, чтобы наконец найти его в своих.

Глава 2. Постель вместо разговора

Я много лет верила, что секс – это универсальный способ починить всё, что трещит по швам. Что он может стать клеем, который склеит расколотое пополам общение, смягчит обиды, заглушит страхи, затянет провалы, заполнит зияющие пустоты, про которые страшно говорить. И я честно пользовалась этим «методом», не задумываясь, что он не лечит, а консервирует болезнь, прячет её глубже, пока она не начнёт разъедать всё изнутри.

Я не умела говорить о том, что мне плохо. Не потому, что не хотела, а потому, что слова застревали где-то в горле, превращаясь в ком, который легче было проглотить, чем вытолкнуть наружу. Мне казалось, что если я скажу: «Мне больно», – меня осудят или оттолкнут. Что если я признаюсь в своём страхе или обиде, это сделает меня уязвимой, а значит – слабой. И тогда я выбирала путь, который казался безопасным: молчать, а потом просто лечь в постель с тем, кто рядом.

Это было как особый язык, где вместо слов – движения, вместо фраз – прикосновения, вместо признаний – ритм дыхания. Только вот этот язык был ложью. Потому что на самом деле он говорил не «я хочу тебя» и не «я люблю тебя». Он говорил: «Пожалуйста, не уходи», «Пожалуйста, не смотри, как я рушусь», «Пожалуйста, дай мне почувствовать, что я всё ещё что-то значу».

Я помню один вечер, когда мы с ним поссорились так, что воздух в комнате стал густым, почти осязаемым. Мы стояли напротив друг друга, молча, каждый упрямо отвернувшись внутрь себя. Сказать что-то – значило признать, что нас задело. Но никто не сделал этого шага. И тогда я просто подошла и поцеловала его. Он ответил, мы оказались в постели, и всё вроде бы наладилось. Только это было не примирение – это было перемирие. Мы просто отложили разговор на потом, который так и не наступил.

Я много раз повторяла этот сценарий, потому что он работал мгновенно. Секс стирал острые углы, делал вид, что всё снова гладко, что мы близки, что между нами нет стены. Но утром эта стена была на месте – просто чуть более замаскированная. А я продолжала верить, что так и должно быть, что, может быть, это и есть способ любить: не говорить, а делать вид, что всё сказано без слов.

Со временем я стала понимать, что этот «метод» я применяю не только с партнёрами, но и с самой собой. Что я точно так же прячу от себя правду, отвлекаясь на физические ощущения, чтобы не слушать внутренний шум. Я позволяла себе верить, что всё в порядке, пока моё тело занято, пока оно занято кем-то другим. Это было похоже на обезболивающее – снимает острую боль, но не лечит её причину.

Самое страшное было в том, что иногда секс становился наградой за молчание. Если я терпела, не устраивала сцен, не задавала неудобных вопросов – вечером я могла «получить близость». И я соглашалась на эту сделку, даже не осознавая, что продаю себя за иллюзию тепла.

Постель вместо разговора – это ловушка, в которой оба участника будто довольны, но на самом деле медленно умирают внутри. Потому что в этой тишине гниёт всё, что могло бы быть живым. Непроизнесённые слова не исчезают – они остаются, как острые камни, и ты постоянно о них спотыкаешься. Но вместо того чтобы поднять их и разглядеть, ты просто переступаешь, надеясь, что они растворятся. Они не растворяются.

Я поняла это только тогда, когда оказалась в постели с человеком, с которым у нас не было никакой ссоры, никакой обиды, никаких недомолвок. Это был редкий случай, когда я чувствовала, что могу сказать всё, что думаю, и меня услышат. И тогда секс был другим – он не затыкал рот, он продолжал разговор, только уже без слов. Он был продолжением близости, а не её подменой.

И я впервые увидела, насколько огромна разница. Когда ты занимаешься любовью после разговора – ты открываешь двери, а когда вместо разговора – ты их захлопываешь. Я поняла, что все мои прошлые ночи, которыми я гордилась или которыми оправдывала молчание, были на самом деле попытками убежать.

С тех пор, как я это осознала, я стала бояться тишины в постели. Если она наступала не от того, что слова лишние, а от того, что их боятся, – я знала: мы снова идём по старому кругу.

И, может быть, именно тогда я впервые задумалась, что моё тело заслуживает большего, чем быть инструментом для замалчивания правды. Что я сама заслуживаю большего, чем дежурная близость, которая делает вид, что спасает, но на самом деле только отодвигает момент истины.

Глава 3. Секс как договор

Я много лет жила так, словно моё тело – это валюта. Не в буквальном смысле, не в той плоской, грязной форме, которую себе воображают, когда слышат слово «продажа». Это был договор, который почти всегда оставался негласным, но от этого не становился менее реальным. Секс был платой. За внимание, за безопасность, за признание, за иллюзию любви.

Мне казалось, что так устроен мир: за всё нужно платить, и иногда самой дорогой валютой становишься ты. И если ты умеешь договариваться – пусть и молча – ты получаешь своё. Получаешь звонок утром, приглашение на ужин, обещание, что не уйдут. Получаешь улыбку в тот момент, когда боишься, что её заберут. Но в каждом таком «договоре» я теряла себя, отдавая чуть больше, чем хотела, и забирая чуть меньше, чем нужно было, чтобы выжить.

Эти сделки начинались незаметно. Сначала – комплименты, внимание, смех, тепло, а потом – ожидание. Ожидание того, что если ты хочешь сохранить всё это, нужно дать что-то взамен. И я давала. Давала даже тогда, когда не хотела. Улыбалась, делала вид, что всё идёт по моему желанию, хотя внутри каждый раз звучал тихий протест. Я его глушила.

Парадокс в том, что мне казалось, будто я сама управляю этой игрой. Что я выбираю, кому и когда отдавать себя. Что в этой валютной системе я умна и осторожна. Но правда в том, что я давно жила по чужим правилам, и вся моя «свобода» была иллюзией. Когда ты используешь тело как инструмент договорённости, ты перестаёшь принадлежать себе.

Однажды я была в отношениях, где секс стал единственным способом удержать человека. Я знала, что если перестану быть доступной, он уйдёт. И я соглашалась на всё, чего он хотел, лишь бы не остаться одна. Я выучила все его привычки, все сценарии, и каждый раз, когда между нами появлялась трещина, я «чинила» её телом. Это был наш негласный контракт: я отдаю себя без остатка – он остаётся. И он действительно оставался. Но это было не «вместе», а «рядом».

Самое страшное, что в какой-то момент я начала применять этот же «договор» и в других сферах жизни. С коллегами – флирт ради того, чтобы получить поддержку или снисхождение. С друзьями – намёки, чтобы остаться в их кругу. Даже с незнакомцами – улыбка и взгляд, чтобы не чувствовать угрозы. Это стало рефлексом: вместо того, чтобы сказать «нет», я пыталась понравиться. Вместо того, чтобы обозначить свои границы, я отдавала что-то личное в обмен на временное ощущение безопасности.

Я помню, как однажды проснулась рядом с мужчиной, с которым не собиралась спать. Мы познакомились на вечеринке, он был обаятельным, остроумным, и в какой-то момент я почувствовала, что он ожидает от меня определённого продолжения. И я дала это продолжение. Не потому, что хотела его, а потому, что боялась, что если откажу, он развернётся и уйдёт, а вместе с ним уйдёт чувство, что я кому-то нужна.

В такие моменты я чувствовала себя не женщиной, а товаром, у которого есть срок годности и набор функций. И всё, что я могла, – это обслуживать этот невидимый договор, потому что другой валюты у меня не было.

Понимание этого пришло не сразу. Оно накапливалось медленно, как вода в трещине, пока однажды не прорвало. Я лежала в постели с человеком, который был мне симпатичен, но к которому у меня не было ни капли настоящего желания. И в какой-то момент я увидела его взгляд – не как на меня, а как на то, что он уже «получил». И тогда я поняла, что этот «договор» всегда работал в одну сторону. Что сколько бы я ни отдавала, моя ценность в его глазах заканчивалась в тот момент, когда он получал своё.

Секс как договор – это ловушка, в которой ты соглашаешься играть роль, думая, что контролируешь ситуацию. Но на самом деле ты просто позволяешь другим людям оценивать тебя по тому, что ты готова отдать, а не по тому, кто ты есть. И чем дольше ты в этой системе, тем труднее понять, где заканчивается игра и начинается твоя настоящая жизнь.

Я бы хотела сказать, что после того утра я перестала заключать такие сделки. Но это было бы ложью. Я продолжала ещё долго, просто стала чуть лучше осознавать, что делаю. И, наверное, именно это осознание стало первой трещиной в этом многолетнем контракте, который я сама же и подписывала снова и снова.

Глава 4. Любовь и её маски

Я часто думала, что умею любить. Так же, как умела убедительно улыбаться, даже когда внутри было пусто. Любовь для меня всегда была чем-то, что нужно заслужить, удержать, отстоять, а значит – приспосабливаться, менять себя, прятать ненужные части, чтобы не спугнуть. Я носила маски, думая, что это просто игра в гибкость, а на деле каждый раз снимала с себя слой за слоем, пока не оставалась почти прозрачной.

С самого детства я видела, что любовь – это не то, что приходит просто так, а то, что нужно заработать. Мамино внимание можно было получить, только если ты вела себя «как надо» – не спорила, помогала, не высказывала свои желания слишком громко. Отцовская похвала была редким гостем, и она тоже приходила с условием – «если ты будешь хорошей девочкой». Я научилась этой схеме так, будто она была единственным правилом игры: хочешь, чтобы тебя любили, – будь удобной, будь красивой, будь полезной.

И я принесла эту схему во взрослую жизнь. Влюбляясь, я надевала маску той, кем, как мне казалось, меня захотят любить. С тем, кто ценил независимость, я становилась холодной и сильной. С тем, кто искал заботу, – мягкой и покорной. Я менялась так быстро, что иногда сама забывала, какой была «по-настоящему». Только вот проблема в том, что в этих отношениях всегда любили не меня, а мою роль.

Маски казались спасением. В них было безопасно: если тебя отвергнут, ты всегда можешь сказать себе, что отвергли не тебя, а образ. Но эта безопасность была иллюзией, потому что вместе с отказом рушилась и ты сама – ведь чтобы носить маску, ты уже успела отдать ей всё своё лицо.

Я помню один роман, который казался мне почти идеальным. Мы смеялись над одними и теми же шутками, он называл меня «своей музой», я была для него воплощением мечты. Только эта мечта требовала, чтобы я всегда была лёгкой, вдохновляющей, беззаботной. И я старалась изо всех сил. Даже когда у меня были трудные дни, я надевала улыбку, прятала усталость, заставляла себя смеяться. Я боялась, что если покажу ему свою тёмную сторону – ту, где боль, страхи, неуверенность, – он уйдёт.

В другой раз всё было наоборот. Мужчина, с которым я была, любил драму, страсть, конфликты. Ему нравилось, когда я ревновала, устраивала сцены, потому что в эти моменты он чувствовал себя желанным. И я играла эту роль, хотя на самом деле мне хотелось спокойствия. Я кричала, хлопала дверьми, бросала телефоны на кровать, хотя внутри только мечтала, чтобы всё было тихо.

Каждая маска жила за счёт моего настоящего лица. Чем дольше я их носила, тем сложнее было вспомнить, какая я без них. Иногда я пыталась быть собой, но мужчины, с которыми я была, смотрели с недоумением: «Что с тобой?» И я снова надевала привычную роль, потому что потерять казалось страшнее, чем потерять себя.

Самое коварное в этих масках было то, что я и сама верила в них. Когда отношения заканчивались, я не только теряла человека – я теряла образ, который создала. И каждый раз это казалось маленькой смертью.

Я научилась мастерски угадывать, какой вариант меня нужен каждому новому партнёру. Это был мой способ выживания. Но любовь, построенная на масках, всегда требовала всё больше сил. И однажды я поняла: я устаю любить. Не потому, что сердце перестало чувствовать, а потому, что оно всё время работало в режиме подстройки, а не в режиме правды.

Я часто думаю, что настоящая любовь – это когда ты можешь быть без масок и не бояться, что тебя перестанут любить. Но тогда, в те годы, я не знала, как это возможно. Мне казалось, что если я сниму маску, то окажусь никому не нужной.

Парадокс в том, что именно маски и лишали меня того, чего я искала. Люди влюблялись в образы, а не в меня. И когда образ переставал работать, они уходили – оставляя меня снова одну, с лицом, которое я сама давно разучилась узнавать.

Любовь и её маски – это бесконечный спектакль, где ты никогда не получаешь настоящих аплодисментов. Потому что аплодируют не тебе, а роли. И чем дольше ты играешь, тем сложнее вспомнить, что у тебя когда-то был свой голос, своё лицо и право быть собой.

Глава 5. Когда тело становится алиби

Иногда я думаю, что моё тело слишком долго жило в состоянии оправдания. Оно было как паспорт, который я предъявляла на границе любых отношений, чтобы доказать: я имею право остаться. Когда слова казались опасными, а правда могла разрушить хрупкое равновесие, я пускала вперёд тело – пусть оно скажет за меня, пусть оно отвлечёт, заглушит, смягчит. И в какой-то момент оно перестало быть просто мной, оно стало инструментом выживания.

Я использовала его как щит, как отвлекающий манёвр, как способ избежать вопросов, которые были слишком острыми, или разговоров, на которые у меня не хватало смелости. Когда партнёр начинал замечать, что я отдаляюсь, я могла обнять, прижаться, инициировать близость – и он переставал спрашивать. Когда я чувствовала вину за то, что была холодна, я «исправлялась» физическим теплом, и этого хватало, чтобы мы оба сделали вид, что всё в порядке.

Внутри меня жила мысль: если я даю тело, то мне прощают молчание. Если я соглашаюсь, то никто не копает глубже. Это было похоже на подписанный мной самой договор: я не обязана говорить о том, что чувствую, если даю достаточно взамен.

И да, это работало. Работало слишком хорошо. Так хорошо, что я сама начала путать желание быть близкой с желанием прикрыть пустоту. Я могла даже не испытывать настоящего влечения, но включать в себе ту часть, которая умела сыграть его так, чтобы другой поверил. Мне казалось, что это и есть взрослая, мудрая способность «сохранять отношения». Но это была не зрелость, а привычка замазывать трещины слоем, который стирается после первого дождя.

Я помню один вечер, когда мы с ним поссорились, и я уже почти решилась сказать всё, что накопилось. Я даже открыла рот, но он посмотрел на меня таким взглядом – уставшим, раздражённым, словно готовым к бою, – что я тут же закрыла его. Вместо этого я подошла, обняла, положила его руки на свою талию. Через несколько минут он уже улыбался. А через пару часов мы лежали рядом, и он тихо сказал: «Видишь, мы умеем решать проблемы».

Но мы не решили ничего. Мы просто сложили их в тот же ящик, куда я складывала всё, что не решалась обсуждать, и прикрыли его телом. И чем больше я так делала, тем меньше у нас оставалось общего, кроме самой этой близости.

Я стала замечать, что тело для меня – не только инструмент в отношениях, но и способ откупиться от себя. Когда я чувствовала тревогу, стыд или одиночество, я искала физический контакт. Не обязательно секс – иногда это мог быть флирт, случайные прикосновения, взгляд, который говорит: «Ты мне нравишься». Это давало мгновенное облегчение. На пару часов я забывала, что внутри пусто.

Но у любого алиби есть срок годности. Однажды кто-то всё-таки задаёт вопрос, на который ты не готова отвечать. Однажды близость уже не перекрывает правду. И тогда наступает момент, когда тело перестаёт спасать. Оно устает врать вместе с тобой. Оно начинает выдавать усталость, нежелание, холод, и никакие усилия это не прячут.

Так было и со мной. В какой-то момент я поняла, что даже в постели думаю о том, как бы не начать плакать. Что я держусь только потому, что боюсь разрушить иллюзию, которую мы построили. Что моё тело стало заложником договоров, которые я сама заключала, и теперь оно кричит, а я всё ещё пытаюсь заткнуть ему рот руками.

Когда я это осознала, стало страшно. Потому что без этого алиби я оставалась с голой правдой: я не умею быть по-настоящему близкой. Я умею прятаться за теплом кожи, но не за теплом слов. И, наверное, именно тогда я впервые поняла, что тело может быть не оружием и не щитом, а домом. Но для этого мне придётся перестать использовать его как прикрытие.

Глава 6. Пустота после

Самое тяжёлое начиналось не во время, а после. Когда ты лежишь рядом с человеком, кожа ещё помнит тепло, дыхание всё ещё выровнено в такт чужому, а внутри уже начинает расползаться холод. Он поднимается откуда-то из глубины, заполняет живот, грудь, руки, и через несколько минут тебе становится так же одиноко, как было до того, как всё началось. Только теперь к этому одиночеству добавляется привкус – солёный, металлический, такой, который остаётся от того, что ты отдала что-то важное, но не получила взамен ничего, кроме секундного ощущения нужности.