Принцесса на горошине

– Надо бы, конечно, порвать наброски, сжечь от греха, да рука не поднимается. Вот и вожу с собой, нигде оставить не решаюсь – вдруг кому в голову придёт порыться в вещах. А видно, сожгу я их, не стану рисковать.

– Так неужто не простит? Он же добрый, милосердный. Как мне сказали.

– Ага, велит палачам на дыбу вздёрнуть и простит, снова вздёрнет и снова простит.

– Добрый, милосердный…

– А разве могли Вам сказать что-то иное?

* * *

Трудно, просто невыносимо одиночество среди толпы. Особенно когда и возраст у тебя такой, что хочется с кем-то о задушевном пошептаться, с кем-то поплакаться, с кем-то посмеяться. Не всё же выговариваться Смеральдине. Только никак не получалось у Николетт сблизиться хоть с кем-то из назначенных её в подруги девочек. За все эти годы. Все это лауры, мелисенты и мари-луизы были при ней, но не с ней. Наверное где-то в другом месте они были обыкновенными живыми девочками, а здесь только благовоспитанными юными леди.

Разве что с Анриеттой удавалось порой перемолвиться словечком. С ней хоть о прочитанной книге можно было поговорить. И даже поспорить. Живой ум не удавалось спрятать за образом милой воспитанной девочки. Анриетта даже чем-то была похожа на Николетт. Да что там, очень была похожа.

Её мать была статс-дамой в свите вдовствующей королевы-матери. Одной из сопровождающих старуху заводных фигур. Вообще-то, королева Адельма Гринуотерская была родной бабкой Николетт, но вряд ли кто мог заподозрить их вдовствующее величество в наличии хоть какого-то чувства к внучке. Да и встречались они лишь тогда, когда это было предписано церемониалом. И сама принцесса никогда не осмелилась бы близко подойти к этой высохшей от праведности старухе. А уж подумать как о ком-то родном и близком!.. Длинные костистые пальцы постоянно перебирали гагатовые бусины розария, а девочке виделись коклюшки, выплетающие невидимую паутину, узкие губы безмолвно шептали молитвы… или что-то иное, совсем иное.

Впрочем, сейчас речь не о старой королеве и даже не о похожей на её тень статс-даме. Речь о юной Анриетте, которой, возможно, тоже предстоит когда-нибудь занять подобное место при состарившейся королеве. И о самой Николетт.

Принцесса представила себя с поджатыми губами и чётками в руках и её аж передёрнуло. А ведь когда-то Старая Адельма тоже была человеком, а не праведными мощами.

– Анриетта… Какая ты, Анриетта? Могу ли я хоть в чём-то довериться тебе?

На мольберте сохнет законченный портрет, в креслах разложены подвенечные наряды. Николетт слышит среди восхищённых возгласов своих фрейлин, чей-то затаённый тяжёлый вздох, ловит, нет не завистливый, но расстроенный взгляд. Потом внимательно, пристально вглядывается в свой портрет и, приняв неожиданное для себя решение, отсылает прочь всех конфиденцианток. Всех, кроме Анриетты.

– А ты останешься и почитаешь мне вот эту книгу! – берёт в руки тяжеленную книжищу – Что это? Ну конечно, иллюстрированная история Великого государства Гранадского. Что ж, просветимся.

Когда все выходят, принцесса хватает фрейлину за руку и резко поворачивая ставит рядом с портретом.

– Похожа! Даже больше чем я похожа.

– Как же осмелюсь я быть на Вас похожа, Ваше Высочество?

– Разве для этого надо сметь? Это природа постаралась.

–– Это Ваш батюшка постарался. То-есть наш батюшка.

Ой, так Вы не знали?

– Я много о чём не знала. Даже не догадывалась. Значит, ты – моя сестрёнка?

– Нет-нет такого не надо говорить, их величество рассердится…

– Ну так мы ничего ему не скажем, он и не рассердится. Ну-ка, садить рядом, сестрёнка, бери книгу – вдруг кто войдёт – и поговорим о своём, о девичьем. Расскажи-ка мне, сестрёнка, отчего у тебя глаза заплаканные?

– Оттого, что слишком стала я на батюшку Вашего похожа.

– Не поняла связи.

– Бросается это сходство в глаза. И чтобы не вышло чего ненужного, распорядился их Величество отправить меня в монастырь да не в абы какой, а в тот, что Каменным гнездом прозывается, за крепкие стены, и запереть там до скончания дней моих.

Чем же ты батюшке так насолила?

– Ничем. Только бастардов лишних при дворе мелькать не должно. Потому как мешают бастарды создавать образ благородного государя. Особенно перед свадьбой. Ой, что я несу, не слушайте Вы меня, Ваше…

– Но ведь до сей поры не мешала?

– Так женится государь наш. Вот как уедете Вы в свою Гранаду, так и женится. Такую же дурочку как мы с Вами из Баварских земель привезут. Ой, простите, язык мой!..

– Хватит извиняться. Тут не извиняться, тут думать надо, выходы и лазейки искать. И побыстрее.

– О чём думать? Портрет будущей нашей королевы уже доставлен и государем одобрен. – И расплакалась, и в рёв. – А матушку мою с Вашим Высочеством статс дамой отсылают, от греха подальше.

– Так это же замечательно! Ты даже не понимаешь, до чего это замечательно. Слушай, что я придумала…

Только сначала, скажи, честно скажи, без «простите-извините» – тебе в монастырь не хочется?

– Кому ж в тюрьму по доброй воле охота?

– Замечательно!

А платья мои тебе по душе?

– Кому ж такая красота не по душе будет?

– И тебе они пойдут. Даже больше, чем мне.

– Знаю. На меня ж их и примеряли, пока шили. И так вертели, и сяк, и булавками кололи.

– Ох, хороша ты была бы в этом платье!

– Что толку? – всё равно, и платье дорогое подвенечное и золотую корону Вы наденете, а я чёрное сукно да чепец монаший. Ой! Боже, что я несу!

– Сейчас не до «ой», времени у нас в обрез, так что давай дальше отвечай, только честно, если, конечно, в монастырь не рвёшься.

Ты ведь на моём месте от короны не стала бы отказыватся?

– Какая же дура от короны откажется?– и хлоп себя по губам.

– Ничего-ничего. А то, что муж твой не так красив, как на том портрете, тебя бы не смутило?

– Разве может король быть некрасив?

– И не слишком добр? И не особо справедлив?

– Разве может король быть несправедлив?

– Не может, но тебя разве не король отсылает в монастырь на край земли?

– Государь, может и сам не хочет, но надо.

– Ну, и последний вопрос: – Ты хотела бы оказаться на моём месте?

Та и бух на колени, бледна как сама смерть: – Не казните, Ваше Высочество! Смилуйтесь! Не строила я против короны козней! И если кто меня оговорил, Бог его покарает!

– Сядь и успокойся. Повторяю, – времени у нас в обрез. И я должна довериться тебе, а ты мне, иначе … Иначе обе пропадём.

В общем, некогда мне тебя успокаивать да убеждать, поэтому говорить буду коротко и чётко: – ты должна притвориться мной: – перенять походку, манеры, то, как я говорю, как пишу, как чихаю, как нос чешу, и, главное – не струсить, дерзнуть. И тогда … корона достаётся тебе, твоя матушка будет тебе поддержкой и изобразит твою статс даму. Из тебя получится правильная королева.

А я постараюсь научиться быть тобой и сделаю вид, что покорно иду в монастырский застенок.

– Но это же навсегда!

– Для меня? О нет, я найду лазейку.

– Но если я получаю корону, то что, что получаете Вы?

– Свободу!

И вот ещё – надеюсь ты понимаешь, что всё вот это, как бы язык не чесался, рассказывать нельзя никому – даже самой задушевной подруге, даже намёком, потому что это уже не монастырским чепцом пахнет, а … сама понимаешь. Не струсишь? Не побежишь меня закладывать.

– Можете быть спокойны на мой счёт, Ваше Высочество, должность фрейлины приучает не рассказывать лишнего и даже нелишнего и не доверяться подругам. И ещё – я не такая дура, какой сейчас кажусь.

* * *

Предвкушение чего-то невозможного распирало Николь. Ей казалось что сейчас, вот сейчас, если она не струсит, она сможет вырваться наконец из осточертевшей клетки:

– Ну что, натянем нос нашему любящему папеньке?

– Ой, нельзя же так!..

– Всё можно. Ты же меня не выдашь, надеюсь? Вот и я тебя не выдам.

А чтобы облегчить тебе задачу, я буду все эти дни покорна и молчалива.

Государь останется доволен. Заранее слышу: – «Ну наконец-то ты взялась за ум, дочка. Наконец-то поняла, что государственные интересы превыше чьих бы то ни было ничтожных желаний и суетных надежд.» – Папенька любят произносить нечто такое – поучительное и основательное.

Ну что ж, сестрица, давай пробовать: – Абра-кадабра! Превращаемся я в тебя, а ты в меня.

Ты ведь видела меня не раз, в разных ситуациях, ну-ка, попробуй меня изобразить. Или хотя бы передразнить. Вот, допустим, вошла я в комнату, села за стол…

Получилось… уморительно. Обе обхохотались, едва не лопнули. А потом весь кураж слетел, и такое беспросветное отчаяние накатило – хоть в петлю лезь.

– Нет-нет-нет, отчаиваться мы не имеем права! Главное в каждой авантюре – решиться и начать действовать. Главное – сдвинуть камень с места, а там он сам покатится. Худо, что довериться мы никому не можем, а ведь надо чтобы кто-то видел нас со стороны, поправлял те ошибки, что могут провались нашу затею. Единственным таким союзником я вижу леди Фелтон. Тем более, что перед ней притворяться бессмысленно.

– А если мама испугается, если откажется.

– Не откажется. Вот что – позови её сюда под любым предлогом. Ну, скажем, их высочество хочет вместе со своей будущей статс-дамой обсудить вопросы гранадского этикета.

Этикетом мы заниматься не будем, а займёмся делами более важными.

Для начала ты попробуешь при ней меня изобразить. А в идеале – пусть она нас с тобой как следует выдрессирует, чтобы никаких провалов и проколов не было.

Но как Адриенна не старалась, для наблюдательного глаза различие между девочками было очевидно. А ведь если хоть кто-нибудь заподозрит неладное, добром это не кончится.

Когда Адриенна в очередной раз сбилась пытаясь связать пару фраз на гранадском, и задумавшись, стала привычно наматывать локон на палец,.

Леди Фелтон развела руками: – Прошу Ваше высочество меня извинить, и вышла из комнаты.

Николетт тяжко вздохнула:

– Прости, Адриенна, я не вправе подвергать тебя такому риску. Твоя мама права – мы должны смириться и забыть. Как же это горько сознавать свою беспомощность! Как больно расставаться с надеждой!

Неизвестно, кто из девочек расстроился больше, но обе понимали, – их наивный маскарад не выдержит испытания реальностью.

И тут внезапно словно хрустальный колоколец прозвенел, посреди комнаты в воздухе повисла зеркальная плёнка и оттуда, как из распахнувшейся двери вышла бонна Корделла.

Адриенна оцепенела от страха, но, пересилив себя, присела в глубоком реверансе: – Леди Корделла!

В глазах Николетт зажглась надежда:– Пришла, пришла!

– Значит всё-таки решилась?

– Да.

Что ж, твой выбор. А ты, девочка? – этот вопрос был обращён уже Адриенне, – ты согласна на такую авантюру? Не боишься?

– Боюсь. Жуть как боюсь. И всё равно согласна. Только, увы, ничего у нас, вернее у меня, не выходит.

– Погоди, не спеши говорить «не выходит». – Немигающим птичьим взглядом бонна смотрела на Адриенну:

– Похожа. Очень похожа. Пока не движется, не говорит, не улыбается. – Всё не так, хоть старается. Всё: – мимика, тембр голоса, привычные словечки. Почерк, а ведь писать немало придётся. Нельзя забывать – в чужую страну вместе с невестой отправится её свита – куча глазастых фрейлин и небольшая армия не менее глазастых горничных. – Не справиться вам самим.

Ладно, будет вам мой подарок на прощанье: – Она взмахнула откуда-то взявшимся веретеном. – Вот, теперь никто не придерётся. Что там ещё – ах да, знание языка и истории. Ну и это пусть будет до кучи. А если мы ещё и глаза замылим всем кто вздумает приглядеться… – она прищёлкнула пальцами, – Удачи вам, аферистки!

И бонна исчезла, будто её здесь не было.

Николетт смотрела на свою подругу, вроде и не изменилось ничего, только перед ней стояла она сама.

* * *

История миссис Фелтон была банальна:

Одна из очаровательных фрейлин королевы-матери, юная Анна-Мария-Луиза Кроу, до того запала в душу молодому королю, что, не дождавшись лёгкой победы, он не более не менее как дал ей обещание жениться. Нет, не публично, с глазу на глаз. И ведь ничего в подобной женитьбе особого бы не было – её род, хоть и оттёртый более удачливыми от политической сцены, был древним и знатным, не менее древним и знатным, чем королевский. Милый Гарри в знак вечной любви даже надел милой Луизе на пальчик обещальное, то-есть обручальное колечко и поцеловал настойчивей обычного, так что она аж задохнулась от поцелуя.

Несмотря на колечки и обещания, несмотря на крепнущее в душе желание всю себя без остатка отдать любимому, Луиза не могла перешагнуть через какой-то внутренний порог, через свою стыдливость, или, как называли при дворе такую неуместную целомудренность – глупую провинциальность.

В том, чего так настойчиво добивался мил-сердечный друг, она долго отказывала.

– Неужели ты не веришь моему слову? Не веришь моей любви? Тогда зачем ты пришла в мой кабинет? Какие государственные дела мы с тобой будем обсуждать? Или ты ждёшь, что я буду сейчас читать стихи и петь канцоны?

– Но ты же обещал…

– А ты столь глупа, что веришь подобным обещаниям? Или ты не знала, для чего девушка приходит к мужчине? Нет, я всё больше убеждаюсь, что ты просто не любишь меня. Ты водишь меня за нос, ты уверенна, что будешь командовать мной как комнатной собачонкой? А я буду скакать на задних лапках и вилять хвостом?

– Неправда!..

– Ах, неправда! Так докажи!

И распалив себя надуманными обвинениями и выпитым вином, юный король не дожидаясь ответных слов, толкнул Луизу на ковёр и взял силой.

Боль, кровь, непонимание, обида, ощущение своего бессилия, – всё нахлынуло разом.

Она отбивалась, кричала, царапалась – ей зажал рот, её буквально ломал тот, кто был в её глазах рыцарем без страха и упрёка, для кого она душу готова была отдать.

Уже многое повидавшая, много понявшая статс-дама горько, взахлёб плакала, заново вспомнив ту давнишнюю обиду. Сейчас она снова была той униженной и раздавленной девчонкой. Видно, не все слёзы она тогда выплакала.

– На другой день я узнала, что король уже заслал сватов к дочери миланского герцога и скоро будет свадьба.

А меня, чтобы не было ненужных разговоров, выдали замуж за старика. Моё счастье, что лорд Фелтон оказался добрым, порядочным человеком. Он отнёсся ко мне как к дочери, а когда родилась Адриенна, принял её как своего ребёнка.

Потом муж умер, вдовствующая королева почему-то решила принять во мне участие, и я снова оказалась при дворе.

* * *

Николетт слушала, внимательно слушала, всё происходившее тогда словно представало перед её глазами. А думала она… Думала она вот о чём: Почему никто и никогда не пытался при ней говорить о её маме? Почему на все её расспросы отвечали ничего не значащими фразами? Почему отец ни разу не вспомнил при дочери о своей так рано умершей супруге? Не сказал: – «Доченька, ты выросла и стала чем-то на неё похожа, у тебя такие же глаза и улыбаешься ты так же как она.» – Эти слова сказала девочке старая штопальщица королевских носков и оглянулась насторожённо, опасаясь, что кто-то её услышал. Почему во дворце не осталось ни одной из материнских фрейлин, ни одной её горничной?

Принцесса взяла себя в руки – некогда переживать то, чего уже нельзя изменить.

– Я хотела бы, чтобы никаких недомолвок между нами не было. И если Вы мне откажете, я пойму, я не буду на Вас в обиде. Главное, чтобы Вы не проговорились.

– Это в любом случае не в моих интересах.

– Меня не покидает ощущение, что я совершаю бесчестный поступок, что я отправляю вместо себя на казнь невинного человека.

Вы ведь наслышаны, что из себя представляет Филипп по прозвищу Барба де кабра? (*barba de cabra – козлиная борода)

– Зря Вы накручиваете себя, Ваше высочество, я знаю характер своей дочери – она чистая, она порядочная девочка, есть вещи, которых она никогда не позволит себе совершить, но… Но шанса своего она не упустит. И власть, положение, преклонение много для неё значат. В отличие от Вас она сумеет полюбить короля только за то, что он король. Да-да, бывает и такое. Она будет видеть его недостатки, но не станет их замечать. И супруг будет счастлив рядом с ней, потому что она сумеет убедить его, что он счастлив. Именно с ней и именно благодаря ей. И народ будет счастлив, что у него такая добрая, такая красивая государыня. А справиться с дворцовыми интригами я ей как-нибудь помогу.

* * *

Николетт пыталась узнать хоть что-то о том дальнем монастыре, куда король решил упрятать свою незаконную дочь. Об аббатстве Святой Бернардин. Она искала ответа в старых книгах от толстенных описаний земель Остнальерских до красочных сборников народных сказок и легенд , но толком не узнала ничего.

Разве, что находится тот монастырь далеко на севере, в диких малообжитых краях, где-то чуть не на границе с Союзом Горных Кланов. И что правила его чрезвычайно строги, что никому чужому не дозволено ступить внутрь этой твердыни и никому не дано вырваться оттуда. Вечно неспокойно море под его неприступными стенами и вечно кружат над белой крепостью, вечно кричат плачущими голосами белоснежные чайки.

Уже не первый век те, кто имеют силу и власть ссылают сюда наскучивших жён, бывших любовниц не способных понять, что их время кончилось, непокорных дочерей.

Немало настроено в Остнальерском королевстве монастырей, но из женских этот самый суровый. И самый странный. Хотя в чём эта странность не знает никто. Разве что местные, живущие по обе стороны границы. Странно уже то, что со дня его основания на него никто не решается напасть. Ни разу случая такого не было. На соседних землях могут громыхать войны, по лесам и дорогам шнырять банды грабителей и сторожевые отряды, а за монастырскими стенами – тишь да гладь. Только до этих стен ещё надо добраться.

* * *

Николетт ни разу после расставания с бонной Корделлой не решалась выйти в ночной сад. Но теперь она поняла, что это неободимо. Необходимо попрощаться с этим местом, было оно ей дорого или чуждо, не важно. Она обернулась кошкой и проплутав по вышитым лугам старинных гобеленов оказалась в залитом тревожащим лунным светом огромном дворцовом парке.

И сразу в её сознание ворвались чьи-то голоса:

– Что она себе позволяет, нахальная малявка? Непростительное легкомыслие пересекать границу меж мирами.

– Она дождётся! Не зря говорят: – Любопытство кошку сгубило.