Принцесса на горошине

Ирина Югансон

Принцесса на горошине

=-=-==

* * *

Осень на исходе, зима на пороге. Сумрачно. Сыро. Ветер пронизывает до костей. Дожди то сеют водяной пылью, въедливой моросью, то хлобыщут проливной стеной. Одежда вымокла и от холода не защищает. И хочется, до отчаяния хочется в тепло. И накатывает ощущение безнадёги. Куда она идёт? Зачем?

– Я не имею права сдохнуть в канаве. Я не имею права сдохнуть в канаве. Я не имею права сдохнуть…

В небольшой дом на краю деревни она постучаться не решилась – там уже и свет не горел – все спали. Дворовые псины подняли лай. Хозяин вышел, оглядел двор и, никого не заметив, прикрикнул на пустобрёхов.

Что ж, раз выхода нет… – Николетт стиснула кулаки, сосредоточилась, задержала на миг дыхание… Тощая, насквозь мокрая кошка взлетела на чердак и прижалась всем иззябшим тельцем к каминной трубе. Задремала. А утром появилась на кухне.

Хозяйка, колдовавшая у плиты, отвлеклась от горшков и плошек: – Глянь, кошка. Да какая тощая! Ты как здесь оказалась?

Вошёл хозяин – А, так вот на кого собаки лаяли. Видно, когда я дверь открыл, эта проныра юркнула в дом. А грязна-то! Надо бы прогнать, а-то занесёт в дом заразу.

– Мыши больно обнаглели. Может, оставим?

– Будем теперь каждую блохастую швабру в дом тащить?

– Попробую её отмыть. Если царапаться не будет, ну и если никакой дряни вроде лишая нет…

– Жалельщица ты у меня. Накормить бы её сначала.

Хозяйка уже наливала в блюдечко молоко: – Кис-кис, как там тебя, иди сюда, не бойся.

Через час сытая, вымытая полосатая кошечка вылизывала перед очагом шерстку.

– Вот и умница, терпела, не орала, не вырывалась из рук. Поймаешь пару мышек, получишь в награду мисочку сметаны.

Выхода у Николетт не было – или переждать эту пакостную погоду в кошачьей шкуре, зато под тёплой крышей, или… О том, что «или» лучше не задумываться.

Мышей она, правда, ловить не стала, те сами затаились.

Только недолго она гостила под приютившим её кровом – едва лег на землю настоящий зимний снег, кошка ушла.

* * *

Лет, скажем, двадцать тому назад, может чуть больше, может чуть меньше, в славном городе Штрамболе, столице великого королевства Остнальерского, праздновали рождение королевской дочери, которая только сегодня при крещении обрела имя. Отныне этот крохотный комочек, сладко посапывающий среди дорогих кружев в ивовой – как положено по обычаю – колыбели, прозывался Николетт. Их высочеством Николетт.

Гвардейцы кричали «Ура!», Толпа, перекрикивая их, орала: – «Слава королеве! Слава Женевьеве Луренской!», пушки стреляли, воздушные шары улетали в небо, из городских фонтанов лилось дешёвое вино, а король в тронном зале принимал поздравления. К сожалению, один, потому что королева, вымотанная тяжелыми родами, всё ещё не в силах была подняться с постели.

Перед троном проходили вельможи и военачальники, главы городов, представители купеческих домов и цеховых гильдий, послы дружественных и не слишком дружественных государств. Слуги торжественно проносили перед высокородными зрителями драгоценные подарки и складывали их на длинные столы. Гора подарков росла, поток поздравителей всё не убывал, но все ждали главных гостей праздника. Все ждали фей.

И вот феи явились. Возникли рядом с колыбелью. Две могущественные волшебницы. Прекрасные. Вечно юные. В струящихся, словно сон, платьях, в платьях, сотворённых из мягкого лунного света. Это были почётные гостьи, самые почётные в этом зале. Не золото и не каменья принесли они в дар новорожденной, но своё благословение.

Первая фея, извинившись за то, что подарок кажется скромным, но уверяя, что в жизни он пригодится, одарила кроху способностью быстро читать любую книгу и любую рукопись, понимать её, каким бы заумным слогом ни была она написана, и крепко-накрепко запоминать.

Вторая фея подарила способность любой язык осваивать быстро и легко, изъясняться на любой тарабарщине, словно это знание дано ей с самого рождения.

Третья фея, которую звали фея Карабос, явилась без приглашения. Как можно было забыть послать ей приглашение? Об этом надо, видимо, спросить короля, потому что королеве было не до того. Секретарь честь по чести сию бумагу написал, снабдив витиеватыми оборотами и замысловатыми виньетками, но король порвал всё в мелкие клочки. потому что между ним и «старой ведьмой» ПРОБЕЖАЛА КОШКА.

Итак, Карабос явилась без приглашения, встала против трона нищенкой в грязных обносках, горбатой, крючконосой, насупленной и молча уставилась на короля.

Их величество Генрих Благонравный был возмущён. Он был взбешён наглостью колдуньи. Он велел слугам вышвырнуть вон СТАРУЮ ДРАНУЮ КОШКУ. – У нашего короля было очаровательное свойство – считать будто он вправе говорить любому что на язык придёт. Ему же не возражают, потому что посмели бы возразить. – Усердные парни кинулись исполнять приказание. Но внезапно замерли, потому что не уродливая попрошайка стояла перед ними, но прекрасная величественная дама в драгоценном, словно сотканном из ночной тьмы и звёздного света, платье, в двурогом головном уборе, который имели право носить только феи. И ни у кого уже не было сомнения, что перед ними великая и могущественная волшебница.

– Как видите, хотя меня почему-то забыли позвать на этот праздник, я не поленилась и тоже пришла. Не с пустыми руками. Разве можно в такой день обойтись без даров?

Фея подошла к колыбели и наклонилась над малюткой.

– Какое очаровательное создания! Даже я умилилась, хотя терпеть не могу розовые сопли. Но я ведь не умиляться сюда пришла, для этого не стоило трудиться и лететь в такую даль. И ждут от меня не этого. Все ждут подарка третьей феи. Что ж, я не разочарую ожидающих. Вот он, мой щедрый, от всей души вручаемый дар: – Я даю новорожденной свободолюбивый характер. Такой как у меня. И прекрасную способность вечно вляпываться в истории.

Нет-нет, не спешите благодарить – это ещё не всё. Когда девочке исполнится пять лет, её поцарапает кошка, и тотчас же она сама превратится в кошку.

Вы, государь, изволили смеяться надо мной? Я тоже умею смеяться. Я славно посмеюсь, когда ваша дочь, нет, не так, когда голодная драная кошка поскребётся в мои двери и попросит о помощи.

Все остолбенели от ужаса.

Другие феи не могли не вмешаться:

– Кара! Что ты творишь, Кара! Ну обидел тебя король, а почему расплачиваться за него должна ни чём ещё не повинная кроха?

– Милые сёстры, не лезьте не в своё дело. И не машите перед моим носом волшебными палками, – вы ничего не можете изменить, свои пожелание вы уже израсходовали.

– Но нельзя же так, ты же сама потом пожалеешь!

– Если я о чём пожалею, то лишь о том, что не подожгла задницу этого коронованного осла. – Фея Карабос заглянула в колыбель. Кроха тихо посапывала, не подозревая, какие тучи сгущаются над её головой. – Ладно, вы похоже, правы, я погорячилась и была несправедлива. И жаль, что я не могу забрать сказанное. – В голосе волшебницы одновременно звучали и раскаяние и торжество.

Но я ещё могу, скажем так, – внести в заклятие некоторые коррективы:

принцесса не просто превратится в кошку, это будет оборот. Девочка станет метаморфом.

А пока – она обвела зал вынутым из-за пояса веретеном, – вы все забудете о моём приходе и моих словах.

И сказав это, фея Карабос исчезла.

* * *

Когда принцессе исполнилось четыре года внезапно умерла королева. Девочка не могла понять, почему мама не приходит, не обнимает её. Почему мамы нигде нет. Она многого тогда не могла понять, а понимать стала потом. И больно и горько ей стало потом. Что она, пусть очень смутно, но помнила, это тяжёлое, давящее торжество похорон. Помнила как все наперебой лезли жалеть «бедную крошку», «несчастную сиротку». Как няньки вздыхали и плакали над ней, и как она потом кричала и плакала ночами. Как задыхалась от слёз и звала маму, отталкивая чужие руки. Как однажды государь, которому надоели «пляски с погремушками вокруг мокрых пелёнок» велел всем, кто допущен общаться с его дочерью, прекратить сопливый балаган. А потом и вовсе прогнал всех этих безмозглых жалельщиц – фрейлин, кормилиц, нянек и мамок, – квохчут над дитятей, словно курицы, а толку никакого.

Так что разъехались няньки по своим деревням, разбежались фрейлины по дворцовым палатам, а вместо них появилась строгая бонна Корделла.

Откуда взялась эта самая бонна Корделла никто толком не знал. Но рекомендации у неё были самые безупречные. И сама она была безупречна.

Серебряный свисток, на шёлковом шнуре, который она не снимая носила, заставлял трепетать весь двор. Стоило ей поднести свисток к губам, и провинившемуся, будь он хоть кухонным мальчишкой, хоть самим королём, хотелось вытянуться в струнку и отчеканить: – «Так точно! Рад стараться!»

Первое, что она заявила лорду хранителю королевского кошелька, пригласившему её в свой кабинет чтобы «утрясти кое-какие моменты, связанные с договорными обязанностями и финансовыми вопросами»: – Договариваться о воспитании принцессы с мелкими фигурами, вроде каких бы то ни было министров, считаю неуместным. Воспитание принцессы слишком важное и ответственное дело. Я готова обсуждать все вопросы, связанные с моей миссией, в том числе и вопрос оплаты, только с их Величеством. Если он решит, что мои требования неприемлемы, я тотчас поворачиваюсь и ухожу.

– Вы считаете свой гонорар недостаточно высоким?.. – Очевидно лорд хранитель королевского кошелька допустил в интонации или во взгляде тень насмешки, за что был буквально приморожен к полу ответным взглядом: – Гонорар, милейший, вполне меня устраивает. А вот гонор некоторых особ и их неуместные реплики в свой адрес я терпеть не намерена. Запомните, это зелье варю я. Я! И я не потерплю чужих ложек в своей кастрюле!

* * *

Весь двор трепетал перед леди Корделлой. Подглядывать как она тут муштрует «бедную сиротку»? Как измывается над «несчастной дитяткой»? – Нет, таких смельчаков во всём дворце не сыскать. Поначалу конечно пытались что-то увидать через тайные глазкИ в стенах, что-то услышать прильнув к замочным скважинам. Но стоило бонне поднести к губам свой знаменитый свисток, любопытствующих словно холодным ветром сдувало. Связываться с этой дамой? Нет уж, себе дороже!

А едва за «всякими, кому здесь делать нечего» захлопывалась дверь, начиналась суровая муштра: – от стен отскакивал разноцветный мяч, чуть не под потолок взлетали качели, шкафы, опутанные верёвками, превращались в корабль. Потом раскрывались книги и оживали сказки. А ещё суровая бонна учила девочку играть в «превращение». Будто маленькая Николетт – самый настоящий котёнок. Серый. Полосатый. А Бонна Корделла – большая пушистая кошка.

Первый оборот случился когда Смеральдина, такая всегда ласковая, такая терпеливая – хоть бант на шею нацепляй, хоть за хвост тяни, до крови оцарапала принцессу. – А не надо лезть к чужим котятам, ишь, нашла себе забаву!

Николетт испугалась – кто бы не испугался на её месте? Потому что «понарошку» это одно, а «на самом деле» – это совсем, совсем другое. Комната вдруг разрослась, стала огромной, запахи нахлынули, наперебой рассказывая о чём-то, шорохи и тени затеяли чехарду. И сама она стала такой малюсенькой, серой, лохматой, беззащитной. А бонна как назло куда-то зачем-то вышла. И всё никак не возвращалась. Хоть бы какая фрейлина заглянула в комнату, хоть бы какая служанка помогла. Николетт расплакалась. Вот только получился вместо плача писк. – Кто его расслышит? Никто. Никто и не услышал. Никто. Кроме кошки. Та насторожила уши, муркнула что-то себе под нос, живо взяла серого куцехвостика за шкирку и втащила в корзинку к другим котятам. Вылизала, подтолкнула лапой под бочок, заурчала колыбельную и малышка успокоилась и уснула.

Когда в детскую вошла бонна и не увидела своей питомицы, она кивнув самой себе, пересчитала котят.

– Ваше Высочество! Николетт, солнышко, проснись. Пора снова становиться девочкой. Ну же, как я тебя учила, потянись и представь, что у тебя на лапках снова пальчики. Смотри, какое я принесла тебе красивое яблоко.

Котёнок потянулся к яблоку, комната начала уменьшаться, запахи пригасли, серая шкурка обернулась привычным платьицем. Николетт с удивлением рассматривала свои руки, щупала, нет ли у неё сзади хвостика. Потом подошла к зеркалу – из зеркала на неё смотрела голубоглазая девочка, симпатичная, но обыкновенная. Девочка в зеркале разочарованно вздохнула. – Ну вот, всё опять понарошку. – И увидев, что бонна улыбается: – Так что – я взаправду была котёнком? В заправднейшую заправду? Бонна Корделла, миленькая, хорошая, я снова так хочу! Ну пожалуйста! Ну хоть разок.

– Конечно, солнышко, и разок, и другой, и много разков. И не визжи, Смеральдину испугаешь.

– Я от радости.

– Только договоримся сразу – без меня в эту игру не играть. Я научу тебя самым главным кошачьим премудростям. Ты сумеешь взбираться по шторам на потолок, гулять по дворцовым подоконникам и крышам, ловко падать с любой высоты на четыре лапы. Но сначала ты научишься гонять по комнате шерстяной клубок, выгибать мостиком спинку, шипеть и фыркать, лакать молоко из блюдца, выпускать коготки и царапаться, а главное – быстро и легко по собственному своему желанию становиться то кошкой, то девочкой. Только чтобы мы с тобой не попали в беду, крепко-накрепко запомни – всё это наш секрет. И не просто секрет, а наисекретнейший секрет. Никто даже догадываться не должен, что ты умеешь становиться маленькой и пушистой зверушкой.

– А то папа запретит?

– Конечно запретит, ведь принцессы много чего не должны делать. А уж становиться котятами особенно. А теперь пошли, надо переодеться к обеду.

– А потом мы сюда вернёмся?

– Нет, потом мы пойдём в библиотеку и будем читать очень серьёзные и нужные книги. А я буду внушать тебе чувство долга. Не бойся, я постараюсь, чтобы тебе было не слишком скучно.

– До свиданья, Смеральдина, я обязательно приду к тебе снова. Ты ведь пустишь меня в свою корзинку?

И кошка ответила: – Мур-р!

Даже премудрой леди Корделле не дано учесть всех сложностей задачи, за которую она взялась.

Неразумный ребёнок, шаловливый котёнок – кто угадает что это создание умудрится выкинуть. Забраться на шкаф или забиться под диван – одно другого не лучше. И сама напугается, а то и покалечится, и весь двор переполошит. А когда вредной малявкой овладевает страсть к исследованию мира нет сил удержать её. После того, как она взобралась по шторе и повисла, зацепившись когтями под самым потолком – а потолки во дворце ого как высоко, после того, как чуть не выпала из окна, выбравшись на скользкий после дождя подоконник, после того, как забралась в камин и там уснула, воспитательница, встряхнув за шкирку свою подопечную, спросила:

– Кто обещал быть послушной-препослушной? Кто говорил что никогда-никогда?

– Я пле-плеслушная. И никода. – Девочка, уже девочка, а не котёнок, с нарочито покаянным видом хлопала глазами.

– Что за младенческое сюсюканье? Ты что, дразнить меня вздумала?

– Я не длазнюсь, я язык пликусила.

– На пять минут твоего «никода» хватает. – Николетт прыснула в ладошку.

– Не хрюкай, не смешно. В один прекрасный день ты можешь натворить такое!.. О, даже я не в силах предугадать, что способна натворить милая очаровательная кроха.

Так что теперь в моё отсутствие ты сможешь быть девочкой и только девочкой. Иначе сама попадёшь в беду и меня до беды доведёшь.

– Тебя поставят в угол?

– Нет, малышка, так жестоко со мной обойтись не посмеют. Мне просто отрубят голову.

– Ох!

– Вот и я не хочу, этого «ох».

* * *

Николетт подросла и пришло время обучать маленькую принцессу правописанию и арифметике, в её жизни появились другие учителя. Они были заранее встревожены рассказами о дарах фей, но девочка не показывала каких-то особых талантов к учёбе, разве что схватывала всё на лету. Так ничего в том нет сверхъестественного. Просто умненький ребёнок, весь в отца. И учителя успокоились.

Времени на уроки уходило всё больше, времени на игры оставалось меньше. Да и игры изменились, потому что «королевский отпрыск должен иметь преданное ему окружение». И в её свиту срочно назначили подругами нескольких девочек из знатных семей. Бонна Корделла поначалу согласилась приглядеть за всеми. Да только девочки каменели от страха в её присутствии. Кое-каким дозволительным в приличном обществе детским играм ей всё же удалось их обучить. Но играли подружки как-то нехотя, с застывшей скукой в глазах, оживали лишь во время кукольных парадных обедов. Леди со свистком поняла, что начинает попусту раздражиться и пустила «уроки общения с подругами» на самотёк. Появлялась она теперь у принцессы лишь ближе к вечеру, ставила в комнате отвод глаз и уводила свою воспитанницу исследовать дворцовые залы и коридоры. Две кошки словно две серые тени скользили вдоль стен, внимательно обнюхивали углы, запоминали повороты и тайные лазы.

Это были великолепные прогулки: – насколько несхожи были парадные залы и библиотека, коридоры пронизывающие и окольцовывающие здание дворца, подвалы и чердаки! Насколько несхож был застоявшийся в разных помещениях запах! Пару раз королевские собаки делали стойку на них, но старшая кошка фыркала сердито и собаки поджимали хвосты. Иногда нашим странницам встречались дворцовые коты, но близко не подходили. Что-то настораживало их. Скорее всего, они отлично понимали, кто перед ними.

Не сказать, что после этих прогулок Николетт полюбила дворец, но здесь ей было интересно.

Особенно нравились ей нечастые ночные странствия. Когда кошачье зрение позволяло увидеть непривычное.

Позолота тускнела, гобелены превращались в двери, ведущие в мир единорогов и затканных пёстрыми цветами полян. Проходила ночная стража – одетые в старинную военную форму заводные человечки. Пробегали похожие на ночных мотыльков припозднившиеся фрейлины. И на дворец опускалась тишина.

Но не безлюдье. Исчезали знающие себе цену вельможи, все эти имеющие вес и голос фигуры, исчезали украшающие общество и плетущие интриги дамы.

И появлялись люди в неброской и немаркой одежде. Ни стуком, ни шорохом не нарушали они драгоценный королевский сон.

Всё, куда могли дотянуться их руки, вооружённые лестницами, щётками и мокрыми тряпками, обметалось, промывалось, надраивалось. Неслышно спускались на цепях огромные хрустальные люстры, счищался натёкший воск и ставились новые свечи, натирался мастикой наборный паркет, смазывались дверные петли. Множество людей бесшумно и ловко делало привычную работу.

Кошачьему носу маленькой принцессы нравились запахи ночной перемены декораций, как называла это действо леди Корделла.

* * *

Когда принцесса подросла ещё чуток начались вылазки в огромный дворцовый парк.

Порой они сбегали туда через гобелены с единорогами и пляшущими зайцами. Но чаще просто выскальзывали через кошачью лазейку в двери чёрного входа.

Конечно, принцесса и до этого не раз прогуливалась в дворцовом парке. С фрейлинами или с учителем ботаники. Но это было совершенно иное. Первый раз Николетт испытала настоящий шок. буквально удар от обрушившихся впечатлений – густых пьянящих запахов, непонятных шорохов и голосов, от огромных деревьев в той заповедной части парка, где ножницы садовника не уродуют их превращая в безликие шары и пирамиды.

Но ещё большее потрясение испытала девочка попав в этот самый парк глухой ночью. И хорошо, что не в полнолуние. Такой силы зов, такое ощущение своего родства с ночным миром, миром призрачных деревьев и трав, она бы не вынесла.

* * *

Прошёл ещё один год, принцесса стала почти взрослой. И пришло время расставаться с любимой бонной.

– Пора, девочка! Я ухожу. Ничего не поделать, сроки истекают и другие дела требуют моего вмешательства. Я оставляю тебя не мокрохвостым котёнком, а вполне самостоятельной кошкой.

Перед тем, как проститься, госпожа Корделла обняла девочку: – Похоже, не удалось мне воспитать из тебя истинную принцессу, ни в чём государю не прекословящую, сознающую, что нет ничего важнее дочернего долга и государственных интересов. Зато я научила тебя главному – пониманию, что ты – хозяйка своей судьбы и никто не вправе распоряжаться тобой, словно ты бессловесная фигура на игровой доске. Никогда не позволяй себе забыть об этом.

Учителям своим не показывай что знаешь и понимаешь больше, чем они ожидают. Пусть считают тебя умненькой, но не излишне. Излишний ум потому и излишний, что трудно управлять его обладателем, и лапшу ему на уши вешать трудно. Ну как прикажете командовать тем, кто умнее тебя? Только сломав. А тебе это нужно?

Дуру, конечно, из себя строить не надо. Это будет перебор. Ты выросла, а значит пришла пора брать свою жизнь в свои руки.

Верю, что я воспитала правильную кошку и правильного человека. А какая из тебя вышла принцесса, мне плевать.

И не плачь, мы же не навсегда расстаёмся, час придёт – свидимся.

* * *

В голове Николетт порой возникала мысль, что хорошо бы бежать из дома. Хотя, вряд ли дворец можно назвать домом. И чем чаще заговаривали в её присутствии о замужестве, чем тоскливее становилось у неё на душе. Она давно поняла, что когда говорят о её долге перед короной, имеют ввиду именно это. Нет, каждая девушка, понимает, что её отдадут замуж. А для чего ещё нужны девицы, если не для того, чтобы рожать детей? Да только, крестьянку там или дочку сапожника выдадут всего скорее за соседа, может быть даже по любви. Может на посиделках вместе песни попоют, может походит за ней будущий жених вздыхая, подарит кулёк с конфетами. А принцессам такой роскоши не положено.

Отец решил и выходи, дочка, замуж. Вот посчитает твой избранник, вернее его министры, все политические и экономические профиты такого союза, все возможные убытки и осложнения, поторгуется за идущие в приданое провинции, и сыграем свадьбу. Нечего тянуть.

Тянуть и не стали.

Николетт, конечно, от большого ума отцу перечить вздумала, спорить, упрашивать.

Сказать, что отец очень удивился её упрямству, что рассердился до белых глаз, значит ничего не сказать. – Рановато я, видимо, твою бонну отпустил. Не успела она вдолбить в твою башку слова «долг». Сказок нянькиных наслушалась? Романчиков глупых начиталась? Не выходят принцессы замуж по любви. Их выдают из государственных соображений. И не ты такая первая, не ты последняя.

Что ж, погоревала, смирилась. Не за старика идёт, и то хорошо.

Не смирилась, конечно, да что сделать она может? Даже выговориться Николетт не перед кем. Разве что перед единственной душой родной:

– Полон дворец народу, подруг закадычных, кем надо сквозь решето просеянных, участливых, заботливых – только кашляни, стая налетит, а что в сердце наболело доверить некому. Разве что тебе, Смеральдина. Старенькая ты у меня стала. Уеду я в прекрасное Гранадское королевство и никогда тебя больше не увижу. Уйдёшь ты по лунной дорожке к маме моей. Нет-нет, я не плачу. Прости, я знаю, что ниточка меж нами никогда не порвётся. Это так, накатило.

– Мур-р!..

– Спасибо, родная. Я уже успокоилась. Ну так вот, слушай: – Прислали мне портрет моего избранника. И впрямь не старый. Симпатичный. Подбородок, правда, длинноват, но это если уж совсем придираться. А так, глядится мужественно, благородно глядится.

В придачу к портрету расписали его словесно – и умён-то он, и добр, и щедр. Голоса даже в гневе не повысит.

Ну и с меня ответным подарком портрет нужен. Стала я позировать тому же художнику, что Филиппа писал. Нашим мастерам жених такого ответственного дела не доверил, своего прислал.

Сначала маэстро набросок сделал. И вышла я как живая – самую суть художник ухватил.

Потом с этого наброска написал он что-то вроде эскиза. Позировать уже не нужно было – я просто сидела рядом и смотрела, как под умелой рукой мой облик становится чуть нежнее, чуть воздушнее, чуть строже.

Когда пришло время сам парадный портрет писать, мне не до него было – я свадебные платья примеряла. Вот вместо меня одно такое роскошное платье позировало.

Но меня же любопытство разбирало – как я там вышла, на портрете? В общем, сбежала я от портних, пробралась с мастерскую. Глянула на картину, и не узнала себя. – Стоит кукла в шелках и кружевах. Губы в равнодушной улыбке изогнуты, глаза пустые фарфоровые. Перевела я взгляд на художника, а он усмехнулся в ответ: – А Вы как думали, Ваше Высочество? Вот такой Ваш будущий супруг хочет Вас видеть. И другая ему ни к чему. Так что и в жизни Вам придётся этому портрету соответствовать.

Подумала я, и спрашиваю, ответ уже подозревая – Ведь портрет Филиппа тоже Вы писали? Так чего я ещё не знаю? Клянусь, я Вас не выдам.

Художник невесело усмехнулся и достал два небольших наброска. Тут я и ахнула. – Уродливый подбородок, костистый череп, обтянутый кожей. Не был бы королём, сказали бы, что убогий.