Новая фантастика 2025. Антология № 9

– Наоборот. Мне здесь слишком уютно. Но ведь где-то существует и моя настоящая жизнь.

– Так пусть поборется за такого добра молодца. А пока ты – мой.

– Целиком и полностью. Вот только… Тяжело без имени.

– Велика проблема! – фыркнула Марьяна. – Будешь… М-м… Инанис!

– Чего?

– Инанис, – медленно, нараспев повторила она. И уставилась выжидающе-насторожённо.

– Нет такого имени.

– Теперь есть. Твоё.

– И что оно хоть значит?

– Понятия не имею. Но звучит мелодично. Либо оно, либо Акакий. Выбирай!

– Ладно, – усмехнулся я. – Инанис так Инанис.

– Вот и ладушки! – замурлыкала Марьяна, раскладывая на столе купленные продукты. – Ты случайно не знаешь, что такое «су-ши»? Слышала в автобусе, что очень вкусно!

* * *

С этого дня Марьяна стала рассказывать мне сказки. Иногда ведьма бормотала их за работой, иногда – за столом, но чаще всего любила говорить, пока я расчёсывал ей волосы. Сказки были странные, не похожие на обычные выдумки. В них царили тени и отзвуки; непривычные сюжеты незримо искажались, эхом отзываясь в каждой вибрации дурманящего душного воздуха. Наполненные словами, эти истории будто не имели смысла, несли лишь невнятную тоску, тревогу и… опустошение.

– Глубоко-глубоко в темноте, – говорила Марьяна, – растёт Чёрное Солнце. Каждый человек – его частичка. И весь мир существует лишь пока не наступит рассвет.

– А потом? Что будет потом?

– Пустота.

– Зловеще. Не боишься?

– Немножко. Но я ведь каждую ночь с ней играю. Как думаешь, откуда моё колдовство?

– От Солнца?

– От Пустоты.

Но чаще всего ведьма рассказывала о цветке.

– В середине ноября, под покровом первого снега, расцветает Пустоцвет. Согревает его Подступающий зимний ветер согревает его серебристые лепестки. В ночь, когда цветок родится, лезет из земли всякая нечисть да нежить. Манит её Пустоцвет, манит пустой пустое. Коли желаешь цветок тот отыскать, залей глаза водою мёртвой, опоясайся тиной болотной, да в чащу непролазную путь держи. После полуночи засверкают могильные огоньки, отведут тебя к ростку Пустоцветову. А коли обретёшь ты власть над ним, раскроются тебе Явь, Навь и Правь. Но знай: за цветок биться придётся.

Я кутался в шерстяное одеяло, слушая вой осеннего ветра за окном. Октябрь выдался хмурый и неприветливый – казалось, холод снаружи пробирается сквозь брёвна сруба, просачивается прямо под кожу, застывая в венах вязкой ртутью. Марьяна ничего не говорила просто так. Приближался ноябрь.

– Зачем тебе Пустоцвет? – спросил я однажды.

– Хочу знать, к чему всё идёт.

– В смысле?

Она толкла в ступке сушеный бурьян. Отсветы пламени свечей выхватывали из темноты изящные изгибы бледной спины.

– В общем смысле. В смысле, вообще. Ну, ты понял.

– … Нет.

Ступка нервно звякнула и отъехала в сторону. Марьяна обернулась.

– Таких, как я, в последнее время стало сильно больше. Людей, способных… На всякое.

– Ведьм, что ли?

– Нет. Не только. У каждого что-то своё, особенно сейчас. И нас чересчур много. Это нехорошо. Мне нужно узнать, к чему всё идёт.

Я кивнул. Расспрашивать дальше не стал – в голосе ведьмы слишком явственно слышалась усталость.

– Значит, придётся достать цветок.

– Значит, так.

Марьяна отвернулась, продолжая работу, а я не мог оторвать взгляда от точёной фигуры, от её почти белоснежной спины. На ней тут и там, будто капельки сочащейся из-под кожи тьмы, проступали родинки. Наблюдая за гибким телом ведьмы, за её текучими движениями, я мысленно чертил незнакомые, притягательные созвездия. Или, может быть, тянул провода, чтобы понять, откуда взялось электричество, заставившее мурашки бегать под кожей. В тот момент я был готов достать для неё любое сокровище.

* * *

Человек пришёл в начале ноября. Широкий ворот его пальто скрывал нижнюю часть лица, а шапка, натянутая лоб, прятала причёску. Впрочем, несколько темных вьющихся прядей всё-таки выбивались. Остановившись на пороге избы, он заинтересовано уставился на меня. Взгляд его глаз, серых, как небо над нашими головами, заставил неуютно поёжиться.

– Позови её.

– Кто вы?

– Она знает.

Я повернулся к избушке, уже набрал воздуха в грудь, но Марьяна опередила слова. Она спрыгнула со второго этажа, как всегда, нагая.

– Заходи, Кость!

Человек скрестил руки на груди.

– Сначала оденься.

Ведьма лишь повела плечами.

– Так веселее!

Он нахмурился, по-бычьи склонив голову. Марьяна поджала губы.

– Твоя взяла, евнух.

Она снова исчезла на втором этаже. Человек перешагнул порог и захлопнул дверь прямо у меня перед носом.

Я прождал чуть больше часа, когда Марьяна и её гость показались на улице. Он наградил меня хмурым взглядом, она – тревожным.

– Значит, первый снег?

– Значит, так.

– Тогда – скоро увидимся.

Он побрёл прочь, с трудом протискиваясь через переплетённые ветви кустов. Мы наблюдали за ним с крыльца, пока не воцарилась полная тишина. Ведьма тяжело вздохнула.

– Кто это был? – спросил я.

– Инквизитор, – буркнула Марьяна, скрываясь в темноте избы. – С проверкой приходил. Хотел узнать, насколько плохо себя веду.

– А ты?..

– Изображала хорошую девочку! – хихикнула ведьма, разжигая жаровню.

– Он мне не нравится.

– Ты ему тоже. Взаимность изумительна, правда?

Некоторое время мы провели в тишине. Марьяна возилась с зельями, а я наблюдал за движениями её ловких тонких пальцев.

– Ему нужен цветок?

– С чего ты взял?

– Первый снег.

Пальцы замерли над очередной баночкой.

– Может, в прошлой жизни ты следователем работал? А что, внимательный, въедливый…

– Ему нужен цветок? – настойчиво повторил я.

Ведьма подняла на меня взгляд, по-птичьи склонила голову на бок.

– Ты злишься.

– Меня выставили за дверь, как нашкодившую собаку.

– Я не хотела, чтобы он слишком уж обращал на тебя внимание. Вряд ли агенту понравился бы воскрешённый человек. Это… Немного больше того, что мне дозволено.

– А что, меня как-то можно отличить от других?

– Нет, но Костя бы стал задавать вопросы, стал бы подозревать и копаться. А так – я отвлекла его голыми бедрами и смешными пузырьками.

– Значит, я не нашкодившая, а секретная собака?

Марьяна звонко расхохоталась.

– Точно, Ин. Ты именно секретная собака!

Я улыбнулся.

– И всё-таки, ему нужен цветок.

Ведьма покачала головой.

– Не совсем. Ему нужно, чтобы цветком никто не воспользовался.

– Разумно.

– Ты согласен с Костей?

– Нет. Разумные меры не всегда подходят.

Марьяна улыбнулась, и я заметил смутную тень вины в её взгляде.

– Спасибо, мой хороший.

* * *

– Ты не дашь мне никакого оружия?

Мы сидели вдвоём на крыльце избы, наблюдая за медленным полётом искристых кристалликов. Болота вокруг покрывал первый ноябрьский снег.

– Зачем?

– За Пустоцвет придётся сражаться.

– Да… – она легко спрыгнула вниз, к краю поляны. – Сейчас, где-то здесь у меня был…

Склонившись на прямых ногах, Марьяна извлекла из заледеневшей болотной тины длинный меч с лезвием из бледной стали.

– Вот. Должен помочь.

Я взялся за мокрую рукоять двумя руками.

– Слишком тяжёлый.

– Это же оружие, его всегда тяжело нести.

– А у тебя там где-нибудь не ржавеет Калашников? Или, на худой конец, Макаров?

Судя по её растерянному взгляду, Марьяна не поняла вопроса.

– Сколько тебе лет?

– У девушек такое не спрашивают. У ведьм – тем паче. Бери меч, ты же сам о нём просил.

* * *

Вечер всё никак не хотел наступать. Казалось, солнце в нерешительности топчется по небосводу, позабыв, в какую сторону ему следует двигаться. Марьяна продолжала работать над зельями, сохраняя видимость спокойствия. Я разглядывал клинок, мрачно поблескивающий в холодных ноябрьских лучах. Снег не прекращался.

– Когда ты возьмешь цветок и будешь знать всё…

– Да?

– Узнаешь и о моём прошлом?

– Обязательно! – ведьма похлопала меня по ладони, но в её глазах снова отразилась вина.

* * *

– Ты не пойдёшь со мной? Твоя ворожба была бы кстати.

– Прости, – Марьяна убрала за ухо непослушную прядь. – Живым туда путь закрыт.

– Удобно, что я подвернулся под руку в нужный момент.

Ведьма на миг замерла, потом кивнула, на мой взгляд, чересчур беспечно:

– И не говори! Нам обоим очень повезло!

Я сунул меч в ножны.

– Когда вернусь, ты всё расскажешь. Обещай мне.

Марьяна заложила руки за спину.

– Обещаю.

Солнце село. Я шагнул за порог, и дверь избы, не скрипнув, затворилась за спиной.

Много раз до я думал об этой ночи, представлял её в самых мрачных красках. Думал, будет царить непроглядная тьма, а впереди разверзнется непролазная чаща кошмарного леса, наполненная жуткими голосами собирающихся к цветку мертвецов.

На самом же деле лес застыл, будто лёд или стекло. Каждый шаг, каждый вдох отдавался звенящим острым эхом в сердце болот. Я протянул руку к еловым лапам, и они задрожали от легкого прикосновения. Пространство завибрировало, словно потревоженная паутина. Идти пришлось осторожнее, пробираться всё глубже, руководствуясь интуицией.

– Ты пронизан вибрациями Пустоты, – сказала ведьма, прежде чем я отправился на поиски, – Просто иди, не разбирая дороги. Цветок сам тебя позовёт.

Вот я и шёл, продираясь через остекленевшие кусты. Краски и звуки постепенно истончались, растворялись в окружающей неподвижности. Небо стало безжизненно чёрным, а деревья, трава и первый снег смешались в аморфно-серое нечто, настолько плотное и однотонное, что в нём невозможно было различить отдельные составляющие. Идти больше было некуда – самой тропы не существовало.

Но в том, что осталось от леса, была странная жизнь. Когда Марьяна говорила о нежити и нечисти, мне представлялись кикиморы, скелеты и домовые, с которыми придётся биться насмерть. Я ошибался.

Они двигались в тенях, неслышные, невидимые пристальным взглядом. Заметить их можно было лишь на периферии зрения, когда взгляд делался бесцельным и бесстрастным – образы, которые невозможно было различить, обозначить, понять. Фигуры, расплывчатые и зыбкие, тонкие и длинные, едва уловимые и совсем крошечные, брели по болотной чаще, приближаясь к…

К неподвижной глади трясины, лежавшей прямо передо мной. Я разжал пальцы, и бесполезный меч стремительно погрузился на дно. Разумеется, за цветок Пустоты нужно было сражаться не с другими желающими.

А с самой Пустотой.

Я сделал ещё шаг и погрузился в болото.

* * *

Трясина, глубокая и тёмная, поглощала меня с ужасающей скоростью. Звуки леса исчезли, а вскоре пропал и холод ледяной воды. Не осталось ничего, лишь пустота нарастала, абсолютного отсутствия, полного и бесчувственного вакуума.

«Как же здесь хоть что-то найти? Как мне двигаться в этом месте? Как я…»

Мысли путались, рассыпаясь на глазах, как некачественный конструктор. Пустота, голодная и всепоглощающая, пожирала их, обесцвечивая, обесценивая.

«Вот почему живым сюда не попасть. Они бы просто не выдержали».

Но… Цветок. Мне нужен цветок.

Пустота безмолвствовала. Разумеется, ей не было и дела до желаний какого-то человечишки. Разве хоть что-нибудь здесь, посреди темноты и тишины, имело силу?..

«Конечно. Пустота голодна. Накорми её эмоциями».

* * *

Не знаю, как долго я провисел без движения. Ничего не получалось, ничто не имело смысла. Моей жизни не хватало для освещения Пустоты.

«В сущности, жизни и не было. Только Марьяна».

Прикрыв глаза, я вспомнил её.

Сколько времени нужно, чтобы полюбить безвозвратно? Один вдох. Один взмах ресниц, тонких, как шёлк, и длинных, как секунды угасающего заката. Один шаг, одна ночь, один такт мелодии голоса.

И вот уже погружаешься в мягкую топкую привязанность, ловишь каждое слово, тянешься за шлейфом антрацитовых локонов. Связываешь себя по рукам и ногам, мечась в молчаливом экстазе. Словно ты – осенний лист, а она – игривый ветер, подхвативший тебя, поднимающий всё выше над болотами и городами. И неважно, взаимно ли. При всём своём альтруизме, любовь – парадоксально эгоистичное чувство.

Забирай это. Забирай всё, ненасытная Пустота. Ты захлебнёшься каждым из мельчайших мгновений её омута. Сколько нужно времени, чтобы полюбить? Вечности недостаточно.

И был серый свет. А под ним – поле из бледных цветов. По форме они напоминали маки, но при этом я точно знал, что Пустоцветы на маки совершенно не похожи. Мной овладело непередаваемое чувство ложного узнавания: всё в цветах напоминала мак, кроме стебля, лепестков и сердцевины. Это было не-поле не-маков, бесцветное и бесплодное. Не-живое.

Я протянул руку и сорвал Пустоцвет. Пыль, в которой он рос, зазвенела, застонала, не желая отпускать хрупкие корни из цепких объятий. Пространство задрожало, возмущённое этим единственным звуком, завибрировало вокруг. Сжав стебель в кулаке, я попятился, чувствуя приближение неведомого нечто. Но бежать здесь было некуда, как не было и выхода. Что бы ни преследовало меня, теперь оставалось лишь встретиться с ним лицом к лицу.

Я переоценил свои силы. Едва оно взошло над горизонтом, не осталось ничего, кроме тоски и неизбывного ужаса. Оно смотрело на меня, пронизывало меня лучами Пустоты. И под этими лучами кожа трескалась, словно керамическая корка.

Чёрное солнце нависло над полем, подавляя собой всё остальное. Лишь Пустоцветы потянулись вверх, распустились своими не-лепестками, благоухая отсутствующим ароматом. Чернота светила подавляла меня, являя собой истинную пустоту, средоточие отсутствия. Рухнув на колени, я отчётливо услышал, как они захрустели под тяжестью моего тела.

«Прости… Не справился».

Я почти упал, когда чья-то рука ухватила меня за ворот рубашки, потащила куда-то наверх. Поле Пустоцветов стало стремительно блекнуть, уменьшаться, удаляться глубоко в царящей вокруг серости.

Сжимая в ладони бесцветный цветок, я снова взглянул на солнце, и его чернота вытеснила всякое осознание.

* * *

И снова были прикосновения – осторожные, ласковые, поющие на кончиках дрожащих пальцев. Я чувствовал, как плывёт под ними кожа, как затягиваются страшные раны, рваные дыры в боку и груди. Ничего нежнее, ничего ласковее её рук я никогда не знал. И уже не узнаю.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем сквозь сомкнутые веки начал пробиваться тёплый отсвет жаровни, а в носу защипало от привычного душного дурмана. Я застонал и перевернулся на живот, совершенно обессиленный.

– Марьяна…

Тишина.

– Марья-ана!..

Ни звука. Избушка пустовала. Пролежав без движения ещё некоторое время, я попытался встать. Получилось не с первого раза.

«Нужно её найти. Сказать!»

Первым звоночком стал снег. Под моими ногами он не таял, не обжигал холодом босые ступни. Но в тот миг я не обратил на это внимания. Мой взгляд был прикован к ведьме, неподвижно стоявшей на коленях посреди поляны, спиной ко мне. Лес молчал вокруг нас, не решаясь потревожить хозяйку. Её локоны струились по коричневой шали прелой листвы, как лоскуты ночи. Марьяна, казалось, даже не дышала.

Я сорвался с места, в несколько длинных прыжков преодолел разделявшее нас расстояние, и рухнул на колени рядом с ней.

– Что с тобой?

Она подняла голову. Я ощутил, как по коже побежали мурашки страха. Любимые зелёные глаза теперь совершенно выцвели, посерели, из малахитов превратившись в битое стекло. Взгляд ведьмы был устремлён одновременно ко мне, сквозь меня и куда-то глубоко внутрь самой Марьяны.

– Как долго ты здесь?..

– Двенадцать часов.

– Ты… Ты использовала Пустоцвет?

Она лишь кивнула. Локоны ожили на мгновение, рассыпались новым узором по узким плечам, и опять замерли.

– Не нужно было, Марьян…

– Не нужно, – эхом отозвалась ведьма. – Помоги встать. Ноги затекли.

Мы пошли в избушку вдвоём, проваливаясь в неутоптанный ещё снег. Дома ведьма уселась около жаровни, обхватив руками голые колени. Я запер дверь.

– Что случилось?

– Всё, – бесцветно ответила Марьяна. – Случилось, случится, случается. Всё сразу, и всё в моей голове.

– Я не…

– «Раскроются тебе Явь, Навь и Правь». Понимаешь? Цветок нёс всеведение. А я его приняла. И теперь, – она с болью улыбнулась и откинулась спиной на стену сруба, – мне всё-всё-всё понятно.

– Там… Было чёрное солнце.

– Не волнуйся, – хмыкнула ведьма. – До восхода ещё далеко.

Я умолк, представляя себе, каково сейчас Марьяне. «Многие знания – многие печали», да? А как быть, если внутри тебя абсолютно всё?.. Всё?

– Если ты теперь всеведущая, значит, можешь сказать, кто я на самом деле?

Она не сумела подавить истерический смешок.

– Да, мой хороший. Теперь – могу. Но для этого не нужен цветок. Я всё знала с самого начала.

– Но почему ты…

– Это тебя убьёт, – ведьма, запрокинув голову, протяжно, со стоном выдохнула, – Но ведь ты всё равно хочешь узнать. И я скажу, потому что я уже это видела. Я всё видела, всё наперёд… – она всхлипнула и спрятала лицо в маленькие ладони, но, прежде чем я успел что-то сделать, уже взяла себя в руки. – На самом деле ты – никто. И никогда никем не был.

Слова прокатились внутри звонкими колокольчиками, но я никак не мог собрать из них смысл.

– Как это – никто?

– Я не могла достать Пустоцвет, – Марьяна смотрела прямо на меня, не обращая внимания на катящиеся по щекам слёзы. – И никто из людей бы не смог. Чтобы добраться до сердца Пустоты, нужно пустое сердце. И я слепила куклу из глины, из болотного ила. Украсила водорослями и ряской, в печи обожгла да оживила. А потом за цветком отправила.

– Не может быть…

– Посчитай свой пульс. Сердце не бьётся. Снег на твоих руках не тает. Ты даже не дышишь.

– Но я ведь чувствую! Я живой!

– Живой, – покладисто согласилась Марьяна. – Только пустой. Нет в тебе ничего. Ни души, ни памяти, ни прошлого, ни будущего. Так, кусочек настоящего. Роль в танце марионеток.

Я ударил её. Пощёчина зазвенела, прекрасная голова откинулась, взметнувшиеся волосы скрыли от меня бледное лицо ведьмы.

– Я же тебя люблю.

– Я знаю, – прошептала она. – Это моя вина. Я с тобой заигралась. Всё одна да одна в этой топи… А тут вроде как живой человек. Не хотела тебе правду говорить. Видела ведь, как смотришь, как слова мои ловишь. Прости меня. Я отвратительный скульптор.

Я не ответил. Просто поднялся на ноги и побрёл прочь. По скрипучему полу, по первому снегу, через мёртвый лес к громаде бледного города, возвышавшейся в лучах заходящего солнца. И некому было встать на моём пути.

* * *

И вот я здесь, на безлюдной набережной. Солнце почти скрылось за горизонтом, а ветер, жестокий сибирский ветер, с каждым новым порывом заносит моё холодное тело жгучим холодом снега. Раз за разом вспоминая её глаза, её слова, её движения, я не могу поверить в последнее признание Марьяны.

Я не могу быть куклой.

У глиняных големов нет чувств. Они не восхищаются красотой, не боятся и не страдают. Они не могут любить так, как полюбил я!

Но с каждым разом воспоминания бледнеют внутри, выцветают в неумолимом ритме пустых мыслей. И когда угаснет последнее, останется лишь полый глиняный сосуд, каким я всегда и был.

Забыв её, я перестану существовать.

Вначале было больно. Грудь пылала изнутри – казалось, вот-вот лопнет, треснет под давлением горя и гнева. Теперь остался лишь тоскливый пепел. И тянет, тянет где-то глубоко внутри тупая непрерывная боль. Будто какой-то садист-музыкант бренчит на единственной расстроенной струне. Паршивая мелодия.

Я не злюсь на тебя, Марьяна. Ты сама себя отлично наказала. Я ведь видел твои новые глаза. Глаза истории.

А мне не на что и некому жаловаться. Сыграв свою роль, я получил больше, чем мог надеяться – правду. Нынче многим и этой малости не позволяют. Я – счастливая марионетка.

Вот только… Почему же так болит моё пустое глиняное сердце?..

Максим Березуцкий

Землянин собирает ядерные грибы

Система: Клиус 1_95.ХЗ. Точка: планета Варрадис. Дата: 354/700. Время: 39:30.

Ночной клуб «Чёрная дыра» был под завязку набит посетителями. Зеленокожие вакары – неотесанные мускулистые амбалы с огромными потемневшимиот кариеса клыками и разрывными патронами вместо мозгов – упивались горящим киселем, расположившись на кожаных диванах. Они громко орали и спорили друг с другом – впрочем, как и всегда.

Рядом с ними крутились молоденькие трехногие гусеницы-тарианки, пытаясь завлечь клиентуру в публичный кокон наслаждения. Всем известно, что вакар – не лучший индивид для сношения, но и доброй тарианке руку в рот не клади – отхватит по локоть. Такие случаи нередко фиксировались службой космического порядка в разных звёздных системах.

Две пернатые самки-фурии (явно не первой свежести) демонстративно извивались в танце на барной стойке. Дамы туго сковали вялые крылья за спиной нейлоновыми корсетами, чтобы не терять пожелтевшие перья, выдающие их возраст.

Бледные деканденцы, чья могущественная бессмертная раса вымерла после поглощения планеты звездой, полным составом из восьми представителей что-то лениво обсуждали за VIP-столиком на втором ярусе клуба и, кажется, просто кичились своим аристократическим происхождением.

Танцпол был переполнен, вот-вот готовый взорваться. Неоновые лучи хаотично дергались в потоке нескончаемого музыкального драйва. В воздухе витал запах липкого пота и дорогих духов, а ещё сбивающий наповал аромат терпкого алкоголя.

За небольшим столиком в самом углу помещения, возле декоративного мерцающего водопада, сидел человек – явление редкое по меркам галактики, да и «Чёрной дыры» тоже. Он неспешно потягивал коктейль токсично-жёлтого цвета, отбивал ногой ритм и наблюдал за гостями клуба. Робот-официант на паровой тяге, облачённый в белый смокинг с чёрной бабочкой, подкатил к столику. Из динамиков прозвучал чеканный голос ИИ.

– Предложение: еще желчной настойки?

– Нет, спасибо, – ответил человек.

– Специальное предложение: Б-52 со скидкой. База данных: обитатели планет группы Аргус не отказываются от Б-52 в ночных клубах.

– Нет, не нужно. У тебя устаревшая база данных. – Человек покачал головой и пригладил беспокойные чёрные пряди волос бионическим протезом правой руки. Робот ничего не ответил и продолжил движение. Мужчина недолго смотрел ему вслед. – Постой! – Желание выпить чего-то необычного всё же взяло верх. – Ладно, неси свой чёртов Б-52.

Музыка продолжала истерить в унисон радостным крикам посетителей. Свет прожекторов то и дело бил в глаза, поэтому человек сидел в чёрных солнцезащитных очках. Но не только поэтому. Он любил разные аксессуары с родной планеты. И когда у него в руках оказывалась очередная безделушка с Аргуса-2129 (или с любого другого Аргуса), он непременно использовал её по назначению. Или не по назначению – в силу своей неосведомленности.

Вскоре к человеку за столик подсел алварианец – представитель древней расы гибридных рабочих. Он положил на стол все четыре руки с тремя пальцами на каждой, выказывая уважение и знак добрых намерений. Человек поперхнулся и убрал свой бластер из-под стола обратно в кобуру.

– Моя прийти с миром. Моя искать работа по объявлению, – начал алварианец. – Твоя говорить про столик у водопада?

– Да, прости, ты меня напугал своими ручищами. Давно не встречал алварианцев, – ответил человек. Вживленный в голову биочип уже передавал ему ознакомительную информацию.

[Алварианцы – немногочисленная раса двуполых гуманоидных существ. Выделяются высоким ростом, имеют четыре руки. Теплокровные, живородящие. Тело покрыто естественной костяной броней, пропитанной солями металлов, что даёт защиту от радиации. Не переносят холод. Социально-политическая организация: племенной строй. Общественный уклад запрещает алварианцамлюбое насилие. Самая безобидная раса в галактике. Цвет кожи: пепельно-серый. Система: Н.ОХ12.92. Родная планета: Лавен. Статус: мертва].

– Моя звать Савас’Каба! Моя найти объявление на столбе и писать твоя сообщение на коммуникатор вчера! Твоя договориться о встрече сегодня! Моя хотеть узнать о твоей работа!

– Ты недурно разговариваешь на всеобщем языке, – заметил человек. – Только не кричи так, а то здесь полно ушей. Если ты понимаешь, о чём я.

– Моя плохо выражать мысли ртом, но моя не тупой, моя всё понимать, – ответил Савас’Каба.

– Хорошо. Меня зовут Герасим. Вшироких кругах я известен под прозвищем Землянин. – Человек ехидно улыбнулся, рассчитывая, что алварианец удивится или восхитится, на крайний случай ужаснется. Но тот лишь пожал плечами.

– Что это значить? Моя не знать.

– Я родился на планете Аргус-2129. Коренной народ, который на ней проживает, называет её Земля. Поэтому и кличут меня Землянин. – Он поднял вверх указательный палец. – Теперь ясно?