Памяти моей истоки. Книга 2

Зависть и недоброжелательность тех, кто часто делал погоду в отношениях между студентами, не мешали использовать меня на экзаменах в своих целях.

Я имела привычку сдавать экзамен в числе последних: мне казалось, что я не всё хорошо усвоила и надо бы ещё перечитать отдельные места. НарезАла круги по коридору и бубнила себе под нос, окончательно выучивая то, что казалось ещё не доведённым до полного понимания. Но как только в процессе экзамена наступал кризис, меня буквально заталкивали в аудиторию: иди, спасай группу, Кусонька сейчас злая, двоих поймала со шпаргалками. Ты вместо успокоительного буфера. Да ещё нагрузят меня шпаргалками для утопающих. Вот это делать для меня было стыдно и мерзко. Иду, помню, что-то отвечаю на вопрос о том, сколько человек ещё осталось за дверьми, а сама протягиваю руку и кладу на стол шпаргалку для страждущей. И что же, Кусонька этого не видела? Конечно, видела! Но она была понимающим преподавателем. Иначе меня просто надо не допустить к экзамену.

Мы выпускники вуза, наконец! На подготовку к «госам» давали достаточно много времени. И это после только что прошедшей сессии. На государственный экзамен выносятся те же вопросы, что и на межсессионные, с добавлением примерно, десятка из других разделов, кроме современного русского языка. И есть три вопроса из общего языкознания. Такие зарубежные светилы, как Фердинанд де Соссюр, Бодуэн де Куртене (считается русским учёным), Вильгельм фон Гумбольдт, внёсшие большой вклад в развитие языка.

Но боже мой! Сколько же непонятного в этих вкладах!

Общее языкознание читал нам доцент Сакиев Нурдин Яхъяевич, по национальности черкес, если не ошибаюсь. Мы так и не поняли сути этих «вкладов», в учебных пособиях их теории были изложены тоже псевдонаучным языком, далёким от чёткости изложения. Кто-то осмелился на лекции высказать мысль, что нам многое непонятно в этих вопросах. Не мудрствуя лукаво, преподаватель коротко ответил, что бараны очень многого не понимают. С тех пор, чтобы не прослыть баранами, никаких высказываний по поводу «вкладов» мы себе не позволяли.

Но вопросы-то в билетах есть, и их надо, если не выучить, то хотя бы вызубрить. А не хочется! И решила я положиться на русское «авось»: авось не попадутся!

Во вчерашней подгруппе сдавала ГОС моя подруга Вера, с которой мы все четыре курса просидели за одним столом. Ей тоже не захотелось вникать в «огромные вклады» общего языкознания. И она решила идти первой: авось как-нибудь выкрутится при выборе билета. И даже очень успешно выкрутилась. Председатель комиссии сразу раскладывает на столе билеты, и, пока приглашённые студенты их выбирают, преподаватели заняты своим делом – усаживаются, рассовывают свои вещи, раскладывают приготовленную бумагу для записей, достают ручки и т. д. За это время можно незаметно поменять билет, если попался не такой, как хотелось. И Верка успешно поменяла теорию языкознания на современный русский язык. Так посоветовала сделать и мне – зайти первой.

И вот я уже битый час торчу у двери первая. За полчаса до экзамена является Сашка Сеин и заявляет, что в общежитии вчера ещё составили список, и я, получается, далеко не первая.

– А остальные, которые живут не в общежитии, знают об этом списке? – задаю я вопрос стороннику установившегося порядка.

– Я этим не интересовался.

– Так вот я, не интересуясь, пришла сюда в семь часов и буду первая.

У смущённого Сеина глаза от такого нахальства увеличились вдвое.

Я отлично понимаю, почему ему надо попасть точно по списку: он должен зайти вместе с женой, Надей, которая – это все хорошо знают – пишет своему туповатому мужу шпаргалки. Без неё он просто не сдаст. А тут получается, что она зайдёт на 40 минут позже, когда время для создания цидули будет безвозвратно потеряно.

Заметался наш Сеин в полной растерянности. Выручила та же Надя: «Иди, мы успеем всё сделать».

Зашли. «Подходите по одному и берите билеты,» – распоряжается председатель комиссии, не глядя на нас, потому как ещё никак не приведёт в порядок свои вещи.

Беру билет. Господи, свят, свят – Бодуэн де Куртене! Тихо положила на место. Беру второй: Фердинанд де Соссюр! Ну прямо Господне наказание! Положила обратно и этот. И только третий оказался по теории современного русского языка.

А Сеин, зашедший в первой шестёрке, стоит сзади меня и наблюдает, как я выбираю билеты. Но, слава Богу, промолчал.

Председателем комиссии назначена была доцент с кафедры литературы, женщина «слова и дела», читавшая у нас, помимо основного, дополнительный курс кино. За чрезмерную требовательность и высокомерное отношение к студентам (Моя Алёна ещё учится в школе, но она это знает!), мы втихаря, меж собой, прозвали её кинологом, понимая, что киновед и кинолог не одно и то же.

Средняя по знаниям студентка во время госэкзамена решила втихаря воспользоваться схемой анализа какой-то там части речи. Киновед это заметил, сорвалась с места и потребовала отдать шпаргалку. Наша бедная Цыплёнкова плакала, каялась, но была изгнана с экзамена с переносом его на осень. После экзамена мы всей группой вошли в аудиторию просить председателя о перемене своего решения, но она была неумолима. «Слово и дело!» А в шпаргалке была лишь схема анализа!

Мы толпимся в ожидании решения комиссии, когда нам торжественно объявят оценки.

Сощурив глазки, подходит ко мне Сеин и так тихо произносит: «Тебя бы надо было выгнать вместо Цыплёнковой».

– А тебя? Вместе с Надиной шпаргалкой?

Пройдёт полгода со времени окончания вуза, и меня, учителя сельской школы, пригласят работать на кафедру в качестве ассистента.

Я постоянно сижу на занятиях у Валентины Константиновны Покусаенко, за которой веду практический курс русского языка. Ловлю каждое слово, задаю вопросы. Не сплю ночами, готовлюсь тщательно и долго.

Но, как бы то ни было, мы теперь коллеги. И можно иногда и пошутить, и поговорить откровенно. Однажды по дороге домой я ей доверительно рассказала, как я сдавала государственный экзамен по русскому языку.

– Дурочка, – сказала она мне ласково, ткнув пальцем в бок. – Могла бы загреметь под фанфары. И из-за чего? Из-за того, что лень было освоить три билета… Все бы твои студенческие успехи коту под хвост.

И ведь она была права!

Январь, 2018.

МИРАЖИ РОМАНТИКИ

Училась в нашей институтской группе студентка со знаменитой фамилией – Кутузова. Девица была уже в годах – на вид лет тридцати, – имела стаж работы на медицинском поприще, но, видно, роль спасителя человеческого тела не пришлась ей по душе. Душа просила другого – возвышенно-поэтического. Городок наш числился на втором месте после краевого центра, и единственным местом в нём, где душа могла ликовать от наслаждения словом, был наш пед со славным литературным факультетом.

Городские девочки-студентки резко отличались от сельских в первую очередь внешним видом: модного покроя одежда, высокие причёски с начёсом, аккуратно накрашенные губки, ну и конечно же – походкой от бедра. Мы с Верой сидели рядом в течение быстро промелькнувших четырёх лет. Нам в глаза не говорили, но мы это знали и солидарно считали себя деревенскими, что и было на самом деле. У Веры на самой макушке была накручена отливающая тёмно-шоколадным цветом коса. У меня такого роскошества не было, поэтому чуть повыше затылка лежал набитый моими же волосами валик, аккуратно закрытый светлым хвостом. Туго собранные волосы открывали завитушки на затылке и висках.

Наши причёски определялись как стародавние, но мы как-то не велись на взгляды городских кокеток, а брали своё на занятиях: готовность к ним была не редкой гостьей, а образом жизни мало знакомых с парфюмом студенток.

До сих пор не могу понять, как это мы, две неисправимых хохотушки, успевали всё записать и понять на лекциях.

Кутузова, как серьёзная студентка, не сидела в дальних тесных рядах, чтобы при удобном случае можно было заняться чем-то другим. Нам она виделась в первом ряду с правой стороны, в профиль, но не в чистый, а с лёгким поворотом в нашу сторону, потому что кафедра лектора находилась напротив нашего стола. Верка со своим врождённым ироничным взглядом на жизнь первая вообразила сходство однофамилицы с великим русским полководцем. Чуть волнистые волосы, уже с лёгкой проседью, у нашей однокурсницы были зачёсаны назад и заканчивались короткой стрижкой, в коей виделось нам больше мужского, чем женского. Увидев реальные черты сходства, мы тут же пустили в ход свою неудержимую фантазию: на правый, едва видимый нами глаз мы водрузили чёрную повязку, изменили и воротник её постоянной безрукавки – сделали его высоко стоячим так, что он упирался в подбородок. И многочисленные награды! Как же без них!

Нарисовав всё это, мы душились от смеха, упёршись носами в свои тетради.

Лектор обычно окидывал взглядом всю аудиторию, но передние два стола из-за тесноты чуть ли не упирались в кафедру, поэтому мы были под высоким её прикрытием. Только бы не расслышал доцент нашего неудержимого удушья!

Когда раздавался звонок и мы могли бы ржать сколько угодно, смех – сволочь такая – покидал нас и мы с самыми серьёзными озабоченными мордами направлялись в другую аудиторию, чтобы занять безопасные места.

Это было первое впечатление от студентки со знаменитой фамилией.

Надо добавить, что имя у неё тоже было редкое и звонкое – Маргарита. Между собой мы её окрестили Марго Кутузова. Одета всегда аккуратно; особенно шла ей белая кофта с пышными рукавами чуть ниже локтя; юбка узкая, но не выпячивающая женских достоинств, ножки бутылочками – в общем, в школе на практике появилась красивая учительница с грудным голосом, оказавшая на старшеклассников магическое впечатление. Сама вызвалась давать открытые уроки по литературе, и это у неё получалось не хуже, чем у школьных учителей со стажем.