Багорт. Том второй

– Нет, но тем интересней будет наша игра. Какие в ней правила, моя красавица?

– Никаких правил, Влад, все будет спонтанно и взаправду.

– Что ж, надеюсь, мы выживем и не лишимся рассудка.

Начало игры

Неутомимый Ян безжалостно лишал Дею сна, но разоруженная собственной готовностью к близости, она не могла уклониться от его натисков. И когда ей казалось, что она вот-вот раствориться в этой животной чувственности, в этой их молодой неистовости, что походила на деградацию, пришел тот, чей образ был одной сплошной провокацией. И теперь взлелеянный в девичьих мечтах мираж, вновь и вновь вставал перед ней непрошеным гостем. Кульминацией этого наваждения стал момент близости с Яном, во время которого она представляла Влада.

Дея поняла, что все эти перипетии сломали-таки ее моральный хребет. Она действительно страстно желала, еще раз увидеть в глазах Веда боль – ту боль, что сочилась из него, когда он пришел к ней на праздник. Эта его мука, была бальзамом для ее души, сладким медом, сильнейшим возбудителем. Когда Дея сближалась в ту ночь с Яном, она возрождала в памяти изуродованные агонией черные глаза и только сильнее разгоралась. Его страдания стали пищей для нее, без них Дея чувствовала себя неполной, обделенной, неотомщенной и все чего она теперь хотела – это обречь его на еще большие мучения.

В конце концов, желание причинить Владу боль переросло в парною. Казалось, оно текло в ее жилах вместо крови, разрушая ту хрупкую скорлупку, за которой пряталась ее суть в полном своем многоцветии. Отсутствие же в ее поле зрения Веда, только усиливало степень помешательства.

В таком вот ядовитом отваре желчи Дея варилась до тех пор, пока в ее голове не созрел план, который она вознамерилась превратить в жизнь, во что бы то ни стало. Это-то решение и сделалось отправной точкой ее нарастающего безумия, в котором обрывки и случайные картины замысла волочились за каждой ее мыслью.

Когда Дея отшлифовала свой план до блеска, не упустив ни одной мельчайшей детали, она решилась, открыться самому чистому и доверенному, непогрешимому и всепринимающему Отцу леса. В одну из ясных лунных ночей, томимая жаждой исповеди, она, выскользнув тихонько из дому, направилась к заветной поляне – маленькому цветастому подиуму, что напоминал ей театральную сцену.

Вокруг царственного платана потоками струилось холодное свечение, цветы сложили свои хрупкие лепестки, листва не колыхалась – лес спал. Она подошла к огромному дереву и обняла его, прижимаясь щекой к шероховатой коре.

– Что стряслось, Госпожа, – раздался у нее в голове родной голос.

– Я должна покинуть вас на какое-то время, – отвечала она. – Меня ждет опасное и непредсказуемое мероприятие, и я боюсь, что оно может стать последним в моей жизни. Но я должна решиться на него.

– Раз должна значит действуй, Госпожа, лес будет ждать.

– Но, что же случиться со всеми вами, если я не вернусь?

– Ответ ты и сама знаешь, – печально ответил Отец леса.

Дея еще долго стояла на посеребренной лунным светом поляне, плакала, улыбалась чему-то, снова плакала, потом поцеловала шершавую кору и побрела в дом.

Зажатая в тески собственной одержимости, до этой ночи она еще пыталась сопротивляться своему внутреннему возгоранию, но теперь Деи было очевидно – она поставит на кон все что угодно, лишь бы разыграть свой гамбит.

Не задерживаясь ни секунды в гостиной, она направилась в спальню. Ян спал, уткнувшись лицом в ее сорочку. Дею трогало его щенячье обожание и легкий налет фетишизма, но она уже начинала понимать, что сила Яна велика и, не смотря на его любовь, она ломает ее. Проникая в нее словно вирус, он заражал своей жаждой жизни и могучей, животной неистовостью.

Она ненавидела себя за слабость и за нечестность по отношению к Яну. Он принимал их безотказность за любовь, она же видела истинную суть этой юношеской невоздержанности. Но всего раз, ощутив безвольную негу в его объятиях, она уже не могла противиться его воле. Раздевшись, она легла рядом с ним. Ян тихонько сопел, по-детски приоткрыв рот. Он был безмятежен и счастлив в своем неведении. Дея легонько погладила его по щеке, он дернулся и открыл глаза.

– Ты пришла, – протянул он сонно.

Ей вдруг невыносимо захотелось еще раз испытать тот невероятный полет, что был неотъемлемой частью их близости. Кто знает, чем закончится ее сумасбродная идея, может она видит его в последний раз, так пусть он будет незабываемым. Она скользнула к нему юркой лаской и Ян, обладающий невероятной способностью улавливать ее настроения, мгновенно отреагировал.

В эту ночь она была с ним особенно нежной, ее томные, обморочные ласки не прекращались пока бурная энергия молодости била ключом.

Они уснули, когда ночь уже была готова сдаться новому, нарождающемуся дню, а через пару часов пробудились. Яна ждали обязанности Сагорта, а Деи предстояло принятие непростого решения: для того чтобы осуществить задуманный план, она должна была поступиться гордостью и просить помощи у Родмилы. Этот последний шаг, на который Дея никак не могла решиться, и оттягивал роковой день.

Пока Ян насвистывая гимн Багорта, принимал ванну, она, расчесывая свои волосы перед небольшим зеркальцем в уборной, раздумывала, как ей отыскать дом Ведуньи.

– Все-таки удивительное место наш Багорт, – разглагольствовал Ян, подливая в ванну горячей воды, – Я даже не представляю, что бы с нами было, останься мы там откуда пришли. Никаких тебе чудес, никаких перспектив, а главное, мы там были абсолютно одни, а здесь… – он мечтательно закрыл глаза, намыливая голову душистым мылом.

– Да, Багорт сильно отличается от нашего прежнего дома. Но ты упускаешь одну немаловажную деталь – здесь, как и на Земле, живут люди.

– Но это же люди Багорта.

– Да, люди Багорта и все же, они просто люди. А все, что касается людей, не бывает однозначным.

– Зато Веды очень даже могут быть однозначны.

– Не говори глупостей.

– Скажешь Ихаиль не урод?

– Скажу, что он наш враг, но это не означает, что у себя дома он не герой. И вообще, что за нелепые ярлыки.

– Это не ярлыки, Дея – это факт. Ты в отличие от них, не раздумывая, отдашь жизнь за свой лес и за Багорт, а они пока все не взвесят, решения не примут.

Твердолобость Яна разозлила Дею, в ней словно нажали какую-то кнопку и разжатой пружиной вытолкнулось наружу все то, что долгое время угнетало девушку.

– Да как же ты не поймешь, Ян!? – вскричала она. – Мы всего лишь рабы крови! Генетические уроды! Машины для службы если хочешь. Нам воздают почести и окутывают ореолом благородства, чтобы поменьше думали о том, что мы ограниченнее в выборе жизни любого крестьянского ребенка, а вся наша хваленая магия принадлежит Багорту! За его пределами мы просто люди, одинокие и никому не нужные люди. А сущность Ведов, в отличие от нашей, неизменна. Они не являются ни чьим оружием и у них есть то, чего нет ни у одного Хранителя – право выбора. Все, кто служат Багорту, отдали ему свои силы добровольно и в Великой войне на смерть шли сознательно, а не по зову крови! И ответственность их выше нашей, а наказания суровей. Задумайся об этом на досуге, – уже спокойней договорила Дея и вышла из ванной.

Она спустилась вниз и, накинув плащ, вышла на улицу, в надежде найти в жертвеннике что-нибудь съестное. Баночка меда и отрез отличного ситца были ей сегодня подарком. Повертев лавандовую ткань в руках, Дея вздохнула, подумав, что она может ей и не пригодиться, затем приоткрыла крышечку и попробовала мед.

С тех пор как она приняла решение осуществить свой план, ее не покидала мысль, что это приключение ей дорого обойдется. Но выпущенная стрела траектории не меняет. Правда, чем ближе она подбиралась к возможности осуществить задуманное, тем больше ею овладевала холодная рассудительность.

Заварив бодрящий травяной сбор, она нашла в кухне остатки хлеба и, обильно смазав их медом, накрыла на стол как раз в тот момент, когда Ян спустился вниз.

– Ты в порядке? – спросил он, усаживаясь рядом с Деей и приобнимая ее за плечи.

– Все хорошо, – прошептала она, протягивая Яну чашку ароматного чая.

Завтрак прошел в тягостном молчании. Дея хотела поговорить с Яном, может быть даже попрощаться, но мысли никак не желали облекаться в слова, а когда она услышала, как на ее крышу приземлилась Маюн, сердце ее замерло, пропуская удары.

«Сейчас он уйдет, и я опять останусь наедине со своей одержимостью», – подумала Дея, понимая, что сегодня она все же решиться на поход к Родмиле.

– Кажется мне пора, – извиняясь, проговорил Ян и встал из-за стола.

– Да, – механически отреагировала Дея, тоже медленно поднимаясь, – Я тебя провожу.

Как только Ян ушел, она наскоро переоделась в свое самое скромное платье и, скрывшись под неприглядным шерстяным плащом, вышла из дому.

Отыскать дом Родмилы оказалось не трудно. Еще на подъезде к городу ей повстречалась торговая повозка, погонщик – крючконосый, шустроглазый мужичонка, охотно разъяснил «прекрасной», как он выразился Госпоже, как отыскать дом Веды. Она жила на самой границе города, ближе к стене, где прятались в густой тени деревьев немногочисленные дома Ведов, ее был самым ярким, обильно украшенным резьбой.

Дея отпустила Дорену в поля, зеленящиеся еще по-летнему сочной травой, а сама побрела вдоль городской стены к противоположной стороне Мрамгора.

Окраины города не отличались особенно вычурной роскошью, дома были приземистыми, в основном глиняными, цветные окна встречались крайне редко, зато растительности было в разы больше чем в помпезном центре столицы. Этими-то кустистыми и теневыми тропами Дея и пробиралась к заветному дому Родмилы.

Она узнала его, как только показался нарядный, многоцветный фасад, но хозяйки не оказалось дома и Дея, пристроившись на резное деревянное крыльцо, стала дожидаться ее возвращения. Она с терпением, одержимого просидела у порога Родмилиного дома до самого вечера. В конце концов, ее ожидания были вознаграждены; в сгущающихся сумерках, на узкой тропке, показалась знакомая фигура. Дея встала с крыльца и внутренне подобравшись, встретила твердый, недобрый взгляд Веды улыбкой.

Фарфоровое сердце

Бросаться в пучину действительно сильных чувств, не биться только не покалеченная до времени юность. Люди, обремененные печальным опытом, остерегаются этих сумасшедших всплесков, способных повредить рассудок. У них уже чересчур отлажено работает механизм самосохранения, не позволяющий ввязаться во что-то более значимое, чем пошлая интрижка. Так они и разрываются между желанием любить и желанием жить, забывая, что любовь и есть жизнь.

Уйти в работу, погрузиться в новые исследования и ни в коем случае не пускать на порог ни одной девки – вот лучший способ забыться, думал Влад. Он слишком хорошо знал, к чему может привести его неспособность контролировать себя. Ему было доподлинно известно, как легко заблудиться в тумане мечтаний и мраке вожделений. Но неутомимая фантазия услужливо подкидывала все новые и новые видения любострастия. Он терял здравый смысл, напоминая себе мечущегося в загоне жеребца. И эти утомительные грезы разума сводили сума, а пытка хоть и была воображаемой, становилась несносной.

Влад работал с удвоенной силой, но на поверку ничего путного из этих сублимированных плевков не выходило, что повергало его в еще большее бешенство. Он хотел заставить бурлить и клокотать энергетические потоки по его прихоти, но пока бурлило и клокотало лишь все его естество. А причиной всему был страх. Впервые в жизни мраморный Влад испытал это щекочущее, тормозящее чувство. И все из-за нее – нежной, хрупкой с виду девушки, нарушившей заплесневелые устои законодательств и негласных правил Багорта. Она раскрывалась перед ним словно розовый бутон, и там – в сердцевине, на бархатной подкладки из пыльцы показалась головка маленького, но хищного дракона. И стоило Владу сунуть нос в этот ароматный бутон, как его тут же опалило пламя ненависти.

Но пугало его не это пламя, а то, что оно ему нравилось. Ему было плевать, что эта своевольная, стихийная девушка может его покалечить. Он хотел ее всю, а более всего ее сердце. О, Ула! Она распознавала такие вещи безошибочно и была абсолютно права в своих догадках. Сердце Деи – вот его истинная страсть. И как бы он не старался отсрочить свое падение в бездну чувственных недугов, одно ему было известно наверняка – долго он не продержится.

Отец застал его за работой. Влад сотрясал дом энергетическими потоками, которые проходили сквозь него раскатами и завываниями. Несчастное строение содрогалось, и не понятно было как оно еще не обрушилось, погребая под свои обломки самого Веда. Он был истощен и мертвецки бледен, волосы свисали сальными патлами, и даже всегдашний цвет на его щеках сошел, оголяя остроту скул.

– Ты должен прекратить эксперименты с этими энергиями, – сказал Вайес вместо приветствия. – Они медленно убивают тебя.

– Меня убивает каждый прожитый день, – неохотно отозвался Влад, не оборачиваясь. – И поверь, эти эксперименты по сравнению с другими более-менее безобидны.

– Какие еще опыты ты ставишь? – с тревогой спросил Вайес.

– Всегда одни и те же, отец, – говорил Влад лениво, – над самим собой. Хочу знать, где границы человеческих возможностей.

– Ты постоянно забываешь, что ты не просто человек – ты Вед. – Вайес тяжело вздохнул. – Порой мне кажется, что для тебя границ и впрямь не существует.

– У всего в физическом мире есть границы. Тебе ли об этом не знать, – проговорил Влад, повернувшись, наконец, к отцу.

– Так ставь эксперименты на кроликах! – вскричал глава Мрамгора, встретив измученный взгляд сына.

Влад устало кивнул ему, но ничего не ответил.

– Тебя не интересуют другие. Ты всегда был занят изучением только себя самого.

– Что поделать, – пожал он плечами, – лучшую кандидатуру для исследований, я пока не нашел.

– А как же Дея? – поинтересовался Вайес и в этот момент в его глазах заалел злой уголек.

– Ты предлагаешь ставить мои опыты на ней?

– Но можно же обойтись и без практических экспериментов и анализов. Тем более что ты уже их на ней и так поставил предостаточно, – добавил он тише. – Используй метод наблюдения. Она достойный объект для изучения.

Брови Веда сошлись, глаза полыхнули огнем, он уселся прямо на землю и, облокотившись о дерево, заговорил:

– Отношения двух людей похожи на взаимодействие диких энергий. Это соитие изменяет их, иногда до неузнаваемости. Но вот пакость, даже в этом совместном опыте нас интересует лишь то, как меняемся мы сами. Увлеченные собственными метаморфозами, мы зачастую оставляем без внимания то, что вступивший с нами в реакцию человек, тоже преображается. Парадокс в том, что когда мы узнаем своего избранника лучше, превращение уже случилось. Я вот думаю, не исчезает ли то, что изначально и привлекло нас? Как думаешь, отец, чем меня Дея зацепила?

– Тем, что еще и не проявилось, и ты это прекрасно знаешь. Слишком много думаешь. Твой разум ни на минуту не дает тебе покоя. Боюсь, как бы он не сыграл с тобой злую шутку.

– Да-а-а, он подшучивает надо мной ежедневно и шуточки его и впрямь бывают недобрыми, – Влад криво усмехнулся.

– Почему бы тебе… – Вайес не договорил, вздохнул.

– Что? Стать нормальным, обычным парнем, влюбленным в необыкновенную девушку? Эта роль в нашей мелодраме отведена Яну.

– Может Ян и обычен, но мне кажется, он чаще тебя бывает счастлив.

– Может и так, – согласился Влад, – но золоту не суждено стать оловом.

Вайес утомленно покачал головой и развернулся, чтобы уйти, но сделав пару шагов, остановился и, посмотрев на сына в упор, сказал:

– Сегодня утром была взломана темница твоей матери.

Влад порывисто вскочил, ленивая меланхоличность сменилась тревожным недоверием, а в черном взгляде застыл немой вопрос.

– Она обменяла себя на твою мать, – проговорил Вайес.

Тягучая, вязкая одурь сковала Влада. Он ощутил себя пауком, запутавшемся в собственных сетях, липких, слизких, омерзительных. А Вайес тем временем вливал в него слова, которые доносились до Веда откуда-то издалека.

– Сначала мне казалось, вы готовы весь мир поставить с ног на голову, заставить звезды осыпаться, а луну с солнцем поменять местами, только бы почувствовать хоть толику того, что испытывают обычные люди. Но потом я понял, что вы оба готовы сделать все это и много больше, но по другой причине. В вас кипит вулканическая лава, и ни вы сами, ни кто либо еще не в силах предотвратить извержения. Пока вы мучаете друг друга, Багорт в опасности. Это я тебе как Верховный Хранитель говорю.

Влад стоял и пытался слушать, впрочем, плохо понимая смысл. Отдельно ухваченные слова, упорно не желали выстраиваться в логическую цепочку. Он сделал последнее усилие, и в этот миг нем что-то надорвалось, треснуло, надломилось и неуклюже покосившись, стало медленно обваливаться. Воздвигавшийся долгими годами заслон, рушился как песочный замок, превращаясь в бесформенную груду нелепо сваленных, стремлений, ограничений, опасений, компромиссов и запретов. Белое, тонкое лицо его обессмыслилось, когда сквозь эту мысленную дамбу прорвался столь долго сдерживаемый поток. В этом потоке было все то, что когда-то чуть не убило юношу с фарфоровым сердцем.

Вайес подбежал к сыну и едва успел поймать обмякшее тело, прежде чем оно встретилось с землей.

Безумный день

Весь день в замке царила суматоха. С самого утра по коридорам сновала охрана, которая обычно работала столь аккуратно, что ее практически никто не замечал. Но сегодня мимо Яна пронеслось три десятка караульных и несколько Стражей, а в довершении ко всему, после обеда Ян видел главу Мрамгора в обществе начальника охраны. Они были не на шутку встревожены, Ян впервые видел Вайеса неспособного скрывать волнение. И никто ничего толком не мог объяснить. Охранники отмахивались, говоря, что ищут в замке Веда, а какого именно и сами толком не знают, Вайес же даже не сбавил шаг, когда Ян попытался его догнать и расспросить в чем дело. Верховный Хранитель то ли сделал вид, что не слышит оклика, то ли и впрямь был всецело погружен в разговор с начальником охраны.

Что происходило в замке после обеда, Ян не знал, потому как проводил с Маюн обычный осмотр вверенных ему территорий. Возвращаясь же в замок ближе к вечеру, он еще будучи в небе увидел, что неразбериха продолжается. У бокового входа, стояла повозка Вайеса и пара удалых молодцев выуживала из нее безвольное тело. Несчастного положили на носилки и быстренько уволокли в замок.

«Ну и дела», – подумал Ян и решился-таки приставить к этому эскорту пару овсянок. Одно дело шпионить за главой Мрамгора и совсем другое за простыми исполнителями его указаний.

Через полчаса овсянки сообщили Яну о том, что бесчувственное тело принадлежало Владу. Его унесли в галерею с витражами и сокрыли в тайном проходе за гобеленом.

«Ну, что ж, видимо именно его и искали охранники», – подумал Ян, но все же решил спуститься к постам и проверить свою догадку.

Подойдя нарочито прогулочным шагом к северному крылу замка, у которого по-прежнему толпились служивые, он скучающим тоном спросил:

– Ну, что братцы, поймали Веда?

– Какой там, – отозвались те.

– В самом деле? – удивился Ян, – А кого хоть ловили-то, поняли, наконец?

– Если б знали, кого конкретно ловим, то может и толк был бы. А так ищем того не знаем кого, который убег туда не ведомо куда, – буркнул здоровенный детина в потертом кожаном нагруднике.

– А чего он натворил-то, этот таинственный кудесник?

– Да нам знаешь, не особо и рассказывают. Ведаем только, будто стряслось что-то в запретном крыле. Навроде как темницу там кто взломал. Да только кажется мне вздор это все и враки! – верзила смачно харкнул себе под ноги. – Что там в этих темницах делать-то, ими уж лет сто пятьдесят никто не пользуется, там окромя костей старых и искать-то нечего. Ты, Сагорт, лучше у Господина полюбопытствуй или у начальника стажи, если поймаешь, конечно. Они сегодня весь день бегают как ужаленные.

Окончательно сбитый с толку Ян кивнул и направился к замку.

«Что ж это получается, не Влада они искали, а другого Веда, а этот тут тогда откуда взялся? Ведь не случайное же это совпадение? – размышлял Ян. – А может Ихаиль объявился? Дея говорила, что он может снова к ним пожаловать, и тогда случиться непоправимое».

И как только он об этом подумал, им овладело тревожное чувство. Словно жадный голубь оно, склевывало последние остатки самообладания, и Ян помчался к конюшням. Его мысли в этот момент вращались только вокруг Деи. Он должен был уберечь свой нежный цветок от надвигающейся опасности, должен был запереть в лесу, пока не разберется в чем дело. Ян несся к Деи с такой скоростью, что чуть было ни загнал бедное животное. Но лес не встретил его никак. Холодный и мрачный он стоял словно погруженный в забытье. Ни звериного шороха, ни приветственного шелеста листвы, ни доносящейся песни русалок.

Подавленный каким-то древним суеверным ужасом, он осторожно ступил на широкую тропу. Луч от кристалла выхватил узкую полоску колеи, оставленную утренней телегой и еще немногочисленные следы. Яну показалась странной эта опустошенность и безлюдность, ведь с тех пор как прошел праздник Последней луны, в лес хаживало множество путников, а сегодня, судя по всему, почти никто не заглядывал.

Недоброе предчувствие гнало Яна к дому Хранительницы, а когда взмыленная лошадь чуть не пала у его крыльца, он понял – что-то произошло. Свет в окнах не горел, дверь была заперта. Ян барабанил по ней, пока не выбился из сил, потом вновь оседлав несчастную кобылу, кинулся к озеру.

На его зов пришла Божена, с ней еще насколько молоденьких Озерных дев. Оказалось, их Госпожа сегодня не появлялась. Девы были непривычно тихи и печальны. Дея всегда приходила к ним утром или вечером, как бы занята не была, иногда и по несколько дневных часов с ними проводила, а сегодня ни разу не показывалась. Русалки чувствовали – твориться что-то неладное, их Госпожа исчезала.

– Она не с нами, – говорила старшая дева, – мы всегда это чувствуем. Так уже однажды было, когда ее похитили еще ребенком. Она жива, но она не здесь и с каждым часом сердце ее, отдаляется от леса. Мы все слышим, что его биение слабеет.

Руки Яна до этого сжимающие поводья, опустились, а за руками неловко приземлилось на ближайший камень и все его могучее тело. Он сидел и тупо смотрел на воду. Тысячи нитей безволия связали его разум, сделали обездвиженным, безучастным, бесчувственным. Чуть было не начавшийся в нем пожар, словно бы потушили порошковым огнетушителем. И теперь в нем витал только белый порох оцепенения, вытесняющий все прочие чувства.

– Найди нашу Госпожу, – послышался где-то в отдалении молящий голос.

Затуманенным взглядом он осмотрел озеро и не сразу понял, что мельтешение – это не морок, а множество девичьих головок показывающихся из-под воды и взирающих на него с мольбой и надеждой.

– Верни нашу Госпожу, Сагорт, верни ее, – шипели русалки, дергая его за полы плаща.

Он поднялся и, шатаясь, направился к лошади. С трудом превозмогая обрушившуюся на него усталость, он все же оседлал кобылу и пустился в замок.

Разыскать Вайеса, рассказать ему о пропажи Деи – это единственное, что сейчас приходило ему в голову. Но Верховного Хранителя у себя не оказалось, тогда Ян отправился к Горию, но и того не было на месте. Еша – его ассистент, сказал, что мастер с самого утра в скверном расположении, все куда-то бегает, кричит на сестер больше обычного и требует много странных составов, что он готовит по его личным рецептам, а еще шприцев. А к вечеру так совсем обезумел – волосы на себе рвал, чуть не прибил одну из сестричек за то, что медленно готовила снадобья, бегал по лаборатории и все бормотал, что кто-то с него голову снимет.

– А за что с него можно снять голову? – возмущался тощий ассистент. – Он гений! Светило врачевания! Да таких как он, вообще, больше может никогда уже и не будет. Вон как выглядит наш Верховный Хранитель – ему от силы лет сорок пять дашь, а он между прочем, седьмой десяток разменял! А все мастер Горий.

Ян не стал дальше слушать о заслугах лекаря перед отечеством, а выбежал из кабинета и устремился в свою башню. Там на тонкой жердочке его всегда дожидалось несколько дежурных овсянок. Велев им привлечь всех остальных пташек, он отдал приказ отыскать Вайеса, а сам отправился в комнаты Деи. Слабая надежда на то, что она может быть где-то в замке, все еще теплилась в нем. Конечно, он понимал, что если бы она просто была все это время в своих прежних покоях или у тетки Ведары, русалки бы так не тревожились, но сидеть и ждать когда его посланницы отыщут Вайеса было нестерпимо.