Карбоновое сердце

– Свежая выпечка! – послышалось неподалеку. – Свежая, вкусная, ароматная!

Едва я уловила этот запах, ноги сами понесли меня на голос. Надо же, я ела всего пару часов назад, а уже так голодна. Очередь к прилавку была небольшой. На кассе стоял высокий мужчина в теле, весьма добродушный на вид, с волосами песочного цвета, в фартуке с эмблемой пекарни и клетчатой зеленой рубашке. С каждым из покупателей он успевал кратко побеседовать о чем-то своем, будто знал их лично. Я приготовила деньги, засматриваясь на горы булочек, пирожков, эклеров и кренделей.

– Уже выбрали что-нибудь, юная леди?

Я даже не заметила, как люди передо мной исчезли, пока боролась со слюноотделением. Мой взгляд упал на бейджик на груди булочника.

– Вообще-то, нет, мистер Харви, – замялась я. – Но я голодна. Дайте мне еще пару секунд.

Мужчина любезно улыбнулся, а я удивилась его густым и темным ресницам.

– В первый раз здесь?

– Как вы узнали?

– Вы не можете выбрать, а значит, не знаете ассортимента.

– Это верно… Дайте мне что-нибудь на свой вкус.

– Как скажете.

Удивительно приятный вопрошающий взгляд из-под кустистых бровей. Слишком светлые глаза и крошечные зрачки.

– Сара. Меня зовут Сара.

Продавец протянул мне сверток, отсчитал сдачу.

– Приходите к нам еще, Сара. Самые вкусные булочки во всем Уотербери! – лукаво подмигнул мужчина.

– Спасибо. Приду.

Едва я договорила, зубы впились в тесто, вкус которого подтвердил только что услышанное. Какой любезный продавец, надо же. Если здесь большинство людей такие, то мне начинает нравиться Уотербери.

Разумеется, я не собираюсь долгое время жить у Гвен и Патрика. Не хочется висеть на чьей-либо шее, когда тебе почти двадцать два. Однако временное пристанище мне просто необходимо, пока я не найду работу и не сниму отдельный уголок. А для этого нужно освоиться в Уотербери, гулять, присматриваться к местным людям, порядкам, правилам, ценностям, заводить хоть какие-то знакомства. Вот взять хотя бы этого булочника. Сущий пустяк, а уже приятно.

Я долго бесцельно бродила в тот день, понимая, что мне действительно приятно здесь находиться и я почти не скучаю по Солт-Лейк-Сити. Насыщенные краски и ритм жизни Уотербери меня завораживали. На ходу вспоминала многое из детства, из подросткового периода. Размышляла о наших с матерью отношениях – какими они были и сильно ли изменились после развода. Пришла к выводу, что мы с ней всегда были слишком разные и не понимали друг друга.

По пути встречалось много детей и молодежи, и это мне понравилось. Психологически трудно жить в месте, где большая часть населения – люди пожилого или около пожилого возраста. Чувствуешь, будто медленно увядаешь вместе с ними. А здесь другое. Радуешься, будто пришел в лес и увидел на деревьях много-много молодых побегов – крошечных, нежно-салатовых, клейких и пахучих, словно сама весна.

Кем станут все эти дети? Какая судьба их ожидает? Ты узнаешь, если проживешь здесь достаточно времени. На твоих глазах молодые побеги превратятся в ростки, а затем в деревья. Вроде банальная истина, но сколько трепета приносит. Смотришь в лица незнакомых людей, а на них ни печати, ни тени чего-то низкого или фальшивого, и неосознанно начинаешь улыбаться. Есть свое очарование в небольших городках. Жить тут, наверное, прекрасно, если у тебя есть полноценная семья и уютное гнездышко.

За неделю пребывания здесь я уже не ощущала себя приезжей. Было нечто такое в Уотербери, что практически сразу пробиралось к тебе в хребет и разливалось теплом по телу, несмотря на все личные обстоятельства и внутрисемейные конфликты. Самое главное, что никто не смотрел на меня как на чужака. Приветливые люди, без косых взглядов и шепота за спиной. Все слишком заняты выполнением своей работы, чтобы отвлекаться на мелочи вроде презрения к приезжим.

Я бы хотела жить здесь дальше. Но отдельно от матери и желательно с ней не контактируя. Мне хочется независимости, в первую очередь материальной. Хотя об эмоциональной независимости вопрос зависает в воздухе. Мои отношения с отцом навсегда испорчены, с Патриком – никогда не наладятся, а Гвен я в глубине души презираю за эгоизм, малодушие и недалекость. Всегда хотелось видеть понимающего друга в лице матери, и до сих пор неясно, отчего я выросла столь не похожей на нее.

Ей захотелось погулять, вновь ощутить себя молодой и свободной, и поэтому все стало так ужасно, как оно есть сейчас. Отец спился и чуть не допустил, чтобы его дружки меня изнасиловали, я ненавижу себя и весь мир, живу с людьми, которых видеть не хочу, и не знаю, как распорядиться собственной жизнью. И все из-за того, что Гвен устала от обязательств. Вряд ли она любила Патрика, когда решила раздвинуть ноги. На его месте мог бы быть кто угодно с кошельком приятной тяжести.

Даже если она сто тысяч раз сделает для меня добро, я не прощу предательство. Как бы там ни было, а между нами целая пропасть. Я не ощущаю материнской любви, мне банально не хватает внимания и искренности. У меня, можно сказать, никого нет, кроме пластилина и музыки из прошлого тысячелетия.

Я вернулась домой поздно, но на кухне еще горел свет. Гвен попросила меня зайти и сесть с ней за стол. Ее ухоженные медовые волосы и неестественно розовые губы почему-то сильно меня раздражали. Пока она выглядит как светская львица, я не поверю ни единому ее слову.

– А где Пат? – спросила я, присаживаясь напротив.

– Он уже спит.

– А ты почему не спишь?

– Волновалась за тебя.

– Ой да брось. Будто я поверю.

– Почему ты не брала трубку?

– Еще запрети мне возвращаться после десяти. Я давно не маленькая.

– Я не могла уснуть.

– Довольно театра, Гвен. Я буду приходить, когда хочу. Тебе придется справляться с материнскими чувствами так же, как и полтора года до этого: просто забудь обо мне. Я здесь надолго не задержусь.

– Что ты имеешь в виду?

– Свалю отсюда, как только появится возможность. Прямо как ты от нас с отцом.

– Хватит, Сара. Забудем то, что было. У меня имелись основания уйти от твоего отца.

– Не желаю ничего слышать.

– Мы с тобой никогда это не обсуждали, а ты думаешь, что знаешь все.

– Чего же я не знаю? Чем конкретно ты можешь оправдаться?

– Во-первых, хватит грубить мне и Патрику…

– Какие у тебя были основания забыть о моем существовании? Ты хоть знаешь, как туго нам пришлось? Да что ты можешь об этом знать? Ты спокойно моталась по курортам, будто ничего не произошло! Как ты можешь сейчас говорить мне всю эту хрень?!

– Пожалуйста, сядь. Давай спокойно все обсудим.

– Признай, что ты легко оставила нас позади, потому что мы для тебя ничего не значили. Особенно я, я помню свое детство, молчи, Гвен. Ты меня не особенно любила, а сейчас изображаешь заботливую мамочку? «Я не могла уснуть, пока ты не вернулась домой»! Да ты уже забыла, как я выгляжу, пока меня не было.

– Я просто не хочу, чтобы отношения между нами были натянутыми. Хотя бы то время, что ты тут живешь.

– Вряд ли получится.

– Время решает все. Ты хочешь съехать? Найти работу? Поступить в университет? Ты взрослый человек, но давай мы поможем тебе. Это в твоих интересах, разве нет?

– Очевидно, вам не терпится избавиться от меня так же, как и мне от вас.

– Это значит, что нашу помощь ты не примешь? Какими вообще средствами ты располагаешь? Ты работала в Солт-Лейк-Сити? Сколько у тебя на руках?

– Мне хватает.

– И надолго тебе хватит?

– Увидим. Я справлюсь.

– Сара, пожалуйста, не веди себя как обиженный ребенок.

– Ты слишком инфантильна, чтобы бросаться подобными фразами. Не тебе указывать, как мне себя вести.

– Если ты меня так ненавидишь, зачем приехала?

– У меня не было выбора. Я до последнего не хотела просить у тебя помощи. Но то, что случилось…

Я вновь ощутила ту самую боль в лодыжке, будто только что упала со второго этажа на асфальт. Нога дернулась и подкосилась, я схватилась за край стола.

– Что с тобой?

Я видела этот испуганный взгляд однажды в детстве, когда Гвен заметила, как я падаю с качелей, но не успела меня поймать. В груди все взвыло от этого воспоминания.

– Пожалуйста, сотри эту чертову помаду, – попросила я, устало глядя на поверхность стола. – Я не могу ее видеть. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Сара.

Наверное, нам обеим стало легче. Мы знали, что этот разговор-без-Патрика рано или поздно произойдет. Он был неизбежен как гравитация. Ничего не решилось, но я высказалась хотя бы частично, и меня отпустило. За полтора года во мне скопилось куда больше гнева, и на первое время я сплюнула порцию яда, а она – с достоинством ее приняла. Не я затевала эту ночную беседу. Значит, ей было нужно, чтобы я выговорилась. Чтобы снять общее напряжение в доме.

В комнате меня ожидала успокаивающая обстановка, созданная вещами, которые я привезла с собой из Солт-Лейк-Сити. Это позволило мне немного расслабиться. Я легла, скрестив ноги, и тихо включила музыку под настроение. Сегодня оно звучало как East17 – Thunder: смешайте жажду свободы, душевный надлом, бездну горького прошлого и проблеск надежды на лучшее будущее.

Уют все-таки можно привезти с собой. Сейчас мне было бы гораздо более паршиво, если бы на стенах не висели плакаты с обложками альбомов The Prodigy, постеры любимых фильмов и просто красивые фотографии в стиле ретро; если бы на полочках не стояли корешок к корешку любимые книги и своими руками слепленные гипсовые фигурки; если бы не было на столе десятка баночек акриловой краски и разбросанных как попало кисточек…

Когда я вернулась из ломбарда на следующий день, где, кстати, познакомилась с приятным молодым человеком по имени Дуглас, меня подловил Патрик, пока Гвен не было рядом.

– Где была?

– Не твое дело.

– Слушай, хочешь скорее свалить отсюда, лучше согласись пойти туда, куда предложит Гвен.

– О чем ты?

– Тебе нужны в Уотербери знакомства? Одни влиятельные люди – наши друзья, и они пригласили нас на ужин. Хотят, чтобы ты пришла с нами и познакомилась с ними. Гвен тоже этого хочет.

– Пусть хочется дальше, я при чем? Что я там забыла?

– Не упирайся рогом только потому, что терпеть меня не можешь. Будь у тебя иной характер, мы бы с тобой поладили. Тебе самой это выгодно, повторяю.

– Влиятельные люди, говоришь?

– Очень. В твоих же интересах просто с ними поболтать о том о сем. Никто не заставляет им прислуживать, просто будь повежливее, вот и все.

– Я подумаю.

– И еще. Когда Гвен заговорит об этом, сделай вид, что впервые слышишь.

– Ладно. А теперь отвали от меня и дай пройти.

Сбережения мои сокращались, причем стремительно. Поиск работы не давал никаких результатов, а о продолжении обучения не могло быть и речи. Пришлось сдать кое-какие украшения в ломбард, чтобы мне было на что жить ближайшее время. Я не брала деньги Гвен (точнее сказать, деньги ее мужа) и сильно экономила. Все, кроме крыши над головой, у меня было свое.

То, что предлагал Патрик, как это ни тяжко признавать, вполне совпадало с моей главной стратегией – завязать как можно больше знакомств в Уотербери, и не важно, как полезны они будут. Связи решают все. Необходимо врастать в местную паутину, становиться своей, говорить и жить как все. И если мне удастся мимикрировать, вполне возможно, что скоро я распрощаюсь с матерью и ее муженьком.

Гвен, однако, не торопилась с предложением. Несколько раз проходила мимо меня, замирала, будто хотела что-то сказать, но боялась, и вновь уходила. Наконец, после обеда, она решилась и присела рядом со мной.

– Сара, как ты?

– Все в порядке. Что случилось?

– Мне не нравится, чем ты питаешься. Почему ты не хочешь брать нашу еду?

– Потому что это ваша еда.

– Но нам не жалко для тебя.

– Не хочу объедать.

– Что ты такое говоришь, ты ведь моя дочь.

– Что ты хотела, Гвен? – с нажимом спросила я, намекая, чтобы она закруглялась.

Женщина вздохнула, безропотно принимая мой недружелюбный тон.

– Видишь ли, у нас с Патриком в Уотербери есть друзья. Семья Хартингтонов. Они пригласили нас на ужин, и… я так подумала…

Взглядом я заставила ее продолжить.

– Не хочешь сходить с нами?

– Я?

– Да. Им бы очень хотелось с тобой познакомиться.

– Откуда они обо мне знают?

– Ну… Слышали от меня, когда ты еще не переехала. А теперь знают, что ты здесь.

– Без меня никак не обойтись?

– Если ты очень не хочешь там быть, я не могу тебя заставить.

– Хартингтоны. Звучит так, будто они владельцы поместья времен викторианской Англии.

– Тебе было бы крайне полезно выразить им почтение. У них очень симпатичный сын немного старше тебя…

– А, так меня уже засватали? Ну теперь мое присутствие более понятно.

Гвен искренне засмеялась, испытывая явное облегчение. Я чуть не улыбнулась в ответ. Смех матери расслабляет, какой бы она ни была, будто впрыскивает что-то в кровь. Теряешь бдительность.

– Пока еще нет, но кто знает. Надо вас сначала друг другу показать. Так что, ты идешь?

– Скорее да, чем нет. Я… подумаю.

– Если решишься, у меня есть для тебя потрясающее платье!

– О чем ты говоришь? Если я и пойду туда, то только в том, в чем мне будет удобно. И плевать мне на дресс-код светских приемов.

Гвен осеклась и не стала спорить. Она совершенно ничего не знала о моих вкусах и предпочтениях – ни в одежде, ни в еде, ни в музыке, ни в людях. И наверное, слишком боялась, что я передумаю, едва сменив гнев на милость.

– Иди, – сказала я. – Мне нужно побыть одной.

Хартингтоны, подумала я. Фамилия не предвещает ничего хорошего. Но может быть, у них я хотя бы сытно и вкусно поем. В последнее время мне этого не хватает. Я представила лицо Гвен, если прямо за столом начну накладывать еду в контейнеры, чтобы унести с собой, и настроение поднялось.

3. Его любят все

– Ты действительно хочешь пойти в этом? – спросила Гвен, осматривая меня с ног до головы с нескрываемым недоумением.

– А что не так? – с удовольствием поинтересовалась я, прекрасно зная, в чем дело.

– Сара, но к таким людям не приходят в гости в потертых джинсах и растянутых толстовках! Это может их оскорбить: они воспримут твой наряд как намеренное неуважение. Пойми, есть этикет…

– Это свитшот, и вполне нормальный. – Я по привычке засунула руки в карманы и пожала плечами. – А джинсы у меня только одни. И ты сама мне их купила, когда еще… Вот так.

Я замялась, а Гвен и Патрик почти с ужасом переглянулись. Сами они были одеты с иголочки, а переубедить меня казалось делом если не невозможным, то крайне сложным. Вот они и думали, стоит ли оно того. Устроить очередную перепалку и разругаться, подвергнув званый ужин огромному риску моей мести, или позволить мне идти в чем я хочу, сохраняя нейтралитет.

– Да что? – Я повысила голос. – Они что, реально какие-то английские аристократы? Мне, может, зубы отбелить, прежде чем переступить порог их дома?

– Но ты же девочка! – взмолилась Гвен.

– Может, пусть лучше останется? – с сомнением предложил Патрик.

– Нет-нет-нет, идемте. Хочу вас немного опозорить, раз уж меня жаждут там увидеть. Вы сами напросились, и они тоже.

Гвен закатила глаза, представив, что ей предстоит пережить. Теперь она явно жалела о своей затее, и это доставляло мне удовольствие. Патрик всю дорогу бросал на меня предупреждающе гневные взгляды в зеркало заднего вида. Впервые за последнее время я едва сдерживала ответную улыбку.

Дом Хартингтонов скорее напоминал усадьбу: большую и белую, окруженную морем зелени. Когда мы подъехали к высокому железному забору, я поняла, что была не так далека от истины, упомянув английских аристократов. Вот почему Патрик и Гвен выглядят так, будто собрались пройти по красной дорожке. Кажется, меня ожидает изумительное представление.

Да начнется ярмарка тщеславия!

Дверь нам открыла на удивление не прислуга, а хорошо одетая женщина, производящая впечатление хозяйки. Едва увидев меня, она изменилась в лице, но тут же взяла себя в руки и разразилась максимально приторным приветствием. Она вела себя строго по правилам этикета: ничего лишнего, ничего искреннего, и чем-то напомнила Бри из «Отчаянных домохозяек». Я и заметить не успела, как лица, движения и слова Гвен и Патрика наполнились тошнотворным раболепием. Они внимали всему, что произносит эта женщина, буквально заглядывая ей в рот.

Мне до смерти захотелось в Солт-Лейк-Сити.

Переступив порог дома, если не сказать усадьбы, Хартингтонов, они сделались другими людьми, еще более лицемерными, чем прежде. Я старалась не слушать, о чем они разговаривают, а осматривала изнутри этот шикарный дом, пока его хозяйка не обратилась ко мне с улыбкой натянутой гостеприимности.

– А ты, должно быть, Сара?

Она, чуть склонившись, смотрела с таким ожиданием, что мне стало не по себе.

– Должно быть, – буркнула я, и у женщины снова вздрогнули мышцы на лице, будто по нему прошелся ветерок.

– Гвен мне так много о тебе рассказывала! Меня зовут Стефани Хартингтон. Приятно видеть вас всех у себя дома. Проходите, располагайтесь.

Взгляд Патрика кричал: «Не вздумай все испортить! Мы гордимся расположением этой семьи!» Но я беззвучно усмехнулась в ответ. В отличие от них я не собираюсь принимать правила игры и слепо преклоняться перед местной элитой. Хотя бы потому, что вижу этих людей впервые. И они мне уже не нравятся. Причем настолько, что даже ради связей я их использовать не собираюсь.

– Нам тоже безумно приятно быть здесь! – услышала я голос Гвен, полный благоговения, и в следующий миг они с миссис Хартингтон мгновенно зацепились языками, принявшись обсуждать что-то несущественное, чтобы заполнить эфир. С каких пор тишина является дурным тоном? Иногда можно и помолчать.

В первые же минуты мне стало известно практически все о миссис Хартингтон. Прочесть ее, словно кричащий заголовок к очень скучной статье, не составило труда. Это была жеманная, отчаянно молодящаяся дама, которая кичится своим положением в обществе, не обладает достаточным вкусом, зато располагает большими средствами. Вот тебе и сливки Уотербери, подумала я. А мне только начинало здесь нравиться. Впрочем, богатство еще никогда не действовало на людей положительно.

– Стефани, дорогая, они уже здесь?

Обладатель приятного тенора показался на широкой лестнице. Изысканно одетый полноватый мужчина выглядел свежее своей жены, может, потому, что на нем не было столько косметики. Он посмотрел на меня, мимолетно улыбнулся и стал спускаться, заранее протягивая мне руку. Этот жест мне понравился куда больше, чем напускная вежливость его женушки. В нем было что-то честное, будто меня признали за равную без лишних слов.

– Брюс Хартингтон.

– Сара. Фрай.

Я почти пожала его ладонь, когда он вдруг наклонился и поцеловал мою. Какое разочарование!

– Приветствую гостей! Патрик, иди же сюда, дай обниму тебя и поцелую ручку жене.

После обмена любезностями глава семейства продолжил:

– В зале ожидает прекрасный ужин, однако я хотел бы сначала показать гостям новые картины, как вы на это смотрите? Нагуляем немного аппетит?

Гвен и Патрик взорвались от восторга. Я промолчала, держа руки в карманах и рассматривая лепной потолок, запрокинув голову. Как в гребаном музее. Если немного потерпеть, тебя покормят, говорила я себе. Это единственное, что меня там удерживало. Ну и любопытство, естественно. То самое, что не доводит до добра.

На мой скепсис, казалось, уже никто не обращал внимания. Я была ненужной деталью пазла, и они делали вид, что я им не мешаю, иначе вся их игра в богатую светскую жизнь полетела бы к чертям. Должно быть, эти люди настолько привыкли к перманентному лицемерию, что никогда не отклоняются от сценария, продиктованного этикетом, даже если что-то ощутимо идет не так. Не замечай помеху, и, возможно, она устранится сама собой. Не позволяй мелочи испортить общую картину.

– Идите за мной, – пригласил Брюс.

– О, это удивительные картины, уверяю вас! – убеждала Стефани, аккомпанируя мужу. – Шедевры современного искусства!.. Цена просто баснословная, даже озвучить страшно. Мы приобрели их на аукционе в…

Гвен понимающе кивала, а Брюс детально описывал Патрику, как именно приобрел картины, не забывая шутить и очевидно привирать. Мы поднимались по лестнице, и мне вдруг стало очень любопытно, кого такие люди, как Хартингтоны, могут считать гениальным художником нашего времени. Я оживилась и стала вертеть головой в поисках цели.

Приблизившись к внушительным полотнам, все остановились. Мне хватило одного взгляда, дабы понять, что передо мной, зато Патрик и Гвен не могли оторваться, созерцая с нескрываемым восхищением.

– Знаете, кто это? – самодовольно произнес мистер Хартингтон, подразумевая, что это риторический вопрос.

– Джексон Поллок, – фыркнула я. – Эти бессмысленные брызги с претензией на искусство я узнаю из тысячи.

– Сара! Ну что ты такое говоришь? Боже мой, Стефани, это великолепно, у меня нет слов! Сколько экспрессии и глубины! А как гармонирует с занавесками и торшером!

– А какое у вас образование, Сара? – добродушно поинтересовался Брюс.

– Экономическое.

– Неужели экономистов теперь учат разбираться в живописи? С каких это пор? Я полагал, искусство не в вашей юрисдикции.

Все снисходительно улыбнулись, смекнув, что выбрались из неловкого положения, унизив меня и обесценив мое мнение. Они и не подозревали, что я могу пойти дальше.

– Это не живопись, а безвкусица и спекуляция, компрометирующие искусство.

– Не обращайте внимания, – громко добавил Патрик, – ну что такая юная девушка может смыслить в живописи?

Все вновь улыбнулись, осматривая меня, словно недалекого ребенка. Нет, я этого так не оставлю.

– Я знаю о живописи гораздо больше всех вас, вместе взятых. Джексон Поллок – одно из проявлений феномена консервной банки, щупальце капитализма, душащее современное искусство, китч в угоду обществу массового потребления. Держать дома его картины – дурной тон. О чем мещанам, конечно, неизвестно.

– Но они стоят огромных денег! – возмутился Брюс, начиная сомневаться.

– Да! Как и любая вещь, лишь выдаваемая за искусство, но которая им в сущности не является. Именно ценник придает ей и смысл, и статус, и художественность. Подумайте сами: если бы подобная мазня стоила копейки, никто бы никогда не сказал, что это имеет отношение к искусству в его ортодоксальном понимании.

– А кого из современных художников вы считаете достойным и талантливым? – мягко спросил мистер Хартингтон, желая разрядить обстановку.

– Мэттью Сноуден, Дуэйн Кайзер, Джеффри Ларсон или Мэтт Талберт, – перечислила я первое, что пришло в голову. – Хотя я считаю, что современного искусства все же не существует. Это лишь подражание старой школе. Пастиш. Мир уже никогда не создаст ничего лучше Сезанна, Моне, Рубенса, Рериха или того же Ван Гога, которым все так заболели в последнее время…

– Ван Гог! – подхватила Стефани, услышав знакомое имя. – Это же тот самый, что отрезал себе ухо? Вот глупость! Ну разве может психически неуравновешенный человек быть гениальным творцом?

Все фальшиво засмеялись, оценив риторичность вопроса, но громче всех смеялась Гвен, не на шутку испуганная моим поведением. Судя по взгляду, она сама была не прочь мне что-нибудь отрезать.

– Только такой человек и способен творить по-настоящему, – мрачно заметила я. – И кстати, вопреки распространенному мнению, Ван Гог отрезал себе не все ухо, а только мочку. У него был какой-то синдром, из-за которого он считал, что сам может проводить себе операции.

– Эй, там, наверху! Я дома!

Погруженные в смятение из-за моей невеселой лекции, все встрепенулись и устремились вниз, желая скорее рассеять атмосферу неприятного диалога. А ведь мы еще даже не сели за стол.

– Это Билл, как раз вернулся с тренировки.

Патрик задержал меня и шепнул: «Еще одна такая выходка…», но я грубо вырвалась и ускорила шаг.

– Билл, мой дорогой мальчик! – с излишним чувством произнесла миссис Хартингтон и широко распахнула руки для объятий.

На первом этаже нас ожидал молодой человек среднего роста и приятного телосложения, но с какими-то женскими чертами лица, гораздо больше похожий на мать, чем на отца. Он широко улыбался, плотно сомкнув полные губы, и осматривал всех по очереди.

– Мистер Гинзли, Гвен. Мое почтение. Как поживаете?

– Прекрасно, Билл, а ты?

Я вновь заскучала под лавиной этикета. Неужели обязательно произносить так много лишних слов, проявлять столько фальшивого участия, интересоваться делами людей, которые тебе неинтересны? Ради чего они сотрясают воздух?

– Билл, познакомься: это Сара, дочь Гвен. Сара, это наш сын Билл. Я так надеюсь, что вы поладите!