Я – доктор, которая умирает

Я никогда не говорила ему, что не счастлива. Даже себе этого не говорила. Я называла это “жизнью”. “Стабильностью”. “Нормой”. Мы жили вместе. Делали покупки. Ездили к его родителям. Вели разговоры. Но между нами не было тепла. Не было настоящего взгляда. Мы могли лежать рядом и не касаться. Смеяться, но не делиться. Всё было на поверхности. Я это чувствовала, но боялась заглянуть глубже. Там была пустота, в которую лучше не смотреть.

Я знала, что он не любит меня. Знала по тому, как он смотрел. По тому, как не спрашивал, когда мне было плохо. По тому, как не замечал, когда я уходила в себя. Но ещё больше я знала, что я не люблю его. Я любила то, что он был рядом. Что его руки обнимали мою тревогу. Что его присутствие закрывало дыру одиночества. Это была не любовь, а договор: ты будешь рядом, а я буду делать всё, чтобы ты не ушёл.

Когда он ушёл, всё произошло буднично. Он собрал вещи спокойно, без крика, без сцен. Сказал, что "переросло", что "исчерпано", что "надо двигаться дальше". Я кивала. Сказала, что понимаю. Села на кухне, закурила и поняла, что не чувствую ни боли, ни гнева, ни обиды. Только облегчение. Тяжёлое, странное, но облегчение. Как будто наконец отпустили.

Первую ночь я не плакала. Плакать начала позже, не по нему, а по себе. По той, которая годами терпела. Которая старалась. Которая гасила себя ради чьего-то комфорта. Которая молчала, когда хотелось закричать. Которая пыталась быть нужной, потому что не верила, что может быть любимой просто так.

В терапии я потом сказала: “Я никогда не была с ним по-настоящему”. Это был не союз, а маска. Мы оба прятались друг от друга и от себя. Он – за безразличием. Я – за услужливостью. Я ушла в отношения, чтобы не остаться наедине с собой. Но именно в одиночестве я начала себя слышать. Начала учиться быть – не ради кого-то, а просто быть. С собой, с чувствами, с пустотой, которая больше не пугала.

Я не ищу теперь любви, которая бы меня “дополняла”. Я не хочу отношений, где надо себя сокращать, умалчивать, скрывать. Я хочу быть рядом, не исчезая. Я хочу говорить. Я хочу не бояться быть неудобной. Это не приходит сразу. Это не даётся навсегда. Это работа. Но теперь я знаю, как выглядит нелюбовь. Знаю, как она звучит. Знаю, что в неё больше не вернусь.

Глава 6 : « Клиент №7. Девочка, как я»

Её звали Настя. Тринадцать лет, худая, с растрёпанной чёлкой и огромными глазами, в которых жило слишком много. Она пришла ко мне с матерью, которая с порога начала говорить вместо неё. “Она замкнутая. Она всё время врёт. Прячет дневник. Подозреваю, что курит. С ней невозможно разговаривать.” Я кивала, как привыкла, вежливо, сдержанно. Девочка молчала. Смотрела в пол. Не выражала ничего, но внутри неё было напряжение – острое, не детское. Я узнала его сразу. Это было напряжение выживания.

Когда мать вышла, я осталась с ней наедине. Она не поднимала глаз, и я не торопила. Мы просто сидели. Минут пять, потом десять. В какой-то момент я сказала: “Ты можешь вообще ничего не говорить. Просто будь тут, и этого уже достаточно.” И она заплакала. Беззвучно. Без истерики. Слёзы текли по щекам, и она не вытирала их. Просто сидела. Я тоже молчала. Не из профессионального расчёта. Из личного потрясения. Передо мной сидела я. Только в тринадцать. Такая же зажатая, пуганая, уставшая. Такая, которой не дали пространства быть собой.

Мы начали работать. Она приходила еженедельно. Поначалу молчала, потом говорила обрывками, без логики. То о кошке, то о подруге, то о страхе умереть во сне. И каждый раз её голос дрожал. Я не толкала её вперёд. Я слушала. Но внутри у меня всё сжималось. Она била по моим старым шрамам. Тем, которые я закрыла под слоем знаний, техник, ролей. Она вызывала во мне нежность и боль одновременно. Я хотела защитить её – не как психолог. Как человек, который однажды прошёл через похожее.

Однажды Настя сказала: “Я иногда режу себя. Чтобы почувствовать, что я настоящая.” И я замерла. Я знала, что нельзя показывать эмоции, но сердце сжалось. Не от ужаса – от узнавания. В моей юности это были не лезвия, а отказ от еды, бессонные ночи, головная боль, которую я не лечила. Я тоже искала подтверждение своему существованию в боли. Потому что всё остальное – было как будто мимо. Я не плакала при ней. Я говорила спокойно. Спросила, как она это делает, где, зачем. И она отвечала. Честно. Без страха. Потому что, похоже, впервые почувствовала, что её не осуждают.

Эти сессии шли глубже, чем мне хотелось. Я чувствовала, как она открывает двери, которые я сама так и не осмелилась открыть. Каждый раз после её ухода я долго сидела одна. Без света. В полной тишине. И что-то внутри меня отзывалось. Что-то дрожало. Настя не была просто клиенткой. Она была тем зеркалом, в которое я боялась смотреть. Я не лечила её – я через неё прикоснулась к себе.

На шестой или седьмой встрече она вдруг спросила: “А вы когда-нибудь были на моём месте?” Я почувствовала, как отнялись пальцы. Вопрос был простым, но в нём было всё. Я не имела права отвечать. Этические границы, конфиденциальность, профессиональная дистанция. Но я не соврала. Я сказала: “Я знаю, как это – когда внутри пусто. И кажется, что ты не нужен.” Она кивнула. Только и всё. И этого было достаточно.

Через полгода Настя стала говорить иначе. Не громче – свободнее. У неё появилась лёгкая жестикуляция, ирония, гнев. Живое движение, которого не было в начале. Её глаза стали меняться. Исчез тот мёртвый блеск, от которого сердце сжималось. Я не могу сказать, что она исцелилась. Но она стала дышать. По-настоящему. И однажды она сказала: “Я теперь не режу. Я пишу. Это хуже, но потом легче.”

Когда её курс закончился, я закрыла дверь кабинета и заплакала. Сама. По-настоящему. Потому что Настя ушла – а та девочка, которую я носила в себе, осталась. Я поняла, что если хочу жить иначе, мне придётся начать говорить с ней тоже. Не только слушать других. Не только лечить. Но и видеть – себя. Ту, из прошлого. Ту, которой не хватило слушающего взгляда.

Настя изменила не мою практику. Она изменила моё молчание. С того момента я больше не могла спрятаться за ролью. Я начала задавать себе вопросы. Медленно. Осторожно. Без громких признаний. Но впервые – честно.

Глава 7: « Алкоголь не задаёт вопросов»

Сначала это был бокал вина за ужином. Вечером, после тяжёлого дня. Для расслабления, для настроения, для “переключения”. Я открывала бутылку, не как зависимая, а как взрослая женщина, которая заслужила право на отдых. Я выбирала сорта, читала этикетки, наливая в красивый бокал, включала мягкий свет, джаз или полное молчание. Никто бы не догадался, что в этом ритуале пряталась боль. Это выглядело эстетично. Почти благородно. И именно это делало всё опасным – алкоголь входил в мою жизнь не как разрушение, а как утешение. Тихое, красивое, социально приемлемое.

Я не помню момента, когда бокал стал двумя. Когда два – стали бутылкой. Это произошло незаметно. Как незаметно стирается грань между отдыхом и привычкой. Я выпивала, чтобы не думать. Чтобы заглушить внутренний шум. Чтобы сбить тревогу, которая поднималась после каждого приёма, после каждого телефонного звонка, после каждого взгляда в зеркало. Алкоголь не задавал вопросов. Он не смотрел с упрёком. Он не говорил: “Тебе надо поговорить”. Он просто делал тишину.

Я говорила себе, что у меня всё под контролем. Я не пила днём. Я не пропускала работу. Я не валялась на полу. Я не устраивала сцен. Всё было аккуратно, чинно. Я могла вести сессию, а через час – пить белое вино с одиноким ужином. Могла ехать на семинар, а вечером – виски в гостинице. Я не считала это проблемой. Я считала это компенсацией. Я ведь “так много даю” – значит, имею право хотя бы на это. Алкоголь стал моим “отпуском”, который можно устроить в любую ночь, не уезжая никуда.

Иногда я забывала, сколько выпила. Просыпалась с тяжёлой головой, с частичной амнезией, с липким чувством вины, которое невозможно было объяснить никому. Утром надевала лицо, делала кофе, принимала душ – и снова включалась. Коллеги не замечали. Родные не задавали вопросов. Клиенты видели ту же самую меня: внимательную, собранную, надёжную. Только внутри я уже дрожала. От усталости, от страха, от нарастающего ощущения, что я где-то сильно ошибаюсь, но не могу остановиться.

Один вечер был особенно запоминающимся. Я сидела на кухне одна, бутылка была почти пуста, музыка не играла, и вдруг я поняла, что не могу вспомнить, как провела последние два часа. Время вытекло, как вода в трещину. Я посмотрела на телефон – там было шесть набранных номеров. Я не помнила, кому звонила. Один из них – клиент. Я не оставила голосовое, не сказала ничего лишнего, но сам факт, что я была в таком состоянии, привёл меня к панике. Я знала, что перешла черту. И всё равно на следующее утро я пошла и купила ещё бутылку. “На всякий случай.”

Алкоголь стал мной управлять. Не прямыми приказами, а тихим шёпотом: “Ты не справишься без меня”. Я пыталась бросить. Три дня – и накрывала волна. Не физическая ломка, а эмоциональная. Всё становилось слишком ярким, слишком громким. Мир обнажался. Без алкоголя я вдруг чувствовала, насколько всё хрупко. Я злилась, раздражалась, плакала без причины. Срывалась на близких. Хотелось скрыться, и самым лёгким способом было – снова налить.

В какой-то момент я начала пить в одиночку с самого утра. Не каждый день. Но если знала, что не будет сессий – позволяла себе. Как “выходной”. Как “заслуженное право”. Эти дни были мутными, как стекло с пылью. Я ничего не делала. Не смотрела фильмы, не читала, не думала. Просто медленно растворялась. И когда снова возвращалась в обычный ритм, чувствовала только одно: стыд.

Я не рассказывала об этом никому. Даже в терапии – долго молчала. Стыд был мощнее желания помощи. Я – психолог, я не могу так. Мне нельзя. Я должна быть примером. Я должна быть устойчивой. Я должна. Должна. Должна. И этот груз “должна” подталкивал меня снова и снова к бутылке, где не было “надо”. Где можно было просто быть. Или – не быть.