Один день…

Александр Ионов

Один день…

Судьба стучится в дверь каждого, но лишь единицы решаются открыть." – (Анонимно, найдено на стене в метро)

Пролог

05:47. Восток.

Город просыпался в удушье. Воздух висел тяжелым, неподвижным полотном, пропитанным выхлопами и пылью вчерашнего дня. Где-то на Центральном мосту, в первых лучах солнца, слепивших глаза водителям, произошло столкновение. Не фатальное. Фургон с молоком и старенькая «Тойота». Но этого хватило. Стальная артерия города мгновенно закупорилась. Сирены, ругань, первый гудок клаксона – симфония утра в мегаполисе. По радио, в пробках, зазвучали первые новости: авария на мосту, рост курса, обещание грозы к вечеру. Город втягивал воздух перед долгим выдохом дня.

Глава 1: Анна. Осколки Уверенности. (06:15 – 10:30)

06:15. Пробка на Центральном мосту. Внутри серебристого Lexus RX.

Воздух в салоне был стерильно прохладен, отфильтрован системой климат-контроля, но за лобовым стеклом висела плотная, серая пелена утреннего смога. Анна Павлова прикусила нижнюю губу, кончиком указательного пальца ритмично выбивая такт на руле. Пробка. Опять. Центральный мост – вечная головная боль города, а сегодня, 17 августа 2025 года, он стал настоящим кошмаром. Впереди, насколько хватало глаз, стояли машины, их крыши сливались в одно металлическое море под угрюмым небом. Справа, в просвете между фурой и микроавтобусом, мелькнул кусок воды – тусклой, свинцовой, отражающей первые, еще робкие, но уже слепящие лучи солнца, пробивающиеся сквозь дымку. Эти лучи били точно в глаза, заставляя водителей щуриться и проклинать забывчивость – кто-то еще не сменил летнюю резину, чьи-то стекла были грязными.

Анна перевела взгляд на часы на приборной панели. 06:17. Встреча с японскими инвесторами в 10:30 в башне «Меркурий Сити». «Сделка века» – так ее называли в кулуарах. Консолидация активов трех гигантов горнодобывающей промышленности под эгидой нового холдинга. Миллиарды долларов. Годы переговоров, ночных бдений над договорами, юридических дуэлей в душных переговорных комнатах. И вот финишная прямая. Ее имя, Анны Павловой, партнера престижной юридической фирмы «Корф, Павлова и партнеры», должно было красоваться на первой странице соглашения. Она уже мысленно видела заголовки в «Коммерсанте» и «Ведомостях», слышала поздравления коллег. Эта сделка была не просто контрактом; это был ее личный Олимп, вершина, на которую она карабкалась все эти годы, жертвуя личной жизнью, выходными, здоровьем. Она заслужила это. Каждый пункт соглашения был выверен ею до запятой, каждая потенциальная лазейка перекрыта. Сегодня она войдет в зал переговоров не просто юристом, а архитектором новой реальности на рынке.

Она мысленно прокручивала ключевые аргументы, которые должна была представить по пункту 7.4 о распределении экологических рисков. Голос ее внутреннего критика был безжалостен: «Слишком мягкая формулировка в подпункте «г». Нужно ужесточить. Предложить альтернативу с независимым аудитом». Она кивнула сама себе, мысленно делая пометку. В бардачке лежала папка с последней версией документов, но Анна знала их наизусть. Ее разум работал с холодной, почти механической точностью, как швейцарские часы, которые она носила на запястье. В этом хаосе пробки, в этой духоте города, ее мысленный кабинет был оазисом безупречной логики и контроля.

06:32. Звонок.

Резкий, настойчивый звук мобильного телефона, установленного на держателе, ворвался в эту отлаженную вселенную расчетов. Анна вздрогнула. На экране светился незнакомый номер. Обычно она игнорировала такие вызовы, особенно перед важными встречами. Неизвестный номер в час пик – почти всегда спам, телемаркетинг или какая-нибудь навязчивая служба такси. Но сегодня… что-то заставило ее палец замернуть над кнопкой сброса. Может, инвесторы? Хотя их номера были сохранены. Может, коллега с форс-мажором? Внутреннее напряжение пробки, предвкушение сделки, этот странный, гнетущий воздух за окном – все слилось в необъяснимый импульс. Она резко ткнула в экран, включив громкую связь.

– Алло? – ее голос прозвучал четко, профессионально, но с легкой ноткой нетерпения.

– Анна Сергеевна Павлова? – спросил мужской голос. Он был ровным, но лишенным обычной для таких звонков дежурной вежливости. В нем была какая-то… тяжесть.

– Да, это я. Слушаю вас. – Анна нахмурилась. Не инвесторы. Не коллеги.

– Говорит врач приемного отделения Городской клинической больницы №1. Дежурный травматолог-реаниматолог Семенов.

Слова «больница», «травматолог», «реаниматолог» ударили по сознанию Анны как обухом. Сердце резко сжалось, потом забилось с бешеной частотой, отдаваясь гулким стуком в висках.

– К вам обращаются как к родственнице Екатерины Сергеевны Павловой? – продолжил голос.

«Катя». Имя прозвучало в салоне как выстрел. Анна инстинктивно сжала руль так, что пальцы побелели. Мир внезапно потерял резкость. Зеркало заднего вида, в котором отражалась ее собственное бледное лицо с идеально подведенными глазами, поплыло.

– Да… Да, я ее сестра. – Ее собственный голос показался ей чужим, доносящимся издалека.

– Екатерина Сергеевна доставлена к нам с места дорожно-транспортного происшествия. Авария произошла около шести утра на Центральном мосту.

«Центральный мост…». Анна машинально посмотрела вперед, на бесконечную ленту машин. Эта пробка. Эта авария, о которой только что бубнили по радио. Ее «Тойота»? Старенькая Corolla Кати, которую Анна не раз предлагала ей поменять на что-то безопасное? В голове промелькнул образ – маленькая, неказистая машина, смятая, как консервная банка, под колесами фуры…

– Состояние пациентки критическое, – продолжал врач, и каждое слово падало в тишину салона с леденящей душу четкостью. – Множественные травмы, внутреннее кровотечение, черепно-мозговая травма. Она без сознания. Находится в реанимационном отделении. Нам требуется срочное согласие на оперативное вмешательство. Вы как ближайший родственник…

Критическое. Срочное согласие. Операция. Реанимация. Слова сливались в оглушительный гул. Мир Анны, еще минуту назад такой ясный и предсказуемый, сузился до крошечной точки на запотевшем лобовом стекле. Башня «Меркурий Сити», японские инвесторы в безупречных костюмах, папка с договором – все это рассыпалось в прах, превратилось в пыль. Перед ее внутренним взором возник не пункт 7.4, а Катя. Не тридцатилетняя женщина, с которой они не разговаривали пять лет, а маленькая девочка с двумя косичками, смеющаяся во весь рот, с разбитой коленкой, по которой стекает алая капля крови. Анна помнила, как сама, лет десяти, дула на ранку, старательно приклеивала пластырь с мишками, а Катя смотрела на нее с безграничным доверием сквозь слезинки. «Анечка, не больно! Ты волшебница!»

А потом… Потом была та дурацкая, детская в своей основе, но раздутая до небес взрослыми амбициями и обидчивостью ссора. Бабушкино кольцо. Старинное, с сапфиром. Бабушка завещала его Кате. Анна, тогда уже начинающий юрист, уверенная в своей непогрешимости, посчитала завещание юридически некорректным (позже выяснилось, что ошибки не было). Она потребовала «восстановить справедливость», наговорила сестре гадостей, обвинила в манипуляции немощной старушкой. Катя, всегда более мягкая, но в тот момент до глубины души оскорбленная, крикнула что-то про «меркантильную стерву» и хлопнула дверью. Пять лет. Пять лет упорного, демонстративного молчания. Пять лет, когда Анна строила свою карьерную крепость, а Катя… Катя жила своей жизнью, о которой Анна знала лишь по обрывочным сведениям от дальних родственников. «Вышла замуж? Развелась? Работает где-то в дизайне?» – мысли скользили по поверхности, не задерживаясь. Было удобнее не знать. Удобнее считать виноватой ее. Гордость. Глупая, каменная стена гордости, возведенная между ними.

«Критическое состояние». Слова врача били по этой стене тяжелым молотом. Хрустальный замок ее карьеры, столь прочный минуту назад, дал трещину с оглушительным треском. Внутри все рухнуло. Осталась только ледяная пустота и дикий, первобытный страх.

– Я еду! – вырвалось у нее, голос, всегда такой уверенный и контролируемый, сорвался на хрип, дрогнул, выдавая панику. – Сейчас же! Согласна на все! На любую операцию! Я еду!

Она бросила телефон на пассажирское сиденье. Действовала на чистом инстинкте. Резко выкрутила руль влево, прижав педаль газа к полу. Lexus рыкнул мощным двигателем и рванул через прерывистую линию разметки на пустующую обочину. Шины взвыли на влажном асфальте. Резкий гудок фуры пронесся мимо, чуть не оглушив ее. Ей было все равно. Миллиарды? Сделка века? Будущее партнерства? Все это было теперь лишь абстракцией, дымом. Важно было только одно – добраться до больницы. Сейчас. Сию секунду. Чтобы Катя жила.

Она неслась по обочине, игнорируя возмущенные гудки и крики из окон других машин. Город за окном превратился в размытое пятно. По щекам текли слезы, смывая безупречный макияж, кропотливо нанесенный утром. Дорогие тушь и тени растекались черными ручьями. Она не замечала. В голове стучало одно: «Катя… Сестренка… Держись…»

Внезапно, натыкаясь на руль в попытке достать салфетку из бардачка, ее пальцы нащупали что-то маленькое, твердое, холодное. Она инстинктивно схватила предмет. Это была крошечная фарфоровая балеринка. Статуэтка высотой не больше пяти сантиметров. Изящная, хрупкая, с едва намеченными чертами лица. Катя подарила ей эту безделушку на ее 25-летие, когда они еще были неразлучны. «Как мы хрупки», – подумала тогда Анна, смеясь и ставя фигурку на книжную полку. Сейчас эта мысль пронеслась в голове с новой, жуткой силой. Хрупкость. Жизни. Отношений. Уверенности. Всего.

Она сжала балеринку в кулаке, ощущая, как острые края впиваются в ладонь. Этот кусочек прошлого, этот символ давно утраченной близости, вдруг стал невыносим. Он жгал руку, напоминая о ее слепоте, о ее жестоком упрямстве. С бешеной силой, словно желая вырвать из себя саму память об этих пяти годах молчания, Анна резко опустила стекло. Холодный, пропитанный выхлопами воздух ворвался в салон. Она занесла руку и с силой швырнула маленькую фигурку в придорожные кусты, мимо которых проносилась машина. Осколки прошлого. Пусть остаются там, в грязи и пыли. Теперь важно только будущее. Будущее, в котором должна быть жива Катя.

07:05. Подъезд к Городской клинической больнице №1.

Lexus резко затормозил у главного входа, едва не въехав в бордюр. Анна выскочила из машины, даже не заглушив двигатель, не заперла двери. Она влетела в стеклянные двери приемного отделения, сметая все на своем пути. Запах антисептика, йода и чего-то невыразимо больничного ударил в нос. Шум, гул голосов, плач ребенка, металлический лязг каталкой – все слилось в оглушительную какофонию. Ее взгляд метнулся по сторонам, выхватывая таблички. «Регистратура». «Травмпункт». «Скорая помощь». Где реанимация?!

– Реанимация?! – ее голос, хриплый от слез и бега, перекрыл гул помещения. – Мою сестру привезли! Павлова Екатерина! ДТП на мосту!

Медсестра за регистратурой подняла на нее усталые глаза.

– Реанимационное отделение – третий корпус, второй этаж. По коридору налево, потом по указателям…

Анна уже бежала, не дослушав. Сердце бешено колотилось, ноги подкашивались. «Третий корпус… Второй этаж…» Она мчалась по бесконечным, вылизанным до блеска коридорам, мимо кабинетов с закрытыми дверями, мимо людей в халатах и хмурых посетителей. Указатели мелькали как в тумане. Наконец – стеклянная дверь с надписью «Реанимационное отделение. Строго запрещен вход без сопровождения персонала». Рядом – пост медицинской сестры.

07:12. Дверь в реанимацию.

Анна рванула к двери. Тяжелая, казалось, не поддалась.

– Вас куда?! – резко окликнула ее медсестра за постом, женщина лет пятидесяти с строгим лицом. – Здесь нельзя! Посетителей не пускаем!

– Моя сестра! – Анна повернулась к ней, и в ее глазах, обычно таких расчетливых и холодных, горел дикий огонь отчаяния и решимости. – Павлова Екатерина! Ее только что привезли! Мне нужно ее видеть! Мне нужно знать! Я дала согласие на операцию!

– Операция уже идет, – медсестра встала, преграждая путь. – Вы не можете войти. Здесь стерильно. Дождитесь в холле. Вас вызовут, когда…

– Я ДОЛЖНА ее видеть СЕЙЧАС! – крик Анны прозвучал так, что даже медсестра отшатнулась. Все ее существо, вся ее воля, отточенная годами юридических баталий, сконцентрировалась в этом требовании. Она не просила. Она требовала. Это был не голос испуганной женщины, это был голос силы, внезапно пробудившейся из глубин отчаяния. Точка невозврата.

Она посмотрела на медсестру. Не умоляюще. Не истерично. Взгляд был прямым, жестким, не оставляющим места для возражений. В нем читалось: «Я пройду. Попробуй меня остановить». Медсестра замерла на мгновение, оценивая эту внезапную трансформацию. Она видела много родственников в шоке – плачущих, кричащих, впадающих в ступор. Но эта… Эта была другой. В ее глазах горел стальной огонь. Медсестра молча отступила на шаг, махнув рукой в сторону двери.

– Быстро. И только на минуту. Не мешайте персоналу.

Дверь открылась с шипящим звуком. Анна шагнула внутрь.

07:15. Реанимационная палата.

Холод. Резкий запах лекарств и дезинфектантов. Гул аппаратуры. Ритмичные звуки мониторов. Несколько коек, отделенных друг от друга ширмами. Персонал в масках и шапочках двигался быстро, сосредоточенно. Анна замерла, ее взгляд метнулся по палате. И нашел.

В дальнем углу. Катя.

Она лежала на высокой койке, казавшаяся неестественно маленькой и хрупкой под белоснежной простыней. Голова была туго перебинтована, оставляя открытым лишь часть лица – бледного, почти прозрачного, как воск. Глаза закрыты. Изо рта и носа выходили трубки, соединенные с аппаратом ИВЛ, который мерно, с механической регулярностью, нагнетал воздух в легкие. На груди – датчики кардиомонитора, по экрану которого бежала зеленая кривая сердечного ритма. На стойке – капельницы, несколько пакетов с прозрачными и цветными жидкостями, их трубки входили в вены на тонких, безжизненно лежащих руках. Катя была опутана проводами и трубками, как паутиной, прикованная к машинам, поддерживающим в ней жизнь.

Анна стояла, не в силах пошевелиться. Весь воздух вырвался из ее легких. Время остановилось. Она видела не тридцатилетнюю женщину, а ту самую маленькую девочку с разбитой коленкой, только теперь «коленка» была разбита вся. Глухая, всепоглощающая волна вины, горя и бессилия накрыла ее с головой. Все ее амбиции, ее карьера, ее гордость – все рассыпалось в ничто перед этим зрелищем хрупкости и страдания. Пять лет молчания. Пять лет, которые она могла бы провести рядом. Пять лет, украденные у обеих глупой ссорой.

Она не помнила, как подошла к койке. Не слышала предостерегающего оклика медсестры. Она опустилась на колени на холодный линолеум, не замечая его жесткости. Ее рука дрожа протянулась и легла поверх холодной, неподвижной руки сестры. Она ощутила слабый, едва уловимый пульс под пальцами. Жизнь. Она еще была здесь.

– Катенька… – шепот сорвался с ее губ, прерываемый рыданиями, которые она больше не могла сдерживать. Слезы текли ручьями, падая на белый халат медсестры, подошедшей сбоку, но Анна не замечала. – Прости меня… Прости, глупую, гордую… Сестренка… Держись… Я здесь… Я с тобой… Прости…

Она прижалась лбом к краю кровати, к простыне рядом с рукой Кати. Ее плечи сотрясали беззвучные рыдания. Мир сузился до этой койки, до этого слабого пульса, до жужжания аппаратов. Все остальное – город, пробки, сделка века, Lexus с работающим двигателем у входа – перестало существовать. Осталась только сестра, висящая на волоске между жизнью и смертью, и невыносимая тяжесть вины, которую Анна клялась искупить, если только… если только Кате дадут этот шанс.

07:30 – 10:30. Коридор перед реанимацией.

Операция длилась вечность. Анна сидела на жесткой пластиковой скамье в пустом коридоре. Она не плакала больше. Слезы высохли, оставив после себя опустошение и странное, ледяное спокойствие. Она чувствовала себя вывернутой наизнанку, лишенной всех защитных оболочек. В руках она бессознательно мяла салфетку, которую дала та самая медсестра, та, что пропустила ее внутрь.

Мысли путались. Она звонила в офис. Говорила с партнером, Корфом. Голос ее был монотонным, лишенным эмоций. «Сергей Михайлович. Личная чрезвычайная ситуация. Сестра в реанимации после ДТП. Критическое состояние. Я не приду на встречу. Передайте японцам… передайте, что все документы в порядке. Предложите перенести подписание на завтра. Если нет… пусть подписывают без меня. Делегируйте полномочия Смирнову. Да. Спасибо». Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Миллиардная сделка отодвинулась на самый дальний план сознания.

Она смотрела в стену напротив. Видела трещинку в штукатурке. Она напоминала ей разбитую фарфоровую балеринку. Осколки. Ее жизнь была полна осколков сегодня. Осколки карьеры. Осколки гордости. Осколки прошлого, выброшенные в придорожные кусты. Теперь она сидела здесь, среди больничных стен, и ждала. Ждала, соберется ли самый главный осколок – жизнь ее сестры – обратно в целое. Она мысленно молилась, обращаясь к кому-то, во что давно не верила – к Богу, к Вселенной, к самой Судьбе, стучащейся в дверь. «Прости меня. Дай ей шанс. Дай нам шанс».

Время тянулось мучительно медленно. Каждые пять минут она ловила на себе взгляд медсестры из-за стекла поста. Та лишь покачивала головой: «Еще нет». Анна вставала, прохаживалась по коридору, подходила к окну. Город жил своей жизнью. Где-то там, в башне «Меркурий Сити», решалась судьба миллиардной сделки без нее. Ей было все равно. Единственная сделка, которая имела для нее значение сейчас, заключалась между хирургами и Смертью за жизнь Кати.

10:25. Дверь в операционный блок открылась. Вышел хирург. Не тот, что звонил утром. Мужчина лет сорока пяти, с усталыми, но сосредоточенными глазами. На лице – хирургическая маска, спущенная на подбородок. Он смотрел прямо на Анну.

Она встала. Ноги стали ватными. Сердце замерло. Весь мир сжался до этого человека и его следующих слов.

– Операция прошла… тяжело, но успешно. – Хирург сделал паузу, вытирая рукой лоб. – Остановили кровотечение, удалили гематому, стабилизировали переломы. Черепно-мозговая травма серьезная, контузия. Сейчас все зависит от нее, от ее ресурсов, и от того, как пройдут ближайшие сутки. Кома глубокая. Но… шанс есть. Она борец.– Павлова? Родственница Екатерины Сергеевны? – Да. Я ее сестра. – Голос Анны был тихим, но ровным.

Анна закрыла глаза. Шанс. Слово прозвучало как райская музыка. Она не закричала от радости, не заплакала. Просто глубоко, глубоко вдохнула, ощущая, как ледяной панцирь внутри начинает таять, уступая место слабой, дрожащей надежде.

– Через час, когда перевезут в палату интенсивной терапии. Ненадолго. – Хирург кивнул. – Вы сделали все, что могли, вовремя дав согласие. Это было критично.– Я… я могу ее видеть? Снова? Ненадолго?

Когда хирург ушел, Анна снова опустилась на скамью. Она смотрела на свои руки. Те самые руки, которые утром так уверенно лежали на руле Lexus, готовясь вести переговоры о миллиардах. Теперь они дрожали. Но в этой дрожи была новая сила. Сила человека, прошедшего через ад и увидевшего в конце тоннеля слабый луч. Шанс. Она будет здесь. Она будет ждать. Она будет бороться за этот шанс вместе с Катей. Всю свою волю, всю свою железную хватку, которую она раньше использовала для контрактов, она направит теперь на это. На сестру. На искупление. На надежду.

Она достала телефон. Открыла контакты. Нашла номер, который не открывала пять лет. Номер Катиного мужа (бывшего? настоящего? она даже не знала). Набрала. Голос ее был тихим, но твердым, когда трубку подняли:

– Здравствуйте. Это Анна Павлова. Сестра Кати. Она в больнице. В реанимации. После аварии. Операция прошла… шанс есть. Я здесь. Вам нужно приехать.

Она положила трубку. И снова стала ждать. Теперь не одна. Теперь с хрупкой, но упрямой надеждой внутри, заменившей собой ледяную пустоту отчаяния. День только начинался. Битва за жизнь Кати – тоже.

Глава 2: Петр. Обрушение Фундамента. (08:00 – 11:45)

08:00. Офис Сомова Строй. Кабинет Петра.

Запах был Петру родным и дорогим: крепкий, чуть горьковатый аромат свежесваренного кофе, смешанный с терпким запахом дорогой древесины – его рабочий стол был сделан из массива мореного дуба, тяжелый, монументальный, как и все, что Петр Сомов ценил в жизни. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь щель в жалюзи, выхватывал из полумрака кабинета золотистые переливы столешницы и пылинки, танцующие в воздухе. Петр стоял у окна, спиной к столу, глотнул из массивной керамической кружки. Горячая жидкость обожгла язык, но он лишь удовлетворенно хмыкнул. Так и надо. Бодрит.

Внизу, за окном второго этажа модульного офиса, расположенного прямо на стройплощадке нового жилого комплекса «Северные Зори», кипела жизнь. Его жизнь. Гул дизельных двигателей кранов и бетономешалок, металлический лязг арматуры, сварка, шипящая синими искрами, переклички бригадиров через рации, смешанная ругань и смех рабочих – все это сливалось в мощную, бодрящую симфонию созидания. Петр любил этот хаос. Любил ощущать себя дирижером этой сложной, иногда капризной, но всегда понятной ему машины. Он видел, как его люди – крановщик Васька, сварщик Толян, молодой прораб Леха – делали свое дело. Надежно. Качественно. Как он учил. Фундамент третьего корпуса был почти готов. Сегодня должны были заливать плиту перекрытия. Большая веха.

Он обернулся к столу. На мониторе компьютера горело расписание дня: планерка в 8:30 – утвердить график работ на неделю, приемка бетона на плиту (надо лично проконтролировать марку!), звонок поставщику труб (опять задерживают, черти), встреча с архитектором по изменениям в фасаде пятого корпуса… Дела. Много дел. Но Петр чувствовал себя в своей тарелке. Он выстроил этот бизнес – «Сомов Строй» – из ничего. Из бригады из пяти человек с одним стареньким «ЗИЛом» и мечтами. Теперь у него десятки объектов, сотни рабочих, своя техника, репутация надежного застройщика, который не кидает и платит вовремя. Пусть не гигант, но крепкий середнячок. И все это – его рук дело. Его пот, его кровь, его бессонные ночи. Его фундамент.

Дверь кабинета приоткрылась.

– Петрович, доброе! – ввалился Леха, молодой прораб, с папкой под мышкой и вечным планшетом в руке. Лицо озабоченное, но глаза горят. – Народ собирается. Бетонщики звонят, через час будут. Давай планерку быстрее, а? Горят сроки.

Петр усмехнулся. Леха – выскочка, но толковый. Горит на работе, как Петр в его годы.

– Горишь ты, Леха. Успокойся. Чайку попей сначала. – Петр махнул рукой в сторону кофемашины. – Сейчас выйду. Пусть все в сборе будут.

Леха кивнул и скрылся. Петр допил кофе, поставил кружку на стол с глухим стуком. Провел ладонью по гладкой, прохладной поверхности дуба. Его стол. Его крепость. Он взглянул на единственную фотографию в рамке на столе – старая, еще пленочная. Он и Сергей Морозов. Молодые, в касках, стоят на фоне первого их объекта – гаража, который они строили втридорога для какого-то «нового русского». Улыбаются во весь рот, руки на плечах друг у друга. «Серега…» – мысленно вздохнул Петр. Сергей Владимирович Морозов. Не просто друг. Брат. Побратим по стройке, по жизни. Тот, кто поверил в него, Петра-прораба из глубинки, и вложил первые серьезные деньги, когда Петр решил идти своим путем. Партнер. Инвестор. Человек, которому Петр доверял как себе. Больше, чем себе. Именно Сергей настоял на оформлении всех бумаг «по-взрослому», именно он привел своих юристов, именно он подписывал все доверенности, которые Петр, не глядя, ставил своей размашистой подписью. «Ты, Петь, строй, а бумажную волокиту я беру на себя. Тебе же проще!» И Петру было проще. Он верил.

08:15. Звонок.

Мобильный на столе завелся, как оса. Петр взглянул на экран. Незнакомый городской номер. Наверняка какой-нибудь поставщик или чиновник мелкий. Взял трубку.

– Сомов.

– Доброе утро, Петр Иванович. Говорит Андрей Калинин, ваш персональный менеджер в «Сигма-Банке». – Голос был вежливым, но… подчеркнуто нейтральным. Как у робота. Не было в нем ни обычной приветливости, ни ноток «доброго банкира», который всегда готов помочь постоянному клиенту.

– Андрей, привет. – Петр нахмурился. Что-то не так. – Какими судьбами? Обычно вы по почте шлете все. Зарплатный проект в порядке?

– Петр Иванович, звоню по экстренному вопросу, требующему вашего немедленного внимания. – Менеджер сделал микроскопическую паузу. – Сегодня утром, в 07:45, с вашего основного расчетного счета №40702810K… в нашем банке были сняты все средства. Полностью. До нулевого остатка.

Тишина. Не просто отсутствие звука. Глухая, звенящая тишина, в которой внезапно громко застучало сердце Петра где-то в висках. Гул стройплощадки за окном превратился в отдаленный шум прибоя.