Сердца из бетона

Никита Латыпов

Сердца из бетона

Предисловие автора

Перед вами – повесть о юноше, чья жизнь оборвала привычный свой ритм в шесть лет: в тот день вместе с семьёй он ушёл под землю, в бункер, спасаясь от бушующей ядерной войны. Десятилетия спустя мир изменился до неузнаваемости, и в шестнадцать лет герой впервые выходит на поверхность, чтобы увидеть, что осталось от исчезнувшего мира.

Впереди у него дорога к неизвестности. Его цель – город Фортуна, последний оплот выживших людей, если верить слухам, передаваемым из уст в уста сквозь случайные встречи. Но всё, что ему известно о Фортуне, – лишь обрывки слов и надежд.

Эта повесть – о страхах и поисках, о хрупкой вере в чудо, о том, что значит быть человеком, если ты не рос в обществе других людей и не знал прежнего уклада жизни.

1

В середине двадцать первого века мир погрузился в пучину войны, унесшей добрых девяносто девять процентов населения планеты. Тысячи бомб – одни рухнули на землю, другие сбила ПВО – разметали на многие километры радиоактивную пыль. Те, кто оказался далеко от крупных городов и военных баз, сумели выжить; кому повезло меньше – испарились в мгновение ока, оставив лишь выжженные тени.

Оставшийся один процент – около сотни миллионов – погрузился в хаос. Предприятия были уничтожены, еды не хватало: люди, гонимые голодом, убивали себе подобных, и спустя десять лет по земле бродило уже не больше пяти–десяти тысяч человек – население маленького городка в глубинке. На всей территории Северной Америки, как поговаривают, осталось от силы пара тысяч выживших, в основном обосновавшихся в округе города Фортуна, штат Калифорния. Практически весь остальной континент был заражён радиацией и усеян трупами, разносящими инфекции, отравляя воду. По какому-то счастливому стечению обстоятельств – судя по редким рассказам встречных – туда ракеты не долетели.

Семья Эрика, шестнадцатилетнего подростка из штата Мэн, месяц назад покинула свой бункер и теперь шла по материку в поисках нового дома. Им повезло: когда началась заварушка, они были на побережье города Френдшип, и отец Эрика, Майк, высокопоставленный военный, успел укрыть в бункере жену и маленького сына.

Пока наверху бушевала радиация, Галаверы отсиживались внизу вместе с другими выжившими. Помимо семьи Галаверов там были ещё несколько семей – Смиты, Морганы и Фуроры – все из военных кругов. Первые два–три года всё шло ладно: запасов воды и еды хватало, люди держались вместе, собирались семьями в импровизированном зале-капсуле, цепляясь за рутину, за любой повод не сойти с ума. В те дни смех не утихал, в мрачных и влажных коридорах бункера. Но чем больше проходило времени, тем натянутее становились отношения. Копилась злоба, росло недопонимание – и в какой-то момент весь прежний уклад пошёл прахом…

Очередная стычка – споры о том, как лучше расходовать воду, давным-давно ставшие обыденностью, – изменила всё. Всё началось с пустяка: ребенок Морганов, Ден, стащил бутылку с водой, нарушив выстроенный график получения припасов. Это была последняя капля для отца семейства Галаверов.

– Жанна, Эрик! – Голос Майка был суров, не терпящий возражений. – Немедленно в комнату.

Эрик почти не помнил деталей того, что случилось потом: в голове – одни осколки. Ему тогда было не больше одиннадцати; да и что он мог понимать? Но кое-что врезалось в сознание навсегда – эти крики. Крики Морганов. Они просили, умоляли, обещали, что всё поняли и будут экономить, будут есть меньше.

– Прошу, Майк! – Умоляю, у нас тоже маленький сын! – молила женщина.

Забившись в своей камере – стальном коробе со свисающей с потолка лампой, – Эрик сидел рядом с матерью, которая закрывала ему уши. Ждал. Как велел отец.

К утру крики стихли. И папа, весь в крови, вернулся в их комнату.

Он только произнёс испуганному Эрику – заплаканному, дрожащему, вцепившемуся в мать:

– Ты поймёшь, сынок, – поглаживая его по волосам, сказал он. – Рано или поздно поймёшь, что так было нужно.

Тогда Эрик не понимал ни того, что произошло, ни того, что именно должен понять. В его маленькой голове ещё не было настоящего представления о смерти и насилии.

2

После той ночной резни в бункере их семья осталась одна. Двенадцатилетний мальчик постоянно спрашивал о тёте Саре Смит, жене Фрэнсиса, и о других, кто жил с ними рядом. Отец отвечал одно и то же: мол, ушли наверх, на разведку.

Однажды, играя и наматывая круги по коридорам, Эрик оказался у двери, к которой отец запрещал даже приближаться, не то, что входить. В тот раз она была приоткрыта. Съедаемый любопытством, мальчик заглянул внутрь. Там было темно. К потолку тянулись подвязанные растения, а воздух стоял густой, сладковато-рвотный. Эрику казалось, что даже в их туалете пахло приятнее, чем здесь. Где-то в глубине ровно жужжали вентиляторы, и сквозь шум отчётливо простукивало редкое: кап… кап… кап.

Эрик сделал шаг – и тут же железная рука отца отдёрнула его. Он получил взбучку, какой ещё никогда не получал. Отец кричал; глаза, налитые кровью, излучали не столько злость, сколько тревогу и ужас. Это был страх отца – желание сохранить в сыне непорочность, уберечь его от правды, позволить подольше оставаться ребёнком. Майк не хотел, чтобы Эрик увидел тот ужас, что скрывался за дверью. Не хотел, чтобы сын узнал всю правду о своём отце…

Иногда Эрик наблюдал, как папа выносил из‑за той двери овощи, которыми они питались. Его не отпускал вопрос: как такое возможно? Как на земле, которую отец раньше называл неплодородной, вдруг что‑то стало расти? Это было ещё в те времена, когда они жили бок о бок с другими семьями. Тогда отец с Фрэнсисом Смитом, сидя за столом, поливали помоями учредителей бункера: мол, как можно было построить убежище, завезти землю и семена – и забыть об удобрениях?

Поняв, что на свои вопросы ответов он не найдёт, мальчик перестал искать их у родителей и в тринадцать лет погрузился в разнообразие книг, которые нашлись в бункере. Впрочем, других развлечений в укрытии и не было. Это были стихи, приключенческие рассказы, книги по ботанике, детективы, ужасы и любовные романы. Постепенно в его голове начало формироваться понимание мира и складываться представление о людях, окружающих его, и о том, почему всё в их маленьком мирке покатилось туда, куда покатилось.

Знания частично открыли ему глаза. Теперь он понимал, что совершил его отец. Знал, что бункер – это герметичное помещение, которое первые годы после бомбёжки ни в коем случае нельзя открывать; значит, все остальные, кто жил с ними, не могли просто так уйти. Знал, что удобрения могут делаться из органики… в том числе и из трупов людей. Но он никогда не обсуждал свои мысли ни с мамой, ни с папой. Его душа металась между тем, что может быть правильно, допустимо, и тем, что нет. Как бы он ни искал прямых ответов в книгах, их не было.

Родители как могли проявляли теплоту к своему чаду; Жанна и Майк понимали, что сын растёт и что, скорее всего, догадывается обо всём, если уже не догадался. Но, войдя в подростковый период, Эрик полностью отстранился от них. Больше не было вечерних посиделок, разговоров и ужинов вместе. Жанна и Майк тоже со временем охладели; парень замечал это в их отношениях. Они редко разговаривали друг с другом, кажется, оставаясь вместе только потому, что по‑другому просто не получится: они ведь в железной капсуле, в десятках метров под землёй. Куда им друг от друга деться? – рассуждал он. Парень не понимал, какие эмоции к ним испытывать: должен ли он их бояться или любить? Нормально ли поступать так, как поступил его отец? Можно ли к ним применить понятия «хорошо» и «плохо»?

3

Рано или поздно должно было что-то измениться. Даже будучи запертыми глубоко под землей, они все ещё были подвержены неумолимым и нерушимым законам мира, его движению. Система фильтрации дала сбой, чистого воздуха в бункере стало значительно меньше. Все попытки Жанны инженера с огромным опытом, починить её не давали результата. Для всех них это означало одно, пора уходить.

В день, когда Эрику исполнилось шестнадцать, он вместе с родителями покинул стены бункера. С собой они взяли палатку, карту, рюкзак с припасами, радио и дозиметр – всё необходимое в дороге. Чёткого плана не было: лишь предположение Майка, что на западе, где меньше военных баз, радиация могла быть слабее. Позже это частично подтвердилось – все встречные выжившие говорили о Фортуне, последнем городе на территории бывших США. И они шли, преодолевая километры по выжженной и безжизненной земле, питая хрупкую надежду, что мифическая Фортуна станет им новым домом.

Ночевать старались вдали от дорог и городов. Майк был уверен: любые лишние контакты с выжившими опасны, как бы дружелюбно те ни выглядели – за улыбкой могла скрываться угроза. И, в первую очередь, это была угроза радиации. От Кевина – лысого, измождённого встречного в лохмотьях, которого они повстречали возле границы штата Мен, – буквально за милю тащило радиацией. Дозиметр бешено трещал, будто бомба упала прямиком на него.

Позиция родителей решительно не устраивала Эрика.

– Почему мы не можем объединиться с другими выжившими и идти вместе? – возмущался он, сидя у вечернего костра на берегу «Ньюфаунд-Лейк».

– Я уже говорил, – мужчина подкинул дров в костёр, – они опасны. Не стоит с ними связываться.

– Почему? Они ведь такие же люди, как и мы. Мы можем идти на расстоянии и избежим заражения! Как не крути все идут в Фортуну – настаивал Эрик.

Майк недовольно рыкнул:

– Ты не жил в этом мире до войны и совсем не знаешь людей! – он зло посмотрел на сына. – Радиация не самое страшное, что может случиться. Люди, загнанные в угол, куда опаснее. Когда я был на войне, бывало, что выжившие после бомбежки солдаты ели себе подобных, убивали за припасы, творили ужасные вещи ради выживания!

– Кто бы говорил, – тихо буркнул парень себе под нос.

Отец услышал, сердито засопел, но быстро стих. Возразить было нечем. Майк и Жанна прекрасно понимали, на что намекает их сын.

– Сынок, – ласково начала женщина, мешая в котелке консервы, – всё, что мы делаем, всё ради тебя.

Яркое желание возразить всколыхнуло Эрика.

– Даже убийство семерых человек? – наконец спросил он то, о чём так давно молчал.

Глухая тишина повисла над костром, чьи огоньки плясали в темноте, а хворост лениво потрескивал. Родители помрачнели, опустили глаза. Эрик тут же пожалел о сказанном, ощутив некий стыд за свои слова.

– Я сделал то, что должен был, – наконец заговорил отец, – когда у тебя появятся свои дети, ты меня поймёшь. А теперь – поешь, завтра нам снова в путь.

Слова отца глубоко засели в голове Эрика, устроив там настоящий бедлам. Пока они шли по Вермонту, как бы ни старался Майк их избегать, им всё равно приходилось встречать людей. Неужели все они способны на подобное? – думал парень, вспоминая отцовские слова о человеческой жестокости. Люди казались обычными, иногда даже добрыми. Все куда-то шли, искали своё пристанище, как и они сами. В книгах что он читал в бункере всё проще: там понятно, где добро, где зло, кто герой, а кто злодей. Чёткое разделение: герои, злодеи и, возможно, те, кто оказался в серой зоне. Возможно, его отец как раз из таких – он был не полностью плохим, но и не добрым? А мать? Она просто приняла то, что сделал муж. Она хорошая или такая же, или тоже где-то между? Он не мог ни спросить, ни опереться на иной опыт – ведь жизнь его проходила исключительно в стенах бункера.

Мысли сбивали его с толку. Его представления были детскими, запутанными – сознание подростка, не видевшего настоящего мира.

Такое искажённое детство, такое знание мира – не могло не отразиться на том, что ждало впереди.

4

После той стычки, отношения в семье стали натянутыми, но, несмотря ни на что, они продолжали свой путь вглубь страны. Эрик всё больше набирался навыков выживания от отца – человека, прошедшего армию и знавшего, как выжить даже в самых экстремальных условиях. Майк учил его разводить костёр, готовить нехитрую пищу, вязать узлы, ставить палатку, добывать воду и находить выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций.

Мать дополняла эти уроки знаниями физики и химии. Она и раньше уделяла время подобным занятиям, но ранее не заостряла на этом внимания, ведь Эрик не особенно проявлял интереса к научным объяснениям. Теперь же женщина ясно понимала: мир изменился и всё это может однажды спасти ему жизнь, ведь они с мужем не всегда смогут быть рядом, чтобы позаботиться о нем.

В парня, как в сборной солянке, смешались черты родителей. Резкий, вспыльчивый – как отец, умный – как мать, но при этом он не унаследовал решительности отца и любознательности матери. Своим умом он не спешил пользоваться в полной мере, и весь его потенциал, доставшийся от матери-инженера, когда они ещё жили в бункере, чаще всего уходил лишь на чтение книг. Теперь же женщина старалась раскрыть весь его потенциал, терпеливо объясняя простым языком самые сложные физические и химические явления.

Казалось, их отношения в семье начали более или менее налаживаться. Но, спустя сорок дней во внешнем мире, когда они остановились у Пруда Линкольна в штате Вирджиния, на них напали. Ночью семейство, как обычно, разбило лагерь на опушке леса, придерживаясь правила: чем дальше от людей, тем лучше. Но в этот раз это их не уберегло. Кучка варваров с пистолетами ворвалась в лагерь, когда они спали. Разбудив их, захватчики вывели Эрика, Майка и Жанну, поставили на колени и принялись допрашивать.

– Кто вы и откуда? – заговорил, кажется, главарь – худощавый бородатый мужчина, весь в рванье, – обращаясь к отцу парня и приставив к его лбу дуло пистолета.

– Мы обычные люди, как и вы, идём на запад, к Фортуне, – с дрожью в голосе ответил он.

Захватчики, рыская по рюкзакам в поисках, чем можно поживиться, подняли его на смех.

– Фортуна?! – главарь расхохотался. – Идиоты! Её не существует, это сказка для таких простачков, как вы. Вы все идёте туда, веря слухам, которые распускают такие, как мы – чтобы отлавливать вас на подступах.

– Прошу, пожалуйста, берите что хотите и уходите! – молила Жанна, срываясь на истерику.

Главарь убрал дуло от лба Майка, подойдя к ней, и грубо схватил за щёки. Майк тут же дёрнулся, пытаясь подняться, но получил рукояткой пистолета по затылку от стоявшего позади подручного и рухнул на землю, зло зыркая на захватчиков.

Эрик наблюдал за происходящим в ужасе, не понимая, что делать. Как помочь семье? Что сказать? Он был парализован страхом, дрожал, как лист на ветру.

– О нет, – протянул тот, разглядывая женщину. – Мы вас не отпустим.

Не стерпев, женщина яростно цапнула его за палец. Бандит вскрикнул.

– Тупая сука! – его кулак проехался по лицу Жанны так, что её впечатало в землю.

– Мама! – наконец подал голос Эрик.

– Мама! Мамочка! – передразнил агрессор, проводя пальцами по щекам, будто вытирая слёзы, под хохот банды. – Твоя мамаша станет подстилкой. Знаешь, что это такое? Посадим её на цепь и будем использовать как игрушку. Будем пользоваться ею все вместе.

Шайка издала протяжное «у-у-у» в предвкушении.

Эрик понимал, о чём идёт речь: что такое секс, он знал – читал об этом в книгах. Мысль о том, что мать может стать их жертвой, иглой вонзилась в грудь. Он не желал ей такой судьбы, и от собственного бессилия внутри всё сжималось. Парень ощущал себя униженным. Руки дрожали, ногти впивались в ладони, но сделать он ничего не мог – только беспомощно смотреть на происходящее глазами, покрасневшими от слёз. В отчаянии он ловил каждый взгляд, надеясь на спасение.

– А вас мы пустим на закуску, да, парни?! – рявкнул главарь.

– Да! – хором откликнулись те. – Со свежим мясом сейчас туго.

– Прошу, – сквозь зубы сказал отец, – отпустите парня, будьте людьми. Он ни в чём не виноват, жизни ещё не видел. Заберите нас! – молил он, захлёбываясь от злости и отчаяния, пока жена, лежавшая на земле на грани обморока, тихо сопела, пуская кровавую слюну.

Банда переглянулась, их взгляды вспыхнули азартным хищничеством. Всё сразу зашевелились, заговорили вполголоса: лес наполнились едкими шёпотами и смешками.

– Тихо там! – оглянувшись, гаркнул главарь, и остальные тут же притихли.

– Так уж и быть, сегодня я добрый. Эй, ты! – он подозвал одного из своих подручных.

К нему подошел огромный татуированный мужчина, весомо ступающей по веткам, хрустящим под ногами. Эрик затаил дыхание. Он чувствовал себя загнанным зверьком, который видит приближающийся хищника.

В груди всё сжималось от бессилия и злобы на себя. Если бы у него хватило сил и смелости – он бы бросился на них, кусался бы, вцепился бы в шею врага зубами. Но тело его не слушалось, оно предательски дрожало. Он мог только смотреть на эту опасную статую сквозь град слёз.

– Я ничтожество… какое же я ничтожество, – с болью думал Эрик, сжимая челюсти. Ненависть к себе разрасталась. Он ненавидел свою слабость, свое бессилие, ненавидел самого себя за то, что не может защитить ни мать, ни отца. И за всё, что успел им наговорить, за все обвинения, которые швырял в них сгоряча, когда ещё всё было относительно спокойно и просто.

– Закрой ему глаза и выведи этого маленького ублюдка из леса к восемьдесят шестому шоссе, да брось там, – спокойно приказал главарь.

В считанные секунды всё превратилось в кошмар: сильные руки схватили его, кто-то безжалостно сжал запястья и связал за спиной грубой плетеной верёвкой. Волокнистая поверхность впилась в кожу, сдавив до боли. Запах сырости и мокрых листьев от прошедшего недавно дождя смешался с душным, затхлым ароматом какого-то мешка, который резко натянули ему на голову.

– Прошу… малыш… – вдруг услышал Эрик сквозь нарастающую от мешка панику голос отца, и этот голос такой родной и близки, рвал душу. – Не возвращайся. Уходи, держись прежнего курса и помни всё, чему я тебя учил… – спешил дать наставления сыну, которого, возможно, больше никогда не увидит.

Внутри молодого сердца, всё рвалось наружу: обида, страх и отчаяние смешались с яростью слабости. Перед глазами была мама – улыбающаяся, обнимающая его, и отец – сильный, уверенный. Сейчас он был так беспомощен, что хотелось выть.

– Папа! Я вернусь! Я спасу вас! – вырвалось у него, голос срывался, он захлёбывался слезами, дёргался в чужих руках, но толстые пальцы вжимались в плечи, не давая вырваться.

Крепкому мужчине быстро надоело сопротивление: он коротко, словно нечаянно, ударил Эрика под дых. Резкая боль пронзила тело, из груди вырвался сдавленный хрип, всё внутри сжалось и будто остановилось. Казалось, что не хватит сил даже вдохнуть.

– Эрик, слушай меня! – зло, приказал Майк ослеплённому мешком мальчику. Голос его дрожал, и в этой дрожи слышалось отчаяние и любовь. – Делай, как они говорят! И помни всему чему мы тебя учили!

В ушах шумела кровь, сердце колотилось так громко, что заглушало всё остальное. Рядом отец, где-то лежит – мама. Грубо пахнущий мешок прилипал к лицу, перехватывая дыхание. Эрик судорожно втягивал ноздрями воздух, вытирая слёзы о внутреннюю ткань.

Путь до шоссе был как во сне – вязким, ватным. Он помнил, как шел, подгоняемый холодным дулом пистолета, упиравшимся в спину. Голова гудела, вески пульсировали. Он шел просто потому, что так было надо: весь заплаканный, сжимающийся до точки остаток надежды где-то под сердцем.

– Стой, – холодно произнес верзила.

Эрик покорно остановился.

– На колени, – мужчина постучал дулом по плечам парня.

Он опустился.

– Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я развяжу веревки. Если попробуешь дернуться – пущу пулю тебе в башку. Понял?

Парень всхлипнул и коротко ответил голосом, полным боли; к глазам снова подкатили слезы, но он держался:

– Да, понял.

Человек снял веревки, впившиеся в запястья и доведшие руки до онемения, но мешок на голове не тронул.

– Слушай, как будет дальше, – начал он. – Сейчас пойдешь прямо, отсчитывая триста шагов. Как только досчитаешь – снимешь мешок. Попробуешь снять раньше – получишь пулю. Вернешься к мамаше с папашей – получишь пулю. Усек?

– Да.

– Раз понял – давай, шагай, – бандит отвесил ему пендель толкнув вперед.

Каждый шаг давался с трудом: колени подкашивались, хотелось упасть или сорвать мешок к черту. Каждый тяжелый вздох пах пылью и резиной.

Парень считал, медленно идя:

– Раз, два, три…

Цифры машинально сыпались изо рта. Слезы солью прожигали дорожки на щеках, внутри все трещало, разрывалось.

– Сто… сто два… – нога за что-то зацепилась. Не обращая на это никакого внимания, он продолжил идти. Ему хотелось наконец-то скинуть этот мешок, отпустить контроль, отдаться чувствам и увидеть реальность.

– Двести… двести один… двести девяносто девять… триста.

Остановившись, Эрик медленно стянул мешок. И как только в глаза ударил свет луны, горе утраты вмиг захлестнуло его. Парень       рухнул на потрескавшийся асфальт, разревевшись, выдирая в безумной истерике волосы из головы. Чувство ненависти ко всему сводило с ума. Осознание того, что он больше никогда не сможет увидеть своих близких, убивало. Теперь он один – сам за себя, никому не нужный на всем белом свете.

Хотелось вернуться – и будь что будет, – но тогда вся жертва его родителей пойдет прахом.

– Что я могу сделать? Как мне им помочь?! – вопил он сам себе, зная, что ответа на этот вопрос нет. Что бы он ни придумал, что бы ни предпринял – все бесполезно. Ему одному не справиться со всей шайкой ублюдков, убийц

– Черт! – Эрик бросился бежать куда-то вперед по шоссе, не разбирая дороги, в надежде улизнуть от самого себя, от реальности, которая медленно жрала его изнутри.

5

Уже две недели он шел на юго-запад, совершенно один, потерянный, не верящий ни во что, но продолжавший следовать заданному курсу, который когда-то наметил его отец. К счастью, маленький компас был у каждого члена семьи, а того, что он успел запомнить по карте, которую обычно хранила его мать, оказалось достаточно, чтобы ориентироваться в пространстве.

Парень сильно истощал, припасов у него, разумеется, с собой не было, и приходилось есть все, что попадалось на пути. Разумеется, как и дозиметра для определения съедобности – у него тоже не было. Обычно это были крысы: неприятные на вид, но вполне съедобные, даже сырые, потому что и огниво осталось в лагере.

Эрик, ночуя под открытым небом и следуя наставлениям отца – держаться подальше от людей, – часто погружался в раздумья.

– Почему они меня отпустили? – шептал парень, глядя на движение звезд. Редкий ветер приносил прохладу и взъерошивал его короткие каштановые волосы в форме ежика.

Горечь утраты еще не отпускала Эрика. Ему было плохо и одиноко, но ради памяти о родных он старался держаться. Иногда по ночам, оглядываясь вокруг, и находя лишь звенящую пустоту, начинал тихо плакать.

– Думали, я и так умру?.. Это же нелогично, могли бы пустить меня на закуску, как… – к глазам подступили слезы, он тут же мужественно стер их рукавом джинсовой куртки.

Парень гнал от себя тяжелые мысли, старался не думать о том, что сейчас с родителями, не представлять, что те уроды могли сделать с ними.

– А их слова о Фортуне… Правда ли, что в этом городе нет жизни? Есть ли мне вообще смысл идти туда? – этот вопрос всплывал в его голове уже не раз за последние дни.

Каждый раз, чтобы заглушить его, он задавался другим:

– Есть ли у меня выбор?

– Мне больше некуда идти и стремиться, – с тоской подытожил Эрик.

Если не идти к Фортуне, то больше негде искать и надежду. Ему хотелось верить, что те люди врали, и что где-то эта утопия существует.

– Должны же быть хорошие люди в этом мире… Неужели все стали такими, как те твари?.. Пока все не пошло наперекосяк – ведь как-то же люди жили вместе…

6

– Вот и Иллинойс… – с облегчением произнёс Эрика, завидев знак штата и сделав глубокий выдох.

Паренёк по возможности старался держаться подальше от дорог, чтобы не встречаться с людьми. Но леса Индианы оказались совсем уж непроходимыми, и он решил рискнуть, чтобы не тратить силы и время зря.

В общей сложности он находился в пути около двух с небольшим месяцев, преодолев чуть больше тысячи километров. Кочевая жизнь закалила его: ноги и спина стали мощными и выносливыми. Он уже не голодал так сильно, как прежде, научившись добывать грибы и орехи в лесу (опять же спасибо маме и книгам по ботанике). Но полноценного питания всё равно не хватало – всегда было ощущение, что в животе немного пусто.

Путешествуя один, Эрик практически не встречал людей. Он пришёл к выводу, что основное население сейчас сосредоточено по краям страны – по аналогии с Фортуной, которая тоже располагалась почти на побережье. Скорее всего, все боятся углубляться вглубь страны, опасаясь радиации. Парень и сам испытывал этот страх, но полагался на слова отца: