Тайны белой двери, или Новые сказки Старой Гаваны

Андрей Трушкин

Тайны белой двери, или Новые сказки Старой Гаваны

Кубинскому народу

с восхищением и уважением

Глава первая, в которой кое-что происходит

– Айяяй!

– Ойёойй!!

– Мамочки!!!

Никогда ещё сонный перекрёсток улиц Чакон и Сантера не оглашался такими дикими криками, визгами и причитаниями. Да, по утрам, пока злое солнце не разгоняло людей по домам, в переулках Старой Гаваны слышался мелодичный голос сеньоры Розалиты, продающей яйца и зелень к столу. Да, пробираясь по узким переулкам, натужно кашляли старые, сто раз латаные американские машины. Да, из окон порой доносились слишком громкие звуки музыки, когда молодёжь лихо отплясывала сальсу. Но чтобы такое!

– Айяаай!

– Спасите!!

– Помогите!!!

Старенький сеньор Педро, который дремал в кресле, вздрогнул и уронил огромный столбик пепла на новые штаны. У сеньоры Пепедрильос, что развешивала бельё в лоджии квартиры на третьем этаже, от истошных воплей дёрнулась рука, и только что отстиранная скатерть стремительной чайкой упорхнула вниз, прямо на пыльные камни. Зеленщик Рауль, что катил тележку, гружёную бананами, ананасами и свежей гуаявой, споткнулся, неуклюже упал на свой товар и опрокинулся на мостовую. По булыжникам и растрескавшемуся асфальту яркими мячиками поскакали карамболы и апельсины.

Но никого эта картина не заинтересовала. Взгляды всех жителей района, выбежавших на улицу, были прикованы к арке, за которой, в полуподвале, старик Пабло обычно разливал привезённый с плантаций свежий сладкий сироп. Крики доносились именно оттуда, но что происходило там, под прохладными сводами, оставалось загадкой.

Вдруг на всех парах, теряя на ходу шлёпки, из арки выскочили всем известные в округе персонажи – маленькие братья Чичаритос. Словно одержимые злыми духами, они размахивали руками, топали ногами, подпрыгивали на месте и в целом вели себя как буйные сумасшедшие. Хотя вся Старая Гавана и знала, что братья Чичаритос – мелкое хулиганьё, способное на любые выкрутасы – тут дело не походило на обычный для братьев розыгрыш. Ведь следом за ними из арки, с не менее странными гримасами и телодвижениями, выбежали все закадычные друзья Чичаритос: курчавый Покито Кармелито, веснушчатый Дорадо, угольно-чёрная Транкила и шоколадная Кукарача.

При виде такой картины даже мелкий жулик Мигель, промышляющий на улице карманными кражами и продажей поддельных сигар, тщательно перекрестился и, нашарив под майкой серебряный крестик с распятием, истово приложился к нему губами.

Дети продолжали орать что-то нечленораздельное, привлекая к себе всё больше внимания, так что очень скоро окна, балконы и лоджии улицы Чакон были заполнены высунувшимися наружу любопытными жителями.

Наконец из-под арки, прихрамывая и вращая руками бешеной мельницей, выбежал сам сиропщик Пабло и прокуренным голосом, сорвавшимся в петушиный клёкот, возвестил:

– Спасайся кто может! Торрепильясы!!!

Теперь объяснять странное поведение детей нужды не было. Каждый житель и Старой и Новой Гаваны знал кто такие торрепильясы. И потому, едва Пабло успел произнести это страшное слово, как улица начала стремительно пустеть. Сеньор Педро упустил изо рта недокуренную сигару и, позабыв на кресле свежую газету «Гранма», стремительно бросился запирать двери квартиры. Сеньора Пепедрильос, сокрушаясь о своей скатерти, с треском захлопнула старые деревянные жалюзи на окне и закрепила их проржавевшей, но ещё крепкой задвижкой. Зеленщик Рауль попытался было спасти хоть часть своего товара, но услышав про торрепильясов, бросил обратно на землю и то, что успел поднять и кинулся наутёк. Даже Мигель, что часто хвастал, что ничего не боится и ему сам чёрт не брат, вздрогнул, затравленно огляделся и шмыгнул в ближайший переулок.

Улица мгновенно обезлюдела, словно по ней промчался неведомый смерч. Лишь закадычная компания друзей – Чичаритос, Транкила, Покито Кармелито, Дорадо и Кукарача неслись с вытаращенными глазами прочь от лавки сиропщика. Да-а, пожалуй с тех пор, как ещё в семнадцатом веке в Старой Гаване гульбанили пираты капитана Кнехта, на вечно оживлённой улице Чакон не было так просторно.

Впрочем, будь вы, читатель, жителем Гаваны или даже городка и посёлка поменьше – вроде приморского Тринидада, то и вы пустились бы наутёк, лишь услышав о торрепильясах. И ведь благо бы речь шла об ужасных бородатых буканьерах. Или о хитрых и чрезвычайно опасных крокодилах из Залива Диких Свиней. Или, на худой конец, о безжалостных ураганах, что часто терзали Кубу своими дикими набегами. Нет, торрепильясы – это существа размером с бусину, не вооружённые ничем кроме микроскопических челюстей с острыми жвалами. Даже ребёнку не составит труда справиться с одним торрепильясом. Но если торрепильяс не один, а пустился в набег с тысячами своих сородичей – тут пиши пропало. Потому что с волнами этих муравьёв, своей прожорливостью напоминающих саранчу, не справится ни один обычный человек. А лишь представитель санитарной службы города, вооружённый специальным костюмом и толстым шлангом из которого валит густой дым, разящий торрепильясов наповал.

Сеньор Педро, пропустив по случаю пару глоточков душистого рома «Сантьяго де Куба» любил вспоминать как однажды, когда он работал пастухом в провинции Матанзас, торрепильясы на его глазах в мгновение ока обглодали до костей стадо коров. Эти рассказы можно было бы принять за байки безобидного старичка, если бы сеньора Пепедрильос не показывала тут же всем желающим шрамы на своих лодыжках, что нанесли ей торрепильясы во время работы на плантациях сахарного тростника. И даже жулик Мигель, правдивость слов которого, всегда надо было делить на десять, рассказывал иногда страшные истории о тюрьме на острове Лос Пиньос, откуда не бежал ещё не один заключённый, поскольку тюрьма была окружена колониями торрепильясов.

Как видите, даже краткий рассказ об этих кусачих муравьях вполне объясняет реакцию жителей улицы Чакон. Правда, все они недоумевали – откуда в Гаване появились торрепильясы?! Ведь уже много лет санитарные службы старательно очищали город от всяких насекомых …

И только компания друзей, уже почти добежавшая до улицы Кампостелла, могла ответить на этот вопрос. Но детей никто из взрослых пока не спрашивал. Жители старательно запирали двери, разбалтывали в банках борную кислоту и отвар петрушки, чтобы отгонять этим составом муравьёв прочь от своего жилища.

Непонятно каким образом, но паника быстро успела перебраться и на соседние улицы. Там, прямо из под рук посетителей, официанты ресторанов сгребали со столов накрахмаленные скатерти и прятали по шкафам ценную посуду; ряженые мулатки, стерегущие для фотосессии богатых туристов, подбирали подолы длинных разноцветных юбок и бросались штурмовать такси; сонные водители древних американских лимузинов, кляня на чём свет стоит старые моторы своих сверкающих колымаг, тоже пытались поскорее убраться прочь из Старой Гаваны. Двери сувенирных лавочек одна за другой захлопывались, параличные калеки-нищие вдруг резво вскакивали с инвалидных кресел, уличные музыканты лихорадочно засовывали инструменты в кофры и баулы…

Наконец, кое-кто из старых гаванцев много чего повидавших на своём веку, пришёл в себя и принялся действовать. Часть людей стала названивать в санитарную службу, а другая часть, осторожно высунувшись на улицу, кричала:

– Торрепильясы! Зовите сантеро! Срочно зовите сантеро!

Но сантеро уже был на месте. Огромный негр, обряженный в белые просторные одеяния, торопливо шёл по улице Чакон. Голову его прикрывала светлая вязаная шапочка, а ноги обуты в выбеленные солнцем тростниковые сандалии. Не сбавляя шага, одной лапищей, сантеро сгрёб пробегающих мимо братьев Чичаритос, посадил их к себе на левое плечо, а другой рукой стал хватать, словно маленьких нашкодивших котят, остальную компашку. Вскоре и Покито Кармелито, и Транкила, и Кукарача, и Дорадо сидели на плечах у сантеро и, перебивая друг друга, испуганно пытались что-то ему втолковать.

– Дядя Чанго, мы не виноваты! То есть виноваты, но… – частила Кукарача.

– Это мы всё придумали! – твердили братья Чичаритос. – Не надо других наказывать…

– Толлепильясы, они вылвались! – картавил от волнения больше чем обычно Покито Кармелито. – Случайно, дядя Чанго!

Чанго щелчком пальцев заставил ребят умолкнуть. Он внимательно прислушался к тишине на улице и негромко пробурчал:

– Ваше счастье, что вы их выпустили рядом с сиропом. Пока торрепильясы не нажрутся дальше не пойдут.

Чанго, одной рукой придерживая детей, другой принялся шарить в сумке, сработанной из кожи белого буйвола. Вскоре он нащупал нужные сушёные травки и, пользуясь одной рукой, ловко набил ими короткую трубочку. Сунув трубку в рот, сантеро достал из кармана коробок длинных спичек и, по-прежнему пользуясь той же свободной рукой, поджёг травы в трубочке.

По улице, надолго застревая в неподвижном воздухе, медленно поплыл ароматный дым. Чанго, зажав в руке иконку с изображением Девы Марии, стал распевать какие-то заклинания и решительно двинулся в сторону арки, где пировали торрепильясы.

Самый маленький из компании друзей – Покито Кармелито в страхе зажмурился. К нему, спрятав лицо под ладошками, прильнула Транкила. Дорадо в волнении сжал кулаки. Братья Чичаритос и Кукарача, рискуя упасть вниз, свесились с плеча Чанго и с интересом наблюдали за его действиями.

Что творилось в полуподвале – после яркого солнечного света рассмотреть было трудно. Поначалу слышалось лишь скрежетание сотен жвал, шуршание тел торрепильясов и позвякивание каких-то банок. Когда глаза детей привыкли к полумраку, они ахнули от увиденного. Большая бочка, в которой и привозили сироп, была сплошь – в два-три слоя облеплена муравьями. Из-за этого сама бочка казалась живой, эдаким большим муравьём, к которому неведомый мастер прикрепил два колеса. Торрепильясы пребывали в самом опасном состоянии. Попросту говоря, они были в ярости. Ведь их тонкое обоняние чувствовало сладкую поживу. Но жвалы, какими бы острыми ни были, не могли прокусить стальную оболочку бочки. Уже смирившись с тщетностью своих усилий, торрепильясы заметили новую цель – на вид гораздо более доступную. Огромный чёрный человек с охапкой свеженьких вкусненьких детей вошёл под прохладные своды лавки сиропщика. Кто это был – тайный поклонник культа торрепильясов, решивший принести подношение священным муравьям, или просто сумасшедший, самим торрепильясам разбираться было некогда. Они что-то проскрежетали могучими челюстями и ринулись на добычу.

В этот момент Чанго покрепче затянулся трубкой и выдохнул на наступающие колонны муравьёв мощную струю дыма. Торрепильясы остановились и тут же отпрянули назад.

Чанго бормотал себе под нос заклинания и новыми струями дыма теснил страшных насекомых в угол лавки: туда, где валялась большая металлическая банка из-под повидла, в которой братья Чичаритос и принесли торрепильясов.

Дым плотным кольцом окружал торрепильясов, заставляя их пятиться и залезать обратно в узилище. Когда последний из разбойников оказался в жестянке, Чанго ловко подхватил крышку, брошенную на полу, и закрыл ею горлышко банки.

Отдуваясь, Чанго вышел на улицу, осторожно опустил детей на тротуар и тут же влепил братьям Чичаритос по крепкой затрещине.

Жители улицы Чакон справедливо приняли этот звук за сигнал победы. Окна и двери тут же распахнулись, люди, возбуждённо обсуждая происшествие, высыпали на улицу.

По съехавшим набок банданкам сразу было видно кто только что получил трёпку. А поскольку беспокойные Чичаритос уже крепко насолили всему кварталу – им тут же припомнили все прежние прегрешения.

Сеньор Педро, потрясая сухонькими кулачками, честил Чичаритос за то, что они в прошлом году подпалили ему почтовый ящик и сожгли газету. Зеленщик Рауль пересказывал историю о том, как Чичаритос и его дружки (тут следовал кивок в сторону Покито Кармелито, Дорадо, Транкилы и Кукарачи) угнали у него тележку и катали на ней собаку. Сеньора Пепедрильос возмущалась тем, что «это хулиганьё» залезает на крышу дома напротив и, пуская солнечные зайчики, мешает спать туристам, что живут в её доме. Сиропщик Пабло утверждал, что именно Чичаритос в прошлом году подкинули ему в лавку мышей.

Очень скоро компании друзей стало казаться, что лучше бы они имели дело с торрепильясами, чем с толпой рассерженных жителей улицы Чакон.

Чичаритос, едва сдерживая слёзы, низко опустив головы, мрачно сопели. Дорадо и Транкила откровенно ревели. Покито Кармелито ещё держался, но тоже начал похныкивать. И даже всегда весёлая Кукарача насупилась и глядела в землю.

– Хватит! – перекрывая гул голосов раздался чей-то властный окрик. – Вы что – никогда не были детьми?!

Легко раздвигая толпу, словно мощная бригантина волны, к детям подошла дородная мулатка. Её пышное жёлтое платье с двумя кокетливыми бантами сзади и роскошный цветной тюрбан странно контрастировали с пыльными босыми ногами. Розовый лак на ногтях ног местами облупился, а местами и вовсе был закрыт кусочками грязи. Но саму матрону этот вид никак не смущал. Она встала в центре толпы, подбоченилась и грозно огляделась окрест.

– Мама Очун! Мама Очун пришла, – пронёсся по толпе шепоток.

Иронически склонив голову набок, мама Очун поманила к себе пальцем Педро. Старик, в волнении вытирая ладони о штаны, приблизился.

– Не ты ли, Педро, когда был ещё от горшка два вершка, вставлял иглы от патефона в стулья ресторана, где обедали американцы? Не ты ли, сеньо-ора, – насмешливо протянула букву «о» Мама Очун, – в детстве дразнила котов, чтобы они орали под моим окном всю ночь напролёт? Припоминаешь, Пепедрильос? А ты, Рауль? Кто стянул в музее фрукты из папье-маше и продал их каким-то заезжим сеньорам под видом настоящих? А ты, свято-ой Пабло… Помнишь как на чужой лодке отправился ловить рыбу и тебя весь день искала в море вся Гавана? А вы тоже хороши, – обратилась Мама Очун к присмиревшим Чичаритос и их друзьям. – Вам это даром не пройдёт. Идите за мной, живо!

Понурившись, дети пошли вслед за накрахмаленными юбками Мамы Очун. Пристыженная толпа быстро рассосалась, и на улице Чакон вновь стало тихо…

Глава вторая, в которой рассказывается, что хранится за одной очень странной дверью

Ни одна дверь Старой Гаваны не похожа на другую. Слишком много людей со всех концов света побывало тут и каждый, обустраивая жилище, навешивал свою дверь. Вот взять для примера хоть эту внешне неказистую дверь на улице Кампостелла. Несколько слоёв масляной краски разного цвета украшают её ободранные и заляпанные извёсткой после последнего ремонта, бока. И только скол на дереве в нижней части (видать вносили в дом какую-то тяжёлую мебель, да и задели её острым углом многострадального хранителя дома) выдаёт её благородное происхождение. Да-да, она сработана из настоящего красного дерева! Давно, когда парусники с грузом ценного дерева ещё бороздили просторы Карибского моря, некий капитан прихватил себе из рейса пару досок, чтобы вход в жилище выглядел сообразно его статусу. А вот не просто дверь, а произведение искусства. Вероятно, за ней когда-то жила сеньора, не лишённая художественного вкуса – поскольку украсила её верхнюю часть весёлым витражом – некогда ясным и ярким, а теперь побуревшим от красок, что щедро кидала на него в виде дождя художник Время. Рядом, по соседству, двери и вовсе нет. Её заменяет стальная решётка, сварганенная по случаю местным умельцем из остатков строительной арматуры. Почему-то хозяину здешней квартиры такая мысль показалась удачной: а что – надёжно и ветерок свободно проникает в душные комнаты. Стоит пройти ещё два шага и встречаешься с прагматичностью иного рода: некогда обитающий тут богатый сеньор установил массивную дверь со множеством резных завитушек – такую как принято было иметь приличным людям в жилищах его родной Кастилии. А вот гостья с далёкого Севера. По всему видно – здесь был на постое советский военспец, что приехал по приглашению кубинского народа защищать страну и прихватил с собой всё к чему привык дома: самовар, радиоприёмник, супругу и вечную, не гниющую в тропиках, осиновую дверь с русским резным орнаментом. Рядом с ней – через дорогу, растворила обе створки «американка» – произведение балтиморского деревообрабатывающего завода. Проживающий тут американский англосакс тоже, видимо, любил «жить как у себя»…

Среди множества этих разных дверей на улицах Старой Гаваны есть и ещё одна – не слишком примечательная. Она покрыта в один слой простой белой краской, а единственным её украшением можно посчитать лишь пучок сухой травы, привязанный к вбитому в дерево гвоздику. Когда из гавани до этих узких улиц добирается морской бриз, он раскачивает траву, та тихо шелестит, но лишь посвящённым сообщает свою тайну: здесь, в особой комнате находится святилище сантеро.

Именно эту дверь решительно открыла Мама Очун и, нашарив рукой кнопку, включила в тёмном коридоре свет. Вслед за ней в дом гуськом вошли «укротители торрепильясов»: братья Чичаритос, Транкила, Кукарача, Покито Кармелито и Дорадо. Друзья плелись по коридору еле-еле, потому как каждый понимал: впереди ничего хорошего их не ожидает. Вслед за провинившейся компанией, подталкивая отстающих, топал дядя Чанго.

Пройдя извилистым коридором, дети вошли в огромную комнату-святилище. Несмотря на большие окна и выбеленные известью стены в комнате колыхался полумрак. Две большие люстры муранского стекла, прицепленные к балкам эбенового дерева, свисали с высокого потолка. Но включали их редко, довольствуясь светом, проникавшим через прорези в ставнях. Прямые лучи солнца, пробившегося через преграду, скрадывали богато расшитые кружевами, выкрахмаленные до скрипа, занавески.

Под ногами вошедших захрустела речная галька, что устилала пол. Она волнами расходилась от двери, обтекая ножки пузатых старинных буфетов, массивных разносортных стульев с вырезанными на спинках невесть чьими гербами. У приподнятого подиума, на котором находился алтарь-канистейро, волны гальки останавливались, будто врезавшись в невидимую преграду.

Мама Очун подошла к алтарю, вынула из кармана белый платок и осторожно принялась смахивать невидимую пыль с больших вместилищ, что стояли на алтаре в несколько рядов.

Друзья прекрасно знали, что это – не простые предметы, а жилища богов-ориш. Вон в той огромной белой вазе с голубым извивающимся драконом разместился отец всех ориш: великий Обатала. В супнице с замысловатыми письменами на боку и крышке живёт единственный свидетель создания Мира – ориша Орунмила. Он знает всё о судьбах людей, и Покито Кармелито сейчас попытался бы расспросить его о своём ближайшем будущем, если бы смог остаться с Орунмилой наедине. Чуть в стороне, в хрупком фарфоровом сосуде, обёрнутом для безопасности толстыми полосами цветной материи, проживала Ойя. Она одна из всех ориш имела власть над мёртвыми. Увы, общаясь с мощными потусторонними силами, Ойя была опасна для простых смертных. Те, кто осмеливался взглянуть ей в лицо, теряли зрение. К этому вместилищу прихожанам запрещалось приближаться ближе чем на три шага.

Обитель Йемайя, матери всех людей и повелительницы морей и океанов, была куда как более элегантна. Йемайя скрывалась от суетного мира в огромной раковине. Стенки её жилища были невероятно красивы. Когда на них попадали лучи солнца, они вспыхивали полосками перламутра разных оттенков – от изумрудно-зелёного цвета морских лагун до бордово-красных тонов закатного солнца. Несмотря на массивность раковины, она была невесома и тонка как пена морского прибоя, набегающая на песчаный берег. Иногда, если долго вглядываться в стенки раковины, можно было увидеть, что внутри неё что-то движется – величаво и неторопливо. Впрочем, такие вещи могли узреть не все, а только те, кому ориша Йемайя оказывала своё покровительство. Транкила, например, несколько раз видела тень морской ориши, и потому знающие люди считали, что она со временем может стать земной преемницей её духа.

Ориша Чанго – повелитель грома и молнии, храбрых воинов и дерзких разведчиков выбрал себе для жилья более чем странный сосуд. Чанго возжелал находиться в большой, местами проржавевшей, канистре из под рома «Бакарди», что когда-то изготавливали на одном из кубинских заводов. Злые языки утверждали, что такой выбор Чанго сделал неспроста: уж больно ориша любил в своей прежней жизни после подвигов выпить и побуянить. Так ли это было или нет – знал лишь ориша Орунмила, но он на этот счёт помалкивал.

В жёлтой английской супнице с крупными красными розами на боку находилась большая любительница мёда ориша Очун. Очун – оришу любви, знающую уловки, необходимые для построения с грубыми мужчинами серьёзных отношений, обожали все прихожане-женщины. Мама Очун – аватар, то есть земное воплощение ориши Очун, никогда не имела нужды в сладком. Прихожанки буквально заваливали её баночками с мёдом, коврижками с вареньем и прочими сластями, упрашивая Маму Очун замолвить словечко у ориши Очун. Впрочем, и сама Мама Очун могла дать дельный житейский совет: и как поладить со своим мужчиной после ссоры, и как распорядиться деньгами, и как замять ссору с соседкой…

Ориш на алтаре было много. Нашлось тут место и лукавому повелителю дорог и судеб людей Элеггуа; и небесному кузнецу Огуну, богу железа, обладателю волшебного ножа-мачете; и Бабалу-Айе, страшной, заросшей диким волосом, орише болезней и эпидемий…

Со всеми оришами, согласно ритуалу, следовало мысленно поздороваться, но дети не успели этого сделать, поскольку Мама Очун принялась, как выражался её большой поклонник – советский лётчик, служивший на Кубе, – за «разбор полётов».

– Дети, – грозно повела она очами, отчего лихие братья Чичаритос потупились, а Дорадо хлюпнул носом. – Вы знаете, что находитесь здесь не случайно. Каждый из вас, возможно, станет аватаром ориши. Вы призваны в этот мир помогать оришам и людям. А кому помогаете вы? Торрепильясам?! Вы знаете, что с вами надо бы сделать за такие выходки?

– Выдрать как следует, – пробурчал Чанго, устраиваясь верхом на одном из ритуальных барабанов. – Умнее будут.

– А тебя самого-то, Чанго, лупили? Ты хоть знаешь каково это? – повернулась Мама Очун к негру.

– Ещё как знаю, – усмехнулся Чанго. – Когда я был маленьким – родители отдали работать американцам на сахарную плантацию. Управляющий там был – зверь! Бил детей по делу и без дела. Жаль я его во время революции не поймал.

– Мы – не твой управляющий, – отрезала Мама Очун.

Братья Чичаритос, которым родители уже устраивали выволочки с подзатыльниками, облегчённо вздохнули.

– А вы не очень-то радуйтесь, – сверкнула белками глаз Мама Очун в сторону ребят. – Без «награды» не останетесь… – Скрипя галькой, она некоторое время мерила шагами комнату. – Вы зачем притащили торрепильясов к сиропщику?

Дети смущённо переглянулись. Никому не хотелось вступать в диалог с Мамой Очун, не зная чем он закончится. Они подталкивали вперёд друг друга локтями, что-то мычали и кхмекали, пока, наконец, Транкила, мысленно воззвав за помощью к орише Йемайя, решительно заговорила:

– Мы хотели взять у Пабло немного сиропа – покормить брошенных котят!

Мама Очун бросила в сторону детей проницательный взгляд:

– Взять, как я понимаю – стянуть…

– Ну да, – не стала отпираться Транкила. – А сеньор Пабло поймал Покито и надрал ему уши. Чичаритос сказали, что благородные сеньоры не должны оставлять зло безнаказанным. Они как раз ездили к двоюродным братьям на ферму в Виньялес, ну и привезли оттуда торрепильясов в банке…

– Предательница, – прошипели братья Чичаритос.

Транкила из-за спины показала им маленький, но весьма юркий кулачок, с которым братья Чичаритос уже как-то имели «счастье» познакомиться.

– Дети, ох, дети, – вздохнула Мама Очун. – А по-про-сить сеньора Пабло, чтобы он дал сиропа – вам в голову не приходило? Вы же знаете – он ворчливый, но добрый старик.

– Приходило, – потупилась Транкила. – Я так и хотела сделать. Но кое-кто сказал, что это – неинтересно. Лучше подпустить торрепильясов и в суматохе отлить из бочки большую бутыль сиропа…

– Змея, – не унимались Чичаритос. – Ну мы с тобой поквитаемся…

Мама Очун зыркнула в сторону братьев, и те мгновенно замолчали. Она ещё какое-то время походила по комнате, поправила занавески на окнах и, наконец, остановилась перед провинившейся компанией: