Полная версия
Темный шкаф моей души. История, которая поможет начать все с чистого листа
Решать проблемы нужно было по порядку. Сначала – рак. Нэнси записалась на прием к врачу. Чтобы получить направления на все возможные анализы, напридумывала десятки самых тревожных симптомов. Через несколько недель догадка подтвердилась: рак толстого кишечника.
Дома Нэнси несколько раз перечитала результаты и диагноз, словно убеждая себя в том, что все это происходит на самом деле.
У меня рак!
Она закрыла глаза. Как хотелось проснуться от этого кошмара! В голове вертелась единственная мысль: нет, это все неправда, это просто несправедливо.
Как это могло произойти? Чем она это заслужила? Жизнь словно отвернулась от Нэнси. Сначала от нее отказалась дочь, а теперь предало собственное тело.
Неужели она и правда никудышная мать? Неужели она не следила за здоровьем? Не была успешной женщиной, примером для подражания?
Твою мать, я ем натуральную еду. Я вегетарианка. Я каждый день занимаюсь спортом. Я жертвую деньги на благотворительность. Я сортирую мусор, в конце концов! Неужели все зря?
Она была зла на Вселенную, на Бога, который ни с того ни с сего решил забрать у нее жизнь.
Все вокруг стало чужим. Кто эта Нэнси? Вегетарианство, спорт, туфли от Gucci – ее маяки погасли один за другим. За считаные недели мир Нэнси исчез, словно его растерзал зверь, алчущий ее крови.
При мысли о том, что она больше никогда не увидит дочь, не сможет прийти на ее выпускной, не поправит фату на ее свадьбе, Нэнси зарыдала взахлеб.
«Получается, эта белобрысая юристка займет мое место и будет щеголять с Антуаном? Ну уж нет, я скорее сдохну! То есть нет! Вот дерьмо. Я этого не заслужила», – с отвращением, болью и тоской сокрушалась она.
Рак – есть. Значит, она и вправду удочеренная? Если одна часть сна оказалась правдой, так почему бы… Нэнси все еще не решалась поговорить об этом с матерью. Еще одного удара она просто не выдержит.
«Закрой глаза, и все будет как прежде…» – повторяла она про себя, вцепившись в подушку, чтобы не утонуть в пучине душевной боли.
Тишина, мрак, жизнь, смерть, забвение – все смешалось и ничего больше не имело смысла.
Следующее утро началось с привычной трели будильника в полшестого утра. Нэнси проснулась измученной борьбой с ночными демонами, но послушно встала и поплелась в ванную. Взглянув в зеркало, она снова расплакалась.
Я даже не смыла макияж. Выгляжу как потаскуха, уснувшая рядом с мусорным баком. Соберись!
Нэнси закрыла глаза и выдохнула.
Соберись!
Она быстро стерла следы туши и подводки, растекшиеся по щекам. Уже лучше. Теперь улыбнуться. Вот так, хотя бы чуть-чуть. Надеваем маску суперженщины. Как там пел Фредди – шоу маст гоу он?[2] Сколько ей осталось? Нэнси не знала, но маска придала ей уверенности. Пора на работу.
День пролетел как одна минута, а когда она вернулась домой, зазвонил телефон. Мама. Нэнси села на диван и дрожащей рукой взяла трубку. Наберется ли она смелости в этот раз?
– Привет, мамуль.
– Здравствуй, дорогая, как ты? Давно тебя не слышала. Твой кузен женится, ты знаешь? На той нахальной девице – ну, ты помнишь. Она даже не знает, чем отличается нож для рыбы от обычного ножа. Как можно быть такой невеждой?..
– Мам, давай не сейчас. Голова раскалывается. Сегодня я как выжатый лимон.
– А что случилось? Опять поцапалась с кем-то из коллег?
– Нет, наоборот, заткнула всех за пояс. Они же в подметки мне не годятся.
– Вот и славно! Но тебя же что-то беспокоит? У тебя странный голос.
Нэнси не ответила. После долгого, бесконечно долгого молчания мать наконец сказала:
– Нэнси, солнышко, ты же знаешь, что я тебя люблю. Ты – мое счастье и всегда можешь на меня положиться. Неужели я когда-нибудь тебя предавала или подводила? Можешь рассказать мне обо всем…
Плохое начало.
Нэнси молчала.
– Солнышко? Я начинаю беспокоиться. Что с тобой такое?
– Мам…
Нэнси еще немного поколебалась, но потом решилась:
– Ты всегда говорила мне правду? Никогда и ничего от меня не скрывала?
– Нет, милая, ты же знаешь, – в мамином голосе слышалось беспокойство и… нерешительность?
– Ты меня удочерила? – выпалила Нэнси.
Ее руки дрожали, как у старухи, а от сдерживаемых эмоций с трудом получалось дышать. Со лба стекла капелька пота и расплылась крошечным темным пятном на белоснежном воротничке блузки.
Не дождавшись ответа матери, она повторила свой вопрос. Каждое слово было пыткой: маленький кинжал медленно впивался в израненное сердце маленькой девочки.
– Я приемная?
По другую сторону трубки Мари-Анне казалось, будто на нее свалилось свинцовое одеяло – не продохнуть. Вопросы дочери били наотмашь, подталкивая в пропасть страха. Мари-Анна была сбита с толку, ошарашена и изо всех сил старалась не сорваться в эту пропасть.
– Я… но… я… не знаю… нет… но с чего ты вдруг…
Растерянная, терзаемая ужасом при мысли, что ее тайна будет раскрыта, она наконец заявила:
– Я – твоя мать. Ты – моя дочь. Я люблю тебя всем сердцем. Я кормила тебя, одевала, дала образование, воспитала, и ты выросла такой необыкновенной… Я твоя мать. И как ты можешь во мне сомневаться? Неужели я недостаточно показала тебе, как ты для меня важна? Чего ты добиваешься? Хочешь меня обидеть?
«Неправильный ответ», – подумала Нэнси.
– Я просто хочу услышать правду.
– Правда в том, что я твоя мать! – в отчаянии воскликнула Мари-Анна, бросив последние силы на борьбу, которую вот-вот проиграет.
– Почему у тебя нет ни одной фотографии из роддома?
– Я же говорила: у меня не было камеры. Тогда все было по-другому. Это сейчас все ходят с этими палочками для селфи…
– Мама, я много думала и теперь, кажется, все поняла. Всегда чувствовала что-то странное. Постоянные ночные кошмары. Чувство пустоты – словно не знаю, кто я. Загадка моего рождения и детства. Ни фотографий, ни подробностей о моем родном отце. Ты вечно убегала от разговоров о нем. Раньше я думала, что тебе больно вспоминать, но дело не в этом, правда? Ты просто пыталась защитить себя – скрыть от меня правду.
– Солнце мое, только не злись. Я люблю тебя, и это главное. Неужели я не забочусь о тебе? Неужели я не была любящей мамой? И вот она, твоя благодарность? Разве я мало отдала и пожертвовала ради тебя? Что еще ты хочешь?
Ну и дела – мать с чувством вины. Теперь я видела все…
– Правду, мама, только правду. Я просто не понимаю: как ты могла врать мне все эти годы? Как могла смотреть мне прямо в глаза каждый день, улыбаться мне, целовать меня и при этом врать? Как? Я доверяла тебе. Я доверяла только тебе, а ты… Ты предала меня!
– Я не предавала. Я всегда любила тебя, и как только мы встретились, поняла, что ты моя дочь, что мы связаны навеки.
– Кто мои родители?
Этот вопрос как нож вошел в сердце Мари-Анны, и без того израненное тридцатью годами лжи и борьбы. Мир рушился, но нужно было цепляться за жизнь, утекавшую сквозь пальцы. Сжав кулаки, она наконец призналась:
– Я не знаю, да это и неважно. Ты – мое сокровище, я умру за тебя.
– Значит, все-таки признаешься?
– Ни в чем я не признаюсь. Я ни о чем не жалею. Я сделала выбор ради твоего блага.
– Мама, мне нужно знать, кто мои биологические родители, понимаешь? Расскажи мне все. Я не смогу жить без этой правды…
– Солнце, я так устала. И я плохо себя чувствую. Обсудим это завтра, а сейчас я пойду спать.
– Ну нет, мам, не думай, что вот так просто соскочишь! У меня нет времени. Ты…
Мари-Анна отбила звонок, не дав ей договорить.
Нэнси в бешенстве швырнула телефон на диван:
– Да какого хрена! Как она может так со мной поступать?
Гнев, такой редкий гость в жизни Нэнси, ворвался в нее как ураган, завладев ее телом, сердцем и разумом. На мгновение она растворилась в своей ярости. Ну нет, мать не сможет так легко отделаться! Нэнси получит ответы, даже если для этого придется вытащить их из ее глотки голыми руками. Она вскочила на ноги, схватила ключи и бросилась к входной двери, но тут раздался знакомый голос, пожалуй слишком знакомый.
– Газ. Ты проверила конфорки?
Вот они, демоны Нэнси. От них не так-то просто избавиться. Не отпуская дверную ручку, она переминалась с ноги на ногу на месте, словно стояла перед огненной бездной. Лицо пылало от раскаленного дыхания темного зверя, готового вот-вот вцепиться ей в горло. Неужели она поддастся и шагнет в эту бездну?
Тик-так, тик-так, тик-так – подначивали часы. Зов тьмы становился все громче и громче.
– Нэнси, Нэнси! Газ… Непослушная девочка, ты у меня получишь…
Пытаясь выкинуть из головы этот голос, она простояла перед дверью целую вечность. Все было тщетно. Чем больше Нэнси старалась его не слышать, тем громче он звучал.
– Нэнси, Нэнси, маленькая негодница…
Ее сердце билось все быстрее и быстрее, разжигая ярость. Чудовище поднималось из бездны, чтобы поглотить Нэнси без остатка. Она чувствовала, как дыхание его становится все ближе и жарче, а голос громче и громче, и вот он уже невыносимый:
– Нэнси, Нэнси, ты у меня получишь…
По правой щеке скатилась слеза отчаяния. Это был конец. Зверь победил.
Нэнси покорно пошла на кухню.
Путь к правде лежал через бескрайние топи навязчивых идей. Дверь на кухню. Смятение слилось с горем. Пару секунд она задумчиво рассматривала ручки на плите, а затем приступила к ритуалу.
Нэнси повернула первую кнопку на отметку «три» и выключила, затем вторую – на отметку «четыре» и выключила, третью – на отметку «пять» и выключила и, наконец, четвертую – на отметку «шесть» и тоже выключила. Очередность и цифры – важная часть. Пропусти она хоть одну – пришлось бы все начинать сначала. Но такого не случалось: Нэнси отточила ритуал до автоматизма.
Так, все под контролем. Нужно просто сосредоточиться и сделать все правильно. И-де-аль-но.
Успех – это прежде всего дисциплина и строгость.
Ритуал обычно состоял не менее чем из семи этапов. Это был необходимый минимум, чтобы заставить голос молчать. Но сегодня он не собирался отступать так просто, и Нэнси пришлось работать усерднее. На девятом этапе она ощутила некое спокойствие, пустоту, которая одновременно и успокаивала, и приводила в отчаяние. Как долго это будет продолжаться? Уже два года она боролась с этим зверем, пожирающим ее изнутри. Все началось после развода с Антуаном, но признаваться в этом было неловко и страшно. Проще уповать на стресс и усталость, чем посмотреть правде в глаза.
До сих пор ей удавалось скрывать свое компульсивное расстройство от всех, даже от Анжелики, а ведь они жили вместе. Она несла в себе эту грызущую тайну, надеясь, что однажды чудище исчезнет так же внезапно, как и появилось. Иногда она задумывалась о лечении, но лечиться – значит признать, что у нее серьезная проблема, и похоронить образ успешной леди – сильной и властной. Нет, Нэнси бы ни за что на это не пошла, поэтому продолжила бороться с ужасным чудовищем, ежедневно грозящим затянуть ее в пучину безумия.
Во время ритуала она теряла связь с реальностью – будто на свете не было ничего, кроме кнопок на варочной панели. Будто весь мир уменьшился до размеров кухонной плиты.
И вот девять этапов позади – ритуал окончен, и Нэнси наконец-то пришла в себя. Она вспомнила последний разговор с матерью и прокрутила его в памяти несколько раз. Гнев постепенно отступал, и в голове вертелся только один вопрос: а что теперь?
После десяти минут размышлений она решила завтра взять выходной и поехать к матери. Это немного успокоило, но все равно Нэнси чувствовала себя уставшей и разбитой. Даже для такого сильного воина, как она, бой оказался слишком тяжелым. Нэнси легла в постель и проспала без сновидений всю ночь.
Глава 3
Монастырь
«Благими намерениями дорога вымощена в ад».
Сэмюэл ДжонсонНужно добиться от матери правды.
Около десяти утра раздался звонок из онкологической клиники, но Нэнси не ответила. Доктор Рамассами оставил сообщение с просьбой перезвонить, чтобы назначить прием. Быстрее пройдете обследования, быстрее начнем лечение, бла-бла-бла.
Нэнси слушала вполуха, словно речь шла совсем не о ней и ее здоровье и жизни. Даже странно – почему она так безразлична? Неужели вопрос возможного удочерения волнует ее больше, чем рак? Чтобы разобраться, она нажала на кнопку и прослушала сообщение еще раз. Ноль эмоций, ноль желания действовать. Нэнси вздохнула: ладно, обследование вполне может подождать пару дней. В конце концов, не умрет же она завтра!
Поиграю со смертью и поизвожу этих надоедливых врачей.
Приняв горячий душ, чтобы взбодриться, Нэнси быстро оделась и почти бегом направилась к двери. Сегодня она не позволит чудовищу встать у нее на пути! Ей повезло: демоны молчали, и она беспрепятственно вышла из дома.
Нэнси любила слушать музыку в машине, но в этот раз нечаянно наткнулась на радиопередачу о жертвах войны. В ней люди, страдающие ПТСР[3], рассказывали о своих мучениях и о том, как терапия постепенно помогла им вернуться к нормальной жизни. Случайность или знак судьбы?
За поворотом показался дом матери, и Нэнси выключила радио. Чем ближе она подъезжала к цели, тем громче билось ее сердце, грозясь выпрыгнуть из груди. Нэнси чувствовала себя потерянной. Нэнси – больше не Нэнси. Нэнси – ткань, разорванная напополам, Нэнси – тонущее судно. Она пробовала глубоко дышать, чтобы успокоиться, но тревога, как вода, быстро заполняла ее через пробоины. Нэнси – сосуд с коктейлем из тревоги и страха.
Она вцепилась в руль и зажмурилась. Ей было страшно, но еще сильнее хотелось узнать правду. Нужно с этим кончать! Она должна во всем разобраться. Нэнси перевела дух, взяла сумочку и вышла из машины. Еще никогда дорога до двери не казалась ей такой длинной. Она нерешительно нажала на звонок и уже спустя несколько секунд услышала голос матери:
– Минуточку, уже иду!
Послышались шаги, а потом загремел ключ в замочной скважине. На мгновение Нэнси почувствовала себя героиней фильма ужасов: вот в замедленной съемке открывается дверь, а за ней – жуткое чудовище. Сердце снова заколотилось как бешеное, и промелькнула мысль: а готова ли она к этой битве? Но дверь распахнулась, и на пороге стояла всего лишь ее мать. Все, назад дороги нет.
– Нэнси? – удивилась Мари-Анна.
– Здравствуй, мам.
– Доброе утро, милая. Ты не на работе? Непохоже на тебя! – немного бесцеремонно воскликнула Мари-Анна.
– Я взяла выходной. Нужно поговорить. Я до сих пор жду от тебя правды, – чуть раздраженно ответила Нэнси.
– Конечно, милая, заходи. Давай-давай, а то этот любопытный мистер Робинсон уже наверняка подглядывает за нами. Ну ты же его знаешь. Увы, соседей не выбирают.
После отвлекающего паса про мистера Робинсона мать непринужденно продолжила:
– Садись, я сделаю нам по чашке чая. У меня есть твоя любимая японская сенча, ее и заварю.
Мари-Анна пошла на кухню, а Нэнси расположилась в гостиной. Сегодня дом матери казался ей знакомым и странным одновременно. Нужно было обдумать план нападения. Задачка не из легких: что-что, а заговаривать зубы Мари-Анна умела.
Через несколько минут мать вернулась с подносом. На нем красовались чайник, две чашки и блюдце с печеньем. Мари-Анна улыбнулась и с гордостью поставила поднос на столик, будто это было ее главное сокровище. Не переставая улыбаться, она разлила чай по чашкам и протянула одну Нэнси.
– Твоя любимая! – весело заметила Мари-Анна.
Нэнси молча взяла чашку, хотя мамина игра уже начала действовать ей на нервы. Неужели она правда не осознавала серьезности ситуации?
– Хочешь печенюшку? От одной фигура не испортится.
– Нет, спасибо, мам. Может, позже. Слишком много плохих новостей, аппетит совсем пропал.
– Хорошо, – ответила Мари-Анна, стараясь не выдать беспокойства.
После долгого молчания Нэнси все-таки отважилась начать:
– Ты знаешь, зачем я здесь. Давай не будем ходить вокруг да около. Как ты меня удочерила? Что ты знаешь о моих биологических родителях?
– Я уже говорила: совсем немного. Не знаю, кто они. А как ты сама об этом узнала?
– Какая разница? Важно то, что я знаю, – ответила Нэнси, решив не говорить про сон, чтобы у Мари-Анны не было возможности выкрутиться.
– И что же именно ты узнала? Нельзя верить кому ни попадя. Сейчас врут все, каждый встречный-поперечный. И все суют нос в чужие дела. Вот погляди, только сегодня утром один журналист заявил, что знает, почему современным женщинам все труднее совмещать карьеру и материнство. Он сказал, что…
– Мама, ты уходишь от темы, – резко прервала ее Нэнси.
– Да, ты права. Какая же я болтушка!
Вот только ты готова болтать обо всем на свете, кроме самого важного.
– Тут и рассказывать-то особо нечего. Я взяла тебя из приюта. О твоих родителях ничего не известно. Тебя просто оставили в детском доме, и все. У тебя даже не было имени. Я решила назвать тебя Нэнси, потому что ты напомнила мне одну знакомую девочку. Глаза точь-в-точь как у нее.
– В каком детском доме меня оставили?
– В приюте «Младшие сестры милосердия».
– И где это? В Париже?
– Нет, не в Париже. На Барбадосе.
– На Барбадосе?! На Карибах?!
– Да, на Карибах.
– А что ты делала на Барбадосе? Поехала взять ребенка из приюта?
– Нет, я жила там несколько лет, и вот мне посчастливилось встретить тебя. Это был самый лучший день в моей жизни! Я сразу же поняла: ты моя дочь. Мы были обречены друг на друга.
– А что тебе рассказали обо мне? Сколько мне было лет, когда меня нашли? Мои родители, вероятно, барбадосцы. Я барбадоска?
– Нет, ты француженка, а еще ты моя дочь. Я тебя вырастила. Я твоя мать.
– Ты понимаешь, о чем я. Мои биологические родители – барбадосцы?
– Вряд ли. Когда тебя нашли, тебе было около трех. Документов не было, так что никто не знал, сколько тебе лет. Ты немного говорила по-французски и по-английски. Если бы твои биологические родители были барбадосцами, ты бы говорила только по-английски.
– Французские родители бросили меня на Барбадосе? Значит, они могли позволить себе поездку на Барбадос, а ребенка – нет?
– Милая, я рассказала тебе все, что знаю.
– Надо позвонить в этот приют. Может, они еще что-нибудь знают.
– Увы, этого приюта больше нет.
– Значит, найду сестер, которые управляли приютом. Вдруг они еще живы.
– Ты зря тратишь время, Нэнси. Даже если ты их найдешь, я тебе уже рассказала все, что знали они.
– Все равно попробую. У меня осталось так мало времени…
– Как это понимать?
Нэнси бросила на мать печальный взгляд. «У меня рак толстой кишки, я умираю!», – хотелось закричать ей, но слова застряли в горле. Вряд ли это заявление направит разговор в нужное русло. У Нэнси и так слишком много проблем, чтобы тратить силы на успокоение Мари-Анны. Ей хотелось выплакаться самой, забравшись к маме на колени и уткнувшись в ее плечо, но внутри словно что-то оборвалось. Их нерушимые прежде узы доверия стерлись в прах.
Поэтому Нэнси только улыбнулась:
– На работе завал – не могу брать много выходных.
– Ладно. Но послушай меня, ты зря тратишь время. Все равно ничего не найдешь.
– Может и так, но я должна попытаться. Принеси, пожалуйста, документы об удочерении.
– Я давно от них избавилась – боялась, что кто-то узнает. Прости, теперь я понимаю, что не надо было так делать.
– Да как ты могла?! Ты уничтожила все следы моего прошлого?
– Прости, дорогая. Я немного ошиблась.
– Ты как будто изо всех сил скрываешь от меня правду! Но я найду ее – с тобой или без тебя, – выпалила Нэнси.
– Прости меня, доченька. Пожалуйста, не злись. Я думала, что это ради твоего же блага, но теперь понимаю, как ошибалась. Прости…
– Ради моего блага?! Моего блага?! Стирая мое прошлое? Ха-ха, как смешно! Ты либо притворяешься, либо и правда такая бестолковая!
Мари-Анна разрыдалась.
– Прости, Нэнси. Я хотела как лучше. Прошу, поверь…
Мамины слезы остудили пыл Нэнси, и она решила, что пора уходить.
– Ладно. Обойдусь без бумаг. Наверное, пойду – у меня сегодня много дел.
Мать все еще всхлипывала. Нэнси ушла, не поцеловав ее и даже не попрощавшись.
По дороге домой она перебрала все возможные сценарии, которые могли привести к тому, что ее бросили, но все они казались неправдоподобными. Бессмыслица какая-то! Нужно докопаться до истины, чего бы это ни стоило, даже если для этого придется отправиться на Барбадос.
Вернувшись, Нэнси сразу бросилась к компьютеру и забила в поисковую строку название приюта. «Маленькие сестры милосердия», Барбадос. Информации было мало.
Спустя несколько часов поисков и пару телефонных разговоров ей все же удалось выяснить кое-какие подробности. Приют был закрыт в 1982 году после пожара, но куда перевели сестер – неизвестно. Директрису звали сестра Тереза. В надежде найти ее след Нэнси решила обзвонить все монастыри Бриджтауна.
После нескольких безрезультатных звонков она наконец нашла сестру Мэри-Джейн, знакомую с сестрой Терезой и даже помнящую о пожаре. После него сестра Тереза еще несколько месяцев была в монастыре, а затем вернулась во Францию.
Сестра Мэри-Джейн дала ей почту и телефон отца Филиппа, который мог знать больше. Нэнси тут же набрала номер, но тщетно. Она оставила сообщение, в котором объяснила ситуацию и попросила связаться с ней по СМС или почте. Потом отправила ему электронное письмо.
Нэнси с тревогой посмотрела на телефон. Простой звонок может вернуть ее к жизни или… Если отец Филипп не перезвонит в ближайшие три часа, она снова пойдет в атаку.
Что же делать сейчас? Просто сидеть и ждать невыносимо. Она решила позвонить дочери, ведь они не разговаривали уже несколько дней.
– Привет, Анжелика.
– Привет, мам.
– Как дела?
– Все хорошо.
– Как тебе живется с отцом?
– Хорошо. Отсюда мне ближе до школы. Удобно.
– Неужели со мной было так трудно жить?
– Мам, проехали. Не хочу об этом говорить. Ты будешь злиться, кричать, обвинять меня и называть неблагодарной. Кому это надо?
– Я знаю, что со мной не всегда легко и что бываю требовательной. Но это для твоего же блага!
– Для моего же блага? Мама, да ты постоянно на работе, даже дома. Ты думаешь только о работе, тебе плевать на папу и на меня. Все, что тебя волнует, – это повыше прыгнуть и побольше заработать. А когда не работаешь, то начинаешь ко всему придираться. Говоришь, что я неухоженная, в доме бардак, я плохо учусь, у меня сальные волосы. Всегда все не так. С папой клево. Он любит меня такой, какая я есть.
Нэнси молчала. Это был удар под дых. Наверное, нужно было сказать, как она любит дочь и что желает ей самого лучшего, даже если выражает свою любовь такими странными способами. Но вместо этого Нэнси пыталась разобраться, как так получилось. Она рассуждала, анализировала, сравнивала. Спокойствие, логика и рациональность. В моменты кризиса она умела только одно: отбросить чувства и занять оптимальную позицию. Не зная, что сказать, Нэнси начала заикаться:
– Я… я имею в виду…
Впрочем, она быстро пришла в себя и холодно, с легкой горечью продолжила:
– Прости, что не могу тебе угодить. Я сделала все, что могла. Желаю вам с отцом счастья.
Анжелика огрызнулась:
– Спасибо. Все? Закончили?
– Потом еще поговорим.
– Ну пока, мам.
– Пока, целую.
Нэнси хотела сказать: «Я люблю тебя», но так и не сказала. Голос сердца частенько теряется в лабиринтах разума.
Анжелика повесила трубку. Нэнси пару минут тупо смотрела на телефон, а потом зарыдала, прижав к себе подушку, словно та была ребенком, которого она только что потеряла, не сумев удержать. Боль в груди была невыносимой. Казалось, что у нее отняли все: родителей, дочь, жажду жизни. Все вокруг рушилось и исчезало. Нэнси свернулась калачиком на диване. Спать, спать. Спать, чтобы забыться, спать, чтобы сбежать, спать, чтобы притупить боль…
Раздался вой сирены… Дым, густой дым.
Задыхаюсь!.. Тихо, не шуми. Папа сказал спрятаться в шкафу и не шуметь.
Нэнси закашлялась. Дым становился все гуще и гуще, и вот она уже оказалась в ловушке смертоносной серой пелены.
Нужно выбираться, иначе я умру. Я должна выбраться отсюда!
Она пыталась перевести дыхание, когда до нее донесся хриплый, мягкий, знакомый голос:
– Лети, Амалия. Лети! Ответ лежит в неизвестности.
Нэнси распахнула глаза: она заснула на диване. Она села, все еще не отошедшая от пережитого кошмара.
В голове так и звучала фраза: «Лети, Амалия. Лети. Ответ лежит в неизвестности».
Что это может значить? Нэнси не знала, но догадывалась, что это важно.
Она достала блокнот и записала загадочную фразу. На часах было только десять минут пятого, но спать не хотелось.
Нэнси презирала любые стимуляторы, но сейчас почему-то решила сделать себе чашечку кофе. По пути на кухню она вдруг вспомнила о дочери и повернула назад, в спальню Анжелики. В отсутствии дочки помещение было идеально прибрано, любо-дорого смотреть. Из приятной глазу Нэнси стерильности выбивались только плакат Boys United над кроватью и плюшевый мишка, валявшийся на комоде. Кажется, подарок Антуана. Женщина вздохнула: она скучала по дочери. Скучала по ее хитрым глазкам и вечно недовольному голосу, скучала даже по ругани, которую обрушивала на Анжелику, в очередной раз захламившую комнату. Нэнси села на кровать, погладила ортопедическую подушку, молча посмотрела на дорогой аромадиффузор на полке, очиститель воздуха, стоявший возле рабочего стола. Все эти свидетельства материнской заботы теперь казались ей ничтожными. Неужели Анжелика не замечала ее любви?
