Тайна чародея Хаоса. Книга первая. Пророчества

«Почему у меня хорошо получается в политике?» – пронеслась в голове знакомая мысль. – «Потому что я продолжаю свое детство. Меня тогда все плохое окружало. И сейчас все плохое».

Он усмехнулся. Они, эти умники в Москве, считают его провокатором. Но они не понимают, что вся его жизнь – это провокация. С самого рождения. С того дня, когда дядя Ваня Богомазов, простой русский инженер–железнодорожник, отрезал ему пуповину грязным кухонным ножом. И его пуповина, он был уверен, куда лучше, чем у тех, кто родился в стерильных больницах. Все тяжелое в его жизни – со дня рождения.

Поезд набирал ход. За окном проносились унылые пейзажи – березовые перелески, серые деревенские дома, бесконечные поля. Россия. Его Россия. Страна, которую невозможно понять, можно только почувствовать. Страна, где ты – желудь, а кругом одни дубы, и каждая свинья норовит тебя сожрать.

Он знал это. Он был таким желудем. И его пытались сожрать всегда. В детском саду, откуда его выгнали за нецензурные слова, которые он повторял за взрослыми. В школе, где его не любили за то, что он знал больше. Мальчишки во дворе завидовали, потому что он был смелее – воровал лучшие яблоки, разводил больше кроликов. Он все делал лучше. Даже в мелком детском воровстве.

Россия. Он смотрел на нее не как политик на электоральную карту. Он смотрел на нее, как старый, умудренный опытом волк смотрит на свой лес. Он знал здесь каждую тропу, каждый овраг, каждый гнилой пень. Он знал, что этот лес живет по своим законам, жестоким и простым.

Они в Москве, в Кремле, да и на Западе, пытаются начертить в этом лесу аккуратные просеки, поставить указатели, проложить асфальтовые дорожки. Они верят в свои схемы, в свои бюджеты, в свою «стабильность». Они думают, что хаос можно приручить, загнать в рамки инструкций. Дураки. Они не видят, что под тонким слоем их асфальта – вечная, вязкая грязь, а в оврагах дремлют тени, которые лишь ждут своего часа.

Его мысль скользнула дальше, за пределы этого вагона, за пределы России. Он видел мир не как карту государств, а как систему сообщающихся сосудов, наполненных страхом. И он видел, где в этой системе появляются трещины.

Америка… Он усмехнулся. Они боятся ракет, но им следует бояться совсем другого. Своего собственного комфорта. Своей сытости. Своей уверенности, что история закончилась и теперь можно вечно спорить о цвете штор и правах меньшинств. Он вспомнил, как спорил с женой из–за розовых занавесок в спальне. «У женщины нет стратегического мышления. А дальше что?» Вот и у них так же. Они не думают, «а дальше что?». Они не видят, что их фундамент подмывает не враг, а время. Что их города, построенные на песке у океана, – это лишь метафора их цивилизации. Красиво, богато, но первый же серьезный шторм… И не он его нашлет. Шторм придет сам. Таков закон природы.

Охранник заглянул в купе:

– Владимир Вольфович, чаю?

– Да, – не открывая глаз, бросил он. – И побыстрее.

Поезд мчал его дальше, на восток, и стук колес отбивал простой, как правда, ритм: «Все… только… начинается…».

Глава 4. Труп у склепа

Воспоминания Краевского. Ростов–на–Дону. Весна 2003 года

День катился к вечеру, а Михаил Иосифович так и не появился. Его молчание, после утренней пунктуальности и слов о «важной встрече», было странным, но не более. В моем бизнесе клиенты исчезают и появляются по своим, часто нелогичным, причинам. Я пожал плечами и погрузился в работу.

Следующим утром, в разгар изучения очередного иска, зазвонил телефон. На экране высветился номер Олега Борисова. Мой старый университетский приятель, теперь старший следователь СК. Звонок от следователя адвокату – дело обыденное. Как правило, это означало либо необходимость моего присутствия на допросе клиента, либо, что случалось чаще, Олег по–дружески подкидывал «бесхозного» задержанного, которому срочно требовался защитник. Легкие деньги.

– Олег, здорово. Что–то по работе? – ответил я, прижимая трубку плечом к уху и продолжая делать пометки в документе.

– Привет, Борисыч. Да, по работе. И не по телефону. Можешь подъехать на Братское?

Я на секунду замер. Братское. Кладбище. Интересный поворот. Следователь, вызывающий адвоката на кладбище, – это уже не рутина. Это значит, что кто–то – возможно, чей–то или даже мой клиент – перестал нуждаться в защите и стал нуждаться в опознании.

– Кладбище? Любопытно. Жмур? – спросил я ровным тоном.

– Он самый, – в голосе Олега не было эмоций, только усталость. – Пожилой. Ножевое в сердце.

– Понял. Кто–то из моих?

В трубке повисла короткая короткая пауза, после которой Олег произнес:

– Похоже на то. Нашли твою визитку. Гурари. Михаил Иосифович.

Я отложил ручку. В голове не было ни шока, ни ужаса. Вместо этого сработал холодный, отточенный годами механизм. Факты мгновенно выстроились в цепочку: старик, его таинственное «наследие», квартира под квартирой ребе, его уход с одной–единственной записной книжкой, слова про «важную встречу». И теперь – труп. С ножом в сердце. И без записной книжки, в этом я был уверен. И это уже второй труп, связанный с квартирой на Братском. «Блин, похоже какие-то еврейские разборки», – подумал я.

Простое наследственное дело превращалось в какой–то криминальный триллер. А я из адвоката мог превратиться в ключевого свидетеля или подозреваемого, у которого в сейфе лежит то, что, вероятно, и стало причиной смерти клиента. Ставки в игре, о которой я ничего не знал, резко выросли.

– Понял, – сказал я в трубку. – Буду через двадцать минут.

Братское кладбище встретило меня не тишиной, а деловитой суетой. У ворот стояла полицейская «буханка», а дальше, по центральной аллее, виднелась следственная группа. Олег ждал меня у входа, куря и глядя на вековые надгробия с видом человека, для которого смерть – просто часть рабочего процесса.

– Быстро ты, – кивнул он вместо приветствия, бросая окурок на землю и притаптывая его ботинком.

– Старался, – ответил я. – Где он?