Нелегкая служба

Сергей Карлов

Нелегкая служба

Глава 1

Ременной боярин Всеволок Кручина сидел в темной нечистой избе стрелецкого приказа Сейской крепости за длинным, плохо обструганным, столом, заваленном раздатными книгами, коряво написанными челобитными, пустыми винными штофами и глиняными плошками с остатками еды. Он бессмысленно пялился в мутное, давно не мытое, оконце на улицу. Где, по весеннему яркое, но еще холодное солнце, лениво освещало набухшую талой водой землю, да заливались пичуги всех мастей, распеваясь перед началом брачного сезона.

Несколько долгих минут Всеволок смотрел на залитую солнцем размокшую и пустую улицу, превратившуюся в грязную жижу, из которой кое-где выглядывал горбыль, которым в Яровии так любили мостить городские улицы. Затем взгляд товарища воеводы переместился на омерзительно белый свиток плотной бумаги с кроваво-красной печатью Великого царского приказа. Взгляд Всеволока стал осмысленным и наполнился отвращением.

– Фролка, вина!!! – заорал он и давно нечесаная борода встопорщилась.

Через пару минут, дверь в приказную избу отворилась и в палаты, спиной вперед, вошел высокий мосластый детина в небеленой холщовой рубахе, подпоясанной лыковой веревкой и льняных синих шароварах. Кожаная, подбитая собачьим мехом, безрукавка дополняла его наряд. Через дверь он аккуратно пронес большой деревянный поднос, заставленной едой, с объемистым кувшином по центру.

– Несу, батюшка! – так, чтобы было хорошо слышно на улице, пропел Фролка, исполняющий при боярине роль слуги, но если быть совсем честным, то скорей заботливой няньки. Что вызывало затаенное веселье всего стрелецкого приказа и дворни. Затем, взгромоздив поднос на свободный пятачок стола, тут же, не спрашиваясь разрешения, цапнул своей загребущей пятерней, с длинными узловатыми пальцами, царскую грамоту и погрузился в чтение, наморщив лоб и водя пальцем по строчкам.

Всеволок, не обращая внимание на наглого холопа, потянулся и, ухватив кувшин, хлебнул прямо из горлышка. Но тут же закашлялся и укоризненно посмотрел на своего слугу: – Квас?!

– Хватит пить, Волька. – совсем другим, чем давеча, тоном ответил Фрол. От его показного подобострастия не осталось и следа. – На трезвую голову надо тут все обдумать.

Всеволок передернул широкими плечами и поморщился: – Ты мне того, не балуй… И чего тут думать?… Царь наш батюшка, волею своею, отправляет нас за тридевять земель, туда где земля гнилая, порченная. Сопроводить и оберегать какого-то ученого человека, чтобы он там, значит, опыты свои делал. А не убережем его, так и возвращаться не стоит – не пощадит царь никого. А ежели в дороге стрельцы взбунтуют, или враг какой сильный встретиться, все одно… – лицо боярина стало багроветь от злости. – Знаю я, чьи это проказы. Никак, сам Дубовид постарался, через дядьку своего. Тот царю напел. Мало того, что, гнида, жену сманил, так теперь и извести чужими руками хочет!

– Тихо, Волька, тихо. Не время сейчас блажить. Да и жену твою никто не сманивал, сама сбегла. – Фролка спокойно смотрел в бешеные глаза боярина. Зная своего господина с раннего детства, холоп давно научился, как себя с ним вести – где умаслить, а где и поспорить. Затем он взвесил на руке опечатанный мешок с золотыми монетами, что доставили вместе с указом, и неодобрительно крякнул. Затем вполголоса добавил. – Маловато…

Всеволок шумно выдохнул: – Да ты прав, не время сейчас киснуть…

Но в голову товарища воеводы, как назло, так и лезли непрошенные мысли о красивой, статной, но стервозной Оксане и любимой дочке – Любавушке. Женился Всеволок поздно, всю молодость в седле растеряв, гоняя степных стервятников по бескрайнему Черному полю. Сначала под началом отца – воеводы охранного отряда порубежников Яровии. А как тятеньке руку прострелили, да он в усадьбе осел, Всеволок стал начальником над полусотней детей боярских. Вернувшись в очередной раз из набега на восточные улусы, он внял, наконец, увещеваниям отца с матерью, да Фролкиному нытью, и по сговору женился на красивой Оксанке, девице из совсем угасающего княжеского рода Кургузовых. Род этот был совсем захиревший, потому и выдали девку за худородного ременного боярина Кручину. И так Всеволоку тогда хорошо и светло стало… Испросился он на спокойную и непыльную службу товарищем воеводы Сейска, что в глухих лесах на севере, недалеко от поместья своего – жидковато конечно, но никакие враги туда вовек не доходили. Даже северные ватаги душегубов стороной обходят – брать нечего, да еще и от речки Лышки, по которой плоты с деревом гоняют, через леса нужно продираться не одну версту. По древнему царскому указу, еще при царе Горохе писанном, лес валить около городов и острогов запрещено. Две сотни шагов от стен расчищали, чтобы простреливалось. А дальше все – тащи лес за много верст. Вот и стоит Сейск, с покосившимися рубленными стенами, словно в лесной чаще, как избушка промысловая. Да и кому вообще это захолустье нужно… Сам городишко – три улицы, приказная изба и один кабак. Дровосеки, углежоги, охотники, да ложкорезы домоседные. И в скитах своих к северу волхвы живут, что от мирских дел ушли, и как люди говорят, с богами напрямую общаются. Воевода городской, он же и наместник местный, аж из столбовых – Силин Карпыч – пьет уже который год, не просыхая. Благо, что здоровьем крепок, как бык. Сам говорит, потому и пьет, что намаялся на службе государевой. Вот к нему Всеволока и приставили. Не служба – малина. Из всего войска – десяток стрельцов, да еще десяток детей боярских с холопами к крепости приписаны. Даже пушченки захудалой нет. Зато усадьба рядом. Семья, уют.

Поместье Кручины было совсем небольшое, а можно даже сказать, что и маленькое. Подаренные еще прошлым царем деду Всеволока, за службу беспорочную, деревенька Ходы на дюжину дворов, три хутора с заливными лугами, да дом старый – на два этажа рубленный – вот и вся боярская вотчина. Хватало Кручинам только на невеликий прокорм. Даром, что титул боярский, а ратников уже и снарядить не на что. Потому и были Кручины всегда при службе государевой.

Однако, Всеволок любил свою усадьбу – глухомань конечно, «медвежий угол», но вечером летним красиво так, что сердце заходиться. Речушка лесная недалеко журчит, сядет мальчишкой бывало на бережку и смотрит, как мелюзга рыбья, да лягушки в речке шныряют. Иногда и зверь непуганый на водопой придет. Лес вокруг вековой, дремучий, когда обильный и ласковый, когда опасный и жуткий. А ежели по тропке версту пройти – до берега Лышки, там луга разнотравные и делянки крестьянские. В стогу сенном душистом, бывало, лежишь, солнышком любуешься. Красота… А дом какой – любил Волька, маленьким еще, когда в главной комнате вся семья собиралась долгими зимними вечерами. Бревна дома дубовые, в полтора аршина обхватом. Темные, древние, устойчивые. За оконцами, из цветных стеклышек набранными, вьюга воет, а в доме уютно, печь огромная греет. С утра жарко натопленная, весь день тепло отдает. Тятенька, когда дома бывал, сидит с хитрой улыбкой, сабельку точит, и байки детишкам рассказывает. Мамка с бабками рядышком, что-то вышивают или пряжу валяют. А Волька с сестрами сидит, рот раскрыв, и слушает о походах военных, случаях смешных, да о зверях невиданных, что в чащобах вековечных обитают. Страшно и интересно одновременно. Хорошо было в отрочестве…

Но недолго продлилось Всеволока счастье семейное. Забузила жена – Оксанка, когда моложавый красавец Дубовит в Сейске проездом появился. И жалел теперь боярин, что жену не колотил, как издревле положено, пылинки с нее сдувал – задурела баба. А потом и вовсе сбежала, да еще и дочку забрала. Не мог он на жену руку поднять. Любил сильно. Ну а теперь жалей, не жалей…

…

– Собираться надобно, Волька. Да в Черноборы двигать. – Фрол пристально смотрел на угрюмого боярина. – В указе так и сказано – безотлагательно.

– Ммм… Да, собирай, че нужно. Завтра же, поутру, и поедем. – товарищ воеводы тяжело вздохнул и, свернув царский указ, сунул его в кожаный футляр и заправил за широкий, обшитый потертым уже иноземным бархатом, кушак. – Горошку мне позови, наказ сделаю. За старшего останется…

– Ты бы, Волька, Карпычу сказал. Обиду затаит… – напомнил Фролка.

– Да он уже второю неделю в запое. Себя не помнит. – отмахнулся товарищ воеводы, постепенно сосредотачиваясь на деле.

Дело царь наметил и впрямь не рядовое. Надо было иноземного ученого человека, со смешным именем Редька, проводить аж за юго-западное порубежье, почитай на полтыщи верст. В земли пустые, порченные, мертвые. Где степью идти, где лесами, а где и болотами гнилыми. Ученый этот найти должен место нужное. В землях тех, говорили бабки, аж в Навь заглянуть можно. И “острог там охранный заложив”, охранять этого иноземца “не пожалев живота своего”, пока тот работы своей не закончит – так в указе было написано. Видимо, что-то сильно важное в этих местах было, раз царь целый отряд снарядил. Для похода этого, полсотни стрельцов давал и казаков порубежных реестровых. Даже пушкой расщедрился. И, как подумалось Всеволоку, со злобного напева, о боярине Кручине вспомнив. Однако делать нечего, с царской волей спорить не приходилось – крут на расправу батюшка наш – Яровии вседержец. Сильно лют на ослушников.

…

На следующий день Всеволок, с нестерпимо зевающим Фролкой, неспешно ехали узкой размокшей дорогой на юг. Было еще прохладно и ветренно, хотя солнышко весело светило с небосклона, изредко туманясь редкими плывущими облаками. Лошади медленно вышагивали, чавкая копытами по разкисшей жидкой грязи, залепившей им все брюхо. За боярином, ведя в поводу нагруженных дорожной поклажей заводных коней, привычно дремали в седлах два боевых холопа – Емка и Щепа, здоровенные, но недалекие парни, набранные Всеволоком из своей деревеньки, а затем выпестованные и натасканные для боя.

Широкоплеч был Всеволок, подтянут, румян и ясноглаз. Невысок, но добротен. Руки крепкие, мускулистые, к делу ратному приученные. Борода густая, после гребешка чистая. Взгляд синих глаз горделивый, серьезный. Ну не человек – сокол лесной.

Красивый кафтан на нем, по званию положенный – черный походный, с вышитыми серебром разговорами на груди и козырным воротником, подбитый козьим мехом и подпоясанный красным расписным кушаком. На голове залихватски надета невысокая бобровая шапка–полугорлянка со стальным шишаком внутри и начищенной эмблемой в виде бобра – родового знака Кручин. На красиво расшитой серебряной нитью перевязи – широкая степная сабля с богатой рукоятью и ножнами, да еще кобура с пистолем шпильным, производства артели Прошки Ноздреватого. Хорошего ровного боя, украшенный старинной костью с замысловатой резьбой и золотой насечкой, пистоль стоил дорого, но уж тут Всеволок не экономил. Еще отец говорил: – “У ратного человека – сабля – самая дорогая из обнов.” Из притороченного к седлу кожаного чехла выглядывал резной приклад короткой верховой пищали от того же оружейника Прошки, но попроще. Короткие сапоги черной крепкой кожи с красным кантом поверху были сейчас густо заляпаны дорожной грязью.

Ехавшие позади Емка и Щепа сидели в, местами штопаных, полинявших от непогоды и долгой носки коротких верховых тягеляях, надетых поверх синих кафтанов, и подпоясанных такого же линяло-синего цвета кушаками, с незамысловатой и, некогда белой вышивкой. От пули, конечно, такой доспех не спасет, но в рубке верховой поможет. Тяжелые сабли у пояса и короткие пищали за спиной. Да еще по паре ядер гранатных в сумке. На головах, подбитые собачьим мехом, синие суконные шапки с таким же значком, как у своего боярина, только оловянным. Зеленые суконные шаровары заправлены в короткие сапожки со слегка загнутым острым носком. Похожи были парни, как родные братья. Оба белобрысые, с бритыми лицами, как холопам боевым и положено, только усы сосульками свисают. Носы картошкой. Оба здоровые, высокие, крепкие, но умом одинаково не шибко вострые.

Зато, ехавший сразу за Всеволоком, Фролка, был совсем из другого теста. Сутулый, высокий и мосластый детина с рублеными чертами вытянутого лица. За смышленость свою сызмальства приставленный к молодому боярину – наблюдать, да от шалостей оберегать. Умный, хитрый и изворотливый, да довольно крепкий малый. Лицо брил чисто, потому как – дворовый холоп, не оброчный селянин – те бороды не брили. Некрасивые грубые черты его только оттеняли взгляд пронзительных серых глаз, заставляя людей прислушиваться к словам неглупого парня. Одевался Фролка как все деревенские – в простой суконный кафтан, веревкой подпоясанный, овчиной подбитый, рубаху косоворотную, да штаны небеленые, только вместо лаптей с обмотками – сапоги грубые, свиным салом натертые. На голове шапка старая, собакой отделанная. На поясе кистень с билом свинцовым. Ругался, конечно, на него за такой вид Всеволок. Мол, боярина позоришь, как оборванец ходишь. Денег на одежду давал. Но куда там – отбрехивался умник, так и ходил в тряпье своем, все денежку на черный день откладывал.

Так вот и проехали боярин с холопами почитай три сотни верст с гаком – от дремучих лесов Сейска, через городки, деревни и остроги широкой Яровии, до порубежной крепости Черноборы, что за степью лихой бдит, да за льяхами злыми одним глазком приглядывает. На постой в гостевых избах становились, и то только на ночлег, когда темнеть начинало. Торопился Всеволок. Царь шутит не будет. Раз написано “незамедлительно”, то мешкать – себе же петлю вить.

Глава 2

Крепость Черноборы стояла на невысоком, почти округлом широком холме на самой границе леса и степи. Как ощетинившимся пушками проездом в засечной черте, что окаймляла большую часть государства Яровитого. Небольшая – на полсотни дворов, она была обнесена крепкой деревянной стеной в два ряда бревен, с насыпанными между ними землей и камнями. Утыканный кольями ров разевал свою глубокую пасть вокруг крепости. Через равные промежутки в стене были невысокие башни, рубленые на шесть углов, темные и узкие бойницы которых щедро украшались подпалинами и светлыми сколами от пуль и стрел. Неспокойное место, отметил про себя Всеволок.

Подъезжали к городу уже в полутьме, поэтому, вышедший к ним начальник караула – высоченный стрелецкий детина в панцирной кольчуге, надетой на красный потрепанный кафтан, долго и дотошно допытывался, кто, да по какому делу. И придирчиво вглядывался в подорожную, что прислали вместе с указом. Сама крепость, как заметил боярин, содержалась в должном порядке. Проходы широкие и чистые, дома опрятные. Окна только узкие, как бойницы, узорными решетками поверх стекла забранные. Праздных пьяниц не видно. На стене дежурят часовые. Горят фонари, заправленные топленым жиром, освещая подступы к стенам. Выглядывающие в бойницах башен, пушки, были прикрыты от непогоды просмоленной рогожей. Одно слово – сильный рубежный город.

– Хорош тут воевода… – вполголоса сказал боярин, уважительно покачав головой.

Фрол только одобрительно крякнул.

Казенный дом, в котором располагались все приказы, стоял на главной площади, как раз напротив дома местного воеводы. К нему надо было обязательно сделать визит вежливости, иначе обида и мысли темные. Но изначально проследить – чтобы дело делалось и причем споро, а не как обычно – после крика жареного кочета.

Переночевав в гостевой избе, и утром, наскоро перекусив, Всеволок разложил на столе в чистом обеденном зале, заранее составленный список необходимого, и еще раз пробежался глазами по всем пунктам. Затем посмотрел на, стоящего рядом, Фролку и протянул ему оба свитка, и списочный и из царского приказа. Вытащил из-за пояса небольшой упругий кошель и также отдал слуге.

– Ну, ты знаешь все. – сурово, но тихо сказал боярин, когда холоп взял свитки. – Главное, не забудь на стрелецком подворье сарай какой на время взять и Емку с Щепой к нему приставь. А то поворуют еще. Я потом подойду, и порешим там все с нашим интересом.

Фролка понимающе кивнул, и уже через пару секунд был на улице. Подозвав обоих парней, да наказав им захватить с собой пищали, он протянул им берестяную котомку с грибными пирогами и рыбными растягаями, что подавали в таверне. Не голодными же им там службу бдить. Предстояло работы много – припасы и оружие для целой экспедиции почитай на полгода – не шутка. Да все проверить надо…

…

Дом воеводы Чернобора, Севыча Гнистого, был невелик, но уютен. Сам Севыч – невысокий кряжистый мужчина, с тронутой проседью кустистой бородой и сабельным шрамом на щеке, Всеволоку сразу понравился. Радушный и крепкий хозяин. Рядом с Севычем исходила любопытством его жена – дородная и румяная Паранья. Судя по ее широко раскрытым глазам, не так часто в эти края заезжали гости, а потому на моложавого боярина сбежалось поглядеть все женское население дома.

– Проходи, боярин, здрав будь. – Гнистый радушно развел руками. Тут же вперед выскочила худенькая молоденькая девчонка и, с поклоном, протянула Всеволоку поднос с кубком. Гость залпом выпил сладкое, чуть крепковатое вино и поклонился хозяевам дома.

– Благодарствуйте. – степенно поблагодарил он.

– Знаю, вчера прибыл. – продолжил хозяин, внимательно рассматривая гостя и жестами приглашая за уже накрытый стол. – Как тебя в наши края занесло? Куда путь держишь?

Всеволок смахнул с бороды капли, достал царскую бумагу и стал неторопливо рассказывать…

Воевода только кивал и неожиданно понимающе, даже с сожалением смотрел на Кручину.

– На юг, говоришь, тебе надо? Еще и за Мертвые холмы? Да еще и с иноземцем? Далеко. Тяжко тебе там будет. – Севыч участливо посмотрел на Кручину. – Степняки-то, вроде, спокойные сейчас, но там твари пострашней водяться. Чего там только не встретишь… И места там гиблые, неспокойные. В случае чего, не выручит никто. Ну, да что сделаешь, на все воля царская… Ну, а че там в столице слышно? Ты ж мимо должен быть проезжать…

Через пару часов Всеволок откланялся – надо было присмотреть за сборами.

В комнате Оружейного приказа, куда Всеволок затем отправился, было пыльно и сильно пахло мышами. Морща лоб и шевеля губами, боярин вчитывался в густо исписанный свиток, иногда сверяясь с толстой амбарной книгой, что была раскрыта перед ним на столе. Клубы пыли, подгоняемые легчайшим сквозняком, искристо сверкали в лучах дневного солнышка.

– Фролка!!! – вдруг заорал он в открытое, по случаю весеннего тепла, оконце. Приказчик, маленький и щуплый старичок, с куцей козлиной бородкой и смазанными маслом пегими волосами, в полинялом сером кафтане и дешевыми очками на носу, даже подпрыгнул на своем табурете от неожиданности.

Меньше чем через полминуты стукнула тяжелая дубовая дверь и в контору вошел высокий Фрол. В, испачканных оружейным маслом, руках он держал свою замызганную собачью шапку. Боярин исподлобья взглянул на вошедшего.

– Порох проверил? – сурово спросил он.

– Проверил, боярин. – с поклоном ответил Фролка. – Хорош порох. И вдосталь. А вот свинец странный у них тут.

При этих словах, старичок приказчик заерзал на табурете. А Фролка, как будто с удивлением, достал из своего бездонного кармана серый слиток и отдал боярину.

– Ох ты ж! – Всеволок взял тяжелый брусок в руку и надавил. Под крепкими пальцами боярина от бруска стали откалываться части и сыпаться на пол глиняной крошкой, обнажая кусок свинца вполовину меньше, чем положено.

– Пушки нет. – продолжил ябедничать Фролка. – Да сухари с зеленью и мышами погрызены, а полба вся с червем. Вино казенное – жидкое как вода. Пищали ржавь, да и игл к ним мало, так еще и погнутых половина.

– Это что ж ты, мил человек? – через пару мгновений, неожиданно ласковым голосом заговорил Всеволок, повернувшись к приказчику. – Как же у тебя такой непорядок?

– Это Хомка – сучий сын, он же свинец поставил. Вишь обманул. Я то и не проверил все. Стар стал, чушки свинцовые тягать… А уж боярину светлому нашему – Тапышу и писал и челом бил, так где теперь этого Хомку сыскать. – приказчик, как бы виновато, но с хитрым прищуром, смотрел на боярина, пытаясь понять, как себя дальше вести. Либо сразу на лапу дать, либо отбрехаться и отправить к начальнику приказа, столбовому боярину Тапышу. За свою многолетнюю работу старик повидал много всяких знатных, и служивых людей, и особенно не боялся. Мзду все брали. Да, и в случае чего, толстобрюхий Тапыш прикроет, даром, что ли, на службе царской так отъелся и хоромы в три этажа отгрохал.

Но этот боярин повел себя странно – не стал сразу орать и размахивать сабелькой. Густая расчесанная борода Всеволока вдруг разошлась в глумливой улыбке, а в глазах зажглись нехорошие огоньки, и он совсем уж медоточиво проговорил: – Мы сейчас вона как сделаем. У меня в обоз скоро придет кибитка опричная. Так я тебя им сдам. До начальника-то твоего они не дотянуться, а вот тебя хорошо на дыбе обработают. И ты своею ручкою на всех мздоимцев, с кем добро государево делите, кляузу и напишешь. Да и не одну. А там уж как царская дума рассудит… Ну, а начальники твои тебя потом, все одно не пощадят, даже если от опричных целым уйдешь…

И Всеволок очень дружелюбно, и как-то, даже по-отечески, улыбнулся. Эта добрая улыбка произвела на старика поразительный эффект. Приказчик побледнел и несколько секунд сидел, в раздумьях прикусив губу, затем заговорил.

– Ты погоди, боярин. Извини, не понял я, что по государеву делу едете. Слепой стал, грамотку твою не разглядел… – побледневший старик, маслянисто улыбаясь и мелко кланяясь, вдруг лихорадочно засуетился. – Пусть холоп твой со мной идет. Все исправим. А ты пока посиди, медку отведай. Моя Маланья сейчас принесет.

В Ченоборы, где должна была собираться вся экспедиция, Кручина поспел раньше всех. Только через день, с двумя подводами, запряженными волами и заваленными какими-то механизмами, сверкающими стеклом, железом и бронзой из под рогожных одеял, в отапливаемой небольшой бричке приехал тот, кого боярину и требовалось сопровождать и опекать.

Ученый человек был откуда-то из западных земель, потому и имя у него было нелепое и для яровитского уха смешное – Густав Редкарф, но выговаривать такое было сложно, поэтому постепенно трансформировалось в Редька.

За нагруженными подводами вкатилась черная крытая повозка, на которой тускло блестел бронзой, втихаря проклинаемый всею Яровией, знак – две перекрещенные метлы с собачьей головой – царские опричники.

Фролка, стоявший за плечом, вышедшего из гостевой избы Всеволока, шумно выдохнул и зло сплюнул: – От же. Принесла нелегкая…

– Цыц, дубина. – негромко осадил холопа боярин. – Нам еще только этих псов злить не хватало…

Тем временем, из брички резво выпрыгнул, опершись на руку расторопного вихрастого малого, видимо слуги, высокий худой человек с черными, закрученными кверху усиками и маленькой, аккуратно подстриженной, бородкой. На нем была, расшитая красными узорами, приталенная синяя бархатная куртка с широкими рукавами и ярко переливающимися перламутровыми пуговицами, синие панталоны и такого же цвета замысловатый берет с белым пером. Пышный кружевной воротник сиял накрахмаленной белизной. На вытянутом лице человека появилась улыбка, открывая большие лошадиные зубы. Оставшийся возле брички слуга тоже был разодет на западный манер, не смотря на хитрую яровитскую рожу.

– Срамота… – очень тихо прошептал Фрол, увидев приезжего.

Сидевший на козлах брички, суровый, заросший до самых бровей, патлатый мужик в заляпанном казенном кафтане с бляхой Разъездного приказа на груди, неодобрительно сплюнул, поглядев на своего седока. Потом ученый человек, а это был явно он, зачем-то поприседав, вытягивая вперед руки, подошел к встречающим. Мывшие, во дворе гостевой избы, посуду, девки громко прыснули смехом. Фролка, разглядывая нелепо разряженного персонажа, шепотом высказал боярину опасение, что еще придется искать где-то толмача. Но, оказалось, что ученый довольно давно живет в Яровии и неплохо изучил язык, хотя и говорит с акцентом, иногда забавно коверкая некоторые слова.

– Сдраф пють, боярин! Мне написаль твой царь, што тебя совут Крусина! – важно сообщил, раскланиваясь, приезжий. – Я профессор альхимий, мастер магий, член Царский Академий – Густав Редкарф!

– И тебе здравия, Густав. – не понимая, надо ли ему кланяться, как равному, Всеволок просто склонил голову.

В этот же момент, из опричной повозки вышел молодой стройный юноша в темно-сером кафтане и такой же суконной шапке, отороченными волчьим мехом, и довольно развязной походкой направился к Всеволоку. Разговоры на его груди были ярко-красные, а на перевязи болталась неширокая, чуть искривленная льяхетская сабля. За расписным красным кушаком виднелись простой пистоль и кинжал в узорных ножнах. “Доверием царским, поди, пришибленный. Наглый…” – пронеслось в голове товарища воеводы.

– Опричного полку старший десятник Бешка Хлюзырь! – представился он, кривя губы под еще жидкими усами. Синюшные следы от прыщей на его лице задвигались. – Здрав, боярин. Прислан к тебе указом для надзора царского.