Полная версия
Дети Дома Огня
Дети Дома Огня
Сад
Некровавых сказок не бывает. Всякая сказка исходит из глубин крови и страха. Это роднит все сказки.
Франц КафкаСад умирал. Солнце и дождь больше не приносили ему пользу. Солнце жгло, иссушало листья. Ветер трепал макушки цветов, разрывая лепестки в лохмотья. Дождь заливал корни, превращая почву в хлюпающее месиво. Жирная, влажная земля сочилась червями, они точили стебли, обгрызали побеги. На листьях, как сыпь, выступали черные пятна плесени. Зудящие мошки кружились над вянущими розовыми кустами.
Время завтрака на террасе. И перед доном Гильяно обычная чашка кофе. Дон Гильяно сделал глоток. Роскошь запаха и неожиданно скорбный вкус – пряная прель. Раньше это был вкус океана. Глоток кофе говорил – ты дома. Но сейчас это было предупреждение – все истлевает, гниет под дождями. Солнце не справляется с разрушениями, которые наносит камням ночь, влага подтачивает их силы, плесень плетет сети.
Дон Гильяно один, в окружении пустых, не покрытых скатертями, столов. Резьба на столешницах – кружение ножа по живой плоти. Древесина вспорота, выпотрошена. Человеческая фигура вписана в вечный круг, по краю стрелы шумерского письма, нахохлившиеся птицы Египта, монументальная латынь и лабиринты иврита. Мрамор парапета скользкий от влаги, изъеденный временем, словно молью, на ощупь как человеческая кожа – с сетью прожилок, вен.
Предсказание всегда становится реальностью. Ведь оно принимает форму. Если слова кто-то прочел, высказал вслух, если кто-то их услышал, то слово стало плотью, а значит, исполнится.
Дон Ашер Гильяно поставил фарфоровую чашку на парапет. С неба в чашку упала тяжелая капля. Остатки кофе разошлись маслянистыми кругами. «Дом Гильяно будет разрушен», – это не пустые слова, это пророчество, которому суждено сбыться. Перстень с сапфиром поддался с трудом, он сползал с безымянного пальца, оставляя за собой спираль снятой кожи, его приходилось вращать, очерчивать круги, как и всегда в Доме Гильяно. Перстень лег на парапет рядом с чашкой.
От тишины опустевшего Дома закладывало уши. Не слышно ни топота ног, ни скрипа половиц, нет привычного сквозняка, который сопровождает скользящую походку Служителей. Комнаты пусты, как глазницы статуй, драгоценные камни давно вынуты мародерами, кто первый нашел, того и богатство. Дон Гильяно последний в разоренной сокровищнице.
Дом застонал. Его стон складывался из сухого треска потолочных балок, резкого вскрика половиц и дыхания стен – камни, из которых были сложены стены, едва заметно перемещались, крошились или проваливались. И стон его усилился многократно. Дом заревел, трубами, пустотами, тайными ходами, завыл, сближая стены.
Скрюченный лилу рылся в грязи на дне мраморного бассейне в Холле, на месте жертвоприношений и казней. Он горстями собирал пепел, зажимал его в кулаке, но пепел просачивался сквозь пальцы, лилу подхватывал его, плача. И, внезапно, пальцы наткнулись на твердь. А на свет – чистой воды бриллиант.
– Огранка «Ашер». Не благодари.
Лилу обратил к хозяину Дома единственный глаз, он сверкал яростью:
– Убийца!
– Ничего нового о себе я не услышал.
Когда Ашер ступил за калитку, пересек черту, Дом дрогнул, послышался скрежет и гул. Дом разламывался как карточный домик. Прочное строение неожиданно оказалось очень хрупким без главного столпа.
В ладони, затянутой в перчатку драконьей кожи, Ашер Гильяно сжимал глаз демона.
Он проснулся, тяжело дыша. Сон в Доме Огня всегда не просто сон. Он осмотрел свои руки. Месиво линий, бесполезная путаница, которая больше никогда не будет творить реальность. Он еще мог различить среди хаоса знаки, которые он вырезал ножом на ладонях. Знаки, которые сияли, будучи впечатанными в Таблицы с ключами от этого мира. Он был творец, он был Страж. Теперь он блудный сын, принятый милостью отца в Дом. Во сне он видел себя доном Гильяно, главой Дома, опорой семьи. Бывает так, что сон раздувает ничтожное Я, заставляя мечтать о лучшей жизни. Он не станет предаваться пустым мечтам. Скромность – вот его испытание. А гордыня разрушает не только Великие Дома, но и цивилизации.
Глава 1 Одноглазый
Крыло Литейного моста уже опускалась, когда и оператор на мониторе пульта управления, и патрульные заметили фигуру на краю, там, где пролет должен был соединиться с неподвижной частью конструкции, лязгнуть и замереть многотонной струной над Невой.
– Смотри! Смотри! – закричал охранник напарнику.
– Ногу раздавит, – задумчиво проговорил тот. – Или руку.
Они вбежали на мост, еще стоящий под углом. На перилах балансировал человек. Он присел на корточки, готовясь спрыгнуть. Куда? В реку?
– Держи! – охранник вытянул руку, пытаясь поймать нарушителя за шкирку. Но тот спрыгнул на асфальт моста. Развернулся лицом к подбежавшим спасителям, те отпрянули. Вместо глаза у него зияла кровавая рана. Обрывки одежды свисали с плеч. Босые ноги оставляли мокрые следы на асфальте.
– Парень, ты купался что ли? – спросил первый, который вообще был побойчее напарника.
– Тебя били? – спросил второй. – Сейчас врачей вызовем.
– Не надо, – раздался хриплый каркающий голос.
– Ты нарушитель так-то! Может, ты пьяный?
Но парень махнул рукой, показывая им, чтобы освободили дорогу. И патрульные, повинуясь, разошлись в стороны и даже отвернулись, пропуская тощего, ободранного парня с кровавой дырой вместо глаза.
Еще мгновение назад он стоял на берегу океана и протягивал отцу сапфировый глаз в благодарность за спасение. А на рассвете он вышел из Дома Гильяно, хотя, казалось, покинуть Дом, ему, узнику, невозможно. Дом вытягивал из него силы, и не хотел отпускать. Если бы не отец, Ян остался бы в заключении навечно. Его силы убывали, но Дом с садистской расчетливостью оставлял каплю на дне, чтобы демон-лилу оставался слаб, но жив.
Ян Каминский был двояким существом: внешне человек, а внутри – древнее создание. Этот мир давно существовал без таких как он. Все существа стихий, лилу, с древних времен были связаны договором с могущественной семьей Гильяно. Вся сила лилу была для только для Гильяно: вечная молодость и неземная красота, благополучие и счастье, радость без причины, несокрушимое здоровье и даже бессмертие. Ян был первым, за многие тысячелетия, кто родился вне договора, у обычной земной женщины. За его рождение было заплачено кровью: дон Гильяно казнил сына Шема за то, что тот решил объявить себя отцом детей, Яна и его брата Марка.
Сейчас он пытался привыкнуть смотреть одним глазом. Сумерки белой ночи окрашивали все вокруг в привычные ему оттенки пепла. Яркими и светящимися, играющими всеми цветами радуги, он видел лишь души людей. когда научился их видеть. До этого весь мир для него был серым и невзрачным. Он удивлялся, как люди не грустят в этом однотонном скучном мире, как они находят повод для радости?
Но однажды, когда он забрал душу умирающей девочки, он поразился краскам вокруг. Мир был цветным, а он его таким и не видел. Жаль, что детская душа, оказалась нестойкой, она разрушилась очень быстро в его объятиях, и мир снова потускнел. Зато теперь людские души притягивали его еще сильнее. Он рассматривал их, как драгоценные камни, наслаждаясь переливами красок. Каждая из них могла стать его на время.
Он остановился, чтобы сообразить, куда ему идти. Ему нужна женщина. Одна-единственная. С волосами цвета серебра и глазами полными лунного света. Даже сейчас, вызывая в памяти ее образ, чтобы по нему, как по компасу, найти направление, он дрожал от страха и страсти. Он без ума от нее. Но она его не помнит. Когда люди выходят из Дома Гильяно во Внешний мир, они забывают все, что с ними происходило в Доме. Он может влюбить ее в себя, на это его сил хватит. Правда, он не намерен так поступать.
"Лишь в крайнем случае", – прошептал чей-то неприятный голос.
– Нет, ни в каком случае!
"Это ты сейчас так говоришь, а когда она тебя отвергнет, все средства будут хороши".
– Я буду рядом. Просто буду рядом с ней. Всегда. И она привыкнет. И будет во мне нуждаться. А я всегда смогу ей помочь.
Ян повернул в сторону Васильевского острова. Смоленское кладбище, надгробия-магниты, взгляд не оторвать и уйти от них невозможно. На черном полированном обелиске, установленном в девятнадцатом веке: Freide deiner Asche. Мир твоему праху. Asche – прах, пепел. И здесь напоминание об Ашере. Ян смотрел и старался не отводить глаза.
Рядом нет никого, кто бы мог наказать его или образумить, отец остался в Доме Гильяно, вряд ли его отпустят в ближайшее время, возможно, дон накажет его за побег мальчишки-лилу.
При мыслях о наказаниях, которые были приняты в Доме, тревога поползла по телу. Он пытался сдержать ее, остановить, но она была сильнее его. Тревога разрывала, лишала облика. Мощное видение, как сотрясение всего пространства, захватило его. Он увидел отца, Ашера Гильяно, на дне жертвенной ямы. Его казнят! И чуть сдержался, чтобы не сделать шаг и не оказаться у ворот Дома.
Ян остановился, он тяжело дышал, не понимая, то, что он видел, – предзнаменование, свершившийся факт или сработало его воображение. Он не мог потерять отца снова. И снова стать причиной его смерти.
Но еще хуже было чувствовать облегчение, от того, что теперь он может не выполнять то, о чем просил его отец, ради чего он вызволил Яна. Он может делать со своей силой все, что захочет.
Он направит свою чудодейственную силу не на спасение больных и несчастных, а на спасение одной живой человеческой души, женщины, которую он любит, о которой мечтает, чье сердце он задумал покорить. Он сделает все, чтобы она полюбила его. Он может внушить ей любовь, его способностей хватит. Но он не станет так поступать. Он будет рядом. Он всегда будет рядом. И однажды она это заметит и полюбит его.
***
– Нам не хватает огня в отношениях, – сказал Андрей Кронин, коммерческий директор фирмы, торгующей бельевым трикотажем и колготками, а еще он числился парнем Ады Борониной вот уже два месяца.
– Огня? – переспросила Ада, передавая ему бокал с вином.
– Ну, да. Такого небольшого огонька.
Предполагалось, что у них будет секс. Романтический ужин, за которым он пил, а она нет, кто-то же должен вести машину, заканчивался бутылкой «красного» у Ады дома «на Кораблях», улице Кораблестроителей в Петербурге.
– Что ты имеешь в виду?
– Понимаешь, вот взять, к примеру, секс. Ты и я, мы это делали тысячи раз… с разными людьми, разумеется, – поспешил добавить он, видя, что она готова подать протестующую реплику. Не так давно, и не так часто им удавалось встречаться между работой, чтобы счет пошел на тысячи.
– Обычный секс – скука смертная. Я не имею в виду наш с тобой секс, дорогая, – вновь поспешил он с ремаркой. – Он великолепен. Но что если? – он выдержал драматическую паузу.
Ада, не отрывая края бокала от губ, пила вино мелкими глотками.
– Полегче, полегче, – Андрей отвел ее руку с бокалом вниз. – Не торопись так. У меня на тебя планы.
– Какие? Чего ты хочешь?
– Что если я немного придушу тебя в процессе?
– Что?!
– Мне нравится твоя экспрессия! – голос звучал уверенно, но глаза у него тревожно забегали. – Понимаешь, ты могла бы испытать самый яркий оргазм в жизни. Нехватка кислорода способствует острым ощущениям.
– Правда?
Оргазма с ним она пока достигала дважды, и это были весьма средние оргазмы. Вряд ли удушье поспособствует третьему.
– Встречные предложения принимаются? Что если я возьму зажигалку и подержу ее под твоей мошонкой? Вот это и в самом деле добавит огня.
– Я делюсь с тобой безобидными фантазиями, а ты!
– Безобидными? Ты собрался меня душить. Наверное, колготками.
Он смутился невероятно, налился краской, как синьор-помидор:
– Так и скажи, что предпочитаешь секс в миссионерской позе.
Ада промолчала – после напряженного рабочего дня миссионерская поза была бы чудо как хороша.
– Это показывает твое отношение ко мне, – заявил он, недовольно сопя. – Если бы ты рассматривала наши отношения всерьез, то согласилась бы попробовать.
– Шантаж не пройдет, Андрей. Так подростки разводят своих подружек на секс. Я уже не в том возрасте.
– Ладно, ладно, – он примиряющее поднял руки, ладонями вверх. – Никаких серьезных отношений, никого удушья. Ты права.
– Мы не говорили о серьезных отношениях, и сейчас не то время, чтобы начинать о них говорить.
– Обычным способом?
Ей уже не хотелось секса. Но Кронин так извинялся, так пытался превратить неудачное предложение в шутку, иронизировал над собой, что она уступила. Вечер пятницы, вечер свиданий. Но сразу после она выставит его за порог, не хватало только просыпаться с ним завтра в одной постели, дыша вчерашним алкоголем, как драконы.
Он целовал ее, продвигаясь ниже. И его мелкие, влажные поцелуи походили на укусы. Алкоголь растекался по артериям пьянящей рекой. И в какой-то момент она расслабилась, позволила подхватить себя на руки. Оторвалась от земли, зависла в невесомости, и приняла на себя его вес, бухнувшись спиной в скрипучие свежие простыни. Они пахли корицей, раскаленным воском. И промелькнула мысль – дать указание прачечной – сменить ополаскиватель для белья, слишком сладко они благоухали.
Она барахталась в удушливой сладости подушек, выгибалась спиной и прижималась к его телу бедрами, как вдруг он сдвинул руку с ее волос, которые всегда по неосторожности прижимал, и ей было больно, и ладонь легла ей на горло. Пальцы дрогнули, впиваясь в шею. Он был несилен и неловок, у него бы не получилось с первого раза, без тренировки.
Но Ада будто бы оказалась в своем страшном сне, когда она задыхалась, находясь то ли под водой, то ли в безвоздушной камере. Этот сон приходил под утро, и она подхватывалась в поту, со скрюченными судорогой руками.
И тут Кронина точно выдернули из постели. Аде даже показалось, что он завис в темноте, болтая руками и ногами, как тряпичная кукла. А потом его потащили по полу. Он то ли уползал сам, то ли кто-то его тянул. В полумраке не разглядеть и не понять.
Кронин размахивал руками, дрыгал ногами, крутился и отбивался от тьмы и хрипел:
– Кто это? Кто у тебя здесь? Ай, жжет! Жжет! Отпусти!
Она села в постели, дрожа, не смея ступить на пол. Одеяло, необходимое в стылые ночи, когда только-только отключили отопление, а сейчас бесполезное, жаркое сбилось в ногах. Ада подтянула его к коленям, под подбородок. В квартире явно кто-то был. Исчезновение Кронина, как на обратной перемотке в фильме. Сквозь просвет в красно-кровавых шторах на окнах пробивался ранний майский рассвет. Свет полосой ложился на пол, подсвечивая обстановку, но его явно было недостаточно, чтобы увидеть того, кто, возможно, прижимался спиной к стенам или скрывался в кишке коридора.
– Кто здесь? – дрожащим голосом спросила она. – Кто? – крикнула она уже громче. – Есть кто?
Она ждала щелчка замка на входной двери. Не дождалась. Серость ушла из просвета в шторах, наступила ясность, и кусочек неба за окном уже голубел. Ада слезла с кровати, раздернула шторы, зажгла во всей квартире свет, и обследовала каждый угол и шкаф. Никого. Выходит, отползал к выходу Кронин не под воздействием непонятной силы, и одежда птицами летела ему вслед, а по собственному желанию.
Спать? Но она не могла спать.
Проверила время – 5:15
***
С той ночи Аде казалось, что она больше не бывает одна. Странное чувство чужого присутствия не покидало. Заметила это, когда собралась позавтракать, она вдруг поняла, что на нее смотрят, а она не может есть под чужим взглядом. Горло сжималось и не пропускало ни кусочка авокадо, ни крошки омлета. Но тогда она не придала значения – тяжелая бессонная ночь, головная боль, за окнами грозовые тучи. На кофе «на вынос» горло, к счастью, отреагировало спокойно, она выпила большой стакан по дороге на работу. И лишь на стоянке, заглушив двигатель, настороженно взглянула на сиденье рядом, потому что боковым зрением уловила движение воздуха с той стороны. Но там было пусто. И все же Ада всматривалась в пустоту и даже принюхивалась. Пахло кофе. К горлу подкатила тошнота.
А еще это неприятное чувство в течение дня. Ее длинные, ниже пояса волосы, цвета платины, будто все время кого-то задевали. Достаточно было резкого поворота головы, чтобы они будто за что-то цеплялись в воздухе или до них кто-то дотрагивался, задерживал в невидимой руке, и она чувствовала, будто пряди легонько тянут. Безумие! Именно так она себя и чувствовала, будто сходит с ума.
Но когда она не смогла есть и на следующий день, потому что кто-то невидимый явно сидел рядом, Ада испугалась. Может, так начинается нервная анорексия. Она винила Кронина, ведь это он схватил ее за горло, и вызвал к жизни тот забытый сон, теперь он снова снился ей каждую ночь, и она вскакивала, задыхаясь.
Она так измучилась за неделю, что у нее не осталось сил сопротивляться приглашениям Елены Каминской, своей несостоявшейся свекрови. Брак Ады с ее сыном Марком так и не оформили официально. У Марка манифестировало психическое расстройство, похожим его брат Ян был болен с детства. Сам Ян пропал много лет назад. Вроде бы он убил какого-то мафиозного босса, но его оправдали, Яна защищал очень уж зубастый адвокат, которого наняла семья того самого мафиози. Зачем семье понадобилось оправдывать убийцу было совершенно непонятно, разве что глава клана внезапно воспылал симпатией к юноше.
Вообще-то Ада любила их дом на заливе. В Зеленогорске, в сосновой роще на самом берегу. Дом восхитительно панорамный и в то же время бревенчатый. Сочетание воздушности и основательности, грубых бревен и хрупкого стекла. Элен всегда ходила по дому босиком. И Ада тоже с удовольствием сбрасывала обувь, чтобы вцепиться пальцами, ощутить всей стопой бархатную поверхность деревянного пола.
Дело было не расстоянии от города, и уж точно не в доме, дело было в самой Элен.
– Опять мужика упустила? – вместо приветствия ехидно осведомилась Элен. Она просекла, что Ада частенько ищет ее общества после разрыва с мужчиной.
«Он собирался душить меня колготками», – едва не призналась Ада, но сдержалась.
И хотя Элен всегда каркала, как ворона-вещунья, об одинокой старости, Ада наполнялась силой и спокойствием, еще раз убеждалась – решение верное, раз Элен так бесится. Элен, похоже, решила оправдывать любого урода и неудачника, с которым Аде повезло расстаться.
– Ты пробросаешься! – предрекала она страшным голосом. – Ты упустишь молодость! Приложения вам всем промыли мозги!
В остальное время Ада старалась даже лишний раз не звонить Элен, чтобы не напоминать о себе, лишний раз не нарываться на нравоучения.
– Приложения для знакомств – величайшее изобретение человечества, – отвечала Ада, она устала от этих споров с Элен. – Секс с незнакомцем отлично расслабляет.
– Если это хороший секс!
– Как правило, это нормальный секс. В процессе не нарвешься на отклонения. Это секс-знакомство. Осторожное и немного нервное. Все мы ходим под звездами оценки. Никто не хочет плохих отзывов. Пока не попробуешь – не узнаешь. Установить тебе?
Элен фыркнула:
– Еще чего! Я в свое время наелась секса с незнакомцами. Больше не желаю. Вас трахают за бесплатно, а какие-то сутенеры получают за это деньги.
– Это общее благо. Секс нужен не только мужчинам. Женщинам тоже. Как отдых.
– Для меня секс всегда был работой. Не самой тяжелой, но и не самой легкой. В общем, трудиться приходилось. Не просто ноги раздвигай!
– Некоторые играют свадьбы.
– А если они и это умудряются вам продать, то вас имеют, как хотят, а вы и не в курсе. Но ты-то хоть не пытаешься строить отношения с мужчинами из телефона? – она кивнула на смартфон Ады, прикорнувший на столе.
– Я – нет. Но у меня и «вживую» не получается. Вот где отклонения пышным цветом. Так что все одно.
– В свиданиях нет смысла, если они не заканчиваются чем-то серьезным, детьми, например. А иначе у тебя ничего не остается.
– А от детей что остается? Потраченные годы. Время летит, ты даже не успеваешь ничего запомнить из-за постоянных забот.
– Остается твой выросший ребенок. Самостоятельный человек. Или не совсем самостоятельный, – сникла Элен, видно, вспомнив о своем собственном сыне. – Ты ведь хочешь детей?
– Для меня это непросто.
– Все в мире просто, если есть деньги, а они у тебя есть. ЭКО. Донор. Суррогатная мать.
– Я так не хочу. Вернее, сначала хочу найти мужчину.
– Но так ты его не найдешь! – снова взвилась Элен. – Это путь в никуда. Ты не хочешь ни детей, ни мужчину. Ты хочешь семью. А это намного сложнее.
– Семья состоит и из одного человека, и из двух, из трех.
– Да, но не для тебя. Тебе нужны традиции, родственники, связи. Ты хочешь быть частью истории. Что, разве я тебя не знаю?
Элен обратила свой пыл на сумки с продуктами, которые привезла Ада. Она не доверяла службам доставки. Заказывала мало, чтобы они ничего не перепутали. Но они все равно путали. Приходилось перезванивать, заменять товар, ждать возврата денег.
– Никогда не было, чтоб без косяков! – жаловалась Элен.
Поэтому если Ада выказывала намерение приехать к ним за город, Элен тут же нагружала ее тремя списками, в которых пункты шли без счета.
– Ассистента отправила, – недовольно пробурчала Элен, разбирая покупки.
Ада вздохнула. Ассистент отправил стажера. А тот заказал доставку. Что по магазинам мотаться?
– Овсяные хлопья не того размера. Видишь, он ест только из зеленой пачки, а эта желтая.
– Элен, ты как маленькая. Пересыпь из желтой пачки в зеленую, в разваренном виде никто не замечает, какой размер был когда-то у хлопьев.
Дуновение ветра – Ада вздрогнула. Уставилась на противоположный конец стола. Никого. Она приподнялась, замерла, готовая поймать невидимку. Она буравила глазами пустоту, помечала малейшую пылинку в воздухе.
– Что с тобой? Ведешь себя как Марк. Он тоже вот так уставится, не поймешь, на что он смотрит.
– Тебе не кажется, что здесь еще кто-то есть?
– Нет. Но вот Марку всегда так кажется.
«Марку кажется». Похоже, у нее тоже все признаки расстройства. Может быть, она приехала к Элен, чтобы убедиться, то, что происходит с ней не похоже на то, что происходит с Марком. Что она, Ада, не сходит с ума? Или сходит?
Ада залпом допила вино в бокале, перевела дыхание, опасаясь приступа тошноты, но внутри было тихо.
– А где же Марк?
– На пляже.
– Ты отпускаешь его одного?
– Он не заходит в воду.
– Как его здоровье?
– В смысле, нездоровье? Без изменений.
– Это же неплохо, правда?
Элен приподняла одну бровь:
– Неплохо? Ну, если заезжать к нам, как ты, раз в три месяца, то выглядит и в самом деле неплохо.
– Эле-е-ен, – простонала Ада, будто внезапно заболел зуб.
– Э-э-эн! – откликнулся крик или стон с пляжа.
Элен подхватилась из-за стола, она была всегда начеку, и сейчас ругала себя, за то что расслабилась за бокалом вина, когда сын бодрствует, не спит. Марк приближался к дому. Он шел, ковылял, с вытянутой правой рукой, а из ладони у него торчал осколок стекла синего, сапфирового цвета, как осколок небес.
***
Ада осталась ночевать в доме на заливе. После «скорой», врачей, истерики Элен, еще одной бутылки вина, она не могла уехать. Нет, могла бы, конечно. Вызвала бы такси. Нет, не могла. Никуда бы она не поехала. Она утешала Элен и помогала укладывать в постель Марка.
Сейчас Марк спал под успокоительным, его перевязанная рука лежала поверх одеяла. Ада постояла в его спальне, глядя на такое знакомое, такое измученное лицо, даже во сне, даже под уколом, его не отпускали страхи. Он стискивал зубы и стонал.
Марк напоминал ей кого-то, а кого? Она не могла вспомнить.
Ян, скрючившись, сидел у окна в гостевой спальне. Ада, надев наволочку на подушку, так и замерла с подушкой в руках, уставившись в сторону окна. Ему всегда было не по себе, когда она вот так смотрела, будто могла его увидеть.
Он уже жалел, что затеял эту игру. Сначала ему казалось, достаточно просто быть рядом с ней. Большего не нужно. Быть рядом, вдыхать ее запах, смотреть, как она засыпает и как просыпается, наблюдать, как расчесывает волосы, как одевается.
На самом деле в первые дни он еще старался соблюдать приличия, ведь она перед ним беззащитна. Но он сдавал позиции одну за другой. Вот ему уже хотелось прикоснуться к ней, и он едва не прикасался руками, губами к ее волосам. Вот он уже просиживал ночь напролет возле ее постели, борясь с желанием поместить себя в ее сон. Он может сделать с ней все, что угодно, а потом заставить ее забыть об этом. Он может делать это каждую ночь, а наутро она не будет помнить. Он помнил каждое мгновение той ночи, что была у них в Доме Гильяно. Но она-то не помнила ничего.
