Звери. История группы

После училища свободное время я проводил с Иваном. У него я дневал и ночевал. Мы каждый вечер в беседке у него собирались. Терли, в карты играли, музыку слушали. Семечки, анекдоты разные свежие, они ведь не отличаются в мире, во всех городах одинаковые. Я и сейчас‐то не помню новых, они тоже как семечки – смеешься и забываешь.

Как‐то 8 Марта мы переоделись с друзьями в женщин. Компания подобралась большая, и мы все вместе отмечали праздник у меня дома на ПМК. Решили, раз уж веселиться, так веселиться – и мы с Иваном переоделись в женское. Нас девочки нарядили, накрасили густо, нашли какой‐то парик. И нам захотелось, чтобы кто‐то это увидел, а то мы все ржем, нам прикольно, а поделиться не с кем. И мы решили выйти в таком виде из подъезда на улицу. К третьему этажу я одумался и сообразил: лучше этого не делать, потому что люди могут не понять и просто дать в лоб. Говорю: «Не, ребята, пошли назад!» А у меня ж каблуки… красавец! Мы поднимаемся по лестнице обратно на пятый этаж, домой. И тут как раз выходит мой сосед покурить. Восьмое марта, он подпитый. «Ой, девочки, а вы к кому такие красивые идете?» А я: «Да мы к Роме идем, знаете такого?» – «Ой, какие девчонки! Повезло пацану!» В общем, он так и не понял, что я и есть его сосед Рома. Он уже начал ухаживать за нами, так что мы быстренько позвонили в свою квартиру, забежали. Долго ржали. Вот так сосед в меня влюбился слегка…

Мы были старой закалки, пили портвейн. Самогон тоже был популярным напитком, мы его у бабулек покупали. С водкой. Традиция такая… Помню, мы отмечали шестнадцатилетие Ивана и забухались, напились наливкой так, что я три дня не мог выползти из его дома. И его мама держала нас с порога за шкирку: в одной руке он, в другой – я. За шкварники. И мы блевали дуэтом. Потом я упал, говорю: «Ваня, я пойду домой!» Его мама говорит: «Куда ты пойдешь? Ты видел себя в зеркало?!» А я рвался, когда они меня вдвоем держали: «Нет! Мне срочно надо домой! Меня ждет мама!» Ванина мама говорит: «Твоя мама тебя в таком виде не узнает!»

Много историй веселых было… Как‐то Иван где‐то нашел чемодан денег – советских рублей. Разные купюры: рубль, трояк, пятерка, червонец, четвертной. Целый чемодан денег, которые кто‐то не успел поменять в свое время, и эти деньги уже не ходили. Мы всю ночь сидели за круглым столом и играли в преферанс на эти деньги. Мы разделили сначала между собой, а потом на них играли. Сидели, курили. И еще у Вовкиного брата были настойки, наливки всеразличнейшие: на вишне, на малине, на дыне, на разных фруктах. В водку или спирт забрасывают фрукты и настаивают в десятилитровых баллонах. Мы сначала пили свое, потом оно закончилось. Мы облазили все шкафы, весь погреб, ничего не нашли. «Нет! – Вовчик говорит. – Точно где‐то есть!» А там, в доме, был такой проход к ванной – она была типа бассейна, вырыта и выложена плиткой. Там стоять можно было. В ванную вела дверь из коридора, мимо которой мы все время ходили. А рядом с дверью – такая кишка, где все эти баллоны с наливками и стояли! И кто‐то кричит: «Нашел! Они под носом стояли!» И мы давай оттуда сливать понемножку. В общем, мы всю ночь пили.

Баран принес пневматический пистолет, из которого шариком стрелять можно. Мы ставили пустые бутылки и по ним стреляли под утро… Мы очень много выпили этой наливки, и Вова все время кричал: «Приедет брат, он меня убьет!» А мы такие: «А давай туда воды подольем, он ничего и не заметит сразу!» – «Давай!» Потом полезли в этот бассейн. А Иван очень любит баню. Там температура была высокая – аж пар шел от воды. Помню, на стене висел градусник большой. Иван говорит: «А давай его засунем в воду!» А в воде – 80 градусов! Я кричу: «Черт! Да мы щас тут сваримся!» Вылезли мы, снова сели в преферанс играть, на бабло пачками. Очень кайфовая вечеринка была!

Таких историй было много в то время. Мы иногда выезжали на море с шашлыками, с самогоном. Пели песни под гитару. Ну, допустим, «Так вперед за цыганской звездой кочевой…» С закуской было все просто: все есть, все растет. Черешня, персики, абрикосы, грецкие орехи осенью. Идешь по улице в частном секторе мимо домиков, а на ней растут вишня, яблони, груши. Виноград лезет прямо из-за забора и сползает гроздьями по воротам. Идешь, рвешь, ешь. Ты мог пройти улицам по трем – и у тебя в руках уже здоровенный пакет с фруктами. Даже останавливаться не надо. Все есть – подножный корм. А вот с неподножным были проблемы.

У меня из параллельной группы в училище была девушка, танцовщица, занималась бальными танцами. Как‐то раз была очередная самодеятельность в училище, мы вместе все там выступали, а потом пошли на пляж: Чёрный, Иван с Наташей и эта девушка сумасшедшая. Она забежала домой, взяла бутылку самогона литровую. А тогда появились все эти «Сникерсы», «Баунти», и мы купили батончик «Натс». И на пляже этот литр самогона под один «Натс» уничтожали. У нас осталось порядком самогона, мы закопали его в песок, потому что больше не могли уже пить, типа обязательно сюда вернемся еще раз. А у нас барабанщик появился, очень хороший парень – Игорь из Тбилиси. И он чего‐то замечтался, выпивает и откусывает половину этого «Натса». И мы такие смотрим на него: «Игорь, что ты делаешь?! Мы чуть ли не по пол-орешка оттуда достаем, а ты?!» – «Ой, извините, я задумался…»

Вообще, на море мы ходили нечасто. Оно для местного жителя ничто. Это всем известный факт. Потому как к хорошему привыкают, к тому, что у тебя всегда под боком. Поэтому море для меня было таким местом, где можно было разве что развести вечером костерочек неподалеку от пляжа, бухануть и, может быть, изредка покупаться. За все лето можно раз-два побывать на море. Когда романтика всегда, романтики нет. Ты к этому привыкаешь. К красоте. И ее не замечаешь. Романтика была абсолютно в другом: бухануть, уехать куда‐нибудь, познакомиться с какой‐нибудь девушкой, поцеловаться. Что‐нибудь устроить. Найти денег. А еще замутить какой‐нибудь концерт.

В Мариуполе, когда я к Лёхе приезжал, мы ставили палатку у него во дворе, в саду. И в этой палатке пили. Нам было кайфово: костер разжигали, сосиски жарили. Его мама все время говорила: «Зайдите домой. Холодно!» А нам было классно. За романтикой мы ездили. Куда? В Танаис, например. Между Ростовом и Таганрогом есть такое древнее поселение. Там сейчас деревня, а вообще‐то там древние скифы жили. Чуть ли не амазонки. Реально. Там все время проводились раскопки, немцы приезжали, итальянцы. Летом собирались барды, художники. Все отребье, которое не хочет работать, а хочет тусить. Тогда это было круто. Мы ездили, знакомились с людьми, пили медовуху, дешевое вино. И были счастливы. Или выезжали компанией с палатками на пруд.

Море – не кайфово, а вот на рыбалку – это да. Но на нее не хватало времени. Постоянно был занят какими‐то делами. Как обычно: то деньги надо было зарабатывать, то учеба. Музыка. А рыбалка была очень редким событием. Идешь на выходных к морю на рыбзавод. С доночкой. Донка‐то это что такое? Это такой груз большой, леска и на ней крючка два-три. Ты раскручиваешь ее, забрасываешь. Без поплавка, без удилища. Она натянута, сидишь, смотришь, она дергается – клюет, и ты вытаскиваешь. Можно было наловить бычков, это рыба такая. Наловишь десятка четыре, пожаришь и ешь.

Однажды Иван, Лёша Чёрный и я, Рома Белый, решили пойти на утренний клев. Я приготовил удочки, рюкзак с едой. Мы решили собраться с вечера, пойти к бабушке Лёши Чёрного, которая жила у старого вокзала, переночевать и утром от нее уже на электричке поехать на рыбалку. Я собрался, говорю: «Мама, я поехал!» Пятое-десятое. А мама говорит: «Меня тоже сегодня не будет, так что бери обязательно ключи». «Хорошо», – говорю, а сам думаю: «Вот жалко‐то! Квартира пустая, а я на рыбалку». Но я очень люблю рыбалку, поэтому несильно расстроился. Я прихожу к Ивану: «Ну чё, давай до Чёрного, а от него к бабушке». Мы собрались, еды какой‐то набрали, шашлык: маринованное уже мясо, я сам приготовил все. И вот мы с большими рюкзаками с едой, с выпивкой, пошли. С собой удочки, донки, червяки, приманки – все, что надо. Вещи какие‐то старые, чтоб не жалко пачкать. А уже достаточно поздно, часов одиннадцать-двенадцать ночи.

Приходим на старый вокзал, где живет его бабушка. А у бабушки, надо сказать, был волшебный подвальчик. Погреб. Там у нее стояло два ящика старой водки, еще в чебурашках. На этикетках было написано «Русская водка». И пробки не завинчивающиеся были, а из алюминия, с козыречком. Как‐то она называется смешно, вроде «кепка». Старая водка, чуть ли не 1980-го года, брежневская. Мы частенько оттуда тягали эту водку. Бабушка лазала туда за соленьями, а эти ящики стояли в углу – стратегический запас. Она‐то не пила эту водку. И накануне мы были у нее, то ли помогали, то ли что, залезли в погреб и натырили этой водки. Лёша стучится типа: «Ба, это мы!» – «Какие еще мы?! Ночь на дворе, идите откуда пришли!» Он ее не предупредил, что мы придем. А может, она обиделась, что водку из погреба утащили. Короче, мы стоим и понимаем, что бабушка нас не пустит. Реально не пустит. Ночевать негде. На дворе ночь. Иван говорит: «Я домой не пойду! Что за глупость! Мы собрались, отпросились, а тут такой облом – прийти домой, лечь спать, и ничего не будет!» Ну вот и что делать?

Стояли, думали, куда идти. И я говорю: «У меня свободная квартира. Пойдем, поспим, а утром поедем на рыбалку». И мы такие радостные от старого вокзала пытаемся добраться до меня. Денег нет, троллейбусы не ходят, трамваи тоже. И мы идем пешком на край света, на ПМК. Идти достаточно долго, часа полтора-два. Мы идем по дороге, по улице Дзержинского. Такие радостные, нам прикольно. Мы в походе – в походе ко мне домой. Сейчас сядем, выпьем. По пути еще прикладываемся чуть-чуть. Так, чтобы для настроения – тонус не терять. Останавливаемся периодически возле колонок, пьем воду – запиваем водку.

И вдруг кто‐то из нас говорит: «Смотрите, троллейбус!» Мы видим какие‐то огни. Номер, естественно, неизвестно какой, но мы‐то знаем, что идти он может только в мою сторону. Мы выбегаем на дорогу, орем: «Остановите, пожалуйста!!!» Он подъезжает ближе, и мы видим большой ЗИЛ с кузовом. А на табличке, которая нам светила из темноты, написано: «Милиция». Это оказалась большая милицейская машина, на которой в кутузку отвозят. Милиция, прикинь! Мы – в кусты. Все разбежались в разные стороны. Я никого не могу найти. Машина спокойно себе проехала. Мы кое‐как собрались. Смеялись очень долго.

С горем пополам дошли до моей квартиры. Проголодались жутко, решили поесть. Пожарили шашлык на сковородке. Чёрный начал какое‐то блюдо готовить: он все, что у нас было – сыр, обрезки, какие‐то остатки чего‐то, колбасу, овощи, – покидал на вторую сковородку и засыпал сыром, соусами залил, майонезами. И назвал это блюдо «Асимметруха». Надо же было закусывать молодым организмам! Мы выпили, просидели до утра. Я помню прекрасно, у меня был магнитофон – кассетник «Весна». Чёрный тогда очень любил группу «Чайф». У него была кассета с песней «Внеплановый концерт на кухне». И вот мы эту песню на кухне, пьяные все, распевали до утра…

Рассвело. И мне все‐таки приспичило пойти на рыбалку. «Всё, встаем и идем на рыбалку!» – «Да ты на нас посмотри, чувак! Какая рыбалка?!» Но я все‐таки вытащил их из дома. «Ладно, никуда не поедем, пойдемте к ближнему морю, сядем там где‐нибудь!» А ближнее море – это северный район, там металлургический завод и море. Еще есть лодочная станция в Андреевской бухте. И там, у этой лодочной станции, мужики что‐то ловят. Тарана какого‐нибудь. И мы опять же пешком поперлись с удочками через весь город. Червяков потеряли. У нас в рюкзаке остается колбаса копченая и хлеб. Мы приходим, садимся. Пьяные-пьяные. Разматываем удочки. Червей нет. Я говорю: «А давайте на колбасу попробуем!» Я режу колбасу. Закидываем – не берет. Понимаем, что без червяков рыбалки не будет. Мы идем к мужикам. У нас осталось немного водки. Предлагаем бартер: «Мужики, давайте мы вам водки и колбасу, а вы нам червей?» Они, конечно, согласились, дали нам червей. Но у нас все равно ничего не получилось, рыба не клевала. Я, помню, там бросил удочку, в лом было тащить ее обратно.

Мы опять вернулись ко мне и легли спать. Вот так вот мы съездили на утренний клев. А! Еще один раз я на рыбалку сходил. Я ведь очень люблю рыбалку. Меня трясет, когда я подхожу к воде… Я рано утром решил пойти на рыбалку. Взял с собой донки, резинку. Резинка – это груз, резинка и леска с крючками. Как действует эта штука? Ты берешь за груз, накалываешь на крючки червяков и зашвыриваешь подальше. Все. Груз падает, крючки уходят в воду. Когда рыба клюет, ты просто тянешь за леску, резинка растягивается, ты вытаскиваешь рыбу, снимаешь с крючка, потом отпускаешь, и резинка снова оттягивает в воду всю эту конструкцию. Не надо все время забрасывать: просто вытащил, снял и отпустил. Очень удобная вещь.

Я рано утром забегаю к Ивану (он по пути на море живет), говорю: «Иван! Пойдем на рыбалку!» – «Чувак, какая рыбалка? Я сплю!» – «Ну и сиди дома, а я побежал!» И я прибегаю на рыбзавод, на стенку так называемую – это бетонные плиты в воде, уходящие вглубь. Они как бы очерчивают акваторию рыбзавода. Я прибегаю, а там сидят утренние сонные мужики. Посмотрели на парня, который так бодренько забежал. Мне же не терпится скорее забросить, что я и делаю: быстро все разматываю, насаживаю червяков на эту конструкцию, размахиваюсь и забрасываю. И эта штука летит и… улетает в море. Я забыл все соединить. У меня все улетело: в руках остался кусок резинки. Я стою и вижу: все, кабздец! Я постоял, пнул со злости банку с червями и пошел домой. Понимаешь, какая картина? Сидят мужики, а тут чувак радостный прибежал на море, зашвырнул удочку в воду, пнул банку и ушел. Мужики так посмотрели на меня: ну нормально парень порыбачил!

Я захожу опять к Ивану, говорю: «Долбаная рыбалка! Дай мне какую‐нибудь удочку!» Он такой сонный: «Что такое?» – «Да я свою, блин, выкинул!» Он мне потом рассказал: прибегает Рома такой радостный – пошли на рыбалку, убегает, прибегает через десять минут – дай удочку, я свою похерил. Рыбак, блин!

Вообще, в городе рыбалка была достаточно популярная вещь. Можно было сидеть на набережной возле яхт-клуба с удочкой и ловить бычка. Люди ходят по набережной, а ты сидишь и ловишь рыбу. Потом собрал удочку, пошел домой, накормил кошку. Не могу похвастаться каким‐то сказочным уловом. Сазана как‐то поймал на донку килограмма на полтора. Мы специально ездили на реку Миус, что впадает в Азовское море, и там ловили рыбу. На обычную удочку поплавочную я поймал рыбу под названием чехонь. Сантиметров тридцать с копейками. Она такая вытянутая, тощая, но жирная. Когда ее солишь, прямо жир течет.

Драки

Потихоньку о нашей группе «Асимметрия» стали узнавать в городе. Она уже вышла с чердака. Мы выступали на всяких самодеятельных концертах по случаю каких‐то праздников или политических мероприятий, выборов. Это поддерживал местный комитет по делам молодежи. Что играть, мы не знали, и как это делать – тоже. Я начал писать песни, когда из группы ушел Лёша Чёрный. Не было у нас с ребятами никакой конкуренции! Была просто идея, мечта играть вместе. Не было такого – сесть, прислушаться друг к другу, чтобы как‐то все зазвучало ритмичнее. Мы просто играли, кто как умел и как хотел. Что‐то из этого получалось. Лидером был я – приносил песню, мы ее кое‐как делали, я тогда не мог отследить и понять многих музыкальных вещей. Профессионализм в тех условиях не очень‐то и рос, заниматься особых возможностей не было.

В «Радуге» время было все расписано, так что чаще мы просто тусили – брали гитары и шли во Францию, так мы называли сквер в центре Таганрога. Почему мы не называли его Собачеевка или Урюпинск? Потому что Франция – это прекрасно! Богема, шарм. Там собирались неформалы – человек по пятьдесят-сто. А скверик очень маленький, открытый, с фонтанчиком. Там сходятся две главные улицы – Ленина и Греческая (раньше Интернациональная), где проститутки стояли. На пересечении этих улиц – парк Горького, а с краю – маленький скверик с фонтаном. Там все время было несколько гитар, девчонки, люди играли, пели песни. Ставили коробку для мелочи. Играли по очереди, менялись. Тусили, одним словом. На вырученные деньги брали вино и спускались к морю. Десять минут ходьбы. И там выпивали, терли, пели песни. Кто‐то с кем‐то крутил. Жгли костры. Утром расходились.

Часто туда приезжала милиция и винтила народ. Больше не по делу, а для отчетности – писали заявление о хулиганстве и просто отпускали. Все для галочки. Много было историй, когда забирали в милицию. Посидим в отделении полчасика – и на свободу с чистой совестью. Мы что‐то там подписывали типа «больше такого не повторится», и нас отпускали. Такая работа была у милиции. Меня там знали оч-ч-чень хорошо, не удивлялись новой встрече, здоровались даже. Один раз в колледж приходила бумага, но все как‐то замялось. Что такого? Ничего плохого в этом нет. Если б я украл там… Вот такой еще пример: шли мы как‐то из театра, обсуждали спектакль «Эзоп»: как этот Эзоп поступил, в чем мораль и т. п. Вдруг подъезжает милицейская машина, нас забирают. За что? Сказали, что мы громко ругаемся матом. Нас забрали, отвезли в кутузку, в отделение, написали заявление, рассказали два очень пошлых анекдота и отпустили. Вот так.

Вскоре после того случая нас вызвали с родителями в детскую комнату милиции. Меня и Ивана. Мы‐то взрослые люди практически, нам по шестнадцать-семнадцать лет. Но все равно вызвали, чтобы родители заплатили административный штраф и выслушали нотацию. И вот мы садимся в трамвай с мамами, они о чем‐то друг с другом трещат. Приезжаем, заходим в кабинет. Там сидит тетушка лет пятидесяти, такая вся правильная, в очках. Мымра. Мы сидим вчетвером напротив нее, и она начинает читать мораль: «Вы знаете, алкоголизм… все дела… а кем они вырастут? Почему не следите за своими детьми? Сегодня они ругались матом, а завтра они станут преступниками! Нужно следить за воспитанием детей! Как не стыдно!» Мы сидим, втыкаем. А напротив нас на стене висят разные агитационные плакаты типа «Мама, не пей!» И среди них один плакат здоровый: на черном фоне желтый цыпленок, а вместо лапок у него – два штопора. Мы переглянулись с Иваном, и у нас началась истерика. Мы начинаем давиться – ведь нельзя же смеяться. А мамы все поняли, тоже сидят и еле сдерживают смех, их тоже давит слегка. Мымра видит, что нам нехорошо, говорит: «Вам стыдно, ребята, да?» Ну и после этого мы, закрыв лица руками, мычим типа: «Да, да, нам так стыдно!» Она такая: «Выйдите, ребята!» Мы выбежали с диким хохотом на улицу, нам было стыдно туда возвращаться. Выходят мамы: «Что же вы делаете! Хоть бы дослушали до конца!» Мы заплатили какой‐то штраф и поехали по домам. Мама не грузила меня. Мама хорошая…

Меня вообще мало воспитывали. Мама говорила: «Это плохо, сынок, а это хорошо. А так лучше не делать». Воспитание в основном проходило на улице. Всем же понятно, что такое дружба, добро, зло. У нас была хорошая компания, мы все прекрасно понимали. А ссать в мыльницу в сортире первого в Таганроге казино – это не зло, это ребячество. Чтобы было весело, чтобы потом не выйти с ножом и кого‐нибудь не порезать. Я прекрасно понимал, что это плохо, но единственное зло я причинил умывальнику, это предмет неодушевленный. Убрать стул из-под друга – тоже не зло. Насыпать соседу в лимонад соли или перца – тоже не зло.

Бывало, в городе люди выходили с ножом. Время такое было. Ростов, все знают, криминальный город, а Таганрог – милицейский. Но разницы никакой – милиция все держит вместо банд, вместо братков, как одна большая крыша. Но даже при милиции все равно бывали случаи. Вспышки насилия. И все сразу знали, по городу говорили. Типа того порезали, этого. Но просто так тоже не резали. Задолжал кому‐то, не на ту бабу напал, не на того пацана нарвался, кого‐то обидел. Повел себя некрасиво. Просто так не резали, только психи. Это было очень редко. В основном драки.

Я не был любителем подраться. Да и люди достаточно уважительно относились, с интересом. «О, ты на гитаре играешь!» – «Играю». – «Круто! А „белый снег – серый лед” сыграешь?» Обычные человеческие понятия. Музыканта трогать нельзя – такое было правило. И оно работало. Если ты сидишь с гитарой, тебя не тронут. Потому что ты поешь песни, вокруг тебя люди, они слушают, подпевают, радуются. Это авторитет. Если ты тронешь гитариста, то двадцать человек, которые сидели вокруг, скажут: «Ты не оборзел ли?» И тебя так отделают! Музыкант – это некий статус в обществе: тебя слушают люди. Эти люди могут за тебя постоять, даже если они не друзья твои. Поэтому гитариста никогда не будут трогать, это позорно. Все равно что подойти к ним и по очереди плюнуть каждому в лицо.

С ребятами из ПМК я не конфликтовал. Да я и не знал там никого. И знакомиться не хотел, у меня были свои друзья. Противостояние было между ребятами из разных районов, мы в этом старались не участвовать. Но когда приходится драться, надо драться. Драка проходит очень быстро. Буквально один удар трубой или палкой, и все, финиш. На этом твоя драка заканчивается. «Ты дрался?» – «Дрался!» – «А что помнишь?» – «Помню один удар». Вот и вся драка. Жесткие были драки. В основном район на район. На дискотеках. Я представлял район центра. Я же года через два после возвращения в Таганрог осенью переехал в центр, на улицу Фрунзе.

На дискотеках мы не играли, там совсем другой репертуар, нас это не очень привлекало. Есть в центре города место, называется «пятак» – огороженная площадка, залитая бетоном. Там сцена, на которой стоят колонки, плюс какая‐то простая светомузыка. И крутятся песни. Вход на «пятак» стоил рублей пять. Весь город съезжается вечером на дискотеку. Все танцуют на этом «пятаке». По краям стоят лавочки. Народ сидит, курит, что‐то выпивает. Возле самого «пятака» на площади тусуются люди: встречаются, расходятся. Некоторые приезжают на дискотеку не танцевать, а драться. Типа мужики не танцуют, они приезжают просто на разборки. Для начала драки нужен очень маленький повод. Например, если ты вдруг просто подойдешь к какой‐то незнакомой девушке, начнешь общаться и вдруг окажется, что это девушка тех парней. А они в принципе используют эту девушку как приманку, для того чтобы получить повод к драке. И начинается пиздиловка. Очень серьезная.

Мы так попали только один раз, совершенно случайно. Такая атмосфера! Я стою и понимаю, что никто не танцует. Все ждут, когда начнется. Они, конечно, танцуют, но практически на пределе, в ожидании. Все ожидают удара. И так озираются по сторонам – ничего еще не началось? Не, ничего, можно танцевать. И все ждут, откуда же в этот раз начнется волна. И начинается! Один на другого: «Ты откуда?» Подтягиваются друзья, постепенно, человек двадцать-тридцать. Начинают бузить. Мочилово начинается – район на район. Потом всех выгоняют наружу, и там уже вступают зрители, ожидавшие начала. Дискотека пустеет, девочки начинают визжать: «Перестаньте!» Некоторые девочки пытаются их разнять, часть остается на танцполе.

Большая драка длится полчаса, по-разному бывает. Потом потихонечку рассасывается, люди возвращаются на «пятак» и снова танцуют. Вот такая дискотека. Дрались до крови, бывало, разбивали головы. Менты никогда не вмешивались. Они просто в конце уже приходили, забирали несколько человек: кого отправляли в больницу, кого в отделение. Мочили друг друга серьезно: кастеты, цепи, трубы. Пару раз под раздачу попадал. Было дело. Просто когда несется такая волна, ничего ж непонятно. Получаешь свое, падаешь, встаешь – о, круто, подрался. А с кем дрался, не видно, не разберешь. Волна захлестывает. Идет толпа дерущаяся, кто‐то кого‐то зовет, к тебе подбегают: «А ты чё сидишь?! Получай!» И хрясь в пятачину!

Я ходил на дискотеку не драться, а танцевать. Танцевали под песни разные – It’s My Life Доктора Албана, Скутер, потом уже рейв пошел. Попсы откровенной не было. Рядом же Ростов – город, который всегда отличался музыкальной культурой, столица электронной музыки. Оттуда много разных групп вышло.

Как народ одевался на дискотеки, я не особо помню. Парни – рубашечки всевозможные, белые, черные, с золотом, воротничок стоечкой, с цепочкой. Они на рынках продавались, тут еще цепочка на воротнике. Или просто майки, треники, кроссовки. Пытались выглядеть «правильно». Обычные черные туфли, черные брюки, черная майка. Наряжались как могли, в общем. А девочки тем более, все, что было модно. Не то чтобы с шиком: мини-юбки, кофты – побольше секса и чтобы красиво.

Вообще, чтобы попасть под раздачу, не обязательно было идти на дискотеку. Бывало так: сидим в центре, на лавочке в парке. Подходят ребята. Типа сигаретку стрельнуть: «Привет, пацаны. А вы ваще откуда? С кого? Чё делаете тут?» Сначала по-доброму. Мы говорим: «Да мы из центра, здесь живем недалеко». – «Ну пойдем отойдем, поговорить надо…» И сразу понятно, что сейчас будет. Так спокойно говорят: «Пойдем поговорим». Все! Значит, нужно либо убегать, либо идти и драться. Мы чаще пытались как‐то замять. Когда начинаешь с человеком разговаривать, можно найти каких‐то общих знакомых, Таганрог‐то – город маленький, все друг друга знают. Даже если ты с другого района, можешь назвать пару кличек авторитетов с района, который против твоего, тогда есть шанс замять ситуацию: «Брат, а ты знаешь Васю Кривого?» – «Все нормально, братан. Извини». Я лично с такими авторитетами не общался. У нас была своя дружная компания, мы занимались музыкой, в этой криминальной волне не участвовали. Но так было везде.