Испивший тьмы

Мне нравились Ступни. Многочисленные воспоминания юности об этом месте скрашивали мне печальные времена. Я знал, в каких постоялых дворах стены в кровавых пятнах и водятся клопы в постелях, а в каких нет. Вот только денег у нас не было ни на те ни на другие.

– Можно продать вот это. – Мара показала надетый на тонкое запястье браслет из золотых слонов с крохотными сапфировыми глазками. – Его дал мне Васко. Сказал, это подарок какого-то набоба, а значит, он стоит приличных денег.

Я никогда не встречался с набобом, но видел сокровищницы дожа Диконди. Говорили, что в тех сокровищницах лежат драгоценности, созданные из звездного огня. А этот браслет вполне уместно смотрелся бы среди захваченных у дожа богатств.

Мы стали искать ювелира. Пришлось идти пешком в приличную часть Ступней, прилегавшую к высокой стене, которая отделяла ее от Головы. Потребовался час, чтобы пройти через весь город, и к тому времени мы вчетвером уже были готовы просто упасть на мостовую. На Принципа бросали странные взгляды: не часто увидишь десятилетнего ребенка с аркебузой за спиной. По крайней мере, не здесь. В племенах рубади в приграничных землях такое было не редкостью.

Мы нашли лавку, наполненную недавно отполированными драгоценными камнями и металлами. Продавец говорил со стальным семпурийским акцентом. Лавку охранял десяток мужчин с арбалетами. Вывеска гласила «Дукас и сыновья».

Я предоставил Маре торговаться, а сам ждал с детьми. Я умел только брать, а не торговать, продавать безделушки на рынке – женская работа. Мара вернулась от ювелира с кожаными мешочками, в которых лежали золотые, серебряные и медные монеты.

Я взял золотую. На меня смотрели лицо Иосиаса и четыре глаза Цессиэли. Безвольными руками Иосиас прижимал к груди императорский скипетр.

Монета весила меньше привычного.

– Видимо, это солидус половинного веса, – сказал я. – Клянусь, монеты с каждым годом становятся все легче.

– Новый стандарт. – Мара спрятала кожаные мешочки в купленную у ювелира сумку. – И виноват в этом ты.

Ну конечно, кто ж еще. Мои войны поглотили больше золота, чем экзархат Семпурис добыл за десять лет.

– Но я почти победил. Мы проиграли из-за Ираклиуса.

– И что же ты завоевал?

– Земли, принадлежащие нам по праву. В отличие от золота, территории не добыть на рудниках. И в лавке не купишь. Их можно только заработать кровью.

– И что же в конечном счете ты заработал, пролив столько крови?

Мне не нравился ее насмешливый тон, как и презрительный взгляд. Но Мара – не один из моих воинов. Я не могу ее приструнить.

– Ничего, – признал я.

Мимо с хохотом прошла группа моряков, от них несло потом и солью, а на боках раскачивались толстые кошельки.

– Неправда. Твое кровопролитие принесло много горя двум континентам. Не прибедня… – Глаза Мары округлились. – А где дети?

Я обернулся. Они только что стояли за нами, а теперь пропали. Я посмотрел в одну сторону и в другую, но не заметил их в толпе.

– Ана! Принцип! – в панике закричала Мара.

– Тсс! – сказал я. – Не привлекай внимания.

Проигнорировав мои слова, она продолжала кричать:

– Ана! Принцип!

Я бегом проверил прилегающие улочки и переулки. Проклятье! Дети такие непредсказуемые, непонятные существа. На боковой улице я чуть не столкнулся со священником, который рассматривал прилавок с церковной утварью. Мое внимание привлек кусок черного металла. Он напомнил о моей металлической руке.

– Ана! Принцип! – не унималась Мара.

Я помчался по другой боковой улице, где располагались портные. Платья и халаты всех расцветок из всевозможных тканей, от мягчайшего шелка до самой суровой шерсти, висели на деревянных манекенах, выстроившихся вдоль улицы, как армия в засаде.

Я грубо растолкал покупателей. В конце улицы я заметила мальчика и девочку. Ана держала подол платья, а Принцип стоял рядом и озирался, словно охранял ее.

Из переулка к нам спешила Мара.

– Клянусь Архангелом! – Покрасневшие лоб и щеки Мары покрылись потом. – Думаешь, ты причинила мне не достаточно страданий?

Ана молчала, не спуская глаз с платья.

– Не уходите далеко, – добавил я. – Нас наверняка ищут люди Васко. Они могли вас схватить.

– Я сама справлюсь с дочерью. – Мара схватилась за стену, чтобы не упасть. – Можем мы просто найти место для ночлега?

Но Ана вцепилась в платье.

– У нас же найдется лишний солидус? Это платье мне как раз впору.

– Ты совсем выжила из ума? – сказала Мара. – Чем я заслужила такую пустоголовую дочь?

Ана помрачнела:

– Прости, мама. – Она отпустила платье. Я никогда еще не видел ее такой угрюмой. – Не знаю, что на меня нашло. Я увидела деревянные статуи со всей этой одеждой и… Прости.

Быть может, она никогда не бывала в таком ослепительном городе. Завтра у них еще будет время им восхититься, когда мы немного отдохнем.

– Я знаю тут одно место неподалеку, – ответил я. – Пуховые перины. Свежие оливки и козий сыр на завтрак. А на той же улице есть общественная баня.

По крайней мере, насколько я помнил. Я не бывал здесь уже лет пять.

– Настоящий рай. – Мара стерла рукавом пот с лица. – Давай уже пойдем туда, пока я не рухнула замертво.

Все оказалось именно таким, как я запомнил, вот только хозяева сообщили, что больше не подают завтрак, потому что оливки за год подорожали в пять раз, а козьего сыра теперь в Ступнях и в помине не сыскать.

Мы заплатили за одну комнату и стойло для лошадей. Мара, Ана и Принцип спали на кровати, а я на полу. Сон свалил всех нас без промедления. Мне снился дождь с темными как смола каплями, который потоком хлестал мой галеон «Морской клинок». Эдмар, Зоси, Беррин, Айкард, Орво – все мои друзья тонули в этом дожде.

Я проснулся дрожа. Через окно на меня смотрела убывающая луна. Мара, Ана и Принцип еще спали, переплетя во сне руки и ноги.

– Что я такое делаю? – прошептал я себе под нос.

Я не несу за них ответственность. К тому же они меня ненавидят. Мне следует просто уйти сейчас же. Найти корабль и убраться куда-нибудь подальше.

Я пожертвовал всем ради империи, а империя меня ненавидела. Что я здесь забыл?

Но я слишком устал, чтобы двигаться. Спина и пах болели после целого дня в седле. И я снова провалился в сон, а в груди по-прежнему кипели злость и печаль.

Мне снились Ашери, Элли и Принцип в пустыне. Шел дождь из костей, в котором они утонули.

Я снова проснулся дрожа. В предрассветные часы небо окрасилось в мрачно-синий цвет. Ана и Принцип еще спали, но Мара уже нет.

Я поспешно встал, вышел из комнаты и оглядел коридор.

Мара села на стул в дальнем углу у окна. Ее глаза были мокрыми, как будто она плакала.

– Ты шумно спишь. – Она вытерла нос рукавом.

Я сел напротив.

– Надеюсь, я тебя не разбудил?..

– Дурацкая привычка – вставать с петухами. В монастыре ее вбивают намертво.

– Пойду поищу чего-нибудь поесть. Я быстро. Вернись в комнату и запри дверь. – Я протянул ладонь. – Дай мне пару медяков. Или даже серебро, учитывая, как все вздорожало.

– Думаю, ты уже сделал для нас достаточно. – Она окинула меня яростным взглядом.

Она не могла не знать, что Васко схватит ее и детей, если меня не будет рядом. У него были парящие глаза для слежки и много людей под командованием. Я не мог их покинуть, разве что ненадолго.

– Вы в опасности.

– Мы не твоя собственность, чтобы нас оберегать.

Я замолчал. Она была права, я не мог объяснить свои действия даже себе, не то что ей.

– Ты использовал Принципа для помощи с побегом, – продолжила она, – а он настоял, чтобы ты взял меня с дочерью, и я рада оказаться на свободе. Но почему ты до сих пор здесь?

– Может, мне просто некуда идти.

– Ты ведь помогаешь нам не потому, что такой святой. – Мара покачала головой. – Ты скрываешь свои истинные намерения.

– Ты тоже многое скрываешь.

– Да, потому что у меня нет причин тебе доверять.

– И у меня нет причин тебе доверять.

– Так мы ни к чему не придем.

Я вздохнул. Слишком многое я мог бы рассказать. Слишком много причин это скрыть.

– Ты знаешь, кто родители Принципа? – спросил я.

– Откуда ты знаешь, что он не мой сын?

– Ты его воспитываешь, но ты не его мать. Это видно.

Открылась дверь дальше по коридору, вышел моряк с болячками от цинги на носу и щеках и спустился по лестнице.

Мара скрестила руки на груди и уставилась в пол.

– Я не знаю, кто его родители. Он просто очередной сирота, выращенный в монастыре.

Их история для меня была как фреска с выцветшими фрагментами.

– Монастырь… Ты о том, где были мы?

Мара кивнула.

– А что произошло с другими сестрами и сиротами?

– Черный фронт продал большинство из них рубадийским работорговцам.

– А вас троих почему не продали?

– Принцип произвел на них впечатление своей меткостью, и его оставили. – Мара отвернулась. – А я… Я спала с их командиром, и он оставил меня при себе. И конечно, я настояла на том, чтобы Ану тоже не продали.

– Понятно. Отец Аны – Васко, верно?

– Думаешь, я переспала с половиной мужчин Крестеса? Конечно, он ее отец. Но только по крови. Ему будет плевать, если она вдруг упадет в водопад на краю земли.

Странно слышать такое.

– Он к ней не привязан?

– Он больше привязан к своей кашанской лошади. – Мара сжала запястье. На нем до сих пор остался отпечаток проданного браслета. – Он дал мне тот браслет. И сказал, что, как только я приду в себя, меня будет ждать корабль, набитый сокровищами. А знаешь, что он подарил Ане? – Мара развела руками. – Ни словечка, ни взгляда.

Ну и свинья этот Васко. Значит, я верно его оценил.

– Что означает «как только ты придешь в себя»?

Она снова отвернулась:

– Наверное, как только я снова буду с ним.

– Так почему ты до сих пор не с ним? Почему бежишь от человека, который собирался подарить тебе целый корабль с сокровищами?

Где-то вдалеке закукарекал петух. Обычно на заре заливается целый хор, но этот петух кукарекал в одиночестве.

– Он жестокий человек, а я сыта жестокостью по горло. – Мара поежилась. – Командир Черного фронта… Когда Васко занял монастырь, в ту самую ночь, когда появился ты, он отрезал командиру Черного фронта… – Она опустила взгляд на мой пах.

– Продолжай.

– Отрезал и скормил ему у меня на глазах. – Рука Мары задрожала, и женщина схватила ее, чтобы это прекратить. – Узнав, что ко мне прикасался другой мужчина, Васко был в бешенстве. Я пятнадцать лет его не видела. С тех пор как он сделал мне ребенка, когда мне было столько же, сколько сейчас Ане, и бросил нас на произвол судьбы. Какие права у него на меня остались?

Я тяжело вздохнул:

– Право сильного.

– Возможно, ты совершил акт милосердия, убив моего мужа в Диконди. Иначе кто знает, что сделал бы с ним Васко. – Глаза Мары увлажнились. Вряд ли такая мысль сделала ее счастливее. – Похоже, на тебя это не произвело впечатления?..

Слишком много яда в ее словах.

– Не произвело впечатления?

– Все в Крестесе знают, как ты поступил с семьей сирмянского шаха. Ты так гордо бахвалился этим перед Красным Ионом. Но скормить человеку его же гениталии – это такая мелочь для великого Михея Железного.

Я закрыл глаза и услышал вопли жен и детей Мурада в саду, который я полил их кровью.

– Но ничего. – Ее голос вдруг стал нежным. Почти материнским. – Я жестока не меньше. – Она всхлипнула и закрыла глаза руками, и по ее ладоням потекли слезы. – Слова, которые я говорила дочери… За это я должна гореть в аду.

– Ты о том, что ты сказала, когда она потерялась из-за платья и напугала нас?

Мара кивнула и вытерла слезы рукавом. Я вспомнил, что она сказала Ане: «Думаешь, ты причинила мне не достаточно страданий? Чем я заслужила такую пустоголовую дочь?»

– У нее ведь такой возраст, да? – сказал я, понятия не имея, как ведут себя девочки ее возраста. Я мог лишь вспомнить собственную юность. – Для нее весь мир – это яркая игрушка. Когда-то все мы были такими.

– Ты прав. Она не виновата в том, что случилось.

В чем именно она не виновата?

И когда Мара вытерла новые слезы, меня внезапно осенило. Ей было не только больно, но и стыдно. Она сказала это дочери не чтобы отругать, а чтобы ранить.

– Когда позавчера ты рассказывала мне про мужа, кое-что меня удивило. Диконди ведь не на пути от Нисибы в Киос. – Во рту у меня внезапно пересохло. – Почему твой муж оказался там в день захвата города?

– Ей понравились цветы, которые там растут. Она увидела их в какой-то книге. Желтые тюльпаны. Мой муж хотел привезти ей цветы.

Так, значит, из-за меня убили хорошего человека. Того, кто так сильно любил дочь другого мужчины. В мире должно быть больше таких, как он, и меньше таких, как я.

Наверное, Ана винит себя. А Мара винит Ану. Пятнадцатилетняя девочка не должна носить такое бремя вины, своей и чужой.

– Мара… Если хочешь, вини в этом меня. Но девочка… – Слова застряли у меня в горле, и я покачал головой. – Купи ей то платье.

Мара засмеялась. Так нежно, словно ласкала струны арфы.

– Куплю. Может, и Принцип тоже что-то захочет. Они должны получать удовольствие от мира, пока он для них лишь яркая игрушка, прежде чем горе смоет краски. – Она снова стала серьезной. – Скажи, что ты знаешь о его родителях?

Я вспомнил Кеву, наставившего на меня аркебузу, чтобы застрелить в Лабиринте.

– Его отец – янычар, верный шаху Сирма.

– Откуда ты знаешь?

– Слишком долгая история. Но я знаю. Знаю.

Мара кивнула, как будто поверила.

– А его мать?

Как описать Ашери? Как изобразить ее в лучшем виде?

Я не мог подобрать слова. Просто смотрел на Мару, проглотив язык.

– Отец дорожил бы им, – сказал я. – Он хороший человек.

Айкард упоминал, как горевал Кева из-за смерти Элли. Он любил мою дочь. И любил бы своего сына.

Я обязан хотя бы отдать ему должное, забрав Элли.

– Ты хочешь увезти Принципа в Сирм? – спросила Мара.

Я уставился в окно. Над горизонтом показалось далекое и тусклое солнце. Но стало достаточно светло, чтобы увидеть блестящие и красные в рассветных лучах воды Партамской бухты.

– Не знаю, – ответил я.

– Возможно, тебе стоит поговорить с мальчиком.

Я кивнул.

– Давай я сначала найду нам что-нибудь на завтрак. – Я протянул руку. – Дай мне немного серебра. Я по-быстрому куплю все необходимое.

Мара вернулась в комнату и заперла дверь. Я не терял постоялый двор из виду – скорее всего, Васко отправил людей в погоню за нами и они в городе. А может, даже в этом самом постоялом дворе. Если кто-нибудь попытается вышибить дверь, Принцип выстрелит, и я пойму, что пора бегом возвращаться.

На ближайший рынок только что привезли свежевыловленного тунца, но цена меня поразила. Даже на деньги от браслета мы не сможем питаться так же хорошо, как в качестве пленников Васко. Хотя он и не кормил Мару блюдами со своего роскошного стола. Надо будет расспросить ее об этом. Она многое мне поведала, но я не мог понять, зачем Васко понадобилось травить и морить голодом женщину, к которой он был так привязан.

Я купил черствый позавчерашний хлеб по цене свежего. Да и качество было вполовину хуже. Но хотя бы без плесени, так что есть можно, в особенности с медом или сыром. Я нашел продавца оливкового масла и решил, что оно подойдет.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто продает информацию? – спросил я торговца маслом, лысого парня с короткими и толстыми пальцами.

– Какого рода информацию?

– О том, что происходит в мире.

– В какой его части?

– На востоке.

Он указал на человека, стоящего под пурпурным навесом с узором из звезд и полирующего выставленные на продажу безделушки.

– Дамиан любит поговорить. Даже денег с тебя не возьмет. Но ты должен что-нибудь купить, иначе он нагородит кучу лжи.

Я подошел к тому прилавку. Я не знал названий и половины устройств, которые он продавал. Золотая гравировка на флейте явно была восточной, как и кольца с драгоценными камнями.

– Они принадлежали известным эджазским пиратам, – указал он на кольца. – Пираты спрятали ломящийся от сапфиров сундук на острове восточнее Никсоса. Видал что-нибудь подобное? – Он ткнул в сапфиры. – Вблизи сияют как голубые звезды. И чем ближе подходишь, тем пронзительнее цвет. Он приведет тебя прямиком к зарытому кладу.

– И как же такое чудо оказалось под твоим навесом? – шутливо сказал я.

– Всякие диковины находят путь к моей лавке, как река находит путь к океану. – Он хохотнул. В его зубах было столько же дыр, сколько и в истории. – Жаль ты не пришел вчера.

– Почему это?

– Я как раз продал последнюю часть тела Архангела.

– Тела Архангела?

– Ты разве не слышал рассказов? А стоило бы.

Я положил на стол серебряную монету и указал на флейту.

– Друг мой, эта флейта принадлежала самому шаху Аламу, отцу кашанского шаха Бабура. Он любил играть на ней, когда кормил павлинов в саду удовольствий. И павлины танцевали под мелодии флейты.

– Сильно сомневаюсь. – Я положил на стол еще одну монету. – Но ты и впрямь нарисовал замечательную картину. Скажи, о каком «теле Архангела» ты говоришь?

Дамиан взял две серебряные монеты и придвинул флейту ко мне.

– Я так понимаю, ты только что спустился из какого-то монастыря в нагорье, иначе уже знал бы. Люди привозят эти черные куски с востока и говорят, что это тело нашего господина. – Он понизил голос. – Говорят, Архангел явил себя над Ангельским холмом и отдал свое тело.

Странная история, но в Костане я видел и более странные вещи.

– Так эти черные куски и есть тело Архангела? – спросил я.

– Только не разболтай, что об этом тебе рассказал Дамиан. Священники говорят, это ересь, а язык мне еще пригодится. Но если хочешь купить, приходи завтра.

Придется мне так и сделать.

– Скажи, в тех историях, которые ты слышал, никто не пел про янычара по имени Кева?

Дамиан поднял брови и улыбнулся:

– А, я слышал это имя. Великий сирмянский воин. Говорят, он надел маску и стал магом.

– А что еще говорят?

– Говорят, он преследовал призрака в Лабиринте. Говорят, он до сих пор ее преследует, свою давно потерянную любовь, но его кожа сгниет и спадет с костей, прежде чем он ее найдет.

– Так с тех пор никто его больше не видел?

Дамиан хмыкнул:

– Человека, который входит в Лабиринт, никогда больше не увидят.

Это не так. Я вошел в Лабиринт, и сейчас Дамиан меня видит. Быть может, Кеве не так повезло.

– Кошмарная история, – сказал я.

– Я рад, что тебе понравилось. Как тебя зовут, приятель?

– М-м… Малак. Так ты прибережешь для меня кусочек тела Архангела?

– Тогда приходи поскорее. – Он улыбнулся дырявыми зубами. – Некоторые готовы неделю не есть, чтобы получить хоть крохотный кусочек. Долго я его придерживать не буду.

Я отдал флейту Принципу. Мы вчетвером набросились на хлеб с оливковым маслом. Настоящий вкус Крестеса.

После этого мы отправились в баню. Мы с Принципом наслаждались горячим бассейном и парной. Мне даже сделал массаж человек, называющий себя борцом.

Когда я одевался, вошел глашатай, звоня в колокольчик. Он был в пурпурной одежде, на его золоченых латах красовалась имперская печать с Цессиэлью.

– Слушайте, слушайте! – прокричал он громовым голосом. – Повешение изменника и насильника у часовни Апостола Лена. Приглашаются все!

Часовня Лена находилась в центре города, на стене, разделявшей четыре района. Именно там когда-то был постоялый двор Лена из знаменитого стиха «Ангельской песни», и это всего в минуте пути от бани.

– Кого вешают? – спросил я у обрюзгшего старика, замотанного в полотенце.

– Глашатай не сказал, – ответил он с мелодичным пасгардским акцентом. – Уже много лет перед часовней Лена никого не вешали. Видать, кто-то упорствующий в грехе.

У входа сидел Принцип и играл на флейте. Мелодия получалась нежная и полная надежды, хоть и не совсем стройная.

– Ты когда-нибудь видел повешение? – спросил я.

Он взял неверную ноту.

– Говорят, неплохой способ умереть.

– Кто так говорит?

– Люди, молящие о смерти.

Из женской бани вышла Мара, и выглядела она куда краше, чем раньше. От нее пахло лавандой.

– Ты слышал? – спросила она.

– Кого-то повесят. – Я понурил плечи. – Говорят, неплохой способ умереть.

Вслед за матерью неслышно вышла Ана и уставилась на меня, в ужасе распахнув глаза.

– Не кого-то, – сказала Мара, выглядящая гораздо более решительной, чем утром. – А тебя.

Мы поспешили на площадь у стены, на которой стояла часовня Лена. Толпа была такая плотная, что мне чуть ли не пришлось расталкивать зевак.

У виселицы стоял однорукий человек болезненного вида. Он был светлее меня, но очень похож. На его шее была крепко затянута петля. Как только откроют люк, на котором он стоял, приговоренный умрет за считаные секунды.

Толпа плевалась в него ненавистью, смеялась над ним и кидала гнилые яблоки и фиги. Грохот стоял оглушительный.

– Правосудия! – ревела толпа. – Правосудия!

В этих криках я не слышал Мару. Пришлось поднести ухо к ее губам.

– Это грязная затея Васко, – сказала она.

Толпа уплотнялась, и вскоре мы вчетвером оказались среди обширного потока разъяренных крестьян, купцов и уличных торговцев. Я всегда знал, что жители Гипериона в полной мере наслаждаются публичными зрелищами, даже если иногда это приводит к давке, в которой гибнут десятки человек. В такой огромной толпе все могло окончиться и гораздо печальнее. Сотни лет назад, когда были популярны гонки на колесницах, народ сжигал города и даже свергал императоров, когда их любимая команда проигрывала.

Я надеялся, что присутствующие на казни не будут так неистовствовать.

Дверь часовни Лена открылась. По ступенькам небольшого куполообразного здания спустился знакомый священник и подошел к виселице. Его седая борода блестела от масла, а одно ухо отсутствовало – моими стараниями. На священнике была шелковая ряса кремового цвета, а на головном уборе со шлейфом вышита эмблема Архангела в виде одиннадцати крыльев.

Патриарх Лазарь воздел руки. Он стоял лицом не к нам, а к зрителям с другой стороны стены, в квартале Ладонь, где жили высокородные.

Толпа притихла.

– Решение казнить этого человека было принято после глубоких раздумий, – сказал патриарх. – Ваш государь, император Иосиас, Меч и Щит этосианской церкви, приберег это наказание только для самых черных душ, омрачающих даже небо, под которым они живут. Этот человек виновен в измене, предательстве, прелюбодеянии, изнасиловании, разбое и многих других преступлениях, и, если бы я стал перечислять все, цветы в саду часовни завяли бы раньше, чем я закончу.

Как благородно с его стороны опустить самые злейшие мои преступления: как я зарезал наложниц и детей шаха, убил своего брата Зоси с помощью кровавой магии.

– В нашем мире человек может умереть лишь единожды, – продолжил Лазарь. – Но в загробной жизни он умирает множеством смертей, причем таким странным и жестоким способом, что и вообразить невозможно. Те, кто пострадал от деяний осужденного Михея, сына Тенвана, трактирщика из города Иора, найдут истинное правосудие не здесь, а в зале суда Принципуса.

Здесь они точно не найдут правосудия, это верно. Потому что человек на виселице – не я. Как удалось найти кого-то настолько похожего?

Разве что это колдовство. Может, человек на виселице поменял личину?

Но глаза у него точно были как у меня. Не считая более светлой кожи, между нами невозможно было заметить разницы. Хотя я плохо знаю свою внешность.

– Именем императора Иосиаса и моей властью патриарха этосианской церкви приговариваю этого человека к смерти через повешение. Мы отправляем его на суд Архангела.

Люк открылся. Приговоренный упал, и его шея громко хрустнула. Зеваки по обе стороны стены радостно заулюлюкали.

Безжизненное тело Михея, сына Тенвана из города Иора, раскачивалось на утреннем ветерке.

8. Васко

Когда с фарсовой казнью было покончено, над городом собрались тучи. И я увидел на сером небе мерцающую туманную звезду.

«В Ступнях», – сказал мне узор из огней, и это все, что мне нужно было узнать. Скорее всего, глазу Красного Иона непросто следовать за ними в ту часть города, не рискуя быть подстреленным из арбалета или выклеванным воробьями.

Я повернулся к Двум Аркебузам.

– Мара и Михей где-то в Ступнях. Иди туда и отыщи их, но осторожно. – Я махнул шестерым остальным. – И вы тоже.

– Капитан, ты будешь совсем один. – Две Аркебузы поморщился. – Мне не нравится оставлять тебя с этими… мерзавцами.

– Я справлюсь. Имей в виду, Две Аркебузы, – никакого насилия. Если Михей от них не отступится, дай мне его уговорить. Устрой нам встречу в часовне Лена. В любом случае я буду ждать тебя там.