Полная версия
Жизнь не-Ивана
– Мужчина должен нести ответственность за свои поступки. – Отец оттянул мне ухо и выдохнул прямо в лицо. Его глаза налились кровью. – Скажи спасибо, что я не скинул тебя со скалы.
Я мучился от боли, мое ухо горело, но надо было терпеть. Я знал, что заслуживаю намного большей кары.
На следующий день Ася с семьей уехала из аула и больше никогда в него не возвращалась, ее каникулы оказались короче, чем предполагалось. Меня же отец повел к каменщику и отдал в услужение до конца лета. Я шел к нему с криками первых петухов и помогал ему до тех пор, пока ночь не покрывала горы.
К чести Мусы нужно сказать, что он не был со мной строг. Он понял, что наша детская шалость не от зла, и простил меня, но к своему сыну больше не подпускал.
Кадр 5. Свеча
От Аси остались только воспоминания. От Веры – бутылки. Мы с ней не съезжались, но каким-то непонятным для меня образом вечеринки с ее друзьями всегда происходили у меня. Она говорила, что у меня просто больше места. Наверное, так и есть.
В бутылке из-под вина догорала длинная белая свеча. Тоже осталась от Веры. Я зажег ее, чтобы не сидеть в темноте. В доме снова отключили электричество, уже третий раз за неделю. Это напомнило детство, когда мы сидели без света часами. Мама доставала самодельную толстую свечу, ставила ее на металлическую тарелку и зажигала, превращая ее в центр нашего мироздания. Вечер всегда был беззаботным и тянулся бесконечно. Казалось, что минуты в горах протекают иначе.
Комнату наполнял зыбкий свет и погружал меня в сон. Я боялся ему отдаться – опасался, что тогда ночью меня настигнет бессонница. Я вышел в кухню, светя перед собой фонариком на телефоне. Соорудив нехитрый бутерброд из трехдневного хлеба и халяльной колбасы, я принялся за него. Мысли накатывали, как огромные волны во время цунами, названного «Неудачник», и хотели меня снести. Строго говоря, по современным меркам неудачником меня назвать было нельзя. Я умудрился окончить университет, устроиться на работу и даже купить квартиру. Пусть мне и предстояло выплачивать за нее ипотеку ближайшие тридцать лет. Отец до сих пор мне это припоминал, считая кредиты харамом.
– Игры со временем не приведут ни к чему хорошему, – говорил он, пока я делился планами закрыть ипотеку всего за семь лет. – Наша молодежь совсем обрусела.
Не уверен, что нынешних двадцатилетних можно назвать обрусевшими, скорее наоборот. Мое поколение – допустим, но следующее – другое. Парни отращивают бороды, девушки носят никабы. Молодые поучают стариков, которые из года в год наряжают елку на Новый год. Но спорить с отцом еще и об этом мне не хотелось.
– Это первый и последний раз, – пообещал я ему. – Больше никаких кредитов. Но сейчас я должен купить квартиру.
Я осознавал, что отцу сложно понять меня. Ему не приходится при каждом поиске жилья морщиться от объявлений «сдаем только славянам» и надеяться, что если тебя посчитают «хачом», то хотя бы «хачом» интеллигентным. Каждый раз при звонке владельцам квартир я ждал заветного вопроса: «А вы откуда?» – и честно отвечал на него, замирая на несколько секунд. Эти секунды длились для меня бесконечно, и так же бесконечно я их ненавидел. Наверное, из-за постоянного унижения и накатывающих волн стыда я работал больше других. Я хотел как можно быстрее выйти из замкнутого круга одобрения, когда незнакомый человек решал, будет ли у меня жилье на ближайшее время. На фоне квартирного безумия вопрос со страхованием машины раздражал чуть меньше, но был не менее странным аспектом моей жизни. Однажды, когда я поделился с Верой новостью о том, что очередная страховая компания отказала мне из-за моей прописки, она подняла брови и воскликнула:
– Подожди, но ведь это же Россия! – Она никак не могла осознать то, что было вне ее реальности.
– Добро пожаловать в мой мир, – рассмеялся я, хотя мысленно крушил все вокруг и вел себя именно так, как от меня ожидали все эти снобы, морщащие нос при виде страницы с отметкой о регистрации в моем паспорте.
Вера еще пару дней возмущалась и рассказывала всем на работе о дискриминации, на которую ей открыли глаза. Потом все забыла, как забывает любой светлокожий и светловолосый человек, который выглядит как русский в понимании поп-культуры. Такому человеку не нужно задумываться о том, что такое расизм, ведь в его мире этого понятия просто не существует.
Кадр 6. Ловец джиннов
Электричества не было до самого утра, а сон решил меня покинуть в отместку за то, что я не поддался ему раньше. Решив не тратить время попусту, я потянулся за ноутбуком. Включив его, увидел, что зарядки чуть больше восьмидесяти процентов. Хватит, чтобы написать хотя бы тысяч пять знаков. Я стал печатать, погружаясь в это странное состояние, когда история льется сама. Она как будто уже существует отдельно от тебя. Ты просто должен успеть ее записать, пока она не сорвалась с крючка.
Так утром я обнаружил, что начал повесть. У нее есть начало, но еще нет внятного конфликта. Вполне сгодится для того, чтобы хоть что-то показать куратору курса по литературному мастерству, на который я исправно ходил уже два месяца.
Текст АбдулмаджидаТурпал очень плохо помнил дом, в который они с семьей воротились после долгого отсутствия. Несколько лет, что он пустовал, как будто бы сделали его безжизненным и совсем чужим. Разгребая многолетнюю листву и ветки, Турпал с отцом то и дело находили гильзы. Следы от пуль виднелись не только на доме, испещрен дырами был и высокий забор. В детстве Турпал наблюдал, как отец наставлял рабочих при его установке. Те больше недели складывали кирпичи, жарясь под палящим солнцем Грозного, пока не приварили петли к массивным воротам. У вайнахов ворота имеют особое значение. Они не только защищают дом от врагов, но и сообщают о том, что кто-то нашел в этом доме последнее пристанище. Если ворота отворены, значит хозяева приглашают всех проститься с усопшим и выразить соболезнования.
Сейчас ворота стояли наглухо закрытыми, а дом за ними выглядел грустным свидетелем прошедших боев. Турпалу с его отцом предстояла долгая и тяжелая работа.
Турпал брался за дело ни свет ни заря: то чинил кровлю, то косил траву, то латал дыры… В суете бесконечных заданий подросток не сразу заметил, что временами ветер как будто с ним играл. Он мог укатить кисти, разложенные для покраски забора, или, наоборот, вернуть утерянные вещи. Турпал решил, что это проделки джиннов.
– Может, и они, – вторила ему религиозная мать. – Держись от джиннов подальше. Они вселяются в людские тела, если влюбляются.
Турпал сторонился игривого ветерка. Тот же, будто становясь все человечнее, подбрасывал своему любимцу то сорванный цветок, то конфету в блестящей обертке, украденную из чьей-то вазы, стоявшей у открытого окна. Турпал старался подарков не замечать и относиться к ним как к обыденным явлениям.
– Джинн этот – молодая девушка, – шептал ему старший двоюродный брат, – явно глаз на тебя положила. Давай к мулле обратимся, пока не поздно.
– Да ну, – отмахивался Турпал.
– Зря ты, джинны всегда своего добиваются. Да и как ты без муллы справишься. Джинны просто так не уйдут. Они ведь тоже здесь живут, просто скрытно от наших глаз. У них есть свои семьи, дети. Они даже могут быть верующими и совершать намаз. Но большинство ведет себя плохо.
Турпал слушал, да не придавал словам брата большого значения. Проделки джинна казались ему безобидными, пока в один день с ним не приключилась беда.
Идея с рассказом про Турпала пришла мне, когда я вспомнил сказки матери. Они всегда были полны джиннов и дэвов. В детстве я был совершенно очарован этими существами. Силился понять, как же это они умудряются жить параллельно с нами – людьми – и при этом оставаться неосязаемыми. Я ходил за мамой по пятам, требуя объяснений.
– Джинны не поддаются познанию человеческими органами чувств. – Мама взмахнула рукой. – Видишь? Возможно, сейчас моя рука прошлась по картине в доме джиннов, но я этого не знаю. Ты не знаешь. Никто не знает.
– Но ведь они видят нас? Они же понимают, что мы есть?
– Они – да.
– Почему тогда мы не можем видеть их?
– Так решил Аллах. – Мама возвела руки к небу. – Нам остается только довериться Его мудрости.
– Я очень хочу увидеть джиннов, – произнес я после недолгих раздумий. – Может, я попробую их поймать?
– Не стоит. – Мама погладила меня по щеке. – Вдруг они унесут тебя с собой?
– А они могут? – Я испугался, представив, что никогда больше не увижу родителей.
– Они лишают человека разума. И тот перестает находиться в нашем мире.
Мысль о том, что, кроме нас, на этой планете живут другие существа, никогда не оставляла меня в покое. После знакомства с Пиратом я стал думать, что он одержим джиннами, которые увели его в свой мир. Именно по этой причине в нашем мире он не может произнести ни слова, только бесконечно мычать.
Сейчас в свои тридцать лет я верил в джиннов так же убежденно. Хотя не мог сказать наверняка почему: из-за сказок, с которыми я рос, религиозных догматов или желания как-то объяснить для себя несправедливость, приключившуюся с сыном Мусы.
Кадр 7. Преподавательница
Я шел на занятия по Чистопрудному бульвару в сторону дома, построенного в начале двадцатого столетия. Каждое воскресенье в одно и то же время я выходил из своей квартиры, несмотря на снег, падавший то мягкими хлопьями, то осколками, царапающими лицо. Ненастная погода казалась мне воплощенным препятствием на пути к мечте, о которой я не говорил никому, – стать писателем. Откровенно говоря, я до конца не признавался в этом и себе. Решил, что всего лишь завел хобби. Кто-то ходил на футбол или выставки, а я садился в допотопное кресло, доставшееся мне от прежней хозяйки квартиры, и писал. Ноутбук открывал тайные миры, в которые я погружался, приходя с работы. Внутреннего писателя кормила та часть моего мозга, которая отвечала за счет. Забавно, что эту часть не любил не только писатель во мне, но и собственный отец. Он успокоился, только когда я сменил харамную работу в банке (нельзя мусульманину работать среди людей, выдающих кредиты) на должность в рядовой компании.
Открыв тяжелую входную дверь, я быстро пробежал три пролета и оказался в темном помещении, освещаемом лишь скупым оранжевым светом старой лампы. Сегодня Мария Петровна принимала своих подопечных по одному. На каждого она отвела строго не больше одного часа. Периодически поглядывая на часы с коричневым кожаным ремешком, она недовольно цокала, если студент начинал ее задерживать. Я к таким не относился. Быстро скинув с себя тяжелое и влажное от снега пальто, я прокашлялся, чтобы дать знать о своем присутствии.
– Получила ваш набросок рассказа, – раздался не по возрасту звонкий голос Марии Петровны. – Что же с Турпалом случится?
– Пока не знаю. – Я сел напротив нее и потер переносицу. – Иногда я совсем не могу придумать, чем кончится история.
Мария Петровна чуть сдвинула очки, чтобы посмотреть мне в глаза не через них.
– А если начнете с конца и будете знать итог, то не потеряете интерес к истории и допишете ее?
– Думаю, да. – Я не был уверен, так как истории никогда не приходили мне в голову с финальной сцены.
– Давайте предположим, что возвращение Турпала в Грозный – это финал. Он заходит в дом, который стал непригодным для жизни после произошедших событий. Возможно, он испытывает грусть. Может быть, растерянность. Но что было с ним до этого? Где Турпал провел все эти годы до возвращения?
– Скорее всего, в Ингушетии.
Мария Петровна явно не ожидала, что я назову конкретное место.
– Почему там?
– Обычно туда уезжали беженцы из Чечни на время войны.
– Откуда вы знаете?
– Друг рассказывал, что отец отвез их в Ингушетию, а сам вернулся в Чечню.
– Воевать?
Я кивнул.
– Турпал – ваш друг?
– Нет. Просто в голове соединились его история и легенда про джиннов. Подумал, что было бы интересно.
– А по какому принципу вы планируете объединить рассказы в сборнике?
– Я напишу истории разных людей. Одна история – один человек. И все герои родом из разных кавказских республик.
– Интересно, – неспешно протянула Мария Петровна. – Уже есть идеи для всех историй?
– Пока лишь наброски. – Я начал увлеченно рассказывать о том, какой вижу концепцию будущего сборника.
Она внимательно меня слушала, время от времени делая пометки в блокноте.
– У вас необычный язык. Вроде написано на русском, но конструкции нетипичные.
Я молчал. Она продолжала:
– Все истории о мужчинах.
– Что?
– Я говорю, все ваши истории о мужчинах. На Кавказе разве не живут женщины?
– Живут, конечно. – Я смутился.
– Добавьте одну историю и о ней. Пусть картина станет более полной.
– Но ведь в моих рассказах присутствуют женщины.
– Да, но как матери или бессловесные жены. Пусть будет история и о судьбе женщины. До следующего занятия успеете набросать черновик?
Моя голова утвердительно качнулась, хотя истории о женской доле в ней начисто отсутствовали.
Кадр 8. Муса
К концу третьей недели моего служения Мусе он надо мной сжалился и разрешил проводить часть времени не помогая ему, а как захочу. Я стал таскать книги из дома и читать их, пока Муса обтачивал камни. Издания были потрепанные и много раз мною уже читанные, но других у нас не было. Раз за разом я читал об индейцах и радовался тому, что наказание за мой проступок оказалось не таким страшным, как я представлял. Муса же время от времени косился на меня, проверяя, не исчез ли я со своего места. Я махал ему рукой и снова возвращался к чтению, пока не наступало время обеда. Тогда мы могли перекинуться парой фраз.
– Голова не болит от того, что так много читаешь?
Я смутился и чуть опустил голову:
– Я люблю читать.
– Читать нужно Коран, – сказал Муса, закидывая в рот кружки́ пупырчатого огурца с собственного огорода. – В нем есть ответы на все твои вопросы.
Я закончил жевать лепешку с козьим сыром и пожал плечами:
– У меня нет вопросов. Я просто хотел почитать про приключения. Здесь же совсем нечего делать.
– Пока девочка была, ты хоть в ауле показывался, а так дни напролет дома сидишь?
– Читаю. – Я вытер рот рукой и взял дольку помидора.
– Как же у такого начитанного человека не возникает вопросов?
Я не знал, что сказать, и чувствовал, что любой мой ответ будет не к месту.
– А сам хочешь когда-нибудь такую написать? – Муса кивнул на открытый том приключений Тома Сойера.
Я покраснел и напрягся. Мне казалось, что Муса хочет проникнуть мне в голову.
– Хочешь, значит, – цокнул он. – Если станешь писателем когда-нибудь, обо мне сочини. Пусть от меня хоть что-то останется.
Я издал в ответ какой-то невнятный звук, удивляясь тому, что кто-то действительно верит, будто я смогу писать романы наподобие тех, которыми сам зачитывался.
– И про наш край напиши. – Муса посмотрел на горы. Они были покрыты пожелтевшей от солнца травой. Воздух был чистым и слегка разреженным. – Эти места достойны пера великого поэта.
Я себя не то что великим, но даже самым обычным поэтом не считал. Но мне понравилась мысль о писательстве. Она даже захватила меня на несколько лет, пока не пришло время последних классов в школе. Тогда, поддавшись голосу разума, я решил выбрать профессию, которая могла бы кормить меня и мою семью. Мечта о писательстве пока ждала своего часа.
Кадр 9. Женская доля
История о женщине пришла ко мне странным образом. Я ехал в такси. Путь в аэропорт, находящийся на другом конце города, казался изматывающим, но мне нужно было встретить отца. Снова шел противный мокрый снег, от которого дороги становились грязными, а настроение – паршивым. Может, чтобы развеять собственную скуку, а может, из вежливости таксист обратился ко мне:
– Без чемодана едете, встречаете ко-го-то?
– Отца, – ответил я кратко, не желая быть вовлеченным в разговор.
– Откуда прилетает?
Я назвал ему республику, думая, что на этом наш диалог закончится. Неожиданно оказалось, что это лишь начало.
– О, Кавказ! – оживился водитель. – Я недавно вез клиента, который мне тако-о-ое рассказал. О том, как познакомился с женой. Тоже на Кавказе. Вы не поверите!
И он почти как Шахерезада погрузил меня в историю, у которой была завязка, но не было финала – мы слишком быстро доехали. Однако теперь у меня в голове был набросок рассказа о женщине. По крайней мере, начало длинной нити повествования.
Черновик АбдулмаджидаИбрагим, как обычно, стоял на вверенном ему перекрестке. Красуясь в новой форме, он зорко глядел вдаль, поджидая машины. В воздухе пахло сиренью. Ее аромат прошелся хозяином по всему городу, знаменуя для каждого жителя его собственную новую веху: окончание школы или университета, скорую свадьбу или рождение ребенка.
На дворе был июнь 1983 года, Ибрагиму минул двадцать шестой год. Уже не первый месяц мать настойчиво напоминала ему, что время беспощадно:
– Оглянуться не успеешь, а у всех уже внуки. Один ты остался неприкаянный.
Ибрагим воле матери перечить не намеревался, да никак не находилась девушка, что пришлась бы ему по душе. Кого бы мать ему ни рекомендовала, он отвергал, находя изъяны. У одной нос длинноват, у другой коротковат, а третья и вовсе не хотела за Ибрагима замуж.
Через полгода тщетных попыток женить отпрыска у матери опустились руки. Она наказала сыну самому найти себе жену, да поскорее. Уже пора второго сына женить, а сватать его раньше старшего нельзя, не по правилам это. Так и маялся младший сын Исмаил со своей невестой уже второй год, периодически подгоняя брата:
– Сколько девушек в городе живет, а ты одну найти не можешь! Еще говорят, что женщинам нравятся мужчины в форме.
Ибрагим на ворчание родных мало обращал внимания, пока его друзья не начали обзаводиться детьми. Посмотрит, бывало, на новоиспеченного отца, и такая тоска сердце сжимает, а поделать ничего не может. Не жениться же и в самом деле на первой встречной. Так, может, и мучился бы Ибрагим годами, не приключись с ним одна история.
Вглядываясь в тот летний день в бессмысленный и бесконечный поток машин, он не сразу заметил, что у пешеходного перехода остановилась миниатюрная горянка. Вальяжной походкой он направился к ней.
– Не нравлюсь тебе? – заулыбался Ибрагим.
Как только загорелся зеленый, девушка ушла, оставив Ибрагима без ответа.
Возмущенный Ибрагим застыл столбом. Картина повторялась изо дня в день уже неделю. Ибрагим был уверен, что уж сегодня оборона черноволосой наконец будет сломлена, но увы.
– Разве я не идеальный жених? Холостой, не урод, с отличной работой, – возмущался он в беседе с друзьями. – И чего ей только надо?
– Ты хоть узнал о ней что-нибудь? – подал голос один из товарищей. – Кто такая, откуда?
– Так, не спрашивай ее, – прервал друзей самый младший из компании. – Умыкни гордячку, а там уже разберешься и с тем, кто она, и с тем, почему знакомиться не хотела.
Идея Ибрагиму сначала показалась совершенно идиотской. Ему ли, образцовому советскому гражданину, красть девушку? Однако, поразмыслив пару дней, пришел к выводу, что обычаи предков были придуманы не зря. И не ему их отменять, если даже советская власть с этим не справилась.
Сказано – сделано.
Оказавшись связанной и закинутой в машину одного из товарищей Ибрагима, девушка лишь выпалила, что ее следует немедленно вернуть домой.
– Если хочешь жениться, приходи и проси моей руки.
– Ты же откажешь. – Ибрагим не мог довериться.
– Я не выйду замуж за того, кто украл меня, словно мешок картошки, – не сдавалась горянка.
– Да и не нужно. Довезу тебя сейчас до моего дома, там и останешься.
– Я не выйду замуж за того, кого даже не знаю.
– Как будто родные найдут тебе твоего знакомого! – фыркнул Ибрагим.
Кадр 10. Снова преподавательница
Мария Петровна пытливо смотрела на распечатанный лист с моим черновиком.
– И что дальше? Снова нет конца?
– Есть. Он украл девушку.
– И что с ней будет?
– Она станет его женой.
– И все?
Я смотрел на нее и не мог понять, какого ответа она ждет от меня. Я вытер вспотевшие ладони о джинсы и скрестил руки на груди.
– После они будут жить вместе, рожать детей. И может, даже умрут в один день. – Я попытался свести все к шутке. – На Кавказе многих девушек крали. После этого не происходило ничего невероятного.
Мария Петровна потерла виски, глубоко вдохнула и поставила на листе огромный вопросительный знак.
– Так не пойдет. В чем конфликт?
– Но вы же сами говорили, что в современных произведениях не обязательно должно быть три стандартных акта и ровное течение событий. Может, все закончится именно на том, что он ее просто украл.
– Хорошо. Тогда спрошу иначе. Какая у произведения идея? Какую мысль вы хотели донести?
Я молчал. Не хотелось говорить, что я просто впечатлился историей таксиста и додумал ее на свой лад.
– Допустим, Фатима действительно осталась с этим мужчиной. Что было дальше? Полюбила ли она его или ненавидела всю жизнь?
– Наверное, полюбила.
Мария Петровна закатила глаза:
– Других вариантов у нее нет, я полагаю?
Преподавательница подчеркнула пару фраз в тексте:
– Вот здесь удачные моменты. Здесь фраза лишняя. Надо убрать.
Я слушал ее комментарии и мысленно правил текст вслед за ней.
– Над концом подумайте еще.
– Хорошо.
– Будьте креативны. У героя всегда больше опций, чем вам кажется.
Я шел домой по темному бульвару. Снег по нашей с ним доброй традиции хлестал меня в лицо. Руки без перчаток покраснели, карманы не спасали от холода. Еще один поворот – и я дойду до припаркованной машины. Что же случится с Фатимой, я все еще не придумал.
Кадр 11. Фатима и Вера
Текст АбдулмаджидаВыходя с работы, Фатима не заметила старенькую «Волгу», которая стояла неподалеку и дожидалась ее уже второй час. За затемненными окнами едва можно было различить очертания троих мужчин, о чем-то активно споривших ровно до того момента, как они увидели девушку. Фатима поправила на плече ремешок сумки и пошла дальше по переулку. Погруженная в собственные мысли, она не заметила, что за ней кто-то идет. Вдруг ее схватили и перебросили через плечо, она стукнулась подбородком о спину незнакомца и, вырываясь, стала звать на помощь.
– Не кричи, – хлопнул ее по ногам незнакомец, не скрывая раздражения. – Тебя не убивают.
Скрутив Фатиме руки, двое мужчин затолкали ее в машину. Третий сидел за рулем и ждал знака, чтобы рвануть с места. Фатима сыпала проклятиями и кричала, несмотря на попытки мужчин заткнуть ей рот. Укусив одного из них за ладонь, она расплакалась:
– Что вы творите? Зачем?
– Успокойся, ты просто выходишь замуж.
Наконец мужчины завязали рот девушке не очень свежим носовым платком и поехали к намеченной цели.
Фатима силилась понять, кто же решил ее выкрасть, кто пошел на такую низость, зная, что он ей не мил. Перебирая в памяти лица женихов, приходивших к ней свататься за последний год, она не могла ни за кого зацепиться.
– Приехали, – буркнул один из похитителей. – Скоро увидишься со своим женихом.
В глазах Фатимы искрились слезы. Поняв, что ее привезли в обычный жилой дом в несколько этажей, девушка испытала облегчение. Если она станет кричать, кто-то из соседей ее обязательно услышит.
– Не вздумай кричать, – словно прочитал ее мысли один из мужчин, взглянув на нее в упор. – Сейчас мы аккуратно зайдем в квартиру, а там уже все решим.
Сняв с Фатимы повязку, мужчины улучили момент, пока во дворе никого не было, и быстро занесли девушку в квартиру на четвертом этаже. Там ее уже ждал злополучный жених. Взглянув на него, Фатима даже не сообразила, кто перед ней стоит.
– Не узнаешь? – рассмеялся тот.
– Нет, – словно выплюнула девушка.
– Оно и к лучшему. Считай, что мы сегодня заново знакомимся.
– Отец и братья придут за мной.
– Когда наступит утро, уже не придут, – заверил он, подходя к девушке.
Отступив к стене, она обняла себя за плечи:
– Если притронешься ко мне, клянусь, я убью тебя.
– И не собирался, – засмеялся ее мучитель. – Когда наступит утро, тебя и так никто не станет забирать. Они не будут разбираться, было между нами что-то или нет.
Принеся девушке поднос с едой и водой, он запер ее в комнате, намереваясь спокойно дожидаться следующего дня.
– Если вздумаешь кричать, говорю сразу, никто тебе не поможет. Невест крадут постоянно, не диковинка.
Оставшись в комнате одна, Фатима огляделась в поисках того, что бы помогло ей выбраться. К одной из стен была приставлена широкая кровать, у второй был небольшой комод. Девушка проверила каждый его ящик: все они оказались пустыми. Фатима была заперта практически среди голых стен. Промаявшись так пару часов, то крича, то пытаясь найти выход, девушка от изнеможения легла на кровать и свернулась клубком. Фатима увидела лепешки и сыр на подносе. Живот неприятно урчал. Чтобы вновь не расплакаться, Фатима потянулась к еде. Она медленно жевала лепешку, кусок за куском, и думала о своей жизни. Неужели это ее судьба – стать женой незнакомого и до дрожи отвратительного ей человека? Стоило ли тогда быть такой непримиримой с другими женихами? Может, ее гордыня сыграла с ней злую шутку и то, что произошло, – это кара за грех?
