Все супруги настроены на измены

Новый аккорд гитары: «Эх раз, да ещё раз…»

Чувствую, как огромная волна моря эмоций смерчем, мощно разрушающим всё человеческое, накрывает меня, застилает видение моё, прогоняет стабильность разума моего. Накрывает и исчезает сразу, навсегда весь ум-разум мой, а радостно-мажорное состояние сознания моего заменяется похоронной минорной мелодией. Логика располагает, а эмоции покой взрывают!

Песня нашей любви живёт,

ликует и славит тебя

всё время во мне…

Любовь – это Жизнь!

А здесь? Сейчас? Скрежет зубовный…

Грохот падения дома,

Облако ослепляющей пыли – тут, под столом.

Молчу. Не иду. Сердце не бьётся…

Другие-чужие мимо бегут.

Как одиноко стало мне вдруг!

Не иду и всем прохожим,

не желая ответа,

кричу: «Что там случилось?!»

Один и второй: «Хоронят Любовь!»

То не скрежет зубов, а марш похоронный?

То не грохот падения дома, а ушёл человек?

То не облако пыли, а чёрные птицы в стае летят?

Любовь – и хоронят? – шепчу. –

Как печально. Больно кому-то…

То любовь умерла, – подтверждают и,

глаза отводя, добавляют: «Крепись…»

Не понимаю. Молча смотрю:

«Крепись» – это мне?»

– Твоя Любовь умерла.

Рассекают меня и сердце моё пополам.

Закрываю глаза: «Умерла?»

Удар – и по сердцу!

Остановилось оно…

Не в силах совладать с аффектом от неожиданного опрокидывания с ног на голову всего, что было до момента сего…

Эмоциями зверя-самца я ощущаю безудержное наполнение всего тела моего кипящей, взрывоподобной энергией…

Энергия эта неимоверно мощно и сокрушительно бьёт, уничтожающе сильно бьёт по голове меня: остатки разума исчезают… Сердце замерло и, будто не бьётся совсем… В глазах помутилось, сверкнули снопом искры серебристые и меня уже нет…

Ощерив клыки, вскидываются вверх пружинистым толчком задних лап все мои, прочно удерживаемые волей и состоянием сознания в железной клетке, вытолкнутые теперь на дикую удаль эмоции: дикие и непредсказуемые в силище своей, как голодные львы…

Эмоции смертельным рывком, будто разъярённые хищники, заставляют в испуге сжаться и спрятаться чувства мои, топчут ум, пытаются разорвать на части сердце во мне…

Тело моё вскакивает! Тут же сразу наваливается на стол, тянется через стол и опрокидывает часть длинного стола… Всё на полу: ложки, вилки, еда, тела и та мразь… Хватаю этого нелюдя, который сидел напротив Светы, за галстук и тяну на себя… Глаза видят только его… и нож. Нож рядом с разбитой тарелкой его… Рука моя сама хватает этот ждущий исполнения наказания нож. Заслуженного наказания подлецу! Рука моя и нож резко бросаются к бывшему родственнику…

Из-под опрокинутого стола выбираются те, кто не успел отскочить. Кто-то остаётся под ним вместе со всеми и на нем.

Всё смешалось: явь и неявь, люди и звери, деньги и честь, чёрная икра и темень ночи невежества, ложки-вилки, самки-самцы и плаха для казни преступника…

Глаза мужа Натальи, Алексея, наливаются кровью, зрачки тускнеют, лицо багровеет: затягиваемый мною всё сильнее и сильнее галстук перекрывает ему дыхание… Я оказываюсь сверху над лежащим родственничком! Наматываю его галстук на свою левую руку и вижу, как искажается физиономия предателя-подонка-лицемера. Кто-то хватает и удерживает правую руку мою. Вижу, у головы поверженного валяется другой нож. Отпускаю рукоятку первого жабокола, что у меня пытаются отнять. Отняли, освобождают руку мою, и сразу хватаю этот лежащий тут нож, крепко сжимаю рукоять, чуть отвожу руку свою для размаха… Вот его рожа, красная от моего удушения и напряжения, сопротивления. Удерживаю левой рукой за удавку грудки его и замахиваюсь. Отвожу правую руку назад с судорожно сжимаемыми моими пальцами-когтями, моими лапами зверя, ручку и лезвие ножа.

Глазами пожираю ненавистного лицемера, кто всегда клялся в чистоте дружбы мужской. Кто призывал Бога в свидетели о соблюдении им неписанных законов, утверждающих порядочность и благородство: что даже в мыслях нельзя спать с чужой женой…

Уничтожаю фальшивого зятька, треплющего о присущей ему чести… Размахиваюсь, бью, втыкаю нож в горло его… Но рука моя опять не может завершить необходимое, последнее движение. Не может, потому что запястье и локти мои держат цепко несколько мужских и женских ухватистых рук. И я не могу завершить справедливое наказание…

Кручу, вращаю, освобождаю запястье своё, и вот уже нож, направляемый неимоверной силой моею, вонзается в горло ничтожества… С безбашенной жаждой мести и страстным желанием выдёргиваю лезвие из тела… Хлынула кровь… Втыкаю ещё и ещё раз! Ещё раз! Много-много раз…

Слышу, как эхом звучит во мне: «Эх раз, да ещё раз…много-много- раз…» Звучит чей-то указующий голос…

Бью! До конца, до уничтожения, до изнеможения и потери всех сил, до окончательного разрушения в помрачении разума …

В памяти моей всё всколыхнулось и закрутилось, как в карусели, падающей с высокой горы. В карусели, опрокидывающейся всё ниже и ближе к пропасти краю… Смешались здесь люди и нелюди; с застывшей улыбкой манерною куклы и напуганные дети, а с ними и тёти, с которыми кувыркаются дяди… Бутылки, кровати, занавески и шторы-шоры на глазах у супругов…

Перепутано всё, и смешались правда и ложь… Ничего не понять: чему верить, а что мне прогнать? Прогнать из памяти ёмкой… Прогнать даже то, как в детстве дрался с мальчишками… Дрался, не чувствуя боли, крича до хрипоты, что моя, моя мама всех красивей… Дрался, кричал, а они упрямо рыдали-кричали в ответ, что ничего на свете их мамы красивей нет… Так теперь, плача, все дети кричат?!»

Ещё несколько минут назад подсознание Виктора не успело ответить, чем мы отличаемся от зверей, а сейчас… Сейчас всякое здравомыслие отброшено напрочь, и остаётся только одно: наказание мщением, уничтожением мрази сволочной…

Все пассажиры кораблика застыли в непонимании от неожиданного разрушительного шума. Жена, гости и друзья-товарищи каждый по-своему реагируют на свалку…

Начальник полиции заскакивает, забыв о супруге своей (ведь главное – подчиниться инстинкту самосохранения) за стойку бара. Там он трусливо прячется, приспускается на пол и, нажав на телефоне кнопку экстренного вызова, прикрыв ладонью уста на мордоленции, громко шепчет: «Срочно… Сюда…»

Авторитет-бизнесмен медленно и спокойно встаёт из-за полуразрушенного стола, берёт за локоть жену свою и, отойдя в угол помещения, приложив телефон к уху, что-то улыбчиво говоря, невозмутимо наблюдает за мордобоем.

Священник, проявив недюжинную силу воли, с трудом, но преодолевает силу тяготения. Он отрывает ладонь своей руки от ягодицы соседки по столу, которая многообещающе улыбалась и заворожила его своей свежестью, новизной ощущений. Он успел уже напоить её до хмельного безрассудства и словоблудием, и коньяком.

Батюшка, чокнувшись с рюмкой девицы, быстро опорожняет очередной свой бокал с коньяком и пытается встать.

Пьяный судья панически вертит едальником. Не понимает куда исчез генерал МВД. Возмущённо оглядывается, спрашивает соседа о том, где охрана и, узнав, что та на улице, на входе, начинает отодвигать свой стул подальше от свары …

Теперь лицо его, потерявшее маску важности, напоминает точь-в-точь то выражение, с которым он стоял перед парламентом. Стоял на полусогнутых, непроизвольно испуганно озираясь, когда его утверждали на должность судьи Верховного. Тогда он пребывал в испуганном ожидании. С тревогой наблюдал за выступающими: вдруг кто-то из них объявит во всеуслышание, что лично сам делал ему «занос» деньгами? Необычность ситуации в данный момент показывает его истинную личину, вещающую о том, что забрался он со «свиным рылом в калашный ряд».

Замминистра по СМИ Вячеслав резво вскакивает. Пригнулся, нервно дёргая красным семафором-хрюкалом, хватает спутницу свою. Мгновенно определяет происходящее, как бунт на корабле. Допускает, что народ здесь взбесился. Допускает, но помнит, что он – фильтр, пропускающий в печать только то, что надо его хозяевам, выделившим ему миллиончик из взятки за продвижение строительства Национальной библиотеки… Он всегда придерживается правила: чтобы сохранить благополучие своё, надо избегать скандалов. Вячеслав, обхватив жену за туловище, бросается в дальний угол зала. Прячутся в полутьме.

Юлий, что-то сказав эскортнице, берет её рюмку, чокается с пустой своей и, залпом выпив, разворачивается на стуле, чтобы лучше увидеть и понять происходящее.

Вскакивают все, кроме одной Светланы… Она тянет край платья своего, тянет ниже колен и с выражением страха на красивом лице смотрит на происходящее…

– Что такое? Что происходит? – обращается ко всем общительная Елена.

В воображении её уже всплывает сладкая порция адреналина, идущая от её монолога подругам о несовершенстве хозяев пиршества.

Тем временем Виктор отводит руку с ножом, целит в горло врагу:

«Целюсь в ненавистное, хрипящее прерывистыми звуками горло мрази и с силой, нейтрализующей волну ненависти и презрения уничтожающего, вонзаю ножище в шею сволочи…Вонзаю, затем вновь размахиваюсь и бью лезвием ещё и ещё раз, ещё много-много раз в кровавую массу. Отвожу руку для нового замаха… Голова того, кто когда-то был родственником Алексеем, дёргается в сторону и острие ножичка ударяется в кафель пола… Нож скользит, а силища руки моей всё ещё давит, и лезвие со звоном ломается у самой рукоятки. Ломается и скользит по полу».

Виктор всем вниманием своим вовлечён сейчас в самое главное для него: в уничтожение/убиение того, кто мешает красоте и чистоте чувств человеческих. Мешает эволюции и что разделило его жизнь на до сего мгновения и на после… На после, где теперь того, что называется после – нет… Нет, потому что это происшествие – смерть всему…

«Вовлечён я в главное – в искоренение подлости. Но краем глаза замечаю, как толпа гостей, возбуждённо переговариваясь, расступается. Расступаются они и тут же появляются, возникают и ко мне несутся с оружием, дубинками, наручниками в руках, сворой мчатся, агрессивной группой слаженно действующие полицейские»

Машинально мелькает в уме его: «Эх, уже вызвали!!!» Отмечает Виктор в уме и, находясь во власти уничтожающих грязь и подлость эмоций, смотрит на неподвижное тело Алексея. Разглядывает его, чтобы всмотреться и убедиться, что ОН УСПЕЛ сделать то, что должен был, обязан был совершить. Совершил и закончил, решительно уничтожил. И так действенно сразу ответил на привычное подлым невеждам «ещё раз… много-много раз…»

Как его скрутили, что у него спрашивали, как отвечал, и всё остальное: перемещения, встречи, расставания – Виктор не видел, не слышал…

Не видел, не слышал и понял о произошедших переменах Виктор только тогда, когда его поместили в одиночную камеру тюрьмы с обитыми чем-то мягким и пружинистым стенами:

«Я уничтожил подонка, который в глаза мне кичился благородством своим, а за спиной совращал жену мою… Оправданно убил, но… Совращал её? Так ли? Но он ведь не насиловал её… А если так, то она сама позволяла и хотела того, что случилось между ними! Получается, что она была в связи с ним…»

Виктор начинает осознавать, что, наверное, направил наказание не туда, куда надо было. Начинает он понимать что-то.

Понимает, но не может выйти из переполненного эмоциями состояния сознания. Он, безоглядно верящий в реальное наличие своего семейного островка, полностью полагающийся на чистоту именно их с женой отношений, не мог поверить в невообразимое предательство. Предательство со стороны самой близкой и, как он теперь понял – не близкой…

Заточило его в клетку из прутьев эмоций резкая и невообразимая трансформация всей этой чистоты, которая жила – как он думал – долгие годы в нём и между ними…

Жила и была, как он полагал, сама чистота и правда, что главенствовали между им и той, которая говорила ему о любви и верности. Той, кто стала матерью сына его. Той, которая шептала, что любит то же самое, что и он: те же песни и принципы… Той, которая с ним создавала семью… Той, кто убеждала в чистоте души своей и сердце которой он всегда, словно грел в ладонях своих…

«Как во смутной волости,

Лютой, злой губернии

Выпадали молодцу

Всё шипы да тернии.

Он обиды зачерпнул, зачерпнул

Полные пригоршни,

Ну, а горе, что хлебнул,

Не бывает горше.

Пей отраву, хоть залейся –

Благо денег не берут.

Сколь верёвочка ни вейся –

Всё равно совьёшься в кнут!»

Глава 3.

Первые мысли и выводы

20 сентября 2022 года, 21:22

Виктор в памяти своей слышит громогласные аккорды гитары и слова, несущие в себе много уровней понимания:

«Слышу песню, голос поэта, и хочет криком кричать, из меня вырываясь, вопрос: – Куда, куда вы, страсти, гоните всех нас? Куда? Жизнь, куда ведёшь меня/его/её? Жизнь, дни которой, словно одинаковые песчинки, протекают между пальцами самок/самцов. Протекают дни, и даже судьбы – моя/твоя – между судорожно хватких пальцев в поиске долговременной сладости. Хватких пальцев в изменчивом мире предметности, в относительности, где долговременных явлений вообще быть не может… Не может быть, но слепая надежда убаюкивает в нас зоркость, и все мы бегали/бегаем за миражом, как путник в пустыне, мучимый жаждой… Бегаем в поиске любви, верности и порядочности. Бегаем по кругу, находясь там, где их, качеств духа, нет и быть не может. Носимся, меняем предметы, сменяем тела, желая получить тут, среди предметов, то, что живёт не здесь, а находится только выше, в другом измерении…

Не знаем, где искать желаемое, и, оставаясь невежами, получаем предательство. Получаем и убиваем/уничтожаем тех, кто предал, разочаровал сердце преданное наше/моё/твоё или же губим сами себя!

Уничтожаем тела лицемеров воочию или ментально, а до причины не дотягиваемся, и окружение, обстоятельства остаются прежними. Люди остаются прежними, и вновь идут повторы, бег по кругу, суета на том же уровне – где тела подобны.

Скачка по кругу повторов – вместо подъёма по спирали эволюции.

– Что же делать?!

Надо не уничтожать то, что есть и наличествует, а создавать альтернативу, поднимаясь…

Этот подъём – утверждением себя – заменит неправедность!

Какую создавать альтернативу?

Куда подниматься?

«Ах, лихая сторона,

Сколь в тебе ни рыскаю –

Лобным местом ты красна

Да верёвкой склизкою!»

Всюду господствуют обман и насилие! И я, так же, как все, физическим уничтожением, насилием отвечаю на коварные действия подлецов… Делаю, сделал так, но правильно ли поступил?»

Виктор, разглядывая в камере царапины на кожемитовых стенах, умом своим начинает осознавать то, что он натворил. Разглядывает царапины, осознаёт потерю всего и одновременно находится в глубине самости своей, где нет слов и понятий, но есть истина, которую он хочет найти.

Слышится Виктору затухающее звучание аккордов гитары в памяти его. Вслушивается он и улавливает уже не первый, предметный, а другой уровень и смысл слов песни поэта.

Много веков носимся мы, люди, опьяняемые временными удовольствиями, по кругу. Находимся в повторах и принимаем видимую активность окружения, куда мы приходим как в данность, как в реальную и, якобы, в правильную жизнь.

Слышит Виктор слова, музыку, паузы между аккордами, промежутки меж вибрациями звуков и всматривается в прошлое.

Оглянулся и видит. Различает там картины дуэлей, когда честь хранящие убивали одних подлецов, а другие после такого боялись выпускать страсти свои. Так вопреки законам, написанным людьми, очищали общество от подонков, не соблюдающих направление вектора божественной жизни, где главное – чистота…

С иронией Виктор отмечает, что в то же время почти все мужчины, даже женатые, бегали к любовницам не для ведения философских бесед. Ухаживали за ними, гонимые страстью, исходящей из самой природы живых существ… Бегали не только к актрисам. Аналогично и их жёны искали/ищут новизну в телесных ощущениях вне семьи, при отлучке мужей.

Важно то, что за очистку общества от негодяев теми прямыми, физическими методами, что были в прошлом, сегодня настоящих мужчин сажают в тюрьму. В результате подлые самцы размножаются, а настоящие мужчины уничтожаются.

Виктор, побывав в синтезе, во всеохватности знаний, возвращается в здесь и сейчас, в сегодня, к мыслям своим и хочет понять первопричину произошедшего:

«Этот самец-родственничек полез к моей жене. Полез к ней, но она ведь не возмутилась, не обратилась ко мне. Не обратилась, значит, она – такая же, как и он? Она предательница и самка? Были ли и главенствовали ли меж мною и женой моею чистота и правда? Верным это казалось, потому что была жена, был сын, была семья, как единение трёх сердец. Были желания в достижении целей и нахождение в общем укладе, времяпровождении. Всё это было ведь, она заменила «это было» на предательство! Что теперь с семьёй?

Главное в ней, в семье, – это общее благо, которое строится и укрепляется только на основе искренности, чистой правды. При наличии обмана семья же не может быть сохранена! А отношения с сыном? Они, понятно, теперь станут другими: меня ведь свободы лишили и скоро припаяют срок!

У жены в противовес обману, была альтернатива: открыто поделиться со мною тем, чего сама желает и что делает. Вместе решили бы, как строить отношения. После такого была бы сохранена главная ценность – честность в общении, дарящая веру в человека. Было бы сохранено то, что соединяет/объединяет. Вместо этого – коварство и ложь! Вместо единения – разрушение. Продолжать так жить и оставаться во лжи? Нет, конечно. Нет и ещё раз нет! Лучше уничтожить весь этот обман, предательство и остаться у разбитого корыта, погибнуть в борьбе самому, чем выдавать фальшь за истину и обманывать самого себя…

В чём дело, почему я так ошибся в восприятии, оценке жены?

Я его, одного из виновников обмана, уничтожил. Уничтожил лицемера, эту фальшь, измену, предателя. Я поступил, как мужчина, но…

Но она-то осталась… Она, главная виновница обмана длиною в жизнь, она-то не наказана!!! Что делать теперь-то? Ведь в первую очередь надо было наказать её, а потом уже его и всех других: сучка не захочет, кобель не вскочит… Теперь меня осудят и, возможно, к пожизненному. Лишат свободы, а моя коварная инициаторша этой трагедии, устроенной ею предательства-беды, будет по-прежнему крутиться, как сыр в масле, в удовольствиях тела! Что же получается? Я сглупил? Да-да… Прихожу к неоспоримому выводу: я поспешил, дал волю эмоциям и поступил неправильно».

Шумным выдохом досада вырывается из груди его. Он слышит резкий, оглушающий лязг металла. Внимание Виктора враз вышибается из внутреннего мира его.

Громко, чрезвычайно громко и грозно гремит засов на дверях камеры. Входят трое надсмотрщиков, требуют от Виктора назвать свои данные. Майор, стоящий впереди, молча оглядывает Виктора и затем резким голосом приказывает старшинам:

– Действуйте!

Виктора заставляют выйти из камеры. Он шагает по металлическому полу, проходит между этажами и вскоре его ставят лицом к стене у дверей кабинета начальника тюрьмы…

Когда Виктор входит, то видит в кресле хозяина кабинета того самого кандидата в министры МВД – Игоря Грязнова, который вчера был на празднике. Начальник тюрьмы выходит, и Виктор с Игорем остаются одни.

Глава 4

Спасательный круг брошен

20 сентября 2022 года, 21:24

– Привет, Виктор, – произнёс генерал властно и ровно звучащим голосом, выразительно глядя на задержанного. Помолчал, а затем продолжил:

– Я пришёл сюда не для болтовни о сочувствии, – он опять замолчал и после тоном начальника вымолвил: – Лично я тебя считаю лохом, но пришёл только потому, что как мужчина понимаю тебя… Главное – за тебя вступился и попросил выручить наш общий знакомый, Юлий, поэтому я приехал к тебе. Потерпевшего в больнице откачали, и уже ясно, что он будет жить.

«Жаль, – подумал Виктор, – таким подлецам не место на Земле»

Генерал продолжил монолог:

– У тебя два варианта действий, ведущих к разным результатам. Первый. После нашего здесь с тобой разговора, о котором никто не узнает и не должен знать, я уезжаю отсюда и не вмешиваюсь в то, что ты натворил. Дело о попытке убийства, не доведённого до конца по независящим от тебя обстоятельствам, пойдёт своим ходом. И после следствия состоится суд. Суд даст тебе срок 15-20 лет. Выйдешь на свободу, если не умрёшь там и дотянешь до конца срока, выйдешь с подорванным здоровьем и нищим стариком.

Второй вариант – это заплатить мне 100 тысяч евро, и я сделаю так, что тебя завтра освободят под подписку о невыезде. Организую следствие, которое закончится закрытием уголовного дела против тебя или передачей дела в суд. Если надо будет, то сделаем так, что виновным в происшествии признают самого Алексея. В любом случае, если состоится суд, то на нём тебя признают невиновным, и после всего этого сможешь жить дальше своей жизнью. Выбор за тобой. Что скажешь?

После непродолжительной беседы с Грязновым, уточнения деталей и объявленных им гарантий, Виктор, памятуя, что надо наказать предательницу и довести мщение до конца, согласился заплатить озвученную сумму.

На другой день он вышел из тюрьмы. Впереди была встреча с бывшей половинкой своей… У ворот тюрьмы она его не встретила.

Делишки, дела, окружение

гонят тебя/меня/нас в забвение

Души и про честь все забыли давно. Живу я среди людей,

но нахожусь словно на льдине один,

в Ледовитом океане один,

где волны холодные,

с кромками льда на тёмной ряби бушуют.

Бушуют, и ветер обстоятельств

пену с гребней волн в лицо,

в лицо моё и глаза бросает,

ослепляя и стылый мороз призывая. Я – один… Плакать? Рыдать? Но…

Я ведь… Я же – мужчина и сумею поднять то,

что другим даже с места не сдвинуть…

Рыдать?! Наоборот: надо СМЕЯТЬСЯ!

Как там говорил об этом Владимир Семенович Высоцкий:

«Ты не вой, не плачь, а смейся –

Слёз-то нынче не простят.

Сколь верёвочка ни вейся –

Всё равно укоротят!»

Предают/продают, изменяют/меняют, обманывают/лгут, и не скоро возврат бумеранга происходит: что посеешь, то пожнёшь. Посему, не имея масштаб видения размером в века и не видя воочию наказаний за подлости, живя часом-двумя, хватаемся за наслаждения, ведь очень хочется этого.

Хочется, а думать наперёд или разучились давно или не умеем ещё.

Не умеем думать?

85% людей вначале делают, а только потом думают, но кажется им и обманывают они себя, что думают и только затем совершают поступок.

Верьте – это доказано: действуем ты и я под влиянием толчка эмоций, а только позже думаем.

Как же мал ты, человек: взрослеешь, а выше стола, постели и пояса своего подняться не можешь!

Взрослеешь? Телом старея, взрослеешь?

Нет – взрослым становишься ты только тогда, когда, опыт получая, мудрой стала душа.

Глава 5.

Чистота солнечного детства

20 сентября 2022 года, 21:25

В начале нашей жизни у нас, у всех, появление здесь, на планете Земля, одинаково. Проявляемся в мире этом, где радость, любовь и блаженство сеять стремимся, принимая планету Земля и людей как единую атмосферу добра. Хотим принимать всех, как себя, желая другому того же, что и себе, и купаться в среде благожелательной взаимосвязи, Единства.

Громко и звонко жарким летом хохочем над мокрыми шутками туч. Рубашки и платья к мокрющим телам прилипают.

Смотрим вокруг. Женщины – мамы. Папы – мужчины…

Гляжу на больших дядей и тёть: быстрее бы мне, быстрее бы вырасти мне! Вырасти мне, но мыслить и жить – как они – не хочу… Почему не хочу? Не пойму, но кто-то шепчет тихонько внутри меня о чём-то таком, что мешает им, взрослым, в счастье всегда и во всём пребывать…

Мчусь на велике трёхколёсном, и ветер освежает меня: теребит испачканную майку и кепку, что набекрень…Чувствую, как много песка в обуви на босу ногу, когда педали кручу, как чемпион. Вот вырасту скоро – машину куплю лучше, чем у умного дяди-соседа и буду друзей всех катать до того, чтобы сказали: всё, не могу, надоело, пойдём поиграем во взрослых.

А она? Вырасту я и замуж за принца пойду, и буду вам всем подарки дарить, всем-всем такие, какие хотите. Час, дни, недели, года пролетают и, как птицы в облаках, исчезают. Исчезают и желанья твои/мои/наши, с неба спускаясь к земле, в мир взрослых входя, преобразуют меня и тебя. Преобразуют – чем ближе к земле – наши мечты и желанья уходят в забвенье. Здесь – в мире взрослых – строгие правила всё направляют. Солнечного детства грёзы забыты и, даже забыто Солнце само. Счастлив я был в эмоциях детства и свободен во всём не понарошку.