Бич океана

Владимир Марфин

Бич океана

Все последние дни океан был спокоен. После диких штормов у Огненной Земли и мыса Горн, где советскую флотилию изрядно потрепало, выход в мирные воды Тихого океана был подарком судьбы, желанным и выстраданным.

Уже более полугода несколько китобойных судов во главе с громадной "маткой, напоминающей своими размерами авианосец, бороздили зыбучие тысячекилометровые пространства экзотического Южного полушария. За это время было добыто множество китов, трюмы плавучего комбината почти заполнились, и предстоящее свидание с матерью-Родиной ожидалось моряками с понятным нетерпением.

Где-то возле Курил промышляла в это же время дальневосточная конкурирующая группа «Советской России»,, в Атлантике успешно «паслась» «Советская Украина», а достославной «Славе» оставалось лишь поохотиться в яванских широтах.

А затем через Зондский пролив привычно войти в Индийский океан, и мимо Кейптауна добраться до Намибии, где в знаменитой Уолфиш-Бей, так называемой Китовой бухте, пополнить запасы пресной воды и топлива, и уже через Атлантику, завершая кругосветку, на всех парах плыть к Гибралтару, от которого до Одессы, можно сказать, рукой подать.

Однако всё это было впереди. А пока корабли осваивали Тихий, и океан, словно оправдывая данное ему кем-то название, вёл себя на редкость мирно и гостеприимно. Правда, здесь, как нигде, рыбакам досаждали акулы. Целые полчища их круглосуточно вертелись возле китобойцев, нападая на каждого добытого кита и безжалостно терзая его во время буксировки. Эти твари были столь нахальны и прожорливы, что иной раз на палубу затаскивали, не целую добротную тушу, а нечто, на которое без содрогания нельзя было смотреть.

Акул отстреливали и травили. Но это не помогало. Потому что вместо одних появлялись другие, так же жадно накидывающиеся даже на гибнущих сородичей и мгновенно разрывающие их на куски. Видя это жуткое, безумное пиршество гадин, некоторые новички, особенно женщины, работающие в киторазделочных и консервных цехах, едва не падали в обморок, если им доводилось наблюдать за этой безумной акульей вакханалией. Да и бывалых мореходов порой тошнило от омерзения при виде того, как зубастые исчадия пожирали своих несчастных братьев и сестёр.

Находясь в автономном заграничном плаванье, флотилия оставалась частью государства. И здесь, как и там, действовали все законы страны и её институты. А именно партком, профком, комитет комсомола и, конечно же, собственные печатные органы – от стенных газет на каждом судне до общей многотиражки с гордым названием "Советский китобой".

Однако все эти парторги, профорги, комсорги являлись, по сути дела, обычнейшими бездельниками, яро изображающими кипучую деятельность по политвоспитанию, а на самом деле пригляду за подлинными тружениками. И не раз и не два, видя самодовольные физии сующихся во все дела идеологических бонз, все рыбаки – от капитана-директора до последнего салотопа – желали каждому из них угодить на обед или на завтрак акулам.

Особенно не жаловал сиих надзирающих и руководящих специальный корреспондент областной партийной газеты Олег Привалов, проводящий свой первый трансокеанский сезон.

Это был светловолосый молодой человек двадцати пяти лет от роду, выпускник-филолог Одесского университета, уже успевший за сравнительно короткое время сделать неплохую журналистскую карьеру. Серия его очерков о знатных людях области, один из которых перепечатала "Правда", обратила на себя внимание местного коммунистического вождя. И именно с его подачи Привалова из "молодёжки" перевели в промышленный отдел газеты обкома КПСС. А затем, по просьбе капитана-директора Соляника, мечтающего о Золотой Звезде Героя Соцтруда, откомандировали в распоряжение политотдела флотилии, дабы отразил он своим успешным пером выдающиеся достижения советских китобоев.

И Привалов отражал. Вдохновенно, возвышенно, воспевая нелёгкие морские будни. С первого кабельтова, пройденного судами, он создавал свою первую, необычную книгу, можно сказать, подлинную поэму в прозе, передавая отрывки из неё не только в свой родной "орган", но и в другие престижные издания. А поскольку среди них были "Известия" и "Комсомолка", то слух о китобоях разносился по стране, а имя автора публикаций обретало известность. В этих очерках романтически шумели муссоны и пассаты, сияли удивительные экваториальные созвездия, пахло ароматами тропических морей и солёными необъятными льдами Антарктики.

Однако всё, что выходило из-под пера Олега, тут же передавалось на суд негласных цензоров – от "секретчика" так называемого "Первого отдела" до вальяжного и привередливого секретаря парткома. Без их визы, а порой и бесцеремонной бездарной правки, ни одна строка не имела права на печатную жизнь.

Естественно, что Привалов страдал и бесился, иногда срываясь и вступая в конфликт с надзирающими . Но, в конце концов, понимая, что сила за ними, сдавался, мечтая лишь о том, чтобы, вернувшись домой, издать книгу именно так, как она у него складывалась.

Занимая отдельную комфортабельную каюту по соседству с пожилым редактором многотиражки Борисом Горчаком, давно уже похерившим свои юношеские дерзания, но по-человечески сочувствующим молодому коллеге, Олег большую часть времени проводил на китобойцах, где у него появилось множество друзей и поклонников.

Рыбакам было лестно читать о себе и в центральных изданиях, которые через все советские посольства и консульства доставлялись в отдельные зарубежные порты, и в родной многотиражке, ведущей подробную летопись многодневного похода. Однако более всего Олега уважали за его стихи и песни, и особенно за "Рыбачку". Положенная на музыку руководителем плавучей художественной самодеятельности и записанная на плёнку "Рыбачка" стала подлинным гимном китобоев не только одесских, но и дальневосточных, которым её переслали с братским приветом и пожеланием новых трудовых успехов в неукротимом социалистическом соревновании. Вдали от семей и родных берегов песня напоминала о самом сокровенном, согревая души, будя добрые чувства, в полной мере распространявшиеся и на счастливого автора.

Мы с тобой кита ловили,

по Атлантике ходили,

забредали в разные места.

Только как мы не искали,

так кита и не поймали,

потому что не было кита.

Ах, рыбачка, весёлая чудачка,

и в кого такая удалась?

Стройная, как мачта,

и в любви удачливая.

Видно, ты в Одессе родилась.

Передаваемая через центральный радиопост на радиостанции кораблей, песня ежедневно звучала и над водными просторами, и над чужими берегами, возле которых порой оказывались корабли.

А назавтра – всё сначала.

Нас опять волна качала.

Ты смеялась: "Море – мне родня!"

Трюмы были вновь пустые.

Только ты, назло стихии,

ловко загарпунила меня.

Естественно, что выражение «пустые трюмы» было не более, чем поэтическим преувеличением. Это отлично понимали даже разрешившие песню "идеологи". Ибо щедрая Атлантика весомо, и особенно в южных широтах, пополнила трюмы плавучего завода. Однако преувеличения требовал жанр. И песня заканчивалась на ещё более шутливой ноте.

Я тебе кита поймаю,

я об этом точно знаю.

Снова снасти гнутся и трещат.

Китобоец море пашет.

А с причала папе машут

вместе с мамой восемь рыбачат.

Вот и сейчас, когда китобоец "Стремительный" гнался за уходящим в сторону экватора финвалом, чьи размеры составляли едва ли не четверть самого шестидесятиметрового корабля, песня, несущаяся из радиорубки, словно бы помогала задыхающимся от усердия двигателям набирать скорость.

 Ах, рыбачка, весёлая чудачка,

 и в кого такая удалась?

 Стройная, как мачта,

 и во всём удачливая.

 Видно, ты в Одессе родилась!..

В этот раз Привалов тоже находился на резвом охотнике, азартно следя за начавшейся гонкой и, время от времени, припадая к своему испытанному "Зениту", бесконечно фотографировал то погружающегося в пучину, то вновь всплывающего левиафана.

Финвал, выпуская искрящиеся в лучах солнца пышные паровые фонтаны воды, казалось, забавлялся весёлой игрой, не подозревая, сколь враждебен и опасен несущийся за ним корабль. Его раздвоённый могучий хвост, похожий на гигантскую расправившую крылья бабочку, то игриво взлетал вверх, горделиво раскачиваясь, то с огромной силой обрушивался вниз. И если бы не мерный гул корабельных машин, забивающих все посторонние звуки, вероятно, можно было бы услышать его оглушительные тяжелые шлепки.

Стоя на баке, неподалеку от приготовившегося к стрельбе гарпунёра, Привалов ждал, когда гибельный гарпун, соединенный штоком с судном, вылетит из дула пушки, и спустя мгновение навинченная на эту убийственную стрелу граната взорвётся в теле жертвы, останавливая её бег. Расстояние между преследователями и китом сокращалось. И так же стремительно, как корабль, справа и слева от него, рассекая и вспарывая тугие волны, мчались, словно торпеды, десятки больших и малых акул, чувствующих скорую лёгкую добычу. Грациозно извиваясь и постоянно сталкиваясь друг с другом, эти ловкие твари напоминали громадных беременных червей, копошащихся в кипящем котле океана.

Вероятно, и кит, наконец, почувствовал опасность. Потому что всё чаще уходил он под воду и, меняя направление, выныривал там, где его совсем не ждали.

– Лево руля!.. Право руля! – стоя на мостике, сипло командовал коренастый, полуседой капитан в прорезиненной куртке и мокрой зюйдвестке, не сомневаясь, что начавшаяся погоня будет удачной.

И точно, когда финвал, извергая распыляющиеся струи воды, в очередной раз лихо выскочил на поверхность, гарпунёр быстро прицелился и выстрелил. Стремительный снаряд, просвистев в воздухе, остро вонзился в сверкающую иссиня черную тушу. Раздался взрыв, и Привалов увидел, как полетели в разные стороны куски окровавленного вырванного мяса. Финвал вскинулся, наполовину выпрыгнув из воды, и очередной его напористо выхлестнутый из себя фонтан был уже пурпурно-красным.

– Мо-ой! Восьмидесятый! – приплясывая, завопил гарпунёр, хлопая себя по бокам обветренными, шелушащимися руками.

И все присутствующие при этом рыбаки заорали, зааплодировали, выражая одобрение удачливому охотнику.

Однако кит был ещё жив. Обезумев от боли, он продолжал метаться, тщась освободиться от застрявшего в нём гарпуна. Вода вокруг него густо алела. И почуяв свежую живую кровь, жадно захлебываясь ею, акулы, словно свора взбесившихся сказочных гарпий, бросилась на бьющегося в конвульсиях гиганта.

– Тысяча чертей! – закричал капитан, явно подражая памятным с детства героям Жюля Верна и Стивенсона. – Эти стервы сожрут его раньше, чем мы доберёмся до базы!.. Дед! – засипел он в переговорную трубку, обращаясь к механику, орудующему в машинном отделении. – Разворачиваемся к матке! И давай самый полный!..

Безжалостно терзаемый вцепившимися в него гадинами, кит, обессилев, прекратил сопротивление. И "Стремительный" повлёк его к плавучему заводу.

Время перевалило за полдень. Наступил час обеда. Кок, напоминая об этом, несколько раз выскакивал из камбуза. Но никто из рыбаков в кают-компанию не спешил.

Линь гарпуна, связывающий кита с кораблем, был натянут до предела, и дрожал, а возможно, звенел, словно напряжённая певучая струна. Ещё никогда не подводил он охотников, не позволяя усомниться в своей надежной крепости.       И вдруг все, кто были на палубе, замерли в оцепенении.

На половине расстояния между судном и китом из воды вывалилась необъятная акулья морда и, вцепившись зубами в гудящий трос, как бечёвку, легко разорвала его. Общий крик негодования вырвался из двух десятков глоток.

– Стоп, машина! – снова простужено засипел капитан, лихорадочно раздумывая, что следует предпринять.

И словно бы в насмешку над ним, проводящим свою десятую китовую "путину", и над всей его доблестной и удачливой командой, из воды вновь показалась всё та же громадина, широко разевая зубастую пасть.

– Вот кого надо сделать! – гневно закричал Привалов. – Ведь она же, посмотрите, смеётся над нами! Видите? Видите? Ведь хохочет же, хохочет!

Да, акула смеялась. Это поняли все. И тогда капитан сходу принял решение.

– Стоп, машина! – скомандовал он. И прижав к губам рупор, приказал гарпунёру: – Заряжай! Чёрт с ним, с этим китом, прими Нептун его душу! Я за потерю отвечу! Но вот эту злую пакостницу мы сейчас заарканим!

Очередной снаряд был споро заправлен в орудие.

Мёртвый финвал колыхался на волнах, медленно приближаясь к китобойцу. И кровавая тризна всё так же продолжалась. Однако огромная акула не принимала в ней участия. Описывая в алой воде небольшие круги, не приближаясь к кораблю, но и не удаляясь от него, она словно бы танцевала, дразня китобоев и радуясь тому, что отняла у них добычу.

Такой немыслимой рыбины Олег ещё не видел, и даже не предполагал, что подобные могут быть. В аквариумах разных океанологических музеев он неоднократно наблюдал различных акул, казавшихся просто мальками по сравнению с этой махиной. То и дело, щёлкая затвором "Зенита", он снимал чудовище до тех пор, пока не кончилась плёнка.

– В голову! В голову целься! – продолжал командовать капитан. – Там у неё самое уязвимое место!

– Знаю, не маленький, – проворчал гарпунёр, медленно разворачивая пушку на турели и ловя в прицел лоснящийся череп рыбины. – Ну, вот ты и на мушке! – мрачно усмехнулся он, и выстрелил.

Нет, не зря китобои величали его "Снайпером". Громкий крик вновь разнёсся над бескрайними водами. На сей раз в нём звучало уже не только торжество, но и мстительное злорадство по поводу поверженного врага. Этот крик слился с рёвом, напоминающим рёв раненного изюбря, неожиданно долетевшим со стороны океана.

Но ведь рыбы безмолвны. И даже киты, словно сфинксы, обречены на вечное молчание. Тогда кто же ревел? Неужели подбитая? Это было воистину непостижимо. И, тем не менее, вся эта бесчисленная акулья рать, оставляя полурастерзанного кита, тут же, словно бы услышав призыв, повернула к загарпуненной великанше, окружая её живым плотным кольцом.

– Ох, что-то сейчас начнётся, – заволновался Привалов, представляя, как хищницы накинутся на очередную "подкормку" и жалея о том, что плёнка в "Зените" кончилась.

Однако акулы повели себя совсем иначе. Молниеносно скользя, они прижимались к поверженной , как бы оглаживая, лаская трепещущую тушу, и тем самым уменьшая её страдания. А затем, когда она перестала биться, одновременно рванулись к китобойцу и стали озверело наскакивать на него, с размаху ударяя телами и мордами в прочные борта корабля. Создавалось впечатление, что они тщатся пробить стальную обшивку, чтобы потопить эту смертоносную махину вместе с ненавистными мелкими существами, что истошно орут и мечутся по палубе.

И действительно, на какое-то мгновение ужас и растерянность охватили людей. И хотя все понимали, что взбесившиеся фурии не нанесут никакого урона судну, тем не менее, их свирепая атака поразила всех, кто за ней наблюдал. Первым пришёл в себя капитан. И опять склонился к переговорной трубе.

– Полный вперёд! – разъярённо гаркнул он, окончательно срывая голос. – Будем давить, и крушить этих уродок!

– Каких ещё уродок? – донеслось в ответ из машинного отделения. – Что у вас случилось? Сергей Остапович!

– Да акулы бунтуют, – пояснил капитан. – Берут нас на абордаж! Выходи, посмотри. Такого век не увидишь!

В тот же миг снова легко зарокотали двигатели, и "Стремительный", набирая скорость, двинулся, подминая под себя и кроша бешеными винтами оказавшихся на пути и не успевших увернуться акул.

Кровавый пенный след заструился за кормой. Но акулы, не обращая внимания на гибнущих товарок, продолжали осаждать корабль, и количество их увеличивалось с каждой минутой. Всё пространство вокруг, насколько хватало глаз, кишело, словно сельдями в бочках, разозлёнными лютыми океанскими дьяволицами. Казалось, что все злобные хищницы Тихого океана неожиданно оказались в одном и том же месте.

Тут же была послана радиограмма на плавбазу. И вскоре на помощь "Стремительному", дрейфующему в живых кровавых заторах, поспешили ещё два охотящихся неподалеку китобойца.

– Давай, давай, мужики! – подбадривал в рупор команду капитан. – Тащим эту дрянь на палубу! Готовьте подъёмники!

Первый шок от случившегося уже прошёл, и люди охотно подчинились приказу. Включили лебёдку. И линь гарпуна, надёжно вцепившегося своими "якорьками" в голову акулы, стал медленно сматываться, подводя чудовище к правому борту корабля.

И пока шло подтягивание, Привалов смотался в кубрик и, в гальюне перезарядив аппарат, вернулся на палубу.

А спустя час раскачивающуюся на талях многотонную тушу опустили на спардек и выровняли крен. И тотчас же её окружили рыбаки, обсуждая и оценивая немыслимые габариты. Кто-то из экипажа сбегал за рулеткой и, измерив рыбину, потрясённо возвестил:

– Двадцать метров с половиной! Размер горбача и кашалота! Братцы, так может, это не акула, а какой-то новый кит?

– Ага! Держи карман шире! – засмеялся гарпунёр. – Самая настоящая знаменитая б е л а я! Вон пастища какая! Измерь-ка и её! Запросто любой баркас или шаланду заглотит!

– Сей момент! Айн, цвай, драй! – охотно откликнулся доброволец, и бесстрашно приблизился к безжизненной громадине.

В тот же миг полузакрытая страшная пасть распахнулась и капканьи щелкнула в нескольких сантиметрах от удальца. Рыбак в страхе отскочил, выронив рулетку и едва не сбив с ног стоящего рядом с ним Привалова.

Олег тоже отшатнулся, успев заметить, как внезапно засверкали неподвижные глаза чудовища и уставились на него, словно бы запоминая. Так, во всяком случае, подумалось ему, и внезапный озноб пробежал по всему телу.

"Да ну, ерунда! – тут же опомнился он, продолжая торопливо щёлкать затвором "Зенита". – Это просто её предсмертные судороги. Я же знаю, что акулы чрезвычайно живучи. И даже изрубленные на куски, остаются предельно опасными" .

Он вновь взглянул на акулу. И снова увидел её круглые пристально вглядывающиеся в него глаза. Один из них на мгновение дернулся, как бы шутовски подмигивая ему. И опять человеку показалось, что акула смеётся.

Этот издевательский оскал и вполне осмысленный живой её взор не укрылись и от остальных. В том числе и от главного механика, вышедшего на палубу из своей машинной преисподней. Некоторое время он разглядывал черноспинную, белобрюхую, всю покрытую застарелыми шрамами рыбину, а затем, почесав рыжеватую "шкиперскую" бородку, уверенно изрёк:

– Это – Бич океана! Слышал я о таком.

– Ну, так расскажи и нам! – раздались голоса. – Что ещё за "бич" такой? Откуда он взялся?

– Да не "бич" это, а тварь! – оскорблёно выкрикнул измерявший акулу рыбак, не решаясь подобрать обронённую рулетку. – Мёртвая, мёртвая, а ведь чуть не сожрала! Дайте, братцы, багор, я ей зенки повыколю! А то вон как она зыркает, словно подмигивает!

– Гостю нашему! Журналисту! – засмеялись рыбаки.

– Прямо глаз с него не сводит!

– Не иначе, как влюбилась!

– Да ну вас! Тоже придумаете, – смутился Привалов. – Почему именно в меня? Она всех вокруг видит!

А сам втайне понимал, что товарищи правы, так как чувствовал именно на себе сфокусированный, ненавидящий взгляд акулы. И когда, не отводя глаз, поспешил отойти в сторону, вновь увидел, как торопливо метнулись именно за ним до предела расширенные и скошенные рыбьи зрачки.

– Да-а, – задумчиво протянул наблюдающий эту картину стармех. – Очень скверно, мужики, что вы её загарпунили. – Перегнувшись через поручни, он взглянул за борт, где по-прежнему кишели и бесновались акулы. – Боюсь пророчествовать, но почти уверен , что охотиться нам они больше не дадут. Мы же, можно сказать, с их владыкой расправились. И теперь они от нас едва ли отстанут.

– Ну и что же нам делать? – повернулся к нему спустившийся с мостика капитан. – Заканчивать сезон и швартоваться к базе? Так я же уверен, что руководство нас не поймёт. Да и сказки все это: бич океана, владыка…

– Ты добавь ещё, что сей гадине по меньшей мере тысяча лет! – торопливо добавил кто-то.

– Чего не знаю, того не знаю, – хмуро парировал механик. – Но ещё от деда слышал об ужасной Белой Рыбе. Дескать, горе тому, кто нежданно с ней в море столкнётся. Так же, как при встрече с Летучим Голландцем. До конца своих дней будет преследуем ею!

– О-о, и Голландца приплёл! – насмешливо прищурился капитан. – Кончай травить свои байки! Ты же известный анекдотчик! А вы чего рты разинули? – накинулся он на рыбаков. – Делать вам нечего? А ну все за работу!.. Где наш гофмейстер?

– Я здесь! – бодро отозвался кок, выскакивая из-за спин сгрудившихся рыбаков. – Сколько раз звал всех обедать, а никто не идёт. Снова, что ли, придётся еду разогревать?

– А чего? И разогреешь», —сказал капитан. – А сейчас тащи ножи, будем вырезать печень и плавники. Жареной печёнкой побалуешь экипаж. Да и суп из акульих плавников – деликатес. Остальные же хватайте остроги и лопатки, если рыбина задёргается, начнёте глушить!

Спустя минуту, вырвав у кого-то из парней принесённый пожарный багор, капитан бесстрашно засунул его в акулью пасть. Команда замерла, ожидая ответного действия. И несколько человек со всех сторон тут же принялись колоть акулу и бить её по голове баграми и фленшерными лопатками. Но акула, по-видимому, действительно умерла, потому что не реагировала на уколы и удары.

Прибежавший кок с двумя молодыми помощниками длинными ножами моментально вспороли рыбье брюхо, вывалив на палубу огромную коричневую кровоточащую печень. А затем аккуратными кухонными топориками ловко поотрубали хрустящие влажные плавники.

– В камбуз! В камбуз часть тащите! – приказал капитан. – А остальное в холодильник! Поделимся с начальством!

– А чего с тушей делать? – поинтересовался гарпунёр, презрительно пнув сапогом полувыпотрошенную рыбину. – Тоже повезем на базу? Как музейный экспонат?

– Да на кой она нам? – усмехнулся капитан. – В океан её! За борт! К подружкам взбесившимся!.. Включайте лебедки!.. Подтягивайте!.. Вот та-ак! А теперь навались!.. Все pa-азом!.. Взя-а-али-и!

Оставляя на гладкой палубе кровавый вязкий след и волоча за собой бесформенные вываленные внутренности, акула была подтянута к краю китобойца, вновь создав своей тяжестью заметный крен. И когда люди общими усилиями принялись сталкивать её в воду, багор, которым упирался в тушу гарпунёр, неожиданно соскользнул, и человек, не удержавшись на ногах и потеряв равновесие, полетел вслед за акулой, под ужасные, отчаянные крики рыбаков.

Судно резко выправилось, и все застыли, не решаясь взглянуть туда, где кроваво кипела и бурлила вода.

– Человек за бортом! – крикнул кто-то заполошно, и умолк потрясённо, сознавая, что упавшему уже никто и ничто не сможет помочь.

– Дорыбачились! – хрипло выдавил из себя стармех, отворачиваясь от побелевшего, растерянного капитана. – Аукнутся нам теперь эти плавники! И на кой черт мы связались с этой гадиной?

Все молчали. Молчал и Привалов, чувствуя непосредственную свою вину. Ведь он первый предложил загарпунить чудовище. И гибель гарпунёра прямо или косвенно была теперь и на его совести. Но ведь никто не предполагал подобного исхода. И это не предопределение, а несчастный случай. Хотя если бы не роковое стечение обстоятельств, то и случая этого могло не быть. Почти машинально Олег посмотрел вниз и увидел, как десятки окруживших судно акул медленно отплывают, унося на своих спинах белую безжизненную тушу великанши. А остальные по-прежнему осаждают корабль, всё так же пытаясь его потопить.

Спустя несколько часов, в том же злом окружении, китобоец подошёл к дрейфующей плавбазе. С её палуб множество свободных от вахты людей с изумлением наблюдали за поразительным рыбьим эскортом.

Осторожно пришвартовавшись к высоченной, с пятиэтажный жилой дом, "матке", "Стремительный" замер, и капитан, а за ним Привалов поднялись по спущенному штормтрапу на борт. Капитан сразу отправился на доклад к начальству, куда вслед за ним проследовали кэгэбист и парторг. А Привалова тесным кольцом окружили любопытствующие, пытаясь дознаться, что у них произошло. Однако, помня просьбу капитана ни о чём не распространяться, Олег извинился и ушёл в свою каюту. Там, бросившись на койку, некоторое время лежал с закрытыми глазами, а затем, вскочив, бросился к столу и, достав из ящика новую общую тетрадь, принялся описывать то, с чем ему пришлось столкнуться.

Увлекшись и заново переживая случившееся, он совершенно забыл о времени. А когда случайно взглянул на часы, стрелки показывали уже половину двенадцатого. Как ни странно, но до сих пор его никто не побеспокоил. Даже сосед редактор многотиражки, заходящий вечерком сыграть партию в шахматы и потолковать "за жизнь", на сей раз не объявился.

Вспомнив, что с утра почти ничего не ел, Олег, заглянув в прикроватную тумбочку, обнаружил в ней пачку печенья и банку тушенки. С аппетитом поел. Затем разделся, принял душ, и окончательно завалился в постель.