Прошлый год наступит завтра. Сказки города Кашина

В самый разгар этого безумного – безумно прекрасного! – чаепития в коридоре зазвучали шаги, и тётя Лёля, став вдруг серьёзной, сказала:

– Вам, наверно, лучше уйти.

Он ответил, поднимаясь со стула:

– А можно я опять приду, когда будут пирожки с лягушками? – и добавил, вспомнив, как говаривал почтальон Печкин: – Очень они у вас замечательные!

Она засмеялась, а он шагнул к своей двери – и проснулся.

Хороший какой был сон! По-домашнему уютный и тёплый. Во рту всё ещё явственно ощущался вкус пирожков с лягушками. Что-то такое вспоминалось ему недавно…

Отличные пирожки у этой тёти Лёли! Лёля… Смешное, какое-то игрушечное имя. А как же будет полное? Ольга? Елена? Ему хотелось, чтобы она оказалась именно Еленой: Ольгой звали его бывшую, которая теперь пекла пироги для Импланта – всегда одни и те же, с рисом и яйцами. А мама делала пирожки с капустой. «Но с лягушками гораздо веселее!» – вспомнилось ему, и он тихонечко засмеялся.

Итак, в его многосерийный сон добавился новый персонаж: весёлая, приветливая и удивительно симпатичная Тётьлёля, что живёт «внапротив», как сказал Михасик. Не каждый раз, но довольно часто он, открывая во сне дверь, заставал её – неизменно с пирожками и чаем – и радовался этим встречам, как праздникам. Наяву сам посмеивался над собой, – что может быть нелепее, чем увлечься собственным сновидением? – но ждал прихода вечера, чтобы уснуть и увидеть Тётьлёлю – Елену? Ольгу? – снова.

Михаил уже знал, что она только что окончила институт, получила диплом инженера и распределение в родной Кашин на завод электроаппаратуры.

– Вам надо было не в инженеры идти, а в кулинары, – заметил он как-то за чаем, рассеянно наблюдая, как Михасик возводит на полу башню из кубиков, – пирожки у вас хоть куда, а вот в цеху я вас совершенно не представляю. Да и слово «инженер» вам совсем не идёт.

– А вы кто по профессии? – спросила Тётьлёля.

– Я… – начал он и осёкся: программист – тогда, наверное, и слова-то такого не слыхали! – Я машинист, на железной дороге работаю.

– Всё вы врёте, – вздохнула она, – не можете вы машинистом быть, вы же не настоящий.

– Что значит «не настоящий»? – запротестовал было Михаил. – Я же ваши пирожки ем, значит я есть, спросите у Михасика.

Но Тётьлёля приложила палец к губам и кивнула на малыша, всё ещё занятого своими кубиками.

– В той комнате никто не живёт, – тихо сказала она, – нет в нашей квартире никакого дяди Миши. Мне очень жаль…

– Мой папа тоже машинист! – гордо заявил Михасик, водружая на вершину своей постройки красную звезду. – Он по всей стране поезда водит. Ему скоро новую квартиру дадут! Большую! А когда мы переедем, ты будешь приходить ко мне в гости, Дядьмиша?

Переедут? И этот удивительный сон перестанет ему сниться? И он больше никогда не увидит смешного маленького Михасика, так похожего на трёхлетнего него самого? И никогда больше…

Проснулся, холодея от этого «никогда больше». Никогда! Михасик на новом месте скоро найдёт себе новых – настоящих! – друзей и постепенно забудет Дядьмишу, приходившего, чтобы он не боялся оставаться один, из-за стены, за которой никто не живёт. Но он, Дядьмиша, запутавшийся в собственных снах, получается, что это он теперь остаётся один? А он даже не успел сказать, что…

Да что это, в самом-то деле! Нельзя же всерьёз переживать из-за дурацких снов! Тётьлёля, ты была права, он не настоящий, и теперь вы никогда больше не встретитесь, а он так и не узнает, как же тебя всё-таки зовут: Елена или Ольга. Тётьлёля…

За окном чуть начинало светлеть. Понимая, что уснуть уже не удастся, поднялся, стал одеваться. Натягивая футболку, больно ударился о проклятый шкаф. Торчит тут посередине, громила чёртов! Давно надо переставить его в угол! Упёрся спиной в чёрный деревянный бок, а согнутой в колене ногой – в стену и, ругаясь в сердцах, как последний сапожник, попробовал сдвинуть эту громадину. Ага, пошёл!

Приналёг ещё – и побеждённый шкаф встал на предназначенное ему место в углу комнаты, а Михаил, растирая натруженную спину, упорно смотрел в пол, не решаясь взглянуть на освободившийся кусок стены, повторяя про себя: «Нет там ничего! Нет и не может быть, идиот!»

Вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, поднял глаза…

Перед ним в свете наступающего утра белела дверь. Обычная, довольно старая филёнчатая дверь, крашенная масляной краской, местами уже облупившейся.

Михаил осторожно толкнул её, и она медленно, со скрипом, отворилась…

Анна и зеркало

1.

Анна вздохнула и отложила карандаш. Нет, не идёт, хоть ты плачь! Собиралась закончить иллюстрации к новой сказке и вроде бы так хорошо представляла себе, что должно получиться, но стоило взяться за работу, как стало понятно: ничего не выйдет! И идея не ясна, и фигуры какие-то вялые, и вообще… Что – вообще? Да всё! Вообще всё в последние дни идёт наперекосяк.

Внезапно ожил, заливаясь бодрой трелью, мобильник. На экранчике высветилось: «Венька». Хотела отклонить вызов, но передумала – нет, лучше пусть считает, что она не слышит. Дождалась, пока телефон умолк. Ну вот и славненько!

Через пару секунд упрямый гаджет затрезвонил снова. Нажала зелёную и бросила, перебивая робкое Венькино «Аннушка…»:

– Просила же: не звони больше. Что непонятно?

Голос в трубке принялся что-то торопливо объяснять, но она уже дала отбой.

Встала, в сердцах оттолкнув компьютерное кресло, оно откатилось, прошуршав колёсиками по дощатому полу, и обиженно замерло в самой середине комнаты. Подошла к окну, с усилием потянула верхний шпингалет (нижний-то давно перестал закрываться), подёргала присохшую раму, открыла, вспугнув задремавшую было на стекле жирную осеннюю муху, и та с противным жужжанием принялась метаться по комнате.

С улицы ворвался ветер, словно дожидавшийся, когда же его впустят, настежь распахнул неплотно прикрытую дверь в коридор, подхватил разложенные на столе наброски, разметал их по полу.

В комнату заглянула соседка:

– Опять ты мне в стенку дверью лупишь? Сколько тебя просить: придерживай её!

– Случайно, тёть Шур. Я окно открыла, а дверь сама от ветра в стену стукнула.

– Сама! Ишь отговорку нашла! И что тебе приспичило окно отворять, не лето, поди, не жара.

«Господи, как же надоела эта чёртова бабка!» – не вслушиваясь в брюзжание старой карги, Анна захлопнула дверь, повернула ключ. Замок щёлкнул, отсекая возможность продолжения беседы. Старуха зашаркала прочь, продолжая что-то бурчать, за неимением слушателей адресуя своё недовольство пустому коридору.

Анна вернулась к столу, уныло посмотрела на раскиданные по полу наброски. Пусть валяются, всё равно не работается! Пойти, разве, побродить – глядишь, настроение вернётся.

Затренькал неуёмный мобильник. Пять сообщений в мессенджере – и уж конечно, все от Веньки! Выключила телефон и забросила в угол дивана.

Подошла к большому – до самого пола – зеркалу, покрутилась так и сяк, поправила волосы. Встретилась глазами с отражением, смотревшим на неё неприветливо и, как почему-то подумалось, с укором.

– Ты мне тоже не нравишься, – сердито сказала зазеркальному двойнику.

Отражение отвернулось, на секунду явив удивлённой Анне её собственный затылок. Анна тряхнула головой – наваждение рассеялось.

«Заработалась, так и свихнуться недолго! – подумала она. – И как же мне всё осточертело! Бросить бы всё и…»

Дальше «бросить всё» планы никак не выстраивались. Отвернулась от зеркала, прихватила ветровку, воткнула в уши пробочки-наушники и вышла, осторожно прикрыв дверь, чтобы снова не навлечь на себя гнев вредной соседки.

Отражение грустно смотрело ей вслед.

Простучали, удаляясь, шаги, скрипнули ступеньки, – восьмая и вторая, – хлопнула уличная дверь.

«Ну наконец-то, – подумала аннА, – ушла! Осточертело ей, видите ли! А мне каково? Вот мне, действительно, тошно: сиди тут, повторяй за ней! Нет уж, голубушка, с меня хватит».

Вытянула ногу, осторожно, как пробуют, холодна ли вода, прежде чем решиться зайти в речку, тронула пол. Переступила в комнату, оглянулась на оставленную раму. Тихонько коснулась зеркала – по его глади, как по воде, разбежались круги. Ощутила, как оно пытается вернуть её, втянуть в свою глубину, усмехнулась и отняла руку – поверхность зеркала, потревоженная её прикосновением, постепенно успокоилась, снова застыла.

Закрыла окно. Прошлась по комнате, собирая разбросанные листы, сложила аккуратной стопкой на столе. Бегло просмотрела наброски. Следя из зеркальной глубины за Анной, склонившейся над столом с карандашом в руках, она всегда представляла, как могла бы рисовать – сама, не повторяя чужих движений! Пожалуй, ничему другому она не завидовала так отчаянно, как способности переносить на бумагу порождения собственной фантазии.

Оглянулась в поисках кресла – ага, вот оно! – левой рукой притянула беглеца, а правой, ещё не усевшись как следует, уже правила набросок, оставленный Анной. Так, так и так… Неровные линии обретали уверенность, штрихи – выразительность. Тени, полутени… Вот здесь должен падать свет, а тут ляжет блик…

В комнате начали сгущаться сумерки, но аннА, увлечённая своим занятием, не замечала ничего. Отложив в сторону законченный рисунок, собиралась было приняться за следующий, но, услышав, как в замке начал поворачиваться ключ, поспешно бросила карандаш, вскочила и отступила к окну, притаившись за шторой.

Анна открыла дверь, щёлкнула выключателем, но свет не загорелся. Вот чёрт, опять забыла лампочку поменять! Подошла к столу, зажгла настольную лампу. Внимание привлёк рисунок – когда это она успела его закончить? Странно… Ей помнилось, как сквозняк раскидал наброски по полу, а она, уходя, не удосужилась их подобрать. Но окно закрыто, а листы – вот они, лежат стопочкой на столе. Она всё-таки их подняла, сложила – и начисто забыла об этом? Нет, точно, переутомилась!

«Надо сделать перерыв, завтра целый день отдыхаю, – решила Анна. – И всё-таки странно: этот рисунок… Хоть убей, не помню, чтоб я его дорисовала. Он у меня не получался, потому я и… а, ладно, неважно!»

Бросила ветровку на стул, раскинула диван, расстелила постель.

«Спать! Утро вечера мудренее, денёк побездельничаю, а там, глядишь, и…» – Анна зевнула, направилась было к столу выключить лампу, мимоходом скользнула взглядом по зеркалу – и резко остановилась: ей показалось, что… Но как такое может быть? Анна ошалело смотрела в зеркало на отражение своей комнаты: застеленный диван у стены, уголок стола, освещённый лампой под зелёным абажуром, – всё как обычно, но в этой зазеркальной комнате собственного её отражения не было!

«Сплю! – пронеслось в голове. – То-то и рисунок закончен, и окно закрыто».

Коснулась ладонью холодного стекла – и почувствовала притяжение, исходящее из его глубины. Испуганно отдёрнула руку. Да что же это?! Уловив какое-то движение за спиной, вздрогнула, хотела обернуться, но сильный толчок чуть не сбил её с ног. Пытаясь сохранить равновесие, качнулась к зеркалу, подняла руку, чтоб не удариться о стекло, но удара не последовало, словно перед ней не было никакого зеркала, а его рама была просто дверным проёмом, ведущим в соседнюю комнату…

2.

Зачем она это сделала, аннА не смогла бы объяснить, всё произошло как-то само собой: увидела Анну, стоящую у зеркала, и, повинуясь внезапному порыву, толкнула её в спину. Анна покачнулась, непроизвольно шагнула вперёд, стараясь не упасть, – этого оказалось достаточно, чтобы зеркало затянуло её в свою глубину. Ну что же, всё к лучшему – раз уж они поменялись местами, значит, так и было нужно! Взглянула на испуганное лицо Анны – лицо своего отражения! – пожала плечами:

– Ничего, голубушка, привыкай. Столько лет я повторяла каждое твоё движение, теперь твоя очередь. Ну-ка, посмотрим, как у тебя будет получаться.

Медленно подняла руку – но Анна не повторила её жест. Ладно, ещё разок! Опустила руку, повертела головой, наклонилась вправо-влево, выпрямилась… Нет! Анна, упрямо сжав губы, смотрела на неё в упор, и в этом взгляде уже не было страха, а была только отчаянная решимость. Вот, значит, как?

Немного подумав, аннА накинула на зеркало плед. Пусть упрямица посидит пока в темноте, а там видно будет.

Погасила лампу, разделась и легла, укрывшись одеялом. Немного поворочалась, лениво раздумывая в полудремоте: кем ей приходится девушка в зеркале – двойником или двойницей? Двойница! Смешное такое слово получилось! – аннА тихонько хихикнула – и уснула.

Утром аннА не сразу поняла, где находится, потом вспомнила всё, засмеялась и, вскочив, закружилась по комнате. Хорошо-то как! Она теперь не чьё-то отражение, она сама себе хозяйка! А что касается Анны, то так ей и надо, уж больно надоело смотреть на её плохое настроение. Пусть в зеркале посидит, полюбуется, как она, аннА, распрекрасно будет проживать её жизнь!

Нет, аннА не злорадствовала, но внезапно обретённая свобода кружила голову, а от открывшихся возможностей, о которых до сих пор она и мечтать не осмеливалась, сладко замирало в груди.

Оделась, убрала постель. Когда складывала диван, заметила мобильник. Вспомнила: вчера Анна его бросила, осерчав на что-то. Любопытно. Раз уж она собирается жить жизнью своей двойницы, надо вникать в проблемы Анны, ведь теперь это её – её! – проблемы. Нажала кнопку, экранчик засветился.

Без труда разобравшись с нехитрой наукой обращения с мобилой, аннА принялась читать недавние сообщения. Их набралось уже с десяток, и все от одного и того же отправителя – Веньки. Раньше он часто приходил к Анне. Смешной такой, веснушчатый и вихрастый, он читал ей свои стихи и подолгу с интересом разглядывал её рисунки. С его зеркальным двойником аннА даже успела сдружиться. Впрочем, тут без вариантов: раз у оригиналов всё складывается, то и отражениям судьба быть вместе.

Потом Венька пропал. Вот уже недели две. Теперь, читая в мессенджере его послания, аннА поняла: была какая-то ссора. Однако причину конфликта, ей выяснить так и не удалось.

Тем временем высветилось ещё одно сообщение: «Давай встретимся, надо всё-таки поговорить!» Не раздумывая, аннА написала: «Давай. Где?» Ответ пришёл почти в ту же секунду: «Где всегда – у Золотой рыбки. Через час, ладно?»

Ну вот! У Золотой рыбки! А что это? Кафе? Фонтан? Зоомагазин? Хотела переспросить, но подумала, что, раз он написал: «Где всегда», такое уточнение может показаться насмешкой.

«Ладно, найду! В крайнем случае, спрошу у кого-нибудь», – решила аннА и стала собираться.

Вышла на лестницу – и увидела внизу соседку, ту самую, которую Анна называла «тётя Шура». Старуха, видно, ходила к колонке за водой: в каждой руке у неё было по ведру, полному до краёв. То ли она стирку затевала, то ли генеральную уборку, бог весть, но воды ей понадобилось много, а ходить два раза туда-сюда не хотелось.

Как на зло, старушечьи силы иссякли ещё по пути от колонки к дому, и теперь, поставив свою ношу у подножья лестницы, бабка присела на нижнюю ступеньку, одной рукой держась за поясницу, другой за сердце. Анна сказала бы: «За то место, где у нормальных людей сердце». Не любила она соседку, впрочем, та отвечала ей взаимностью. Но аннА в тонкости их взаимных симпатий-антипатий посвящена не была и, увидев несчастную бабку, легко сбежала по лестнице, подхватила вёдра:

– Я донесу, тёть Шур, а вы поднимайтесь потихоньку.

Старуха подозрительно посмотрела на неожиданную помощницу, но ничего не сказала, только поджала губы и, вцепившись одной рукой в перила, тяжело встала со ступеньки и начала кое-как карабкаться наверх.

Поставив вёдра у соседкиных дверей, аннА вернулась было помочь старухе преодолеть лестницу, но та уже и сама управилась и теперь медленно брела по длинному коридору, придерживаясь одной рукой за стену.

– Вам нехорошо, тёть Шур? Может, врача?

– Не надо мне никакого врача, – отмахнулась соседка. Помолчала, пожевала губами и добавила: – А что вёдра донесла – спасибо, не ожидала я от тебя, прости уж старую! Мож, чайком тебя угостить по такому случаю, аль спешишь куда?

– Спешу, тёть Шур, извините, – ответила аннА уже на ходу. Возле лестницы обернулась и спросила: – А вы не знаете случайно, что это – Золотая рыбка и где она?

– Как это ты не знаешь? – удивилась бабка. – Почитай уж полгода, как её на набережной-то поставили, на Пушкинской, да не у моста, а в другом конце, ближе к больничным лавам. А ты желание что ль решила загадать, попросить чего у рыбки-то?

– Встреча у меня возле рыбки этой, – засмеялась аннА, – я про неё как-то и не слыхала, всё гадала, где это может быть, а переспросить было неудобно.

– Встреча-то небось с энтим, с лохматым твоим? Ну, беги, дело молодое…

Вечером аннА вернулась домой в отличном настроении. Новая жизнь в этом странном мире нравилась ей всё больше и больше. В зазеркалье, недавно покинутом ею, существовало только то, что отражалось в зеркале. Стоило выйти за дверь отражения комнаты (ну да, ещё и того кусочка коридора, что был виден зеркалу), – и надёжный, постоянный, устойчивый мир оригиналов исчезал, уступая место вечно волнующемуся и меняющемуся миру зазеркалья, куда люди могут только чуть-чуть заглянуть, если догадаются поставить два зеркала друг против друга.

Она, аннА, всегда хотела узнать, что же происходит за пределами комнаты, где находится её зеркало. Конечно, кое-какие уголки того загадочного мира ей удавалось увидеть, когда Анна отражалась в чём-нибудь – других зеркалах, витринах магазинов, оконных стёклах или в воде, но этого было мало! И вот теперь её желание исполнилось, она сможет взглянуть на все чудеса собственными глазами!

Решив встретиться с Венькой – настоящим! – она немного волновалась: сможет ли вести себя так, чтобы он не заподозрил подмены? Но Венька, обрадованный тем, что Анна наконец-то сменила гнев на милость и согласилась выслушать его, был просто не способен заметить разницу, если она и существовала. Едва поздоровавшись, он начал говорить – горячо и быстро, словно боясь, что она не станет слушать, а повернётся и уйдёт, на этот раз уже навсегда.

– Ты неправильно всё поняла! Я же совсем не то хотел сказать! Мне очень нравятся твои рисунки, и если я назвал их дурацкими, то только потому, что считаю – ты способна на большее, чем рисовать картинки к чужим фантазиям. Ты просто даром тратишь на это время и талант.

Он говорил, говорил, говорил – аннА слушала его и улыбалась. Она считала Анну капризной и взбалмошной: та и с соседкой, безобидной, в общем-то, старухой, умудрялась конфликтовать, и с Венькой поругалась. Было бы из-за чего ссориться!

– Я знаю, что была неправа, – сказала наконец аннА, прерывая поток Венькиных оправданий, – это я должна просить у тебя прощения. Давай забудем всё, как глупое недоразумение, и станем считать, что ничего не было, ладно? Пойдём лучше погуляем, все эти дни я почти никуда не выходила, сидела дома, думала о тебе и о нашей нелепой ссоре.

Это была почти правда – Анне и в самом деле было не до прогулок: она торопилась доделать срочный заказ от издательства, и ни на что другое у неё просто не оставалось времени.

Они бродили по городу до темноты, бесконечно кружа вдоль Кашинки, переходя по лавам с берега на берег. Иногда останавливались, глядя на неспешно текущую реку.

В зеркале холодной осенней воды отражался горделивый собор с синими куполами, облака в небе над ним, золото начинающих облетать деревьев и уже тронутая ранними заморозками, но упрямо не желающая желтеть, хотя и поникшая, трава. В подводной глубине слегка раскачивались тёмно-зелёные водоросли, среди которых шныряли стайки мелких рыбёшек. Утки, проплывая, оставляли за собой лёгкую волну, из-за чего отражения домов и деревьев дрожали, рассыпаясь пёстрой мозаикой.

Вернувшись домой, аннА заново переживала впечатления этого замечательного дня. Хотелось бы ей остаться здесь навсегда? Она задумалась. А почему бы и нет? В зазеркалье она, если захочет, сможет вернуться в любую минуту.

Покосившись на занавешенное пледом зеркало, вдруг ощутила раскаяние. Ей-то, конечно, весело, а вот Анне… Каково жительнице этого стабильного, незыблемого мира вдруг оказаться в переменчивом, трепещущем мире отражений?

«Ничего с ней не станется, – решила аннА. – Посидит немного и привыкнет, а как привыкнет, так и смирится. А я какое-то время обойдусь и без отражения, подумаешь!»

Утихомирив таким образом свою начинавшую бунтовать совесть, аннА присела к столу и, рассеянно перебирая рисунки, принялась вспоминать встречу с Венькой. Смешной он. И не совсем такой, как его зазеркальный двойник. Казалось бы, они должны быть абсолютно схожи, – но нет! Венька-отражение решительнее, энергичнее, увереннее в себе, но зато более упрям и самолюбив. Он никогда бы не стал в поисках примирения названивать или писать бесконечные послания в мессенджер, не начал бы извиняться, если не чувствует за собой вины. А Венька…

3.

А Венька пребывал в растерянности. Что это было? Обман зрения? Галлюцинация? Когда Анна, помахав ему на прощанье рукой, побежала по лавам, он вдруг увидел в реке… увидел… Нет! В том-то и дело, что он ничего не увидел. В зеркале холодной осенней реки чётко вырисовывались перевёрнутые лавы и – тоже перевёрнутые – идущие по ним пешеходы. Но отражения Анны там не было! Он даже тряхнул головой – не спит ли? – вот же она, торопливо идёт по лавам, обгоняет какого-то толстого лысого дядьку, но толстяк отражается в воде, а она – нет.

– Анна! – окликнул.

Она повернулась, ещё раз махнула ему рукой и побежала дальше. Венька растерянно глядел вслед. Мистика какая-то!

Он был уверен, что ему не показалось, но разум отказывался признавать то, что видели, вернее, не видели глаза. Пытался подыскать хоть какое-нибудь логичное объяснение – но сам понимал, что логика тут ни при чём. Ладно. Допустим, что есть какие-то неведомые ему физические законы, по которым такое может случиться. Мираж там какой-нибудь. Оптический обман. Допустим. Но было что-то ещё, что никак не укладывалось в его представление об Анне. Что-то ещё… Да! Прощаясь, она помахала ему рукой и потом ещё раз, когда он её окликнул. И в этом было что-то неправильное…

Прокрутил в памяти всю сцену: вот Анна ступает на лавы, кладёт левую руку на перила, слегка поворачивается, улыбается, машет ему… Машет правой рукой, – правой – потому что левой держится за перила. И второй раз – опять правой. Но Анна – левша!

Венька посмотрел на часы – поздновато, конечно, но ждать до завтра просто невозможно. С Анной – его Аннушкой – что-то не так, и он должен в этом разобраться, иначе не будет ему покоя.

Повернулся и побежал к дому Анны.

Окна занавешены, не разобрать – есть свет или нет. Взбежал по лестнице на второй этаж, нажал кнопку звонка. Глухо раздался слабый звяк – и смолк, судя по тишине за дверью так никем и не услышанный. Вспомнил: да, Анна жаловалась, что звонок никуда не годится, гостям приходится стучать, из-за этого у неё с соседкой вечные перепалки. Мысленно посочувствовал тёте Шуре: будешь тут возмущаться, если кто-то над ухом барабанит полночь-заполночь, но что поделать…

Постучал. Сначала осторожно, потом погромче. Прислушался – тишина. Спит? Опасливо покосился на соседкину дверь, не решаясь продолжать стучать: что если ему всё-таки примерещилось, и он зря шум подымает? Но тут за дверью прозвучали лёгкие шаги, щёлкнул замок – на пороге стояла Аннушка и недоуменно смотрела на него.

– Ты чего?

– Можно я войду? Всего на минутку! Мне у тебя одну вещь спросить надо.

Она нерешительно кивнула и посторонилась, пропуская нежданного визитёра. Венька прошёл в комнату, огляделся – и сразу увидел занавешенное зеркало.

– Так что случилось? – спросила аннА.

Он ещё секунду колебался: сейчас окажется, что все его тревоги и сомнения – полный бред, Аннушка рассердится, и состоявшееся было примирение покатится к чертям собачьим, но всё-таки сказал – тихо, так тихо, что сам едва услышал свой вопрос:

– Зачем ты закрыла зеркало?

– И только за этим ты примчался на ночь глядя? – попыталась изобразить удивление аннА, но голос дрогнул, и она замолчала, лихорадочно соображая: что могло его насторожить? Видя, что Венька ждёт ответа на свой вопрос, попробовала отшутиться: – Ты к зеркалу пришёл или ко мне?

Уловив неуверенность в её тоне, Венька решил идти напролом. Шагнул к зеркалу, сдёрнул покрывало. Он сам не знал, зачем это делает и что ожидает увидеть, – просто так уж всё совпало: река, в которой не отражалась Анна, и занавешенное зеркало.

Когда Венька сорвал плед, аннА даже зажмурилась, вот сейчас, сейчас он увидит эту упрямицу, которая не желает становиться её отражением, спросит: «Что это?» – и как отвечать?