Когда фотографии лгут

«Хватит, – прошептал он, голос хриплый, сорванный. – Хватит!»

Слово, брошенное в тишину комнаты, прозвучало неестественно громко и… беспомощно. Но оно стало искрой. Искрой действия в оцепенении ужаса. Бежать. Надо бежать. Уехать. Подальше от этого города, от этой квартиры, от этого… кошмара. Пусть на время. Пусть на пару дней. Просто вырваться из этого вакуума страха, где воздух густеет от незримого присутствия.

Он вскочил резко, как будто его ударило током, и тут же схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Голова закружилась, в висках застучало. Адреналин, грязный и жгучий, влился в кровь. Собираться. Надо собираться. Быстро. Мысли скакали, сталкивались, распадались. Что взять? Куда ехать? Неважно. Куда угодно. На север, к лесу. Или к морю. Главное – движение. Расстояние.

Он рванул чемодан из-под кровати – старый, потертый кожаный саквояж, пыльный и забытый. Открыл его с таким треском, что сам вздрогнул. Начал швырять вещи внутрь почти наугад: футболки, свитера, джинсы – скомканные, не глядя. Рубашка зацепилась за молнию, он дернул – раздался неприятный звук рвущейся ткани. Плевать. Все плевать. Зубная щетка, паста, бритва – все летело в чемодан. Лекарство от головной боли (он схватил почти пустую упаковку). Зарядки. Ноутбук? Нет. Нет ноутбука. Никаких экранов. Никаких возможностей… увидеть.

Каждые несколько секунд его взгляд непроизвольно, как натянутая тетива, дергался в сторону окна. Он не мог остановиться. Паранойя грызла изнутри. Казалось, что стоит ему отвернуться на мгновение дольше – и оно появится. Прильнет к стеклу. Застынет в своем немом, прямом наблюдении. Он задернул шторы резким, нервным движением, но это не помогло. Тонкая ткань лишь приглушала свет, но не скрывала очертаний оконного проема – потенциального портала для вторжения. Он чувствовал его взгляд сквозь ткань. Воображал? Наверное. Но воображение было сильнее реальности. Оно жило в его черепе, питаясь страхом.

Пот стекал по вискам, хотя в комнате было прохладно. Руки дрожали так, что он с трудом застегивал молнию на саквояже. Она заедала. Он дернул сильнее – молния соскочила с бегунка. Тихий стон вырвался у него. Казалось, сама Вселенная, сама материя сопротивляется его бегству. Он сжал зубы; пальцы, скользкие от пота, нащупали бегунок, с трудом вставили его обратно. Застегнул. Чемодан готов. Небрежно, почти грубо.

Теперь главное. Оно.

Его взгляд упал на комод. Верхний ящик. Там, под грудой носков, которые он уже давно не носил, лежал источник. Ключ к его безумию. Старинный кожаный альбом.

Сердце Элайджи бешено заколотилось, как птица, бьющаяся о клетку. Он подошел к комоду медленно, словно к краю пропасти. Каждый шаг давался с усилием. Воздух вокруг ящика казался гуще, тяжелее, пропитанным тем самым запахом – сладковатой затхлостью старинной кожи, пыли и чего-то еще… чего-то органического, чуть тленного. Запах памяти, ставшей кошмаром. Он ненавидел этот запах. Он боялся его. И все же… он чувствовал его даже сейчас, сквозь дерево ящика.

Рука дрогнула, прежде чем коснуться ручки. Он глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь. Просто предмет. Кусок кожи и бумаги. Ложь. Голая, очевидная ложь. Он знал истину. Альбом был не просто предметом. Он был дверью. Дверью, которую он открыл и через которую в его мир вползло нечто неописуемое.

Он резко выдвинул ящик. Запах ударил в нос сильнее, окутал его. Он задержал дыхание. Среди хаотично скомканных носков лежал Он. Тяжелый. Массивный. Темно-коричневая, почти черная кожа, когда-то дорогая, теперь потертая, с глубокими царапинами и следами времени. Углы были стерты, металлическая окантовка на углах – тусклая, местами поцарапанная. Он лежал там, как спящий зверь, как древний артефакт, хранящий проклятие.

Элайджа протянул руку. Пальцы коснулись холодной, слегка липковатой поверхности. Мурашки пробежали по спине. Ему показалось, что альбом пульсирует под его пальцами, как живой. Ему захотелось отдернуть руку, швырнуть ящик, закричать. Но он сжал зубы. Надо избавиться. Спрятать. Запереть.

Он схватил альбом. Он был невероятно тяжелым, как будто вылитым из свинца. Гораздо тяжелее, чем просто кожа и картон. Вес вины? Вес ужаса? Он потащил его к сейфу – небольшому, но прочному огнеупорному ящику, вмурованному в стену за картиной. Картину – безвкусный пейзаж, доставшийся от прежних хозяев – он сдернул, не глядя. Она упала на пол, стекло треснуло. Плевать.

Сейф был его последним бастионом. Его надеждой. Он ввел код дрожащими пальцами – дата рождения матери, единственное, что он мог вспомнить в панике. Электронный замок щелкнул, дверца открылась с тихим шипением. Черная пасть.

Элайджа посмотрел на альбом в своих руках. На его обложку, лишенную каких-либо надписей или украшений. Гладкую и зловещую в своей простоте. Он знал, что внутри. Знакомые лица родственников, незнакомые люди в старинных одеждах… и Оно. Незнакомое лицо. Появляющееся все чаще. Приближающееся. Взгляд… этот прямой, пронизывающий, лишенный всего человеческого взгляд. Он чувствовал эти страницы. Чувствовал, как Оно там, внутри, ждет. Смотрит сквозь слои бумаги и времени.

«Оставайся там, – прошипел он, голос сорвался на шепот. – Оставайся в своем проклятом прошлом».

Он швырнул альбом в сейф. Тяжелый предмет глухо стукнул о металлическое дно. Звук был окончательным. Решительным. Элайджа захлопнул дверцу. Она закрылась с гулким, металлическим щелчком, который отозвался в тишине комнаты. Он ввел код еще раз, чтобы заблокировать. Зеленый светодиод подтвердил – закрыто. Заперто.

Он прислонился лбом к холодному металлу сейфа. Дышал тяжело, прерывисто. Это было сделано. Кошмар заперт. В стальной коробке, вмурованной в бетон стены. Он был свободен. Должен был быть свободен.

Но облегчение не пришло. Вместо него – пустота. И странное, гнетущее чувство… как будто он только что запер часть самого себя. Или совершил святотатство. Запах старой кожи, казалось, все еще висел в воздухе, цепкий, несмотря на все.

Он оттолкнулся от стены. Нет. Он сделал правильно. Альбом заперт. Оно заперто. Теперь надо уезжать. Быстро. Пока… пока не стало поздно.

Он схватил чемодан, ключи от квартиры, кошелек. Огляделся по сторонам в последний раз. Комната казалась чужой. Обиталищем призраков, которые он оставлял здесь. Шторы были задернуты, но свет просачивался по краям, рисовал на полу длинные, искаженные полосы. В одной из них, у комода, ему почудилось движение. Тень? Или просто игра света? Он не стал всматриваться. Паранойя, – сказал он себе. Только паранойя.

Он выскочил из комнаты, чуть не споткнувшись о порог. В прихожей натянул куртку, не застегивая. Руки все еще дрожали. Он открыл входную дверь и замер на мгновение. Коридор подъезда был пуст. Тускло горела лампочка где-то в конце. Обыденно. Скучно. Безопасно?

Он шагнул за порог, дернул дверь на себя. Замок щелкнул. Он повернул ключ дважды, до упора. Звук металла, входящего в паз, был громким в тишине подъезда. Теперь квартира заперта. Альбом заперт в сейфе в запертой квартире. Двойная защита. Должно хватить.

Элайджа повернулся и почти побежал к лифту. Его шаги гулко отдавались в бетонном колодце лестничной клетки. Казалось, за каждым поворотом, в каждой нише, может таиться оно. Незнакомое лицо. Ждущее. Смотрящее. Он нажал кнопку вызова лифта с такой силой, что палец заболел. Лифт медленно, мучительно медленно, поднимался с первого этажа. Элайджа прижался спиной к холодной стене, сканируя пространство вокруг. Пусто. Тишина. Только гудение мотора лифта. И стук его собственного сердца в ушах.

Двери лифта открылись с глухим лязгом. Пусто. Он вскочил внутрь, тыча кнопку первого этажа. Двери закрывались так же медленно. Он ловил взглядом ускользающий вид коридора – пустого, залитого тусклым светом. Ничего. Никого.

Лифт тронулся вниз. Падение. Элайджа закрыл глаза. «Я уезжаю. Я уезжаю. Я уезжаю». Мантра, произносимая в такт стуку сердца. Он вырвется из этого города. Из этой тюрьмы страха. Солнце, воздух, дорога… они очистят его. Они должны очистить.

Лифт остановился. Двери открылись на первый этаж. Яркий свет из стеклянных дверей подъезда ударил по глазам. Уличный гул – машины, голоса, жизнь – ворвался внутрь. Элайджа сделал глубокий вдох. Запах асфальта, выхлопных газов, ближайшей кофейни. Запах реальности. Настоящей, шумной, неискаженной.

Он шагнул из подъезда на тротуар. Солнце ослепило. Он зажмурился. Люди спешили мимо, погруженные в свои дела, в свои телефоны. Никто не смотрел на него. Никто не видел того, что видел он. Никто не чувствовал того леденящего присутствия.

Он стоял на тротуаре, чемодан у ног, и вдруг почувствовал себя невероятно уязвимым. Как будто вышел на открытое пространство под прицелом невидимого снайпера. Каждый прохожий мог быть… маской. Каждое окно в домах напротив – потенциальной точкой наблюдения для незнакомого лица. Паранойя, как холодный туман, снова поползла изнутри, пытаясь затмить солнце.

«Такси, – пробормотал он. – Надо вызвать такси. На вокзал».

Он достал телефон. Экран был черным. Он нажал кнопку питания. Ничего. Батарея села. Совсем. Вчера, в кошмаре, он забыл поставить его на зарядку. Проклятье! Паника, острая и жгучая, кольнула под ребра. Он огляделся. Автобусная остановка. Автобусы ходят до вокзала. Он схватил чемодан и зашагал к остановке, почти бегом. Его спина горела под воображаемыми взглядами из окон, из проезжающих машин.

Оно осталось там. В альбоме. В сейфе. В квартире. Он повторил это про себя, как заклинание, пытаясь унять дрожь в коленях. Оно не могло следовать за ним. Не могло. Он закрыл дверь. Закрыл сейф. Закрыл прошлое.

Он подошел к остановке. Несколько человек ждали. Молодая мама с коляской, старик с газетой, пара подростков, смеющихся над чем-то в телефоне. Никто не смотрел на него. Никто не видел его внутреннего ужаса. Мир был нормален. Только он один знал, какая бездна открылась под ногами у этой нормальности.

Автобус подъехал, шипя тормозами. Элайджа втиснулся внутрь, нашел свободное место у окна. Он уставился в стекло, но видел не улицу, а отражение салона. Отражение своего лица – изможденного, с безумным блеском в глазах. И за своим отражением, в толчее стоящих пассажиров… не мелькнула ли на мгновение другая голова? Незнакомая? Слишком прямой взгляд? Он резко обернулся. Люди стояли, болтали, смотрели в телефоны. Ничего необычного. Никакого лица.

«Паранойя. Только паранойя», – снова прошептал он, оборачиваясь к окну. Автобус тронулся. Дома поплыли мимо. Город отступал. Каждый метр, каждое удаление от своей квартиры, от запертого сейфа, должно было приносить облегчение. Но вместо этого в груди Элайджи лишь сжимался холодный комок страха. Он закрыл глаза, пытаясь заглушить навязчивую мысль: а что, если дверь сейфа – не преграда? Что если оно не в альбоме? Что если альбом был лишь… зеркалом? Отражающим то, что уже было в нем самом? Или то, что следовало за ним неотступно, вне зависимости от стен, замков и расстояний?

Автобус набирал скорость, увозя его из города. Но Элайджа уже не был уверен, что бежит от кошмара. Возможно, он просто везет его с собой. Запертый в сейфе или свободно бродящий в его разуме – какая, в сущности, разница? Тень в современности оказалась длиннее, чем он мог себе представить. Она тянулась за ним, неотвязная, по асфальту уезжающей дороги.

Первые два дня у озера были… обманчивыми. Как тонкая пленка льда на темной воде, скрывающая холодную бездну. Элайджа выбрал это место наугад – небольшое озерцо в лесистой местности, километрах в трехстах от города. Домик-сруб, арендованный через сомнительный сайт, пахнул смолой и сыростью, но он был здесь. Вдали. Воздух, напоенный хвоей и влагой, казалось, вымывал из легких городскую пыль и привкус страха. Шум листвы, плеск воды, крики чаек – все это создавало плотный, живой кокон, заглушавший назойливый шепот паранойи.

Он почти поверил. Почти. Утренний туман, стелющийся по воде, казался просто туманом, а не дымкой, скрывающей нечто невидимое. Тени под густыми елями на противоположном берегу были просто тенями, а не потенциальными убежищами для него. Он пытался читать, сидя на скрипучей веранде, но слова расплывались. Он бродил по лесу, ощущая под ногами упругий мох и хруст веток, и старался не оглядываться слишком часто. Каждый раз, когда он ловил себя на этом – быстром, нервном взгляде через плечо – в груди сжимался холодный комок, но… ничего. Только лес. Только озеро. Только тишина, нарушаемая естественными звуками.

На третий день приехали другие. Не то чтобы компания – пара знакомых его старого университетского приятеля, Марка, который и узнал про этот домик. Марк, громкий, жизнерадостный, с вечно включенной камерой на телефоне. Элайджа внутренно съежился при их появлении. Шум, смех, вопросы – все это вторгалось в его хрупкое перемирие с реальностью. Но отказаться было неловко. Да и часть его, та, что еще помнила себя нормальным человеком, жаждала этой самой нормальности. Показать себе: «Смотри, ты можешь. Ты среди людей. Тебе не мерещится ничего».

Они устроили что-то вроде пикника на небольшом песчаном пляжике у воды. Холодное озеро блестело под редким солнцем, пробивавшимся сквозь облака. Марк, как всегда, был центром внимания, разливал что-то крепкое в пластиковые стаканчики, громко смеялся над своими же шутками. Элайджа сидел чуть в стороне, на коряге, пытаясь раствориться в фоновом шуме, в плеске волн. Он чувствовал себя чужим. Актером, играющим расслабленного отдыхающего, в то время как внутри все струны были натянуты до предела. Каждый слишком громкий звук заставлял его вздрагивать, каждое движение в периферии зрения – замирать. «Паранойя», – шептал он себе. «Только паранойя. Альбом заперт. Далеко».

– Элайджа, ну ты чего кислый? Иди к нам! – крикнул Марк, размахивая рукой. – Групповуху сделаем! На память об этом диком отдыхе!

Элайджа почувствовал, как желудок сжался в ледяной узел. Фото. Камера. Экран. Мысль о том, чтобы смотреть на мир через цифровую линзу, на которую могло просочиться оно, вызывала почти физическую тошноту.

– Я… не фотогеничен, – пробормотал он, отводя взгляд.

– Да ладно тебе! – Марк уже подбежал, схватил его за руку с силой, которой невозможно было воспротивиться, не вызвав вопросов. – Все сюда! Быстро, пока солнце не спряталось!

Элайджа позволил себя втянуть в эту нелепую группу из пяти человек. Его поставили чуть с краю. Он чувствовал натянутую, неестественную улыбку на своем лице. Маску. Марк поставил телефон на сложенные камни, включил таймер.

– Готовы? Улыбаемся! Лес и озеро, вы лучшие свидетели! – крикнул он и побежал занимать место.

Элайджа заставил себя смотреть в объектив крошечной камеры на телефоне. Черная точка. Как глаз. Он видел себя на экране предпросмотра – бледное, напряженное лицо, резко контрастирующее с улыбающимися физиономиями других. Его взгляд непроизвольно скользнул за спины товарищей, на фон. Озеро. Вода, темная у их берега, но освещенная редким солнцем дальше. И противоположный берег. Густой, почти непроницаемый лес. Темные ели, смешанные с более светлыми лиственными деревьями, спускались к самой воде. Заросли.

«Тсссс», – зашипело что-то в его сознании. «Смотри».

Таймер пискнул. Вспышка (наивный Марк забыл ее выключить) на мгновение ослепила Элайджу. Он моргнул.

– Отлично! – Марк уже мчался к телефону. – Сейчас посмотрим на шедевр!

Элайджа отступил назад, к своей коряге. Адреналин горькой волной подкатил к горлу. Это ничего не значит. Просто фото. Группа людей у озера. Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающее ощущение покоя первых дней. Шум голосов, смех, плеск воды – все это казалось теперь фальшивым, натянутым, как декорация.

Вечер. Другие разбрелись – кто в домик, кто к костру, который начали разводить чуть дальше по берегу. Элайджа остался один на веранде. Тишина сгущалась, лишь изредка нарушаемая треском дров или далеким криком птицы. Паранойя, временно приглушенная шумом компании, вернулась с удвоенной силой. Темнота за окнами домика была не просто отсутствием света. Она была субстанцией. Густой, живой, таящей в себе невидимые угрозы. Каждый шорох в кустах, каждое колебание тени от костра казались зловещими.

Его телефон, наконец заряженный, лежал на столе. Марк скинул дневные фото. «Посмотри, какие кадры!» – светилось сообщение.

Элайджа не хотел смотреть. Категорически не хотел. Но что-то сильнее страха, какое-то мазохистское любопытство, неотвязная мысль: а вдруг? – заставили его взять аппарат. Пальцы были холодными и негнущимися. Он открыл галерею. Пропустил первые, невинные снимки – озеро, лес, домик. Нашел групповое фото.

Сначала он увидел только лица. Своё – искаженное фальшивой гримасой улыбки, глаза широко открытые, с безумным, невидящим блеском. Глаза человека, который видит не камеру, а что-то за ней. За ней… или на фоне?

Его взгляд, почти против воли, пополз за спины улыбающихся людей. По глади озера, к тому самому противоположному берегу. К темной стене леса, сливавшейся в сплошную, почти черную массу на снимке, сделанном против света. Он увеличил фото. Качество было неидеальным, телефонный объектив не справлялся с контрастом и расстоянием. Деревья превратились в размытые, пикселизированные силуэты. Вода бликовала белыми пятнами.

И там. Почти в центре кадра, на самом краю берега, там, где лесная чаща отступала, образуя небольшой просвет перед водой… там что-то было.

Элайджа замер. Дыхание перехватило. Сердце, которое только начинало успокаиваться, рванулось в бешеную скачку, ударяя по ребрам с такой силой, что боль отдала в виски. Он снова увеличил. Пиксели стали крупнее, изображение – грубее, но форма…

Это была фигура. Человеческая фигура. Стоящая неестественно прямо, как столб. Слишком прямая. Она находилась в глубокой тени, отбрасываемой деревьями, и сливалась с ними, но контуры… контуры угадывались. Темная одежда? Или просто тень? Фигура была нечеткой, размытой, как будто само пространство вокруг нее дрожало, но…

Но лицо.

Лицо было обращено прямо в камеру. Прямо на него. Оно было не в тени. Оно было… светлее? Или просто фокус, проклятый цифровой фокус, выхватил его из окружающей темноты? Оно было маленьким на экране, крошечным, из-за расстояния, но Элайджа узнал его. Узнал мгновенно, с леденящей душу уверенностью, которая не требовала деталей.

Тот же овал. Та же неестественная гладкость, лишенная морщин или выражения. И глаза. Даже на таком расстоянии, даже сквозь пиксельный шум, он чувствовал эти глаза. Прямые. Немигающие. Устремленные через озеро, через экран телефона, прямо в него. Фиксированные. Лишенные всего, кроме… наблюдения. Присутствия.

Незнакомое лицо.

Оно было здесь. На этом фото. Снятое современной камерой телефона. Здесь, у озера. В его убежище.

Весь воздух вырвался из легких Элайджи с хриплым стоном. Мир вокруг – скрип веранды, запах костра, далекие голоса – исчез. Остался только экран телефона, холодный и яркий в сгущающихся сумерках, и это лицо на нем. Лицо из альбома. Лицо его кошмара. Здесь. Сейчас. Смотрящее на него с другого берега озера в момент, когда он стоял, притворяясь нормальным среди нормальных людей.

«Оно следовало за мной!»

Мысль пронзила мозг, как раскаленная игла. Не крик, а сдавленный вопль изнутри, полный абсолютного, неоспоримого ужаса. Все его надежды, все его попытки убежать, спрятаться, запереть кошмар в сейфе – все это рассыпалось в прах в одно мгновение. Оно не было привязано к альбому! Оно не было призраком прошлого, запертым в коже и бумаге! Оно было… свободным. Оно могло быть где угодно. И оно знало. Знало, где он. Следило за ним. Всегда.

Паника, дикая, неконтролируемая, захлестнула его. Руки затряслись так, что телефон выскользнул из пальцев и с глухим стуком упал на деревянный пол веранды. Элайджа не стал его поднимать. Он отпрянул от стола, как от раскаленного железа, спина ударилась о стену сруба. Глаза, широко раскрытые от ужаса, метались по темнеющему пространству перед домиком. Лес. Озеро. Тени, сгущающиеся у кромки воды. Каждая тень теперь была потенциальным укрытием для него. Каждое движение листвы – его шагом. Он был здесь. Где-то рядом. Смотрел. Всегда смотрел.

«Оно следовало за мной…» – снова прошептали его губы, беззвучно. Слова были липкими, горькими на языке. Он чувствовал его взгляд. Прямо сейчас. Где-то из темноты. Тот же прямой, пронизывающий, лишенный человечности взгляд, который преследовал его в альбоме, который он видел на стене своей комнаты, а теперь – на экране телефона. Взгляд, который не просто видел, а фиксировал. Присутствовал.

Он схватился за голову, сжимая виски пальцами, пытаясь выдавить кошмар, выдавить это изображение из мозга. Но оно горело там, ярче любого экрана. Это лицо. Это проклятое лицо! Оно было реальным. Более реальным, чем лес, чем озеро, чем этот домик. Оно было единственной непреложной истиной его существования теперь.

С диким рычанием, вырвавшимся из самой глубины охваченного паникой горла, Элайджа бросился к упавшему телефону. Не думая, движимый слепым, животным импульсом уничтожить источник ужаса, свидетельство своего безумия (или не-безумия?), он схватил аппарат и швырнул его со всей силы в сторону озера. Телефон описал дугу в сгущающемся сумраке и с глухим всплеском исчез в черной воде у самого края берега.

Он стоял, тяжело дыша, глядя на расходящиеся круги. Физическое свидетельство было уничтожено. Но это ничего не изменило. Ничего! Ужас не утонул вместе с телефоном. Он был здесь. Внутри него. И оно было здесь. Где-то в этой темноте. За ним. Всегда за ним.

Звук шагов заставил его резко обернуться, сердце готово было вырваться из груди. Это был Марк, с озабоченным выражением лица, несущий две кружки с чем-то дымящимся.

– Элайджа? Ты как? Мы там костерок развели, иди… – он замолк, увидев его лицо. – Боже, парень, ты как смерть! Что случилось? Телефон не видел? Я его тут оставил…

Элайджа попытался что-то сказать. Объяснить? Сказать, что видел на фото? Что оно здесь? Слова застряли в горле комком. Он лишь покачал головой, дико глотая воздух, его глаза все еще сканировали темноту за спиной Марка, за его плечом, в глубине сада, ведущего к лесу.

– Я… – он выдавил хрип. – Я уронил. В воду.

– В воду? Серьезно? – Марк присвистнул. – Ну ты даешь! Новый же был! Ладно, ничего, страховка, наверное… Эй, да ты реально плохо выглядишь. Иди к огню, согрейся. На, выпей.

Он протянул кружку. Элайджа машинально взял ее. Руки тряслись так, что горячая жидкость расплескалась, обжигая пальцы. Он не чувствовал боли. Он чувствовал только одно: оно здесь. Сейчас. Смотрит. И никакое расстояние, никакой сейф, никакая попытка бегства не имели значения. Альбом был не клеткой, а… маяком? Или дверью, которую он открыл, и теперь оно могло свободно ходить по миру. По его миру.

Он поднял глаза от кружки и посмотрел через озеро, туда, где на фото стояла фигура. Теперь там была сплошная черная стена ночного леса. Непроницаемая. Безмолвная. Но он знал. Оно там. Или здесь. Или везде. Его тень в современности не просто следовала за ним. Она окружала его. И взгляд… этот прямой, незнакомый, нечеловеческий взгляд… он ощущал его на своей спине, даже когда смотрел в пламя костра, к которому его вел Марк. Это был взгляд из самой глубины нарушенной реальности, и сбежать от него было невозможно.

Пламя костра плясало перед глазами Элайджи, но не согревало. Холод проник глубже костей, в самую сердцевину, туда, где гнездился невыразимый ужас. Он сидел на складном стуле, сжимая пустую кружку так крепко, что пластик трещал. Пар от напитка, который принес Марк, давно рассеялся, оставив лишь влажный холод на ладонях. Шуточки друзей Марка, треск поленьев, даже запах дыма и сосны – все это казалось происходящим за толстым, звуконепроницаемым стеклом. Он был внутри своего пузыря паники, и единственной реальностью в этом пузыре было лицо на фотографии. Лицо, которое следовало за ним.

«Оно следовало за мной!» – эта мысль билась в его черепе, как пойманная птица, нанося удары по разуму. Альбом был далеко, заперт в стальной коробке в запертой квартире. А оно – здесь. Свободное. Осязаемое через призму цифрового снимка. Доказательство! Ему нужно было доказательство. Не для них – для себя. Чтобы убедиться, что он не окончательно спятил. Чтобы понять, что этот кошмар – внешний, а не порождение его больного мозга.

– Марк, – его голос прозвучал хрипло, неестественно громко в вечерней тишине, перебивая чей-то анекдот. Все взгляды у костра устремились на него. – Фото… групповое. Ты скидывал. Оно… оно на твоем телефоне?

Марк, с полным ртом зефира, удивленно поднял брови.

– Э? Да, скинул. Ты же видел? Красота же! Озеро, мы… – он замолк, заметив выражение лица Элайджи. – Что-то не так? Ты там не вышел? Да ладно, все норм!

– Нет! – Элайджа резко встал, стул грохнулся назад. – Телефон! Дай мне телефон! Мне нужно посмотреть еще раз!

В его тоне была такая отчаянная, животная настойчивость, что Марк, не говоря ни слова, полез в карман куртки, висевшей на спинке его стула. Остальные переглянулись, смешки стихли. Воздух у костра сгустился от неловкости и зарождающейся тревоги.