Наш Август

Наш Август

Роман Ветров

© Роман Ветров, 2025

ISBN 978-5-0067-7861-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

«Разбей меня, развей меня,Сотри меня, стреляй в упор,Я всё ещё… я так тебя…Я лишь одну… я до сих пор…»

Сложно сказать доподлинно почему я, будучи уже взрослым женатым мужчиной с детьми, молча не унёс эту историю с собой туда, где никто и никогда бы о ней не узнал, и почему я решил поведать о ней именно сейчас, когда многие из её деталей навеки утеряны; историю, которая произошла со мной так давно, но чьи отголоски и по сей день всплывают в памяти, возвращая меня в те, безвозвратно ушедшие, времена.

Отчасти она написана для людей, так или иначе связанных с событиями этой книги, или просто слышавших от меня обо всём, о чём я расскажу впоследствии, но в первую очередь эта автобиографичная повесть создана из эгоистичных целей – чтобы окончательно не утопить в забытии воспоминания о самых ярких эмоциях моей жизни.

Возможно, это покажется несправедливым: ведь разве не рождение ребёнка, встреча с будущей супругой или иной значимый эпизод моей, в общем-то, не плоской жизни, являлся более важным событием, нежели тот, что произошёл в далёкой юности и который должен быть благополучно забыт и оставлен в прошлом?

Всё верно. Должен, но не забыт и не оставлен.

Разумеется, в жизни было, есть и, надеюсь, будет гораздо больше моментов, которыми я горжусь и которые делают меня осознанно счастливым.

И, пожалуй, именно слово «осознанно» является ключевым во всём этом повествовании, потому как речь не столько о важности, сколько о яркости и силе переживаний, с которой очарованный юноша мог воспринимать развернувшиеся вокруг него события.

А разве самые бурные и несдерживаемые эмоции мы испытывали не в юности?

Лично я – да.

Я буду счастлив, если и вы найдёте в этой книге то, что было когда-то сокровенным для вас, а ныне покрыто паутиной или спрятано в чулан взрослой жизни; моменты, которые хоть немного колыхнут и ваши эмоции, оживят ваши воспоминания.

Да, это история любви, но мне так не хотелось бы нарекать её прилагательным «очередная», так что пусть это сделает кто-то другой.

Ну а сейчас важно воскресить для этих мемуаров и продолжать хранить для себя самого то, что и поныне, в некотором смысле, не даёт мне покоя и всплывает в памяти и снах совершенно спонтанно, а главное, до сих пор звучит в моих песнях; снова пережить тот юношеский максимализм, который задрал планку ожиданий и надежд так высоко, что я давно оставил надежду допрыгнуть до неё, чтобы хоть немного опустить.

I глава

«Три сестры, три создания нежных…»

Итак, всё началось в далёком 1996 году, когда мне было всего десять лет от роду. Моя родная старшая сестра Ольга на время очередных летних каникул отправилась с мамой на Украину, в село под причудливым названием Великая Белозёрка, тогда как я оказался в городе Калач Воронежской области.

Нас с сестрой разделяли не напрасно. Будучи весьма разными по характеру, но одинаково строптивыми, дома мы жили как кошка с собакой. Вполне закономерно, что родители, хотя бы летом, хотели отдохнуть от наших драк и ссор, разводя нас по разным углам ринга.

Оля, как мне всегда казалось, была педагогом по призванию и с легкостью находила общий язык с ребятами самой широкой возрастной группы. Как доказательство, вокруг нее всегда суетились все от мала до велика. Она умела придумать игры, изобретать конкурсы и развлечения, которые заинтересовывали и вовлекали в себя всех: и приезжих в село на летние каникулы и местных ребят. При этом она чувствовала себя легко и комфортно, не ощущая себя их воспитателем или наставником. Скорей наоборот, в их компании она сама находила свой уголок детства.

Для меня Украина, и, в частности, бабушкино село, была таким же вторым домом, как и для сестры. Только там мы могли встретиться с двоюродными братьями Пашкой и Владиком, сестрой Анюткой. Мы все были примерно одних лет, а потому наша общая озорная игра, начинавшаяся сразу после преодоления стеснения первой встречи, прекращалась лишь с разъездом по домам.

Но так уж сложилось, что моя русская бабушка, с трудом переносившая волны настроений пубертата старшей сестры, брала меня, внешне спокойного и покладистого мальчика, с собой на свою малую Родину.

Оля, чаще отдыхавшая с мамой, вполне естественно, заработала в Белозёрке свой круг друзей, поклонников и знакомых, для которых была незыблемым авторитетом и источником борьбы со скукой.

По возвращению из летних каникул, одной из главных задач, по обыкновению, была скорейшая проявка фотографий, сделанных на плёнку фотоаппарата. Маленький рулончик хранил в себе всего двадцать четыре, но при большей удаче и тридцать шесть попыток на передачу всего настроения и чувств от проведённого лета. Признаться, не так уж и много.

Результатом съёмки всегда был кот в мешке, ведь по факту вскрытия конверта с проявленными снимками, получателя могло поджидать и фиаско в виде засветок, чёрных кадров или потерянного фокуса, но всё же элемент сюрприза всегда интриговал гораздо больше, не говоря уж о радости от метких и передавших правильное настроение кадров.

Не проявляя особого взаимного участия в том, как именно каждый из нас провёл лето я, всё же, из интереса заглядывал в фотоальбом сестры и если для меня, на тот момент, никто бы не расщедрился на фотоаппарат с целой плёнкой дорогих кадров в собственном распоряжении, то она вполне могла претендовать хотя бы на их часть.

Однажды, безучастно просматривая фотографии, казавшиеся мне совершенно одинаковыми, я остановился на одной, приковавшей моё детское внимание: три сестры сидели во дворе, держа в руках карты, и беспечно улыбались; девочка с чёрными вьющимися волосами, широко распахнутыми добрыми глазами, мягкими чертами лица и милой улыбкой не могла не обратить на себя внимания.

Её звали Яна и даже само это имя, которое было редким в наших краях, показалось мне таким загадочным.

Это была всего лишь фотография, а мне было всего лишь десять лет. Что-то тогда затрепетало во мне и, как водится, детские фантазии уже переносили меня в события того вечера, где я сидел где-то рядышком с маленькой брюнеткой, со своей порцией карт в руках и всеми силами старался привлечь её внимание.

И вот, тридцать лет спустя, я отчётливо помню, как заприметилась мне, совсем юнцу, эта незнакомая девочка, и как неловко, и даже стыдно, было бы мне спрашивать о том, кто она такая и откуда, чем занимается и приедет ли ещё когда-нибудь в село поиграть в карты, а главное о том, успела ли моя сестра похвастаться тем, что у неё есть младший брат, то есть я.

Мне казалось, что между тем, что Оля являлась образцом для подражания для этой счастливой девочки на фотографии и мной, месяцами позже смотревшим на неё за сотни километров, есть прямая связь.

За многими ли девчатами бегал тот десятилетний мальчик в школе, во дворе? Насколько влюбчив он был?

Могу лишь сказать, что маленькая красавица с белоснежной улыбкой прочно врезалась в память, потому как ни в моём классе, ни во дворе я не встречал никого хоть сколько-нибудь похожую на неё, и каждый раз, листая страницы фотоальбома, я ненадолго останавливался на том снимке, чтобы немного полюбоваться.

«Ах этот парикмахер, меня подстриг в парикмахерской»

Мне тринадцать лет, и я ненавижу парикмахерские, ведь моё представление о том, каким красавцем я должен был вставать из кресла мастера и каким уродцем его покидал в действительности, было несоизмеримо разным. Мой поход в салон перед поездкой на Украину летом 1999 года не просто не стал исключением: тогда я окончательно потерял в веру в палачей с ножницами и впредь умолял маму стричь меня дома, хотя последствия и этого решения порой наворачивали слёзы на глаза, с надеждой смотревшие в зеркало после сеанса.

В парикмахерской, на стуле перед зеркалом, я всегда превращался в разбитого параличом ребёнка, не имевшего возможности ничего сказать мастеру до того, как с меня не снимут защищавшую от летевших во всю сторону волос, пелерину. Даже экзистенциальный вопрос: «прямые или косые?» – иногда ошарашивал меня настолько, что я не сразу понимал, как правильно следует на него ответить, не осознавая в чём глобальная разница между этими техниками стрижки висков. Казалось, что парикмахер должен и сам знать, как сделать лучше.

Но она не знала.

И вот, я, впервые бритый практически под ноль и, разумеется, очень стесняясь этого факта, еду на Украину с мамой и без сестры, которая была громоотводом в таких путешествиях. Уже тогда мне казалось, что это чужая территория и я в любом случае буду заложником своей фамилии и, как следствие, наследия сестры. Это похоже на то, как великий, всеми признанный и всеми любимый отец, ковром своей славы хоронит любые надежды сына на признание или самоидентификацию.

Я не мог выкинуть из головы мысль, что все ждут, как я, на правах брата, буду подражать своей сестре и устраивать увеселения и развлечения для всех дворовых ребят – я ведь непременно должен был это унаследовать!

Узнав о приезде моей мамы, в первые дни к нам захаживало множество ребят, посмотреть на то, кто же такой брат Оли, настолько же он ярок и креативен, но впоследствии, во двор к бабушке наведывались только редкие сверстники, понимая, что праздника в этом году не будет.

***

Не могу сказать, что я помню какую-то связь, между фотографией красотки, сидевшей с картами и улыбавшейся в объектив, и ожиданиями о возможном рандеву тем летом. Подростковая жизнь и без того кипела, несомненно, самыми важными на свете событиями. Правильнее будет сказать, что я даже не мог представить, что встреча возможна, не надеялся на неё, а потому и выкинул эту мысль из головы.

Но она состоялась.

В памяти не осталось детальных воспоминаний о том, как мы впервые увидели друг друга, только тот факт, что в какой-то момент девочка с фотографии материализовалась. Она была настоящей и моё, множество раз оживлявшее её, воображение не обмануло: в действительности она была невероятно красивой, даже слишком, что вызывало во мне стеснение, мешавшее общаться с ней так же, как и с остальными ребятами.

Она, как и я гостила этим летом у бабушки в селе, проживая всего в нескольких домах вниз по улице Щорса.

За давностью лет я могу припомнить только несколько эпизодов, связанных с Яной, о чём и постараюсь рассказать.

Однажды местные ребята решили поиграть в футбол прямо на проезжей части, у ворот нашего дома. Я, естественно, решил принять участие в этом действии, инстинктивно понимая, что хочу произвести впечатление на Яну, даже несмотря на то, что хлопчики были босыми и привычными к раскалённому и кусавшемуся мелкими камушками асфальту, а я – совсем нет.

Она была рядом и смотрела на то, как беспорядочно мы пинаем мяч друг другу, отступая с дороги, чтобы пропустить проезжавшие машины, бывшие тогда ещё крайней степени редкостью в сельской местности.

Помню, как обескураженно я чувствовал себя от того, как хаотично происходила эта пытка мяча и ног друг друга. На тот момент я уже пристрастился к футболу на Родине, и перенимая опыт у старших коллег, уже знал, что такое «щёчка», «пыр» и «шведка», как играть «в стенку» и, в целом, про общие принципы расположения игроков на поле.

Но как неуклюже и голо я себя чувствовал, с практически лысой головой и без кроссовок, на плавящемся от зноя асфальте, и насколько не отличался от остальных ребят, пытавшихся пнуть не то по ноге, не то по полусдутому мячу, совершенно не рассчитывая куда тот должен полететь впоследствии.

Другой эпизод напоминает о том, что кто-то из старших ребят пригласил меня поехать с ними на пруд искупаться. Собиралась целая компания и я не мог себе позволить остаться дома, ведь тогда я бы окончательно прослыл «маменьким сынком», ещё не вылезшим из-под родительской юбки. Купание и катание на велосипеде вообще были двумя главными активностями того возраста, а эта поездка сочетала в себе и то и другое. К тому же речка, находившаяся совсем неподалёку от бабушкиного дома, медленно пересыхала и превращалась в тинистое, зацветавшее болото, в котором было невозможно охладиться, и я даже не мог предположить, что где-то в селе, кроме колонки возле дома, ещё существовала вода.

Яна поехала с нами. Она сидела на берегу и просто наблюдала, скромно улыбаясь, смотря на наши глупые пацанские забавы.

До сих пор живо ощущение, как во время игры в салки на воде, я, представив себя Посейдоном, нырял на дно, задерживая дыхание будто на целый час, тем самым обманывая всех своих преследователей, недоумевавших куда же я пропал так надолго. Воздух под водой не кончался, а всё потому, что она наблюдала за мной.

Помню, как на третий или четвертый день, мы с Яной обменялись нашими первыми фразами и это был такой простой вопрос: «Сколько тебе лет?»

Она ответила: «Одиннадцать».

Помню, как пренебрежительно я усмехнулся над этим фактом, и как горделиво она обиделась на то, сколь незначима была для неё эта разница, не понимая, почему она была так значима для меня.

Одним из вечеров мы, нашей небольшой компанией, сидели во дворе у бабушки и о чём-то болтали. Каждый пытался приврать о школьных поклонниках и поклонницах. Главной хитростью данного мероприятия было дождаться признания собеседника, чтобы просто назвать цифру больше. Уже тогда я считал своим долгом удивить её своей воображаемой школьной популярностью, и придумывал немыслимые толпы девчат, мечтавших о свидании со мной.

Другим вечером мы играли в прятки, и в тот момент, когда мы оба бежали к кирпичной кладке, чтобы сказать заветное «тук-тук» мы, в пылу азарта и не заметив друг друга, столкнулись, да так, что я просто отлетел от Яны как от стены и шлёпнулся на мягкое место с возгласом «ай», а она ровно в тот же момент сказала «ой».

Вот так, подобно героям мультфильма «Ох и Ах», мы стали «Ой и Ай».

Как же нелепо я ощутил себя тогда: я был на два года старше Яны, но сидел на траве, смотрел на неё снизу вверх и чувствовал, что именно в этот момент она осознала, что всё моё хвастовство о толпах поклонниц и школьных рекордах были не более, чем представлением; представлением только для неё. Я поднялся на ноги, и мы вместе посмеялись над этой маленькой неуклюжестью.

В последние дни пребывания в гостях у бабушки Яна со своей младшей сестрой приходила по обыкновению поиграть в карты, что было одним из наших излюбленных развлечений. Это неудивительно, ведь сейчас сложно представить, чем целое лето могли себя занимать подростки, без интернета, телевидения и даже музыки.

Вот и настал тот момент, когда я, воплотив в реальность свои детские мечты, действительно телепортировался в село и сидел рядом с Яной с шестью, распахнутыми веером, цифрами и картинками, а она всё так же мило улыбалась, но уже не в камеру, а глядя на меня.

В последний день пребывания в Украине мы, неожиданно для меня самого, сидели с братом Яны на крыльце и о чём-то говорили. Арсений был двумя или тремя годами старше меня, поэтому я отнёсся к его снисходительному жесту внимания к моей особе с огромным уважением, хотя и некоторым недоверием. Я догадывался, что Арсений был неравнодушен к моей сестре Оле, и во всей этой паутине как будто каждая фраза и каждый участник играл роль: сестра, Сеня, Яна и я – все и всё было взаимосвязано.

Помню, что Яна, зная про мой последний день в селе, пришла в гости к нам во двор в модном платье леопардового принта, с красными напомаженными губами и завитыми волосами, как бы невзначай. Как мог парень тринадцати лет разгадать эту головоломку:

«Зачем? На дворе такая жара! Да и в конце концов, это же просто село, где все ходят практически в чём мать родила, а тут такое представление… Не понимаю» – думал я про себя.

Какая же пропасть была в наших разнополых головах, и я не смел и представить себе тот факт, что она могла сделать это для меня, чтобы я наконец понял, что она девушка, что она красива и что нет никакой значимости в нашей двухгодичной разнице.

Мне же казалось, что эта разница будет весомой всегда, и мы так и будем изредка застенчиво посматривать друг на друга, тут же отводя взгляды в сторону каждый раз, как они встретятся.

Спустя некоторое время после моего возвращения домой, Оля получила письмо от Оксаны.

Оксана была старшей двоюродной сестрой Яны, и на этих правах переписывалась с Олей, чувствуя себя достаточно взрослой и опытной для обмена сплетнями и интригами на равных.

Конечно, я не знал полного содержимого этих переписок, да и вряд ли мне было какое-то дело до этого, но один факт я всё же не мог пропустить:

«Твой Лёша очень понравился нашей Яне» – говорила одна из строчек письма, зачитанных мне Олей и «Когда он уехал, она долго плакала» – говорила другая строка.

Что скрывать, мне было приятно слышать эти слова. Нет, я не потешался над этими чувствами, как раз наоборот, мне льстил этот факт, и я запомнил эти признания.

Тем летом я интуитивно лез из кожи вон, чтобы понравиться Яне и не представлял, что и она тоже хотела понравиться мне.

Впоследствии, несколькими годами позже, мне попадались на глаза фотографии взрослеющей и расцветающей во всей красе Яны.

Одна, запомнившаяся лучше других, изображала тех же трёх сестёр: Оксану, Яну и Марию, стоявших вместе в обнимку и утопавших в летней зелени.

Это была уже другая Яна. Ей было около тринадцати лет и её красота заиграла новыми красками. Тринадцать лет! – какие же крохи по меркам человеческой жизни.

Но как же она была хороша! Какой взрослой казалась!

Идеальная белоснежная улыбка, фигура, приобретшая правильны женские формы, красная помада на губах, чёрная длинная юбка с красными лепестками роз и красивый красный корсет с красными бутонами – всё в ней было бесподобно. Она выглядела уже совсем зрелой, как это часто бывало с девочками её возраста, и уже тогда я осознавал, насколько редкой и исключительной была её красота.

II глава

«Нам наверно нужно привыкать, весна бывает чёрной»

Изначально я решил, что бесславные события 2003 года обойдут стороной сюжет моей повести, потому как лишь косвенно связаны с той, кому я посвятил мою книгу, однако осознал, что без этих перипетий невозможно до конца ощутить всей гаммы чувств, которые только ожидали меня впереди.

Итак, я ученик 11 «В» класса, и я определился с будущим ВУЗом. К сожалению, и это решение оказалось спонтанным и принималось на скорую руку. Дело в том, что годом ранее я перешёл в профильный физико-математический класс, в котором были сосредоточены лучшие умы школьного потока. Примкнув к элитарному клубу, в надежде обеспечить себе поступление в один из престижнейших университетов страны, я не рассчитал сколько сил придётся положить на то, чтобы хотя бы не отставать от тех, кто с ранних пор привык решать самые сложные математические задачки и чьи аналитические головы работали во много раз быстрее моей.

Но как же можно было сидеть днями напролёт за решением трёхэтажных уравнений, когда мне исполнилось шестнадцать лет и всё, что я пытался решить – кто всё-таки красивей: Даша или Ира; как можно было разбираться в логарифмах и дифференциалах, если я только стал разбираться в гитарных аккордах; как можно было рисовать проекции геометрических фигур, когда куда веселей были проекции летящего в ворота футбольного мяча.

Как следствие, с небольшим багажом знаний точных наук и осознанием потери целого учебного года, я распрощался с мечтами о карьере физика-ядерщика и перешёл в гуманитарный класс, к обычным приземлённым школьникам.

Вспомнив, что иностранный язык – это всё, за что я мог по-настоящему зацепиться, я записался на воскресные курсы французского языка в областной ВУЗ, поверив, что институтские подготовительные занятия обещали абитуриентам бОльшие шансы на поступление.

***

Этот новый 2003 год ознаменовался первыми в моей жизни «взрослыми» отношениями.

Всё началось с того, что дорогу на вышеупомянутые курсы я делил с целой группой одноклассников, но на факультете французского языка оставался только с одной девочкой, жившей всего в нескольких домах от моего.

Примечательно, что мы уже учились вместе целых пять лет, с пятого по девятый класс, но я никогда не обращал на неё малейшего внимания и не мог даже вообразить, что судьба найдёт лазейки свести нас вместе.

И вот, мы снова воссоединились в одиннадцатом классе, более того, волею судеб стали часто проводить время вдвоём: школа, дорога в институт, подготовка домашних заданий. Мы были больше похожи на узников одной камеры, которым пришлось бы заговорить друг с другом в конечном итоге, нежели на влюблённых голубков.

Данный механизм возникновения привязанности был мне незнаком, и я не ведал, что долгий обоюдный контакт изменит моё отношение к девушке, казавшейся изначально не более, чем коллегой.

Я стал влюбляться, а скорее просто чувствовать физическое притяжение, что на тот момент были какими-то неразделимыми понятиями. Это уже в институте я услышал о сказочной платонической любви, воспевавшейся в книгах и о другой: приземлённой, физической, противопоставлявшейся ей; узнал о том, что существуют ребята, меняющие девочек как перчатки после первой же близости, при этом не чувствуя никаких угрызений совести. Я относился к роману избирательней и честней, возможно потому, что в моей жизни «перчатки» ещё ни разу не менялись.

Моё постепенное эмоциональное сближение с одноклассницей привело к тому, что зимой 2003 года я предложил ей встречаться, сделав это так запутанно, что она сразу не поняла, чего именно я от неё добивался.

Я всегда верил в то, что отношения между людьми в паре должны складываться легко и непринуждённо, а участники должны идти навстречу друг другу, без притворств, ухищрений, многомесячных попыток подкупить, добиться и заслужить расположение партнёра невероятными подвигами. Этот подход казался мне единственно верным для дальнейшего развития здоровых отношений, где изначально никто не должен был толкать камень в гору, и никто не был тем самым камнем.

Несмотря на последовательность и логичность размышлений и мою убеждённость в них, теория давалась лучше практики.

Сказать, что «возлюбленная» с жаром приняла моё предложение о создании пары, было никак нельзя, скорей это было похоже на некоторое одолжение, сродни: «Ну давай попробуем!» или даже «Чем чёрт не шутит!», но, подсаженный на крючок разбушевавшихся гормонов, я был рад и такому исходу.

Забегая вперёд, все три недолгих месяца нашего бесформенного союза были похожи на игру в кошки-мышки: я старался угодить, удивить, дать понять, что отношения со мной будут не хуже, чем с неведомым, но всегда и невовремя всплывавшим в сравнении, бывшим парнем, который был старше, работал, имел свои деньги и даже машину.

У меня же, кроме гитары, и то отцовской, не было ничего своего.

Я копил каждую копейку, отказывая себе во всём чём мог, чтобы иметь возможность хоть изредка побаловать её подарком или сладостью. Порой скопидомство доходило до бреда, и я прятал в шкаф даже чипсы, купленные мне дедушкой или мамой. Всё это были тщетные и жалкие попытки доказать, что и я тоже был не лыком шит и готов отдать последнее своей милой.

Как бы то ни было, а мне лишь позволяли себя любить и не более того, в результате чего у меня начала развиваться безжалостная паранойя, пожиравшая меня ежедневно. Со всех концов до меня доносились слухи о том, что моя девушка, в тайне от меня, продолжает проводить время с тем самым таинственным инкогнито, представлявшим бОльшую состоятельность, нежели я. Яростно отбиваясь от этих поклёпов, раздражаясь и не веря ни единому слуху, я всё же терял самообладание. В памяти мелькают эпизоды, как я слежу у её подъезда, дабы проверить, когда и с кем она вернётся домой; как звоню ей в разное время на домашний телефон, чтобы убедиться, что она делает уроки, как обещала.

И, как итог всего вышесказанного, в марте произошёл телефонный разговор, в котором я впервые в жизни услышал фразу:

«Нам надо расстаться!»

Наверное, я мог бы пропустить некоторые детали этого бесчестья, например то, как я не сдержался и заплакал в трубку, умоляя дать мне второй шанс, откровенно не понимая, что на самом деле могу предложить или исправить, но тогда читатель потеряет контрасты, которые сыграли во всей этой истории ключевую роль.