Полная версия
Оливия встала на защиту Гарольда. “Оставь его в покое, Джордж! Он же ребенок!”
“Ребенок? – презрительно усмехнулся Стивен, используя лицо Джорджа для выражения сарказма. – Он не ребенок, он просто глупый и бестолковый паразит! Он мне противен!”
Он посмотрел на Гарольда, который стоял в дверях, весь в слезах, и произнес: “Знаешь, Гарольд, я никогда не хотел иметь детей. Ты был ошибкой, может даже и не моей. Твоя мать заставила меня тебя зачать, угрожая уйти от меня. Я никогда тебя не любил и никогда не полюблю”.
Эти слова поразили Гарольда, словно удар молнии. Он смотрел на отца, на его лицо, искаженное ненавистью, не веря своим ушам. Он всегда мечтал о том, чтобы отец любил его, гордился им. Но теперь он узнал, что отец ненавидит его, что он был нежеланным ребенком, обузой, которая мешает ему жить.
Гарольд развернулся и убежал в свою комнату, закрыв дверь на замок. Он забился под одеяло и заплакал навзрыд. Он чувствовал себя самым несчастным ребенком на свете.
Оливия, в свою очередь, была в шоке от жестокости и злобы, которые источал Стивен. Она видела, как он калечит душу ее сына, как он лишает его надежды и веры в себя.
Она понимала, что должна что-то сделать, чтобы спасти Гарольда, чтобы защитить его от этого чудовища.
С каждой минутой, с каждым часом, Стивен все сильнее опутывал сознание Джорджа своими невидимыми нитями. Джордж превратился в послушную марионетку, безвольно исполняющую все приказы куклы, полностью оторванную от реальности и от своей семьи.
Он проводил дни и ночи в своей комнате, разговаривая со Стивеном. Он перестал спать, перестал есть нормальную еду, он питался лишь остатками, которые Стивен “разрешал” ему съесть. Он превратился в тень самого себя, в бледную и изможденную копию прежнего Джорджа.
Оливия и Гарольд жили в постоянном страхе и напряжении, стараясь избегать комнаты Джорджа и не попадаться ему на глаза. Они питались в своей комнате, мылись украдкой и старались не шуметь, чтобы не вызвать гнев Стивена.
Оливия чувствовала, что она теряет контроль над ситуацией, что она больше не может защитить Гарольда. Она понимала, что им нужно бежать, нужно уехать из этого проклятого особняка, пока не стало слишком поздно.
Но она не могла решиться на этот шаг. Она боялась оставить Джорджа одного, боялась, что с ним случится что-то ужасное. Она все еще надеялась, что сможет вернуть его, что сможет спасти его от влияния Стивена.
Однажды вечером Оливия, набравшись смелости, решила попытаться поговорить с Гарольдом, обсудить с ним ситуацию и принять какое-то решение.
Она постучала в его комнату и тихо вошла. Гарольд сидел на кровати, обняв своего плюшевого мишку, и смотрел в окно. Он выглядел очень грустным и подавленным.
“Гарольд, милый, как ты?” – спросила Оливия, садясь рядом с ним.
Гарольд пожал плечами. “Нормально, мама”.
“Гарольд, я знаю, что тебе тяжело, что ты боишься, – сказала Оливия, обнимая его за плечи. – Но мы должны что-то сделать. Мы не можем так больше жить”.
Гарольд заплакал. “Я боюсь, мама. Я боюсь папы”.
“Я знаю, милый, – сказала Оливия, целуя его в лоб. – Но мы должны быть сильными. Мы должны держаться вместе. Я обещаю тебе, что я защищу тебя”.
“Мы должны уехать отсюда, мама, – прошептал Гарольд.
Оливия задумалась. Она понимала, что Гарольд прав, что им нужно бежать. Но она все еще не могла решиться оставить Джорджа.
“Я знаю, милый, – сказала она. – Но я не могу оставить папу одного. Он болен, он нуждается в нашей помощи”.
“Он больше не папа, – сказал Гарольд. – Он стал другим человеком. Он стал злым и жестоким. Он нас ненавидит”.
Оливия заплакала. Она понимала, что Гарольд прав, что Джордж больше не принадлежит себе, что он стал марионеткой в руках Стивена.
“Я знаю, милый, – сказала она. – Но я все равно люблю его. Я не могу его бросить”.
Оливия обняла Гарольда крепче и пообещала ему, что найдет способ спасти их, что она не позволит Стивену причинить им вред.
Над особняком нависла мертвая тишина. Тишина, которая была хуже любого шума, тишина, пропитанная страхом. Внутри дома, в комнате Джорджа, царил сумрак. Тусклый свет луны, пробиваясь сквозь запыленные окна, едва освещал помещение, создавая причудливые тени, танцующие на стенах.
Джордж сидел в кресле. Стивен, казалось, сиял в полумраке, его глаза, вырезанные из темного стекла, отражали лунный свет и светились зловещим блеском.
Оливия, уставшая от бессонных ночей и постоянного напряжения, пришла в себя рано утром, не выспавшись. Она попыталась найти в себе силы приготовить завтрак, но ее руки дрожали, а в голове царила пустота.
Она взглянула на часы – было уже почти восемь. Джордж обычно просыпался рано, но сегодня его комната была подозрительно тихой. Обеспокоенная, Оливия решилась проверить, что там происходит.
Она осторожно подошла к двери комнаты Джорджа и тихо постучала. Ответа не последовало. Она постучала еще раз, но и на этот раз тишина осталась ей ответом.
Осторожно приоткрыв дверь, Оливия заглянула внутрь. Комната была погружена в полумрак, и в первые мгновения она ничего не увидела. Затем, ее глаза привыкли к темноте, и она различила силуэт Джорджа, сидящего в кресле.
“Джордж?” – позвала Оливия. Голос ее дрожал.
Ответа не последовало. Джордж сидел неподвижно, словно статуя. В его глазах не было жизни.
Оливия сделала шаг вперед и осторожно коснулась его плеча. Джордж вздрогнул и медленно повернул голову. Его глаза были пустыми и безумными. Он смотрел на Оливию, но казалось, что он ее не видит.
“Что случилось, Джордж? Ты в порядке?” – спросила Оливия, пытаясь скрыть свой страх.
И в этот момент, из уст Джорджа, но голосом Стивена, послышался шепот.
“Она вернулась, Джордж… Она снова с ним… Она предала тебя…”
Оливия похолодела. Кто “она”? С кем “с ним”? О ком говорит Стивен?
Шепот усилился, становясь все более настойчивым и зловещим. Стивен начал нашептывать что-то о предательстве, об измене. Он говорил, что Оливия – лживая змея, что она играет двойную игру, что она никогда не любила Джорджа.
Оливия, с трудом сдерживая слезы, попыталась заговорить, но Стивен не дал ей этого сделать. Он продолжал нашептывать свои ядовитые слова, отравляя разум Джорджа, вселяя в него ненависть и гнев.
Оливия поняла, что что-то ужасное должно произойти, что Стивен намерен совершить что-то страшное. Она попыталась вырвать куклу из рук Джорджа, но Джордж, словно проснувшись от транса, схватил ее за руку и отбросил в сторону.
“Оставь меня! – закричал он, голосом Стивена. – Не мешай! Я должен это сделать!”
Оливия поняла, что ей нужно бежать, нужно спасаться от этого безумия. Она повернулась и бросилась из комнаты, надеясь успеть выбраться из этого проклятого дома.
Оливия бежала по коридору. Сердце бешено колотилось в груди, словно пойманная в клетку птица. Она слышала позади себя, что Джордж, под влиянием Стивена, преследует ее.
Добравшись до комнаты Гарольда, она ворвалась внутрь и захлопнула дверь, прислонившись к ней спиной. Гарольд, проснувшись от шума, сидел на кровати, сжимая в руках своего плюшевого мишку, и смотрел на мать испуганными глазами.
“Мама, что случилось?” – прошептал он.
“Гарольд, нам нужно бежать, – сказала Оливия, задыхаясь.
Гарольд вскочил с кровати и обнял Оливию. “Я знаю, мама. Я давно тебе говорил это”.
Оливия, обняв Гарольда, повела его к окну. Она надеялась, что они смогут выбраться из дома через окно и убежать в лес.
Но в этот момент дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Джордж, с куклой Стивеном на руке. В его глазах горел безумный огонь.
“Куда вы собрались, мои дорогие?” – произнес Стивен, голосом полным сарказма и злобы. – Вы думаете, что сможете убежать от меня? Вы ошибаетесь!”
Оливия заслонила Гарольда собой.
“Оставь нас в покое, Джордж! – крикнула она. – Это не ты, это Стивен говорит за тебя! Проснись, опомнись!”
Стивен рассмеялся. “Джорджа больше нет, Оливия! Есть только Стивен! И я хочу, чтобы вы умерли!”
В руке у него блеснул кухонный нож.
Гарольд закричал от ужаса. Оливия попыталась отвлечь внимание Джорджа, оттолкнув его в сторону. Но Джордж, с неожиданной силой, схватил ее за руку и отбросил к стене.
Оливия ударилась головой о стену и потеряла сознание.
Гарольд, увидев, что мать лежит без сознания, бросился на Джорджа, пытаясь его остановить. Но Джордж отшвырнул его в сторону, как тряпичную куклу.
Гарольд упал на пол.
Стивен, подошёл к Оливии, поднял нож и вонзил его в горло.
В комнате воцарилась зловещая тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием Джорджа. Оливия лежала на полу без движения, в луже собственной крови. Гарольд, увидев смерть матери, закричал от ужаса и бросился к ней.
Стивен холодным и безжалостным голосом произнес: “Теперь твоя очередь, сопляк”.
Он замахнулся ножом на Гарольда, который, застыв от страха, не мог даже пошевелиться. Но в последний момент что-то сломалось в сознании Джорджа. На мгновение в его глазах мелькнул проблеск разума, проблеск сожаления.
“Нет… не надо…” – прошептал он слабым голосом, но Стивен тут же подавил его волю.
“Не смей мне перечить, Джордж! – прорычал Стивен. – Ты должен закончить начатое! Убей его!”
И, подчиняясь воле куклы, Джордж нанес удар. Гарольд вскрикнул и упал на тело матери. Стивен выдернул нож и бросил его на пол.
“Теперь все кончено, Джордж, – произнес Стивен, голосом полным удовлетворения. – Мы свободны. Мы можем делать все, что захотим”.
Джордж стоял над телами Оливии и Гарольда, словно в трансе. Он смотрел на них, но казалось, что ничего не видит. Его глаза были пустыми и безжизненными.
Затем он медленно опустился на колени рядом с телами и начал плакать. Сначала тихо, а затем все громче и громче. Его плач перешел в истерический рык.
“Что я наделал? – кричал он. – Что я наделал?”
Стивен усмехаясь, прошептал: “Не переживай, Джордж. Все хорошо. Мы сделали то, что должны были сделать”.
Джордж замолчал. Он больше не плакал. Он просто сидел на коленях рядом с телами Оливии и Гарольда, словно окаменевший. Его глаза были пустыми, его разум поглотила тьма.
Утро пришло, но не принесло облегчения. Солнце, пробиваясь сквозь запыленные окна, лишь освещало ужасную картину, царящую в комнате. Тела Оливии и Гарольда лежали на полу, залитые кровью.
Джордж, словно очнувшись от кошмарного сна, взглянул на мертвые тела жены и сына. В его памяти начали всплывать обрывки вчерашних событий, словно кадры из страшного фильма. Он вспомнил нож в своей руке, крики Оливии и Гарольда, кровь…
Ужас и отчаяние захлестнули его с головой. Он понял, что совершил непоправимое, что он убил свою семью, что он стал чудовищем.
Слезы градом покатились по его щекам. Он ползком добрался до тел Оливии и Гарольда и начал их обнимать, шепча слова прощения.
“Простите меня… Простите меня…” – повторял он снова и снова.
Он чувствовал себя виноватым, омерзительным, недостойным жизни. Он понимал, что не заслуживает прощения, что ему нет места в этом мире.
Он поднял взгляд и увидел в углу комнаты веревку.
И в этот момент в его голове возникла мысль. Единственная мысль, которая могла принести ему облегчение.
Он встал на ноги и подошел к веревке. Он завязал петлю и надел ее на шею.
Перед тем, как сделать последний шаг, он еще раз взглянул на тела Оливии и Гарольда.
“Я люблю вас… Я надеюсь, вы сможете меня простить…” – прошептал он, и шагнул в пустоту.
Тело Джорджа повисло в воздухе, раскачиваясь из стороны в сторону. В комнате воцарилась тишина. На этот раз тишина была окончательной.
Печатная Машинка.
Леонард Эйвери, когда-то восходящая звезда литературного Олимпа, теперь напоминал скорее угасшую комету, застрявшую в гравитационном колодце унылого однообразия. Его квартира, прежде полная жизни и творческого хаоса, превратилась в подобие склепа, где тишину нарушали лишь редкие вздохи старого паркета и монотонный гул уличного трафика, доносившийся из-за неплотно закрытых окон.
Дни Лео тянулись бесконечной чередой ритуалов, призванных хоть как-то заполнить зияющую пустоту внутри. Утренний кофе, крепкий и горький, служил не столько для пробуждения, сколько для отсрочки неизбежного столкновения с реальностью. Бесцельное блуждание по сети, чтение новостей, комментариев, чужих успехов, только усиливало чувство собственной никчемности. Попытки писать, как правило, заканчивались провалом. Слова, прежде послушно складывавшиеся в изящные фразы и захватывающие истории, теперь отказывались подчиняться, оставаясь бессмысленным набором букв, осколками разбитых надежд.
Его первый роман, “Эхо Города”, стал сенсацией. Критики наперебой восхваляли его талант, называя его “голосом поколения”, “новым Фицджеральдом”, “надеждой американской литературы”. Книга разошлась огромным тиражом, была переведена на десятки языков, удостоена престижных наград. Лео купался в лучах славы, давал интервью, ездил на фестивали, общался с известными писателями и интеллектуалами.
Но успех оказался тяжелым бременем. Лео чувствовал, что от него ждут чего-то большего, чего-то гениального. Каждый новый проект начинался с мучительного сравнения с “Эхом Города”, с боязни не оправдать ожиданий, разочаровать своих поклонников. Страх парализовал его творческую волю, превращая процесс написания в мучительную пытку.
Он забросил начатые романы, рассказы, пьесы. Он перестал читать, смотреть фильмы, слушать музыку. Он отгородился от мира, погрузившись в пучину самокопания и уныния.
Его апартаменты, расположенные в старом кирпичном доме в богемном районе города, когда-то были его гордостью. Высокие потолки, огромные окна, пропускающие много света, антикварная мебель, собранная с любовью, создавали атмосферу уюта и вдохновения. Теперь же все это казалось ему насмешкой. Солнечный свет высвечивал пыль на полках и морщины на его лице. Антикварная мебель напоминала о прошлом, о его былом успехе, который уже никогда не повторится.
Лео сидел за своим старым дубовым столом, уставясь в чистый лист бумаги, лежащий перед ним. Он пытался придумать хотя бы одно слово, хотя бы одну фразу, которая могла бы стать началом новой истории. Но в голове была пустота.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула. Его взгляд упал на книжную полку, заставленную томами классической литературы. Он увидел знакомые названия, имена, обложки. Он вспомнил, как мечтал оказаться в одном ряду с этими великими писателями, как хотел оставить свой след в истории литературы.
Теперь он понимал, что это была всего лишь иллюзия. Что его талант – это мимолетная вспышка, которая уже погасла. Что он никогда не сможет повторить свой успех, что он обречен на вечное забвение.
Эта мысль была невыносимой. Лео почувствовал, как в его глазах собираются слезы. Он встал из-за стола и подошел к окну.
На улице шел дождь. Серые капли стекали по стеклу, размывая очертания домов и людей. Город казался угрюмым и безжизненным.
Лео почувствовал себя частью этого города, частью этого серого и безжизненного мира. Он почувствовал себя лишним, ненужным, забытым.
Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он попытался собраться с мыслями, найти в себе силы продолжать бороться. Но все было тщетно.
Пустота внутри него была слишком велика. Она поглощала его, лишая надежды и веры в себя.
Лео открыл глаза и посмотрел на свое отражение в стекле. Он увидел в нем усталого, измученного человека, потерявшего смысл жизни.
Он понял, что больше не может так жить. Что ему нужно что-то менять, что-то делать, чтобы вырваться из этого замкнутого круга.
Он решил пойти на прогулку. Может быть, свежий воздух и смена обстановки помогут ему хоть немного отвлечься от своих мрачных мыслей.
Он надел пальто, взял зонт и вышел на улицу. Он не знал, куда идет, что ищет. Он просто шел, позволяя дождю омывать его лицо и уносить с собой его печаль.
Дождь, монотонно барабанивший по тротуару, казался Лео верным спутником в его угрюмом настроении. Он шел, не разбирая дороги, погруженный в свои мысли, словно сомнамбула. Улицы, обычно полные жизни и движения, казались пустынными и безликими под серым пологом неба.
В какой-то момент Лео заметил, что оказался в незнакомом районе города. Узкие улочки, вымощенные брусчаткой, старинные дома с выцветшими фасадами, покосившиеся вывески над входами, создавали атмосферу заброшенности и таинственности. Здесь время словно замедлило свой ход, оставив на всем отпечаток прошлого.
Заинтересовавшись, Лео продолжил свою прогулку, углубляясь в этот лабиринт узких улочек. Он набрел на небольшой антикварный магазин, затерявшийся среди других старых зданий. Витрина магазина, запыленная и тусклая, была заставлена различными предметами старины: старинными книгами, граммофонами, фарфоровыми куклами, пожелтевшими фотографиями, словно свидетелями давно ушедших эпох.
Что-то привлекло внимание Лео в этом магазине. Может быть, это была атмосфера таинственности, может быть, надежда найти что-то, что поможет ему вырваться из творческого кризиса. Он решил зайти внутрь.
Звон колокольчика над дверью возвестил о его приходе. В магазине было темно и тихо. Запах пыли, старого дерева и нафталина пропитал воздух. За прилавком, заваленным различными предметами старины, сидел старик с длинной седой бородой и внимательными глазами, вглядывавшийся в книгу.
“Добро пожаловать,” – произнес старик тихим голосом, оторвавшись от чтения. “Ищете что-нибудь особенное?”
“Просто смотрю,” – ответил Лео, чувствуя себя немного неловко.
Он начал бродить по магазину, рассматривая выставленные предметы. Здесь было все, что только можно представить: старинные часы, показывающие разное время, сломанные музыкальные шкатулки, потускневшие зеркала, отражающие призрачные образы, старые письма, перевязанные лентами, хранящие тайны давно ушедших лет.
Лео чувствовал, что попал в другой мир, в мир прошлого, мир воспоминаний. Ему казалось, что предметы старины разговаривают с ним, рассказывают свои истории, делятся своими секретами.
В одном из углов магазина, заваленном старыми газетами и журналами, Лео заметил старинную печатную машинку. Она стояла на покосившемся столике, покрытая толстым слоем пыли.
Печатная машинка была модели “Corona Special”, производства начала XX века. Ее элегантный дизайн, сочетающий в себе простоту и изящество, сразу привлек внимание Лео. Черные клавиши, с белыми буквами, потертые от времени, словно хранили память о бесчисленных историях, напечатанных на ней. Металлический корпус, покрытый патиной, свидетельствовал о ее долгой и насыщенной жизни.
Лео подошел к машинке и осторожно смахнул с нее пыль. Он прикоснулся к клавишам, ощущая под пальцами гладкую поверхность металла. Он почувствовал странное тепло, исходившее от машинки.
“Интересная вещица,” – произнес старик, подойдя к Лео. “Старая “Corona Special”. Говорят, на ней много известных писателей печатали свои первые романы.”
“Она в рабочем состоянии?” – спросил Лео, чувствуя, как в нем просыпается интерес.
“Практически,” – ответил старик. “Нужно немного почистить, смазать. Но в целом, она в отличном состоянии. Я ее недавно нашел на чердаке у своей бабушки.”
Лео задумался. Он никогда раньше не писал на печатной машинке. Он привык к компьютеру, к удобному интерфейсу, к возможности редактировать текст. Но в этой старинной машинке было что-то особенное, что-то, что притягивало его, что внушало ему надежду.
“Сколько она стоит?” – спросил Лео.
Старик назвал цену, которая показалась Лео вполне разумной.
“Я беру ее,” – сказал Лео, приняв решение.
Старик улыбнулся и принялся заворачивать машинку в старую газету.
“Надеюсь, она принесет вам удачу. Говорят, у этой машинки есть своя история. Она приносит вдохновение тем, кто умеет ее слушать.”
Лео поблагодарил старика, заплатил деньги и вышел из магазина. Дождь все еще шел, но теперь Лео не чувствовал себя таким угрюмым. В его руках была надежда, маленькая и хрупкая, но все же надежда.
Квартира встретила Лео все той же гнетущей тишиной, которую он оставил за собой несколько часов назад. Однако, теперь, в сумраке, проникающем сквозь дождливое стекло, она казалась ему чуть менее враждебной. Возможно, причиной тому был старинный сверток, который он бережно держал в руках, словно священный артефакт.
Лео поставил машинку на свой рабочий стол, освободив ей место среди разбросанных бумаг и опустевших чашек из-под кофе. Он тщательно распаковал ее, осторожно снимая слои старой газеты, словно археолог, извлекающий из земли ценную находку.
Перед ним предстала “Corona Special” во всей своей красе. Лео тщательно протер ее мягкой тряпкой, удаляя остатки пыли и паутины. Он с любопытством рассматривал каждую деталь, ощупывая металлический корпус, рассматривая клавиши, приводя в движение каретку.
Он почувствовал себя немного глупо, словно ребенок, получивший новую игрушку. Но, несмотря на это, он испытывал неподдельный восторг. Ему не терпелось попробовать машинку в деле, почувствовать под пальцами стук клавиш, увидеть, как буквы отпечатываются на бумаге.
Он достал из ящика стола пачку чистой бумаги и вставил один лист в машинку. Сделав глубокий вдох, он начал печатать.
“Зима в городе всегда была долгой и суровой…”
Пальцы неуверенно скользили по клавишам. Лео давно не пользовался печатной машинкой, и ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к ее особенностям. Каждая клавиша требовала определенного усилия, каждый удар отдавался звонким эхом в тишине комнаты.
Он продолжал печатать, стараясь не обращать внимания на свои неуклюжие движения. Он описывал зимний город, его серые улицы, заснеженные крыши, одинокие фигуры людей, спешащих по своим делам.
Он старался передать атмосферу тоски и безысходности, которая царила в его душе. Он писал о своем творческом кризисе, о своей потере вдохновения, о своем страхе перед будущим.
Через несколько часов Лео закончил первую страницу. Он вынул ее из машинки и внимательно прочитал.
Текст показался ему сырым и невыразительным. Он чувствовал, что ему не удалось передать свои чувства и эмоции. Но, несмотря на это, в написанном тексте было что-то особенное, что-то, что тронуло его. Может быть, это была атмосфера старины, может быть, сам процесс написания на печатной машинке, который казался ему более интимным и личным, чем работа на компьютере.
Лео решил продолжить. Он вставил новый лист бумаги в машинку и начал печатать дальше.
Он описывал свою квартиру, свой рабочий стол, свою старую печатную машинку. Он писал о запахе пыли и старого дерева, о тишине, которая царила в комнате.
В какой-то момент он почувствовал жажду. Он описал в тексте, как ему захотелось выпить стакан холодной воды.
“Мне бы сейчас стакан холодной воды,” – напечатал он.
Он вынул лист бумаги из машинки и отложил его в сторону. Затем он встал из-за стола и направился на кухню.
Когда он вернулся с кухни со стаканом воды, он заметил что-то странное. На его столе, рядом с печатной машинкой, лежал разбитый стакан.
Лео был в замешательстве. Он не помнил, чтобы он разбивал стакан. Он был уверен, что ничего подобного не происходило.
Он осмотрел комнату, но не нашел никаких следов борьбы или посторонних. Он не мог понять, как разбитый стакан мог появиться на его столе.
Он решил, что это какая-то случайность, совпадение. Может быть, он забыл, что разбил стакан раньше, и просто не помнит об этом.
Он собрал осколки и выбросил их в мусорное ведро. Затем он вернулся к столу и продолжил писать.
Он старался не думать о разбитом стакане, но эта мысль не давала ему покоя. Ему казалось, что что-то не так, что происходит что-то странное.
Он продолжал печатать, пытаясь отвлечься от своих мрачных мыслей. Он писал о своем страхе, о своей неуверенности, о своей потере веры в себя.
Он писал о том, что ему нужно чудо, что ему нужно что-то, что поможет ему вернуть свое вдохновение, вернуть свою любовь к литературе.
“Мне нужно чудо,” – напечатал он. “Мне нужно что-то, что поможет мне снова поверить в себя.”
Он вынул лист бумаги из машинки и отложил его в сторону. Затем он посмотрел на часы. Было уже поздно. Он решил, что пора ложиться спать.
Он выключил свет и направился в спальню. Он лег в кровать и закрыл глаза. Но сон не приходил.
Его мучили мысли о разбитом стакане, о своих страхах, о своей неуверенности. Ему казалось, что что-то не дает ему покоя, что что-то преследует его.
В конце концов, ему удалось заснуть. Но сон его был беспокойным и тревожным. Ему снились странные сны, в которых он видел разбитые стаканы, старинные печатные машинки и темные фигуры, преследующие его. Он проснулся в холодном поту, чувствуя себя разбитым и уставшим.
Утренний свет, пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы, казался Лео не благословением, а жестоким напоминанием о реальности. Он проснулся с тяжелой головой и ощущением надвигающейся тревоги. Ночной кошмар, переплетенный с воспоминаниями о вчерашнем дне, оставил на нем неизгладимый отпечаток.
