Дневник Таи. Туда, где ты дома

Стася Берг

Дневник Таи. Туда, где ты дома

Книга-терапия. Книга-кофе. Книга – смех сквозь усталость.

Несколько слов перед началом.

Эта книга написана сердцем. Иногда на вдохе, иногда – между слезами и смехом, но

всегда – с душой.

Все слова, герои и истории принадлежат автору, и были рождены не для копирования, а для отклика.

Пожалуйста, не используйте тексты из книги без разрешения. Не копируйте, не размещайте отрывки без указания автора.

Исключения составляют короткие цитаты с указанием источника – при

некоммерческом использовании.

Все персонажи, события и описания – художественный вымысел.

Любые совпадения с реальными людьми, местами или ситуациями – случайны.

Но эмоции, переживания и чувства – самые настоящие.

Именно ими – хочется делиться бережно.

Глава 1

Утро пахло подгоревшими гренками – не моими, соседскими. Кто—то на втором этаже, как обычно, пытался одновременно жарить хлеб и разбираться в чём—то важном по телефону и похоже опять не преуспел. Запах жжёного хлеба вполз в коридор и цеплялся за пальто, как будто хотел пойти со мной.

Воздух был прохладным, но не по—зимнему. Скорее – как будто утро ещё не решило, какое оно: февральское или всё же апрельское. Я натянула шарф, пахнущий лавандой и утренним кремом для рук. Крем почти закончился, но выбросить его я не могла – он напоминал мне бабушкин дом. Там, где на столе всегда стоял чайник, а за окном грозы казались не страшными.

Кофейня на углу встретила тишиной и взлохмаченной баристой, зевающей в сторону кофемашины. Хвостик сбился набок, тени под глазами – от недосыпа и возможно от усталости быть вежливой.

– Машинка с утра вредничает, простите, – пробормотала она, ставя стакан на стойку.

Я кивнула и забрала кофе. Пошла по тротуару мимо просыпающихся витрин, мужчины с таксой и школьницы, хрустящей бутербродом на бегу.

Кофе был… никакой. Тёплый, но не горячий. Горький, но не бодрящий. Напиток, который просто случился, а не был приготовлен. Я сделала ещё глоток – скорее чтобы согреться, чем ради вкуса.

В приёмной было жарко. Батареи работали с энтузиазмом, будто соревнование объявили. Я приоткрыла окно, повесила пальто на вешалку, зажгла настольную лампу – своё маленькое солнце – и села за стол. Там уже лежала тонкая папка с новая фамилией. Общая информация, несколько справок и фото. Фото девочки с глазами цвета пустого чая.

Я успела открыть ежедневник, когда дверь распахнулась, как от порыва сильного ветра. Лёгкий цветочный аромат духов, свежий холодный воздух, цокот каблуков и она, Катюша. Мой личный ураган и ассистент по совместительству.

– Доброе утро, Таенька! Я с вечера приготовила папки на сегодня. Всё уже у тебя на столе. Кофе – скоро будет, круассаны с корицей – я принесла! У нас пятнадцать минут до приёма. Живём, дышим, начинаем!

– Доброе, Катюша, – я улыбнулась. – Ты прямо угадала мои мысли.

Она подмигнула, послала воздушный поцелуй и исчезла так же стремительно, как появилась. Я взяла папку, устроилась поудобнее в кресле и как раз в этот момент дверь снова приоткрылась – на этот раз неслышно.

Она вошла молча. Не поздоровалась. Просто села в кресло напротив и начала жевать что—то из шуршащего пакетика. Девочка с глазами цвета пустого чая. Высокая, угловатая, в объёмной толстовке с капюшоном. Один шнурок на кроссовке оборван и завязан узлом. Волосы заплетены в кривую косу, обгрызанные ногти. Вся она – как скомканное письмо, которое кто – то хотел выбросить, но передумал.

Мы обе молчали. Я листала бумаги, она смотрела в окно. В кабинете пахло мятной жвачкой и чем – то ещё – как будто деревянный пол после дождя.

Я не спешила говорить. Слишком много лет работаю с детьми, чтобы торопить такие моменты.

Я – Таисия Александровна. Но большинство детей зовут меня просто Тая. Детский психолог. И, по правде говоря, часто моя работа – просто быть рядом, когда ребёнок вот – вот развалится на части.

– А вы когда – нибудь хотели исчезнуть? – наконец спросила она, не глядя на меня.

Голос хриплый, будто спрятан под ватным одеялом. Слова звучали тихо, но тяжело.

Я не ответила сразу. Смотрела немного мимо, чтобы не напугать вниманием.

– Хотела. Потом поняла: иногда достаточно просто спрятаться на вечер.

Она кивнула.

– А если прячешься, а никто не ищет?

Я подвинула к ней коробку с салфетками. Она не взяла. Но губы дрогнули. Слёзы покатились по щекам, тихо, как вода из капающего крана. Я пересела ближе.

– Я вижу тебя. Ты здесь. Пока ты здесь – ты есть. Этого достаточно.

Она чуть наклонила голову и почти шёпотом добавила:

– А если я приду ещё… вы будете помнить?

– Конечно. Я тебя уже помню.

Она посмотрела на меня, кивнула, встала. На пороге обернулась:

– Спасибо. Я приду ещё. Если можно. Секретарь мамы запишет меня.

– Конечно.

Я осталась одна. Открыла окно. Холодный воздух коснулся щёк. Где – то вдали гавкала собака, автобус лениво скрипнул тормозами. Я сделала глоток кофе. Опять холодный и.… наконец – то вкусный. Или я перестала ждать от него слишком многого.

Я села в кресло, сделала пару пометок. И в этот момент – щелчок двери. Тень в проёме: Николай Васильевич или просто дядя Коля. Разношенные ботинки, термокружка, папка под мышкой. Он держал её слишком аккуратно. Как будто не хотел оставлять на столе навсегда.

– Здравствуй Таенька, у меня три минуты между школой и "там, где не справились без меня". – Он вошёл, как всегда, с запахом чая и сосновой хвои. – Обнимай.

– То есть не по делу?

– По тебе.

Я подошла и обняла его. Просто. Без слов. Уютно, как в пледе.

– Опять варёная, как лапша без соли. – буркнул он.

– Утро. Кофе не спас.

– Надо было чай. И хороший разговор.

Он отпил, поставил кружку. Потом произнес будто невзначай:

– До конца месяца – и всё.

– Что всё?

Я знала. Но не хотела слышать.

– Пенсия, Тай. Не отпуск. Уход… Совсем…

– А кто будет ругаться, что я мягкая?

– Новый инспектор из соседней области. Перевелся вчера, вроде толковый. Не я, конечно, но ничего. Подучится.

Я опустила глаза. А он потрепал по плечу и сказал:

– Держись. Не только за них. И за себя тоже.

– С этим сложнее.

Он задержался у двери:

– Я с первого дня знал: ты настоящая. А настоящих – дефицит.

Он ушёл, а я осталась. С его запахом чая. С пустотой. С чем – то новым и старым одновременно.

Я вернулась в кресло. Допивая кофе и делая вид, что заполняю графу «эмоциональное состояние пациента», на самом деле просто пыталась вернуться в себя.

Иногда мне кажется, что моя работа – это быть якорем в чужом шторме. Без лишних слов. Без шума. Просто оставаться, даже когда кажется, что тебя не ждут.

И, наверное, именно поэтому я решила начать писать.

Не книгу. Не отчёт.

А дневник. Чтобы не забыть.

Чтобы слышать себя, когда всё слишком шумно снаружи.

Чтобы не исчезнуть.

Глава 2

У меня в кабинете появилось новое правило: если ребёнок лезет под стол – я не вытаскиваю. Это его территория. Пускай будет.

Утро началось с ароматов корицы, шороха бумаг и новой попытки Катюши накормить меня «на ходу». В коридоре пахло теплом принтера, духами с грейпфрутом и мятным лосьоном для рук. Катя появилась вихрем, будто ворвалась из другой реальности, где всё успевают.

– Таюлик, у нас СДВГ, горячий и срочный. Мама на грани, мальчик – почти тайфун. Я пошла прятать кактус и кофейник!

– Прячь и мою чашку. Если дойдёт до ручки – не успею спасти обоих.

Катя фыркнула, чмокнула воздух рядом с моей щекой и исчезла так стремительно, как только она умеет. Где—то щёлкнула дверь, стукнули игрушки, хлопнула тетрадка – день окончательно проснулся.

Я заглянула в расписание.

Артём, 7 лет. Первичный приём. Гиперактивность, трудности с вниманием, повышенная тревожность у матери.

Слово «тревожность» в этом контексте всегда казалось мне отдельным персонажем – невидимым, но ощутимо присутствующим. Я уже представляла, как он крадётся за мамой, дёргая ей веко и нашёптывая: «Ты плохая мать. Ты не справляешься. Все это видят.»

Они зашли вместе. Или почти вместе. Артём влетел первым – как метеор.

– УХ ТЫ, БУМАЖКИ! МОЖНО? НЕЛЬЗЯ? А ЭТО ЧТО?! ГЛОБУС?! КРУТИТСЯ?!

Он обежал кабинет дважды, проверил все розетки, снял с моей руки один из браслетов (воскликнув: «МАГИЧЕСКИЙ!») и плюхнулся на ковёр, где начал крутиться волчком.

Мама тем временем пыталась умоститься на стуле, прижав сумку к груди как бронежилет. У неё было прекрасное пальто цвета лаванды, подчёркнутая усталость под глазами и нервно подёргивающееся веко.

– Он у вас всегда такой? – я постаралась вложить в голос сочувствие, а не осуждение.

– Только если не спит, – выдохнула она. – А ещё он не ест. Ну то есть он ест, но не тогда, когда надо. И он задаёт вопросы. Много. Вчера спросил, почему жирафа не укачивает. Я не знала, и он три часа был обижен.

Артём в этот момент запрыгнул на кресло, поднял руки и прокричал: – Я ПЫШУ ОГНЁМ!

– Потрясающе! Тогда нам срочно нужна пещера, чтобы не сжечь кабинет, – сказала я.

И началась игра. Мы строили штаб супердракона: из подушек, книг, воображения. Рисовали кнопки «пауза» и «ускорение» для его мозга. Я ввела «сканер тишины» – он засмеялся, не выдержав испытания десятисекундным молчанием, и сам попросил попробовать ещё раз.

– А вы с каждым ребёнком так? – спросила мама на выходе. В голосе – меньше напряжения, больше живого удивления.

– Стараюсь. Главное – не бояться быть рядом. Даже когда кажется, что не справляешься.

Она кивнула. Артём махнул рукой и ушёл, напевая что—то себе под нос. Я осталась с лёгкой головной болью и широкой улыбкой.

Следующим был шестилетний Саша. Он тихо сел и сказал:

– Я здесь, чтобы мама не боялась.

Весь приём он перебирал камушки из сенсорной коробки, как будто пересчитывал беспокойства.

Потом пришла Мила – девочка с бантом больше головы, который пах малиной.

– У меня душа как у бабочки. Но в школе думают, что я кактус.

Мы рисовали эмоции: бабочка, ёжик, розовый пингвин с сердечком на лапке – это была её грусть.

После был Витя, 13 лет. Он сел. И молчал. Тридцать минут. На 31—й спросил:

– А можно просто здесь сидеть? У вас не пахнет страхом.

Я кивнула. Он остался ещё на десять минут. Этого хватило, чтобы остаться ещё раз – на следующей неделе.

К обеду я вышла в маленькую кофейню за углом. Хотелось чего—то простого. Чай, салат, ни одного вопроса.

Я стояла у витрины, выбирая между булгуром и сэндвичем. В голове была лёгкая пустота, приятное онемение после десятков чужих эмоций. Как будто всё внутри улеглось на паузу.

После обеда я вернулась в офис, и пружина дня повернула в обратном направлении. На прием пришли мама с сыном.

Мама – словно в режиме ускоренной перемотки. Всё в ней двигалось с напряжением, как будто она боялась не успеть за собственной тревогой.

Голос – громкий, движения – резкие, будто она разговаривала на скорости 1.75.

– Он всё делает медленно. Ест, думает, отвечает. Это нормально? Я сама за него всё делаю! А он как вата. Меня это пугает! – выдала она на одном дыхании.

Мальчик молча снял куртку, аккуратно повесил, подошёл к столу. Тонкий, собранный. С глазами совёнка.

Я поставила перед ним пазл.

– Собирай, сколько захочешь. Здесь не оценивают.

Он сложил половину за пять минут. Спокойно. Сосредоточенно.

– А вы не думали, – сказала я, не глядя прямо на маму, – что вы очень активная, а он – просто нет?

– Я… – она запнулась. – Я знаю, я бываю… активной. Но он совсем другой.

– Вот именно. Он не сломанный. Просто другой.

Мама замолчала. А мальчик тихо сказал:

– Мне здесь нравится.

Под конец заглянул Лёва. Ему было лет пять, может, чуть больше. Он держался с удивительным спокойствием и уверенностью. Не сел, а устроился в кресле, как будто знал: здесь не торопят. Немного понаблюдав за мной, он вдруг спросил:

– У вас правда нет мужа?

Я слегка приподняла бровь, но улыбнулась:

– Правда.

Он кивнул серьёзно, как взрослый.

– Тогда вы могли бы выйти за моего папу. Он умеет делать бутеры с сыром и не забывает про плед. Думаю, вам подойдёт.

Я пообещала подумать.

К вечеру, когда шумы стихли, я поняла: день прошёл как спектакль – с разными актами, настроениями, монологами. И где—то между строчками в картах и записью в дневнике снова всплыло:

…дядя Коля уходит.

Не сейчас. Но скоро.

И даже если они будут пить чай, встречаться и смеяться – всё уже не то.

Он был точкой опоры.

А теперь – всё качается.

Дома меня встретила Тося – моя кошка с характером кадровика и походкой королевы. Она обошла меня кругом, как охрана и только после этого разрешила себя погладить.

Я заварила чай, включила лампу, села с пледом. Комната пахла жасмином и тёплым хлебом.

Я открыла блокнот.

И написала:

Сегодня был день смеха и пауз.

Подарков без обёртки.

Маленьких признаний: мне страшно, но я здесь.

И одного молчаливого кивка – внутри себя.

Всё меняется. Но, может быть, это и есть жизнь – слушать, оставаться и быть рядом.

Даже если не знаешь, как долго это продлится.

Глава 3

Всё началось с обычного щелчка двери. Того самого, по которому я всегда знала: дядя Коля. Он всегда входил одинаково – как будто извинялся заранее, даже если сам звал на встречу.

Но сегодня за дверью был не только он.

– Таюлик, знакомься, Это Иван. Он у нас новый, пришёл, так сказать, сменить меня на боевом посту, – сказал дядя Коля и в этих словах уже было что—то необратимое.

Иван вошёл – и воздух в кабинете стал другим. Чуть плотнее.

Первое, что бросилось в глаза – он был высокий. Очень. В дверном проёме будто пригнулся, чтобы не задеть косяк. Куртка тёмно—синяя, простая. Волосы коротко стрижены, светло—русые. Лицо аккуратное, собрано из правильных линий. Глаза – внимательные. Не давящие, не пустые. Просто… присутствующие. Как у человека, который умеет слушать и молчать. Обычно мне такие нравятся.

Он вежливо кивнул:

– Добрый день. Простите, ваше полное имя – Таисия? Я прав? Рад познакомиться. Николай Васильевич много о вас рассказывал.

Голос – низкий, ровный, с лёгкой хрипотцой. Без намёка на подлизывание. Но это "Таисия" резануло по ушам.

Что—то сжалось внутри. Не злость. Обида? Скорее – ощущение, что в комнату вошло что—то чужое, как подделка под привычное. Мягкая, но подделка.

– Да, Таисия Александровна, – ответила я слишком вежливо. – Слышала, вы теперь с нами. Пришли на замену?

Это прозвучало не как вопрос. Скорее как проверка.

Он чуть заметно усмехнулся:

– Стараюсь влиться быстро. Хотя… замена – слово не всегда уместное.

Я тоже усмехнулась:

– Особенно если речь о человеке, которого заменить нельзя.

Повисла пауза. Даже лампа будто перестала шуметь.

Дядя Коля кашлянул, отвёл взгляд, поставил термокружку на стол. А потом – положил ладонь мне на плечо. Эта тяжёлая, знакомая рука пахла чаем и мятой. Она как будто говорила: всё хорошо, просто изменилась страница, а не книга.

– Я пока остаюсь. На пару недель точно. Иван будет со мной, всё постепенно. «Без рывков», —сказал он спокойно.

– Конечно, – кивнула я. Слова шли правильно. Но внутри – как после ливня: вроде не промокла, а всё равно зябко.

Мы сели. Документы, дела, кейсы. Один – девочка с ночными страхами из неблагополучной семьи. Второй – подросток, вляпавшийся в плохую компанию. Иван слушал, не перебивал. Делал пометки в блокнот. Почерк аккуратный, движения неторопливые. В них было уважение к истории. Я поймала себя на том, что слишком долго смотрю на его руки и в итоге злюсь на себя за это.

А потом дядя Коля достал фото. Случай из прошлого. Девочка в вязаной кофте, взгляд с фотографии будто тянет за душу. Я хотела что—то сказать, но Иван произнёс первым:

– Такое чувство, будто она винит себя в чём—то. Не за то, что сделала, а за то, что с ней сделали. Как будто она думает, что это всё из—за неё. Хотя…

И во мне что—то дернулось.

Не потому, что он ошибся. А потому что попал в точку. Интонацией, словами, тишиной. Это была моя территория. И вдруг – чужой голос говорит моими мыслями. Без разрешения.

Я спряталась за чаем. За кивками. За короткими фразами. Он это почувствовал. И сделал шаг назад – не ногами, а тоном. А я.… придаю этому слишком много значения. Потому что перемены ломают не предметы, а ритм.

Когда они ушли, в кабинете стало тихо. Но не уютно. Просто – пусто.

Катя появилась через пару минут. С печеньем.

– Он симпатичный, – сказала она. – Но ты его укусила глазами. Даже молоко могло бы свернуться рядом с тобой.

– Я не злюсь, – буркнула я.

– Ты не злишься. Ты кипишь. Только изнутри. А у тебя, кстати, сосуды не вечные. Пей чай. И прими, что люди не дублируются.

– Меня не спросили, готова ли я. А я похоже, не готова.

– Тогда признай это. А завтра начни заново.

Мы замолчали. А потом всё пошло, как и должно идти в обычный день – пациенты, чай – кофе, заметки.

Первым после обеда был Сёма – шесть лет, торчащие ушки, звонкий голос и коробка с машинками.

– Эта спасла мир! А эта – как вы! Серебристая и с царапиной. Но быстрая.

Он выстроил трассу из карандашей, каждая машинка – с историей. А потом спросил:

– А если я вырасту и забуду, как играть – это страшно?

– Страшно – забыть, как чувствовать. Игры вспомнить можно. А вот чувства – надо беречь.

Потом была Кира – девять лет, взволнованная, блестящие глаза и бантик, который жил своей жизнью.

– Сегодня забыла, как меня зовут. Столько дел. Бассейн, контрольная, музыка… Новый учитель спросил – а я забыла. Как будто исчезла. Я ведь не никто, правда?

Мы писали её имя. Пять раз. Разными цветами. На фиолетовом она остановилась, погладила пальцем и сказала: «Вот это я». И в комнате стало чуть тише.

К вечеру я была дома. Плед, чай с шалфеем, Тося – клубком на подлокотнике, машет одобряюще хвостом. Я открыла блокнот:

Сегодня был день с чужими словами в моём голосе.

Он не дядя Коля. Это не плохо. Просто по—другому.

А я, кажется, скучаю. И не готова.

Но это ведь тоже взрослая позиция – сказать себе: "Я ещё не согласна."

И всё же… это может быть началом чего—то нового. Пусть и не таким, как я хотела.

Я обняла чашку ладонями. На кухне соседка что—то пекла – пахло ванилью. А я смотрела в окно, где фонарь светил в одинокой тишине.

Иногда быть взрослым – это не не бояться грусти. Не бежать от перемен. Просто остаться. И прожить.

А потом – снова писать.

Глава 4

Сон был странный. Я будто смотрела сквозь белый густой туман на девочку – не на себя, но всё чувствовалось в ней как своё. Девочка стояла на краю высокого обрыва. Сзади – огромный тигр. Не рычащий, не нападающий. Просто… идущий куда—то, уверенно и медленно. А впереди – пустота. Пропасть. Воздух и больше ничего. Девочка дрожала. Я хотела крикнуть ей: «Прыгай в сторону!» или «Сядь!» или просто: «Стой, я иду!». Но голос не шёл. Будто горло забетонировали. Я рвалась к ней – но ноги не слушались. Я чувствовала себя как та стрекоза, что попала в каплю застывающего янтаря: ещё могу двигаться, но крылья уже в смоле, и мне не улететь. А она смотрела на меня – и молчала. В её взгляде не было паники. Только тишина и… принятие. Как будто она уже выбрала. И мне оставалось только наблюдать.

Я проснулась с чувством тяжести под кожей. Так бывает, когда организм ещё не понял, что сон – не реальность. В комнате было тихо, только за окном кто—то пытался завести мотор, кашляющий, как старый дед после простуды.

На кухне ждал новый чайник. Белый, глянцевый, но какой—то чужой. Я налила кипяток в чашку, забросила пакетик лавандового чая и поставила её на подоконник. За окном колыхались жалюзи соседского окна. Всё, как всегда. Только внутри – всё иначе.

Катя появилась на работе, как обычно, с утра пораньше, с папками под мышкой и свежими серьгами в ушах – теперь в форме сердечек. Она щёлкнула дверью, зашла с улыбкой и произнесла:

– Таюша, сегодня вечером не забудь. Бар «Третий тайм», восемь часов. Жареный сыр, луковые кольца, десять сортов пива и дядя Коля, уходящий на пенсию. Провожаем с шиком. Не опаздывай, ты в списке произносящих тост. Я предупредила.

– Спасибо, Катюш. Надеюсь, будет без надувных шаров и караоке. Хотя… – я вздохнула. – Всё равно как—то грустно.

– Не грусти. Мы не прощаемся. Мы просто переворачиваем страницу. А дядя Коля – та глава, которую мы будем перечитывать. Зато теперь он сможет осуществить все свои мечты: рыбалка, тур в тайгу, поездка на море. Разве это не повод радоваться? Я думаю, да.

Рабочий день закрутился, как обычно.

Первый приём – подросток Миша, 14 лет. Сел молча, капюшон на голове, взгляд упрямо вниз. Но руки дрожали. Я не стала торопиться – молчание иногда лучше слов. Через пятнадцать минут он поднял глаза:

– А если я боюсь, что всех подведу, но молчу… никто ведь не узнает?

– Верно. Никто не узнает. Но и не сможет помочь. А ты хочешь, чтобы кто—то знал?

Он чуть кивнул. Мы начали рисовать. Я предложила: «Нарисуй, как ты себя сегодня чувствуешь». Он долго водил карандашом, а потом показал мне – аквариум. В нём кактус.

– Он колючий, но не опасный. Просто… не на своём месте, – объяснил Миша.

Я кивнула и добавила: – Не все кактусы для пустыни. Некоторые хорошо живут и в аквариуме. Главное, чтобы рядом был кто—то, кто не пытается их переделать.

Следующая – Лиза, 8 лет. Ходит ко мне давно, и мы с ней обычно легко находим общий язык. Но сегодня она села в кресло, скрестила руки на груди и надулась:

– Я вам больше ничего не расскажу. Вы слишком всё хорошо понимаете.

– А это плохо?

– Нет. Просто я хотела, чтобы вы растерялись. А вы опять мягко смотрите с пониманием.

Я чуть приподняла бровь: – А если я сегодня не буду понимать?

Она на секунду задумалась, а потом рассмеялась;

– Всё равно не получится. Вы уже понимаете. Даже когда молчите.

После нескольких приёмов я почувствовала, как желудок подаёт тревожный сигнал. Катя, заметив мой взгляд на часы, кивнула:

– Иди, Таюша. Я прикрою. И пожалуйста, не обедай снова йогуртом и надеждой.

Я вышла в знакомую кофейню за углом. Взяла сэндвич с сыром и запечённым перцем, и уже направлялась обратно, когда заметила его.

На противоположной стороне улицы стоял Иван. В руках – бумажный стакан с кофе. Поверх светло бежевого свитера – синий пуховик, расстёгнутый наискосок. Рядом с ним – мальчуган лет десяти, худенький, в шапке с ушами, жестикулировал что—то с жаром. Иван кивал, слушал внимательно, иногда что—то поправлял в своем блокноте.

Он выглядел не как инспектор, а как старший брат. Или просто – нормальный взрослый, который умеет быть рядом и слушать не давя.

Я чуть задержалась у двери кафе, не зная, почему не двигаюсь. А потом он поднял глаза.

Наши взгляды пересеклись. Не задержались – просто скользнули друг по другу. Почти незаметный кивок. Вежливый. Спокойный. Но что—то в этом взгляде было… живое. Без слов, без давления – просто факт: я тебя вижу.

Я кивнула в ответ. И ушла.

Не быстрее, не медленнее. Просто с чуть другим ощущением под кожей.

Следующим на приеме был Тимофей, 6 лет. Мама беспокоилась, что он не выражает эмоций.

– Можно я просто посижу? – спросил он. – Тут хорошо. И пахнет тишиной. Мне нравится.

Я кивнула, и он устроился в кресле. Минут через десять поднял глаза:

– А вы умеете хранить секреты?

– Умею. Профессионально.

Он помолчал и сказал:

– Я не странный. Я просто думаю медленно. Как черепаха. Но мама хочет, чтобы я был как гепард.

Я улыбнулась:

– А я думаю, черепахи тоже приходят, куда хотят. Просто – по—своему.

Запоздавший пациент – подросток Даниил. Усталый, нервный. У него было две цели: сдать биологию и не накричать на младшую сестру. Мы разговаривали о звуках, которые раздражают.

– Что сейчас самое трудное?

– Жвачка. Когда чавкают. Я в этот момент думаю, что всё рушится. – Он говорил быстро, будто боялся, что передумает.

– А если бы этот звук был материальным, ты бы смог его нарисовать?

Он задумался, а потом нарисовал вихрь – чёрный, с каплями зелёного.