Женская доля

–Молодец! Хорошая девочка. Идем, садись ко мне на коленки, я покажу тебе, как надо разделывать рыбу.

Я робко залезла на костлявые мужские колени, и затихла, боясь пошевелиться. Дядя Лёша что-то показывал и рассказывал, но я не слушала его, моля Бога, чтобы всё поскорее закончилось. Мне была очень неприятна такая близость чужого мне человека, мужчины, но я не решалась что-то изменить. Я смотрела на маму, посылая ей импульсы с криком о помощи, о поддержке, но мама, казалось, не замечала меня. Она с ногами забралась на кухонный диванчик, закурила свою вонючую сигарету, и  влюблёнными глазами смотрела на Лёшу. На меня она так никогда не смотрела…

Спустя время, когда мне показалось, что интерес ко мне поутих, я начала осторожные движения, чтобы выбраться из своей ловушки. На меня уже не обращали внимания, и мне вполне легко и без последствий удалось слезть с коленей дяди Лёши. Уже перед тем, как выйти, я оглянулась. Мама и её друг не обращали на меня никакого внимания. Они пили водку.

Как только я оказалась в безопасности, я вновь почувствовала голод. Живот уже не просто урчал – он выл, завывал на разные голоса, весьма болезненно. Я не знала, что мне делать, как и чем себя занять, и решила рискнуть и сходить к своей новой подружке. Я понимала, что это очень некрасиво – вот так, в первый день знакомства напрашиваться в гости, да еще и без приглашения. Но это было на подсознательном уровне, потому что сознание мне вполне осознанно и чётко шептало: может, там покормят.

Я подошла к квартире Арины и позвонила. Открыли практически сразу. Это была Арина. Она,  как только увидела меня, обрадовалась, будто мы старые знакомые и не виделись целый год.

–Проходи, проходи. Чай будешь?

–Ариночка, кто там?– послышался голос из соседней комнаты.

–Ба, это ко мне.

–Ну что ты, детонька, познакомь меня со своей гостьей, – сказала бабушка, входя в прихожую.

–Это Лена, моя одноклассница. Это моя бабушка Лидия Николаевна,– представила нас друг другу Арина.

–Очень приятно, Леночка. И имя то какое у тебя красивое, заулыбалась в ответ бабушка. Она была полная, с седыми волосами, собранными сзади в пучок. Одета она  была в домашнее платье, поверх-передник. Классический такой, с кармашком посередине. Её лицо было всё изрезано морщинами, вокруг глаз собралась целая сеточка, но сами глаза были очень добрые. Они так и светились добротой. Казалось, она любит всех, и готова творить для всех добро. Мне даже странно кольнуло где-то в груди, но я не понимала тогда, что это.

–Леночка, проходи на кухню, я вам чай налью. С плюшками. Как раз только испекла. Свеженькие. А может, супчику?

–Ба, ну ты чего, какой супчик?  Да ведь, Лен? Ты же тоже не любишь супы. Это  бе.

Я молчала. Говорить, что я не люблю суп, мне не хотелось, потому что это была бы неправда – я любила всё горячее и мало-мальски съедобное. Но и казалось, что если я не откажусь от предложенного, это будет выглядеть смешно, и Арина будет потом сарказмировать по отношению ко мне. Меня спасла бабушка. Видимо, все мои мысли  так отчётливо читались в моих глазах, что она, ни слова не говоря, поставила тарелку с дымящимся супом передо мной.

–Вот. Только сварила. Вкусный получился, а оценить некому. Арина то не ест мои супчики, а куда ж без них?– сказала она, и подмигнула мне.

Какое же это блаженство – горячая еда. Согревающая жидкость растекается по твоему нутру, успокаивает злой желудок, наполняет теплом кишки. Я ела, и чуть ли не стонала от удовольствия. Арина аж рот разинула.

–Ба, серьезно? Что, у тебя в этот раз так вкусно получилось? Наливай, я тоже буду.

–Ох, вы детушки мои, ох красавицы. Сейчас, сейчас, моя хорошая. Наливаю,– щебетала бабушка. Поставила тарелку перед Ариной, и села перед нами, подперев щёки руками, умильно глядя на жующую внучку. Перед  моим уходом  она шепнула мне в ухо: «заходи почаще», и вновь подмигнула.

Но это было не сразу. После супа мы пили ароматный чай с пышными булочками и конфетами. А потом был арбуз. Арбуз, как и другие фрукты, мы ели редко, когда только мамины ухажёры приносили. Но это было нечасто и немного. Поэтому арбуз, да еще и предлагаемый гостям, вызвал у меня удивление.

–Видеть его уже не могу,– фыркая, сказала Арина.

И я съела,  и за себя, и за неё. Я была сыта. И счастлива.

Перед тем, как уйти, еще сидя в комнате своей подружки, полной игрушек, всяких девчачьих штучек (и я представить не могла, что такое бывает), видя, как Арина закатывает глаза всякий раз, как заговаривает с бабушкой, спросила у неё: «А почему ты с бабушкой так разговариваешь? Она у тебя вон какая добрая. А родители тебя не ругают за это»?  Арина мне на это ответила: «А, пошли они. Знаешь, где они у меня сидят уже. Ариночка, скушай супчик. Ариночка, хочешь котлетку? Ариночка, то, Ариночка, сё. Достали!»

Я слушала всё это, и не верила своим ушам. Неужели такое бывает!? Неужели бывают семьи, где можно выразить свои чувства, сказать, что нравится, что не нравится, что хочется, что не хочется. И не бояться,  при этом быть, обруганной или даже избитой. Это какая-то параллельная Вселенная.

Вернулась домой я уже под вечер. Было еще не так поздно – около семи.

–Явилась. Ну и где ты была? – встретила меня мама, стоя у двери, едва я успела переступить порог.

Я, видимо, еще не отошедшая от подружкиной семьи  и их взаимоотношений, ответила: «Суп ела. Дома же не кормят». Это было в первый раз, и, думаю, в последний. Ни до этого случая, ни после, я не позволяла себе дерзить подобным образом. А это было действительно, дерзко, что, естественно, не ускользнуло и от мамы.

–Нет, Лёш, ну ты слышишь? Ты слышишь, что она заявляет? Дома её не кормят,– мама, не дожидаясь ответа, распалялась сама, – вот ведь дрянь. Я говорила тебе, что ты дрянь. И это правда. Дрянь, ты и есть, дрянь. Скотина неблагодарная. Паразитка,– всё больше распалялась мама. Взяла в руки кухонное полотенце и начала бить им меня. Она била им меня везде, куда попадёт: по лицу, по голове, по ногам, по рукам. В какой-то момент, полотенце упало на пол, и мама продолжила меня бить руками. Она была пьяна. Сильно. Она всегда била меня только пьяной. Трезвой-никогда. Но в последнее время, она чаще была пьяна, чем трезва, поэтому спокойных дней, без избиения, в моей жизни становилось все меньше. С каждым очередным разом избиение её становились всё жестче, всё изощрённее и болезненнее. От маминых ударов, я не устояла на ногах, и упала. Мама продолжила избивать меня ногами. Она била по животу, по бокам (где почки и печень, как мне позже стало известно), не жалела мою голову и лицо. В самый разгар моей экзекуции, в коридор вышел Лёша. Он еле стоял на ногах. Лицо его было багровым, глаза бессмысленны.

–Оставь, – коротко бросил он Нюсе,– не трожь. Хватит с неё.

Мама  остановилась. От физических усилий  волосы её разлетелись в разные стороны, домашний халат на завязочках разошёлся, слегка оголив грудь, которая тяжело и учащенно поднималась и опускалась. Лёша, увидев такую картину, начал пристраиваться к своей подруге и поволок её в комнату. Нюся не сопротивлялась. А я так и осталась лежать на полу. У меня ломило и болело всё тело. Но не физическая боль причиняла мне неимоверные страдания. Её всегда можно пережить, перетерпеть. Синяки  на теле – закрыть одеждой, на лице -замазать тональным кремом (я часто видела, как мама пользуется таким) и спрятать под солнечными очками. Самая тяжелая, самая больная боль – душевная. Она неискоренима. Она режет душу на кусочки, собирает их в единое целое, и снова режет. Это бесконечная боль. Мне было до ужаса обидно, что мой самый родной человек, который подарил мне жизнь, который признан любить меня, оберегать меня и заботиться обо мне, меня предаёт. Предаёт регулярно, часто и болезненно. Что я, такая маленькая и беззащитная, одна во всём мире, и нет человека, которому бы я могла довериться и почувствовать себя под защитой. В чём я провинилась перед ней? В чём я виновата?

Я медленно поднялась, и, минуя ванную – я знала, что увижу в отражении  зеркала-направилась в свою комнату. В ней я, не раздеваясь, легла на кровать и дала волю слезам.

Я уже немного успокоилась и лежала лицом к стене, стараясь заснуть, отвлекая себя мыслями о завтрашнем учебном дне, как вдруг услышала прямо за своей спиной: «Обидно, да? Понимаю. Сам прошёл через предательство отца».

Это был Лёша. Он был в одних трусах. Вёл себя так, будто был совершенно трезв. Он лег рядом со мной, сзади, и обнял. Он что-то говорил мне о мужчине и женщине, о любви и о жизни. Голос его был тих и нежен. Мне не нравилось это. Я открыла было рот, чтобы закричать и позвать на помощь. Нет, я уже не надеялась на то, что придёт мама и спасёт меня. Я надеялась, что мой крик отпугнёт его, и он отстанет. Но он закрыл мне рот рукой, навалился на меня сверху, обхватил своими ручищами шею, и, дыша на меня перегаром зашипел: «еще раз дёрнешься – задушу»…

Дальше мой мозг закрывает доступ к воспоминаниям. И я ему за это благодарна. Это настолько невыносимо больно, что я боюсь сойти с ума, если мне вспомнится что-то большее, чем я сейчас описала.

Помню только, что я рассказала маме все, что случилось прошлой ночью, но она не поверила мне,  и снова избила, считая, что я оговариваю её любимого, чтобы навредить ему. Она сняла висевший на стуле Лёхин кожаный ремень и отхлестала меня им так, что у меня на теле от ударов  местами было видно живое мясо.

В школу я не ходила несколько недель, пока полностью не зажили все мои раны. Маме каким-то образом удалось достать справку из детской поликлиники о том, что у меня пневмония. В эти две недели я жила в настоящем аду. Лёша постоянно был дома, и у меня каждый раз замирало сердце, когда он проходил мимо, или когда мы оставались с ним одни. Я не знаю, где они доставали деньги, но мама и дядя Лёша всё время были дома, уходили разве что за продуктами ( с выпивкой, конечно) или погулять. Мне же в эти дни выходить из дома  было запрещено, чтобы, не дай Бог, никто не заметил следов избиений. Телефоны в то время только начали своё существование. Были только у избранных, и те, кнопочные. Делать мне решительно было нечего. Учебники я не получила, не успела. Мама тоже этим вопросом не озаботилась.  Интернета не было. Я просто ходила из угла в угол, как израненный зверь. Хотя, почему  Как? Я, действительно, была раненным зверем. Несчастным, загнанным в угол родной матерью.

 Глава 4

Вспышка. Мне восемь. Учительница в очередной раз вызывает мою маму в школу из-за плохих оценок. Мама не приходит. Меня пугают комиссией и отчислением, с переводом в коррекционный класс. Но я не хочу в коррекционный, я не тупая. Просто, я не учусь. У меня нет для этого никаких возможностей. Дома мама и дядя Лёша, который требует, чтобы я называла его батей. К слову, больше подобного тому эпизоду, который я описывала выше, со стороны дяди Лёши, не было. То ли мама всё же с ним поговорила, то ли у него самого проснулась совесть, но факт остаётся фактом: больше дядя Лёша ко мне не приставал. Мне не важно, по какой причине, главное, что я перестала интересовать его как женщина. Зато теперь он стал относиться ко мне как к Золушке. Денно и нощно я должна была пахать по дому и в его услужении. Мне нельзя было болеть, уставать или быть не в настроении, я должна  была быть на подхвате всегда. Он мог разбудить меня ночью с требованием постирать его носки или помыть за ним чашку, мог послать меня поздним вечером в магазин, несмотря на то, что я уже легла. А если я отказывалась, он бил меня – головой об мойку, если дело происходило на кухне, кидал в меня свои тяжёлые ботинки, если это было в прихожей, и толкал меня с такой силой, что я  падала – в зале. Поэтому  я не отказывала. Никогда. Никому. Но он всё равно находил причины, чтобы избить меня.  Мама не вмешивалась. Она подсела на водку. Стала по-настоящему спиваться. В свои двадцать пять она выглядела на все сорок. Мне кажется, она перестала привлекать своего сожителя, но он продолжал жить с ней по каким-то причинам. И эта причина скоро станет ясна. Но мама этого не понимает. Она продолжает вести прежний образ жизни: вечером пьёт, утром болеет с похмелья и похмеляется. Далее по кругу. Лёша же, наоборот, пить начал меньше, стал более собранным, да и мной он занимался больше, чем родная мать, несмотря на его избиения меня, все же именно он следил, чтобы я всегда была сыта и одета, спрашивал про уроки, и даже несколько раз ходил со мной в парк и кафе.

Я не хочу называть своего отчима батей, но называю. Я боюсь. Боюсь всего и всех. Боюсь отказать, боюсь косого взгляда, боюсь плохого слова в свой адрес. я даже не могу объяснить, чего именно я боюсь, и почему. Просто боюсь, и всё. Так же я веду себя и с другими людьми – мне легче согласиться, чем вступать в конфликт. Я всегда стараюсь уступать, даже в ущерб себе.  Я очень боюсь осуждения.

Мне девять. Воскресное утро 2001 г. Весь дом стоит на ушах. Бешеные сборы, повсюду тюки, мешки, пакеты, коробки…Еще вчера был спокойный вечер, а сегодня какая-то странная возня с вещами и домашней утварью. Я хожу между комнатами и сонно хлопаю глазами.  На меня не обращают внимания – мама и батя  сосредоточены на своём деле. Вдруг на улице, с дороги, послышался сигнал автомобиля. Я выглянула. Там стоял грузовик, из кабины которого вышло двое мужчин, судя по костюмам, грузчики, и стали открывать заднюю часть машины.

–Ленка! Не мешайся под ногами. Помоги лучше,– таща телевизор, сказал мне батя, и указал на лежащую рядом сумку.  Я взяла её. Там что-то загремело, и батя тут же отреагировал: «Осторожно неси. Там хрупкое. Посуда».

Я спустилась вслед за своим отчимом, всё ещё не понимая, что происходит. Создавалось ощущение, что я участвую в любительском спектакле, в котором я играю ведущую роль, но при этом не знаю сценария.

Я подала грузчикам свой пакет, и уже собралась возвращаться в квартиру, как услышала разговор двух бабушек, наших соседок, которые сидели возле дома на лавочке и были свидетелями всего происходящего.

–Ой, Маргарита Александровна, вы посмотрите-ка, что делается.

–А что такое, Елизавета Владимировна?

–Ну как что? Нюся то наша съезжает. Вот так вот бывает, дорогая моя Маргарита Александровна. Жила в этом доме порядочная семья. Отец  у Нюси какой был мужчина, ух. Везде поспевал: и на работу ходил, и по хозяйству, и за дочкой смотрел. Да забаловал он её, не надо так, на поводу у ребёнка идти. Всему должен быть предел. А он дочери своей ни в чём не отказывал. Вот и забаловал он её. Ни чувства ответственности у Нюси, ни умений никаких, ни навыков. Характером слаба. Ведь какие перспективы были у Нюси, отец бы в любой ВУЗ устроил, и с внучкой бы помогал. Но лень-матушка поперёд бежала, да всего лишала. Довела Нюся свою жизнь, прости ж господи, это еще уметь надо так. С чиновничьих хором в самом центре Самары уехать в тьму Таракань.

–А от чего ж так, не знаете, Елизавета Владимировна?

–Отчего ж не знать, знаю. Слышала я, что ухажёр её проворовался, да на игры подсел, а Нюрка и носом не ведет, все глаза водкой залила, ничего не замечает.

–Какие такие игры, чтобы дом продавать приходилось?

–Известно какие, азартные. Всё проиграл, и квартиру на кон поставил. Да ладно бы свою. Чужую. Нюркину. Правда, говорила она мне как то, в редкий промежуток сознания, что она его в квартиру прописала, а потом еще и долю выделила.  Вот он продал свою долю. Но сдаётся мне, что там побольше его доли будет, всю ведь продают, и Леночки часть тоже. Ох, бедная девочка. Куда ж теперь её жизнь повернёт?

Я прошла мимо этих милых старушек, а в голове при этом мысли выстраивались в чёткую  постройку, какую дети строят из кубиков. Я замечала, что у нас в доме пропадали вещи, сначала, по мелочи, потом всё крупнее и больше, но в силу своего возраста и зацикленности на своём психологическом состоянии, не придавала этому значения. Мама уже давно ничего вокруг не замечала, поэтому дядя Лёша мог творить всё, что ему вздумается.

Мы переехали в дом барачного типа на самой окраине города. Это была коммуналка на четыре комнаты. Мы занимали одну комнату. В трёх остальных жили соседи. Душ, туалет и кухня – общие. Соседи были пьющие, дымящие своими противными сигаретами по всей квартире так, что повсюду стоял белый туман. Они сдружились с моими родителями, по вечерам все вместе собирались на кухне, слушали музыку, выпивали, смеялись, танцевали. Им было весело. А мне-нет. Я не могла вовремя ложиться спать, делать уроки, заниматься собой, и вообще, проводить время так, как мне хочется. Я должна была всегда быть рядом, на подхвате. Я накрывала на стол, бегала за «добавкой» (на окраине законы не соблюдались и выпивку без проблем продавали и детям),  убирала со стола, выбрасывала мусор, доставала из холодильника холодное пиво…Своей жизни у меня не было.