Женская доля

–Вадим, – протягивая широченную ладонь, произнёс мужчина.

–Ню…, Анастасия,– ответила девушка.

–Могу я вам помочь донести вашу ношу?– галантно спросил Вадим,– вижу, вы совсем умаялись.

Так завязалось  их первое знакомство. Моя мама была очень мила с Вадимом, да и со мной, в этот период.

Папа, именно так я стала называть Вадима спустя самый малый промежуток времени, был очень хорошим. Он занимался мной, играл со мной, ходил на детские площадки, в кино, мастерил мне бумажных кукол, и всегда улыбался. Он был легкий. Легкий во всем,  легкий на подъем, легкий в общении и в принятии решений, не держал обиды,  и почти никогда не злился.  Для меня именно Вадим-образец настоящего мужчины, папы. Почему моя мама не ценила этого, мне непонятно. Хотя сейчас, спустя много лет, я понимаю. Ей было скучно. Когда всегда получаешь все сразу, не успев подумать о вожделенном, жизнь становится скучна. Не хватает эмоций. Тот образ жизни, к которому стремится большинство людей – домашний уют, спокойная, размеренная семейная жизнь, вечерние посиделки перед телевизором, выезды на выходные за город на пикник, Нюсе быстро наскучивали до скрежета зубов. В качестве разнообразия, она могла это принять. Но на постоянной основе-нет. Ей нужен  был адреналин, взрыв эмоций, постоянное чувство напряжения и расслабления, «качели». Потому то и была она  с Вадимом поначалу мила и кротка, как монахиня. Глазки в пол, тихий голосок, покорна и неконфликтна. Но вскоре этот  тихий период ей наскучил, и она начала показывать себя с другой стороны, уже не стесняясь и не боясь потерять своего мужчину.

Это случилось через несколько месяцев после первой  встречи Нюси и Вадима. Стоял ноябрь 1994 г. осень в этом году выдалась суровой: затянутое серыми тучами небо, колючий, мелкий дождь, усиливающий ветер, который срывал остатки чахлых листьев с деревьев. Нюся с утра была не в настроении, она раздражалась по мельчайшему пустяку, грубила Вадиму, цеплялась к Леночке. Она металась по комнате, словно загнанный дикий зверь в клетке, и не могла найти себе места.

–Нюсь, хочешь, я за тортиком сбегаю? Чай попьем. Я с мятой заварю, как ты любишь,-обнимая  свою возлюбленную за спину, произнес с улыбкой Вадим.

–Засунь себе этот чай,  знаешь куда?!– вспыхнула Нюся. И добавила – бесит.

–Что тебя бесит? Я не понял, Нюсенька. Мы тебя бесим? Что с тобой сегодня? Ты какая-то нервозная.

Нюся ничего не ответила, лишь ушла в соседнюю комнату, громко хлопнув дверью. Вадим остался сидеть, недоуменно смотря вслед закрывшейся двери, а Леночка, предчувствуя беду, зашмыгала носом, как делала всегда, когда собиралась заплакать. Отец и дочь переглядывались друг с другом, будто мысленно, не решаясь нарушить тишину, спрашивали друг у друга: что это с ней? Но тишина вскоре была нарушена появлением Нюси. Она вернулась из спальни нарядная, в красивом, но очень коротком платье, с ярко-красной помадой на губах и источающая яркий аромат дорогих духов – подарка Вадима, без повода.

–Мы куда-то идем?– тихо спросил Вадим.

–Я – да. А ты – не знаю, – высокомерно обведя взглядом присутствующих, ответила женщина.

Вадим при этих словах втянул голову в плечи, будто уменьшился в размерах, весь как-то скукожился и сник. Он ничего не ответил своей любимой, а та, воспользовавшись паузой, быстренько нацепила на себя осеннее пальто, взяла в руки зонт-трость и вышла из дома. В комнате долгое время было беззвучие, лишь часы нарушали тишину, гулко отдаваясь в сердце сидящих: тик-так, тик-так – стучали часы. Тик -так, тик-так, тик-так, вторило им сердце Вадима, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так-повторяло сердце Леночки. Наконец, девочка не выдержала напряжения, и расплакалась. «Тише, тише, все будет хорошо»– подсел к ней поближе отец,– «пойдем вдвоем за тортиком, да как заварим чаю, да как включим мультики»– предложил Вадим. Это решение далось ему с трудом, видно было, каких усилий требовалось ему для этого, но он, искренне любя Леночку, не хотел усиливать её страдания, поэтому сумел взять себя в руки.

Когда Нюся уходила, было 17.00. Вернулась она, когда было  23.15. Леночка уже спала в своей кроватке. Вадим приготовил ей ужин, накормил, напомнил про чистку зубов, почитал ей сказку  про злую мачеху и хорошую девочку, и уложил спать.

Нюся была навеселе. Не столько от алкоголя – она была лишь слегка пьяна – сколько от хорошего настроения. Она шутливо разговаривала с Вадимом, не обращала внимания на его обиженный и осуждающий взгляд, и попытки поговорить. Вадим сдался. Нюся была так обворожительно прекрасна, вся раскрасневшаяся со свежего воздуха, ароматная, притягательная. С того дня семейная идиллия восстановилась. Нюся была, как прежде, мила и нежна, много времени проводила с Вадимом и Леночкой, и никто тот случай не вспоминал, хотя до сих пор неизвестно, куда тогда уходила Нюся, с кем она была, и что делала.

Жили они в том самом элитном доме, который перешел Анастасии от родителей. Вадим же, до встречи с Нюсей, жил со своей мамой, Надеждой Александровной – простой и очень хорошей женщиной, медсестрой по профессии. Через некоторое  время после сближения Нюси и  Вадима, было принято решение познакомить Леночку с «бабушкой». Встреча прошла замечательно, девочка сразу покорила сердце Надежды Александровны, что та почувствовала сразу и в ответ так же потянулась к ней. Пожилая женщина часто приезжала с того дня погостить к своему сыну и к внучке, как она сразу стала её называть. Нюся не противилась. Надежда Александровна хорошо помогала по хозяйству и по уходу за девочкой, чем значительно облегчала жизнь Нюси. Ведь в такие моменты у нее появлялось больше времени на саму себя – подольше поспать, сделать красивые ноготочки или масочку для лица, поболтать по телефону с подружками.

Надежда Николаевна не была против. Они всю жизнь прожили с Вадимом вдвоем – она овдовела много лет назад, но больше замуж не вышла, посвятив себя сыну. Мать старалась привить ему правильные моральные принципы, жить по совести, и относиться к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе.  После одиннадцатого класса, она порекомендовала Вадиму поступить в университет, на юридический факультет, что Вадим и сделал. Он блестяще сдал выпускные экзамены, без проблем поступил в ВУЗ, и по окончании  его, получил красный диплом юриста по гражданскому праву. Он с раннего детства занимался спортом, вел здоровый образ жизни, был успешен в карьере – у него было достаточно, для его опыта и возраста, благодарных клиентов. Но вот с девушками у него не клеилось – Вадим был осторожен в выборе спутницы жизни, и требователен. Поэтому, когда сын сообщил своей маме  о знакомстве с чудесной, по его словам, девушкой, Надежда Александровна, была счастлива и рада за своего сына, ведь она доверяла его выбору.

Не замечала Надежда Александровна и резких вспышек подруги сына, списывала на усталость или на плохое самочувствие, а о крупных проступках Нюси Вадим умалчивал. Так длилось некоторое время. С последнего описываемого случая прошло около двух недель. Нюся вновь была прежней -домашней и хозяйственной. Вадим расслабился. Как оказалось, зря. Нюсе только это и надо было. Снова жизнь стала пресной и однообразной. Нюся снова ушла. На этот раз в ночь. Под утро вернулась,  веселая и довольная, и даже не умывшись, завалилась спать. Проспала весь день, проснувшись только к вечеру, и, видя недовольное лицо Вадима, который не привык, да и не любил конфликты, оттого и пытался выразить все свои эмоции молча, на лице. Нюсе нужен был скандал!  И, не дождавшись реакции  от Вадима, пошла в наступление сама.

–И что?– с угрозой в голосе, спросила она.

–Что, что? – чувствуя приближение ссоры, уточнил Вадим.

–Как что? Ты еще спрашиваешь? Твоя женщина не ночует дома, шляется неизвестно где, а ты даже не спрашиваешь. Тебе все равно на меня? А вдруг я к любовнику ухожу. Вдруг меня избили или изнасиловали, ты так и будешь сидеть на пятой точке и смотреть на меня своими тупыми бараньими глазами?

–Почему бараньими?

–Да потому что! Уххх, телок ты, а не мужик. Ничего в тебе мужского нет.

–Так что же, мужчины только силой познаются? Когда своих любимых бьют?

–Может, и этим. Вдарил бы мне разок, глядишь, и успокоилась бы.

–Нюся, Нюсенька, что ты такое говоришь? Ты просто устала, нервы, я понимаю. Давай, мы с тобой не будем ругаться. А я обещаю никогда тебе не напоминать об этой истории.

–Да пошёл ты!– выкрикнула в ответ Нюся, и сильно стукнула кулаком по шкафу. Посудный шкаф был классический, старинный: низ его был деревянный, а сверху, за стеклом, на таких же стеклянных полочках, стояла посуда – чайные и суповые сервизы, бокалы и рюмки из стекла и хрусталя. От удара женщины, весь шкаф затрясся, задрожал, и на одной из дверок треснуло стекло.

–Нюся, что же ты наделала!– подбежал к мебели Вадим. Это же шкаф твоих родителей! – ой, тебе больно? Ты ударилась?

Нюся потирала внутреннюю сторону кисти. Разжав руку, она увидела, что тыльная часть ладони стала багрово-синей, такова была сила её удара. Глаза её победоносно блеснули, и она, ни слова не говоря, но уже спокойно, отправилась на кухню готовить ужин.

Леночка была свидетелем этих событий, как, впрочем, и всех остальных в дальнейшем. Никто никогда не удосуживался беречь нежную детскую психику от подобных семейных разборок.

В самом конце ноября, а точнее, тридцатого числа, Нюся вновь ушла. Вернулась она на следующее утро. Вадим, помня, что у Леночки в этот день её личный праздник, сам для себя решил во чтобы ни стало держаться, и не устраивать разборок,  ради маленькой девочки. Поэтому в тот час, когда вернулась Нюся, он молчал.   В ожидании своей возлюбленной, он  поглядывал в окно. И увидел то, что не должен был увидеть: Нюся выходит из большой черной машины, вслед за ней идет молодой человек в черном классическом костюме и целует её. Она в ответ его обнимает, на миг полностью слившись с ним, затем отстраняется и убегает, несколько раз обернувшись и помахав мужчине на прощание.

Вадим остолбенел. Он предполагал такую картину. Но она была в его сознании нечеткая, несформированная, как иллюзия. И вот он увидел все своими глазами. Без линз и фантазий. Всё, как есть. Этого он стерпеть не мог. Он мог принять усталость Нюси, её нервозность и даже агрессию. Но измену-никогда. Такова была его жизненная позиция. Ясная и чёткая. Без всяких разбавлений. Еще в детстве, Вадим, видя  поведение отцов своих друзей, которые изменяли своим жёнам, раз и навсегда для себя решил: в его жизни не будет никаких измен! Однозначно! И без всяких исключений. Это работало в обе стороны. Жаль только было Леночку. Хорошая девчушка. Из неё мог бы выйти толк. Несколько раз в голове Вадима даже мелькнула мысль удочерить девочку и забрать её себе на постоянное место жительства. Но разум взял своё. Во-первых, он не родной ей отец, и даже не записан в свидетельстве о рождении. Во-вторых, девочке, всё же важнее мать, чем отец. Ну, и в целом, женщина может дать девочке больше, чем мужчина. С этими мыслями, Вадим поспешно принимал решение. И принял. Как бы ни было ему больно, как бы он не привязался к молодой женщине и её дочке, какие бы он не строил совместные планы на их будущее, как ни горько ему было ломать свою судьбу и песочные замки будущего, но измену он прощать не намерен. Никогда!

Нюся поднялась на свой этаж. Открыла дверь своей квартиры. Приготовилась вновь с насмешкой отвечать на выпады Вадима. Поначалу так оно и вышло. Вадим спокойно, и даже казалось, с улыбкой, стоял в прихожей – ожидал её.  Дождался, когда она разденется, и позвал в спальню. Женщина, не чувствуя подвоха, уже набрала полную грудь воздуха, чтобы запеть свою привычную песню – нападение, как мужчина опередил её.

–Между нами все кончено,– кратко сказал он.

–Ой, ой, ой, напугал, – считая,  что это игра, и стараясь поддержать её, ответила Нюся.

– Я ухожу. Жаль только Леночку. Но я не брошу её. Буду приезжать к ней, помогать. По её поводу ты можешь звонить, как только понадобится. Я или моя мама сразу приедем к тебе или заберем её. Но лично между нами, между мной и тобой – всё. Я не прощаю измены. Ищи себе другого дурачка.

–Вадик, ты чего? Кто тебе сказал? И ты поверил?

–Конечно, поверил. Я своим глазам доверяю.

–Как глазам? Каким глазам? О чём ты, Ваденька?– чуя неладное, захлопала ресницами Нюся.

Но Вадим не ответил. Он схватил чемодан  и пулей вылетел из их комнаты. По пути он встретил Леночку. На минуту сердце его сжалось от жалости и посеяло семена сомнения в его решении, но тут он совершенно чётко представил перед собой картину под окнами дома, и сомнения рассеялись. Он присел перед девочкой, и, глядя в глаза произнёс: «Видит бог, я делал все, чтобы у нас была семья. Скажи спасибо своей маме». Смахнул слезу, нагло сползавшую на его правый глаз, и поспешно вышел из дома.

Спустя время, из спальни  вышла Нюся. Лицо её было заплаканно, прическа сбилась набок, тушь размазалась под глазами,  и черными кругами обрамляла глазницы. Она подошла к  Леночке, взяла её на руки, села с ней  в кресло, стоявшее в прихожей, и начала нежно гладить малышку  по голове, приговаривая: «тшшш, не пугайся, моя доченька, все будет хорошо».

–Мамочка, а как же мой день рождения? Как же подарочки и гостинцы?– спросила Леночка у мамы, прижавшись к ней, ища в ней опору и защиту.

–А всё. Не будет больше никаких праздников! И сладкого тоже больше не будет! Ничего не будет, потому что твой папашка бросил меня,– неожиданно резко выкрикнула мать на, казалось бы, невинный вопрос дочери. Затем она соскочила с сиденья, не позаботившись о девочке, отчего та упала на пол и больно ударилась коленкой и рукой.

 Глава 3

Я помню своё детство отрывками, нечёткими мазками, как самые запоминающиеся кадры из фильма. Или мультика.

Вот мне четыре. Мне холодно. И голодно. Я очень хочу есть. Я всегда хочу есть. «Маленький проглот»– называет меня мама. Но я ничего не могу с собой поделать. Я, действительно, хочу есть. Постоянно. Всегда.

Вспышка. Мужчина. Некрасивый. Долговязый. От него неприятно пахнет, но мама ему почему-то улыбается. «Почему ты не улыбалась так Вадиму, мама? Почему ты улыбаешься этому противному дяденьке»?

Больно. Мне больно. Не помню, от чего. Помню только, что больно. Болит под глазом. Синяк? Синяк.  «Наша Леночка спокойно может ходить по улицам и по ночам, у неё всегда с собой фонарь. Ха-ха-ха». Обидно.

Мама плачет. «Мама, почему ты плачешь»?– «Не лезь не в своё дело, если тоже не хочешь огрести. Поняла»?  Поняла. Конечно, поняла. Как же не понять-то. Все, ротик на замочек, молчу, чтобы не огрести.

Вот мне пять. Вспышка. Мужчина. Крупный. Это видно. Это чувствуется. По его играющим мышцам. По его голосу. По глазам, наливающимся кровью, когда он злится. «Мама, мамочка, спаси меня! Мама, я ни в чем не виновата. Я не брала его деньги! Мама, ну скажи ему, что это ты взяла его деньги, чтобы опохмелиться. Тебе было плохо, и ты вынуждена была это сделать. Мама, я не осуждаю тебя. Просто скажи ему об этом. Мама, мамочка, мне больно»!

Вспышка. Садик. Детский сад. Много ребят. Они смотрят на меня, как на пришельца. И что их во мне удивляет?  Да, у меня часто фингалы под глазами. Но это же норма. У всех детей так или иначе фингалы на лице. Что же тут удивительного?

Вспышка. Детский сад. Еда. На завтрак. На обед, целых два горячего, и на ужин. И даже яблочко, или печенька. Мне нравится детский садик. Тут хорошо. Тут спокойно и сытно. Не хочу домой. Но надо. Воспитатели почему-то торопятся домой, вот странные, и не хотят возиться со мной больше положенного времени. Иногда я иду домой одна. Мама забывает про меня, а детский сад совсем рядом. Даже дорогу переходить не надо. И воспитатели, заручившись моим обещанием «дойти до дома в целости и сохранности», разрешают мне это.

Мне шесть. Мама учит меня читать. Сегодня была тётенька из какой-то службы, под названием «опека», которая сказала маме, что если  она не займётся мною, то мною займутся другие. Как мама должна мной заниматься, и кто такие другие, тётенька не уточнила, но мама, почему-то, очень испугалась её слов и решила мной всерьез заняться. Начать она решила с чтения, но поскольку до этого мной никто не занимался, если только в садике, и то, немного, то выходило у меня не очень. Это невероятно злило маму, и она время от времени била меня по затылку, отчего моя голова летала в разные стороны, как голова шалтая- балтая. И сильно болела.

Моя голова болела часто. Иногда прямо с утра, и тогда моя мама кричала на меня: «как же ты заманала меня своими болезнями. Ты специально так делаешь. Чтобы привлечь к себе внимание. Маленькая лгунья». Иногда головная боль приходила в середине дня. А иногда-к вечеру.  Голова болела невыносимо. Больно было даже моргать, свет резал глаза и вызывал тошноту. Если мне не удавалось побыть в темноте, то тошнота переходила в рвоту, которая  царапала горло, выходила через нос, и выворачивала всё моё нутро наизнанку.

Мне семь. Первое сентября. Я нарядная: в белых колготочках, красивых черных лакированных туфельках, праздничной блузочке и юбке в синюю клеточку. На голове у меня огромный бант. Волосы у меня коротенькие. Каре, как говорят взрослые, и маме удалось собрать только часть волос на макушке, оставив остальную половину лежать вдоль шеи. В этот торжественный день мама даже слегка обрызгала меня духами, и я чувствовала себя настоящей принцессой, благоухая маминым ароматом и держа в руке большой букет нежно-розовых гортензий. Да, эта дата резко выделялась среди других серых будней –  контрастным  добрым утром, полным улыбок и тепла, маминой близости и надежды на что-то необыкновенно-хорошее – и вечером, который сломал меня пополам, оставив неизгладимый шрам на моём сердце.

Школа находилась недалеко от дома. Мы с мамой отстояли торжественную линейку. Потом мама ушла, а  наша первая учительница, собрав нас паровозиком, проводила нас до нашего класса. Это был просторный кабинет, украшенный в честь праздника, шарами и тематическими наклейками. Мы познакомились со своими одноклассниками, провели несколько часов  в теплой, семейной атмосфере, и учительница попрощалась с нами, подарив каждому воздушный шар, как символ успеха в учёбе. В первый же день я обзавелась подружкой.  Нас посадили рядом.  Её звали Арина. Это была крупная девчушка с рыжими волосами и веснушками по всему лицу. Как стало известно потом, Арина очень комплексовала  из-за этих веснушек, и пробовала разные способы избавления от них. Обратно домой мы шли с ней вдвоем, потому что, как оказалось, жили мы совсем рядом, буквально, в соседних домах. Её мама и папа были в этот день на работе, они занимали какие-то важные должности, и отпроситься смогли только на линейку. А чем была занята моя мама, я не знала…именно поэтому, мы возвращались домой одни, взявшись за руки и весело болтая о пустяках. Светило доброе солнышко, задорно щебетали птички. Жизнь казалась яркой и обнадёживающей.

В общем дворе, объединяющем наши дома, мы распрощались друг с другом,  на мизинчиках поклявшись в вечной дружбе, для закрепления клятвы, запустив в небо  воздушные шарики. Шарики сначала неохотно поднимались в воздух, то взлетая, то падая, словно раненые птицы, потом легкий ветерок подхватил их, закружил, завертел и запустил в самую голубую высь, в которой наши шары вскоре и скрылись. Проводив их взглядом, разошлись и мы, каждая в своём направлении..

Дома мамы не было. Мне захотелось поесть. Я зашла на кухню и подошла к плите, на которой стояла кастрюля, в надежде обнаружить там что-то съестное. Приподняла крышку. Но внутри было пусто, лишь тонкий налёт плесени красивыми узорами оплетал дно посуды. Я заглянула в холодильник. Там, на полке, лежал  небольшой кусочек масла в фабричной упаковке, сухой кусочек сыра и полуопустошённая  пачка томатной пасты. Решила сделать себе бутерброд с маслом, но хлеба в хлебнице не оказалось. Мне стало грустно. И голодно. Утром, перед школой, я не позавтракала, так как слишком велико было моё волнение перед первым школьным днём, и  сейчас живот урчал, требуя еды. Я пошарила в карманах, в поисках денег, хотя бы небольших. Пусто. Посмотрела в шкафах. Ничего не нашла. Зато в мойке лежала немытая посуда, да на столе стояли пустые пивные бутылки, лежал рассыпанный по столу пепел и окурки в пепельнице. Я убрала со стола, помыла посуду и прилегла в ожидании мамы. Моё воображение рисовало мне картины, что придет мама, да не одна, а с тортиком, как мы сядем с ней пить чай и смеяться, рассказывая друг другу смешные истории. А потом мы будем с ней замешивать тесто на пирожки. Почему-то, именно пирожки, и тесто, замешанное собственными руками, были для меня символом домашнего тепла и уюта. Воображаемые пирожки  были с картошкой. И с капустой. А еще с яблоками, обсыпанными сахарной пудрой. Думая о выпечке, я не заметила, как заснула. Проснулась я от громкого смеха. Мама. Но не одна. Маминому смеху вторил еще один, мужской. Я встала с кровати и тихонечко подошла к двери, чтобы, не выдавая себя, посмотреть на гостя. Это был мужчина. Высокий. И страшный. Страшными мне показались его татуировки, наколотые по всему телу. Вся правая рука была зарисована каким-то темным рисунком, среди которого алели красные детали, отчего-то напоминающие мне кровь. Голова его была абсолютно лысая, без единой волосинки. Казалось, в его лысину можно смотреться, как в зеркало. Одет он был в растянутые тренировочные  штаны  и тельняшку. На среднем пальце кольцо, как я потом узнала, такие кольца называются «печатки», с черепом. Я настолько была поражена его видом, что забыла про свою конспирацию, и высунулась из комнаты, не рассчитав силы, потеряла опору под рукой, которой опиралась на косяк двери, и выпала в коридор. Прямо под ноги незнакомому мне человеку.

–О, а кто это у нас такой хорошенький!– добродушно произнес незнакомец.

–Это дочка моя, Леночка, – ответила  мама.

–Иди ко мне, Леночка. Смотри, что у меня есть, – сказал он, и начал копаться в своих карманах. Копался он долго. И, наконец, вывернув их почти наизнанку, достал из одного из них смятую конфету.

–Ну, чего стоишь? Бери – отреагировала мама.

Я подошла к мужчине. Протянула руку, чтобы взять гостинец, но вместо конфеты мужчина вытянул свою ладонь, большую и потную: «Лёха. Можешь звать меня дядя Лёша. Или дядя Лёха. Мне без разницы»– сказал он, и рассмеялся. Смех его был хриплый и нехороший. Он напугал меня, и  я подошла к маме, ища защиты.

–Да не  бойся ты, котёнок, – тоже со смехом произнесла мама, – это мой друг. Теперь он будет жить с нами. А тебе он будет папой. Так что слушайся его. Иди,  давай, бери конфету и марш на кухню. Сейчас будем обедать.

Я не решилась прекословить и отправилась за взрослыми. У дяди Лёши в руках был большой пакет, из которого он достал батон хлеба, палку колбасы, банку соленых огурцов, солёную рыбу в мешке, четыре бутылки пива, бутылку водки и пакет сока.

–Лена, иди, разделай нам рыбку. А мы пока все остальное нарежем, сказал дядя Лёша, и всучил мне ножик.

Ножи я всегда боялась. Они вызывали у меня необъяснимое чувство страха, и я старалась по возможности избегать их. Но не в этот раз. Я взяла нож, и подошла к мойке с мешочком, на дне которого лежала селёдка. Я никогда в жизни не чистила рыбу, и теперь стояла над ней, не зная, с чего начать.

–Ну чего ты мнёшься, малохольная,– крикнул мне дядя Лёша, быстрее давай. У нас уже почти  всё готово.

Я выложила рыбу в раковину. Помыла её, повинуясь инстинктам, потом положила её на разделочную доску и порезала на разные, неровные куски. Переложила рыбу на тарелку и поставила на стол.

–Ну вот, дело, – довольно потирая руки, сказал дядя Лёша,– фу, Нюсь, ты чё, свою дочь вообще ничему не учишь?

–Ты о чем, Лёш?

–Ну вот, смотри, она потроха из рыбы не вытащила, порезала просто, да на стол поставила.

–Лен, ты совсем дурная?– тут же вскипела мама,– ты зачем меня позоришь?

–Мамочка, прости, я не хотела тебя расстраивать.

–Нет, вы посмотрите на неё. Мать она не хотела расстраивать. А меня? Я, между прочим, кормлю тебя. Вон, еды сколько принёс, а она: «мамочка, прости, не хотела тебя расстраивать»– искажая свой голос до противности, изобразил мой голос дядя Лёша,– теперь у тебя есть отец. И я займусь твоим воспитанием. Совсем распоясалась девка.

–Правильно, Лёшенька, правильно, – кудахтала моя мама, – хорошо, что у мня теперь есть ты, а то я одна, видишь, не справляюсь.

–Оно и видно, что без мужской руки никуда, – а ну ка, Лена, поди сюда.

Я подошла к дяде Лёше. Встала перед ним, руки вниз, глаза опущены. Я боялась смотреть ему в глаза. Мне казалось, что если я посмотрю на него, может случиться что-то страшное, неисправимое. Но и мои опущенные глаза так же спровоцировали в нём вспышку гнева.

–Ты чего это мне в глаза не смотришь, маленькая дрянь? Западло тебе на дядю Лёшу посмотреть? Отвечай, когда я спрашиваю!

–Нет, ответила я, и, пересилив себя, посмотрела в глаза маминого друга. Серые глаза его были холодные, я бы даже сказала, ледяные, злые, опасные. Но я не увела взгляд, продолжая смотреть прямо, в упор.