Тихий Вой

Лера осталась сидеть на корточках у ручья, рука инстинктивно потянулась к шраму на щеке. Он горел. Но теперь это было не напоминанием о страхе, а… печатью? Знаком? Связью? Она спасла Щербатого. И Серая знала. И пришла. И показала ей что-то, что не выразить словами. Дед Семеныч боялся "Хранителя". Но Лера, глядя вслед ушедшей волчице, чувствовала не страх, а глубочайшее, первобытное благоговение. И понимание: точка невозврата пройдена не только в конфликте с людьми, но и в ее отношении к стае. Она перешла черту. Она была принята.

Она встала, подняла рюкзак с зловещим грузом капкана внутри. Обратный путь к заимке она проделала в оцепенении, ее мысли были далеко – с серебристой волчицей, ушедшей вглубь леса, и с желтыми глазами, которые смотрели на нее не как на добычу или угрозу, а как на… на что? На союзника? На любопытное явление? На часть леса?

У крыльца заимки она остановилась. На чистом снегу перед дверью, поверх ее утренних следов, лежала небольшая, аккуратно сложенная кучка… волчьей шерсти. Серебристо-серой шерсти. Как знак. Как благодарность? Или как напоминание: Мы знаем, где ты живешь. Мы приняли решение.

Лера подняла пучок шерсти. Он был теплым и пах лесом. Она сжала его в ладони и вошла в заимку, неся с собой не только капкан-доказательство человеческой жестокости, но и невероятное, пугающее знание о том, что границы между ее миром и миром Старого Хранителя больше не существует.

Глава 5: Призрак Прошлого

Пучок серебристой шерсти, теплый и пахнущий хвоей и дикой свободой, лежал завернутый в чистую тряпицу на столе Леры, рядом с зловеще мрачным ржавым капканом. Два символа. Два полюса ее новой реальности. Принятие стаей и человеческая жестокость. Она изучала капкан при свете керосиновой лампы – старый, кустарный, без опознавательных знаков. Кто-то ставил его намеренно на волчьей тропе. Не Семеныч – он пользовался более современными и гуманными (если это слово применимо к ловушкам) образцами для отлова мелких хищников. Значит, браконьер. Целенаправленно охотящийся на волков.

Мысль о Василии Кожанове, о котором с презрением и страхом упоминали местные в разговорах с Семенычем, всплыла снова. Но пока это было лишь имя, призрак угрозы где-то на горизонте. Лера сосредоточилась на том, что могла сделать сейчас: обработала данные с камер, особенно те, что были установлены дальше от тотема, ближе к границам территории стаи. На одном из вечерних кадров она ясно увидела Серую, ведущую стаю прочь от привычного маршрута к водопою. Волчица шла с высоко поднятой головой, ноздри раздувались, улавливая невидимые Лере запахи. Остальные следовали за ней беспрекословно, с настороженностью. Она чувствует угрозу, поняла Лера. Чувствует капканы? Чувствует чужаков? Кадры были бесценны для ее исследования, но теперь наполнялись новым, тревожным смыслом.

На следующий день в поселке случилось событие. Гул вертолета, непривычный для этих глухих мест, заставил Леру выйти на крыльцо. Машина, не военная, а дорогая, частная модель, с грохотом и вихрем снега приземлилась на замерзшей реке неподалеку от домов. Из нее вышел человек.

Василий Кожанов. Он не нуждался в представлении. Его появление ощущалось как смена атмосферного давления. Высокий, широкоплечий, одетый в безупречно сшитый камуфляж из дорогой ткани, он излучал уверенность и власть, которая казалась не менее природной, чем сила Задиры. Лицо – скуластое, с аккуратной сединой у висков и пронзительными, холодными, как лед на реке, голубыми глазами. Бывший военный, а ныне – владелец сети оружейных магазинов и охотничьих угодий где-то на юге. Страстный охотник на трофеи. Его фото с убитыми медведями, тиграми и прочей экзотикой периодически мелькали в журналах для «элитных» охотников.

Он шел по поселку неспешно, как хозяин. К нему сразу потянулись местные мужики, те самые, что недавно роптали на волков и Леру. Кожанов жал руки, похлопывал по плечу, говорил что-то негромкое, отчего лица мужиков расплывались в подобострастных улыбках. Лера издалека видела, как он достал толстую пачку денег и начал раздавать купюры. Погашал старые долги за дрова, за солярку, за что-то еще. Покупал лояльность дешево и эффективно.

Потом его путь лежал к избе деда Семеныча. Разговор был недолгим. Лера видела, как Семеныч стоял, ссутулившись, почти не глядя на гостя, кивая в ответ на его слова. Кожанов говорил, не повышая голоса, но его осанка, жест руки – все указывало на приказ, а не на просьбу. Потом он похлопал старого егеря по плечу – жест, больше похожий на одобрение слуге – и направился прямиком к заимке Леры.

Она встретила его на крыльце, стараясь выглядеть спокойной. Холод от его голубых глаз ощущался физически, сильнее мороза.

– Лера Волкова? – Голос был бархатистым, вежливым, но без тепла. Как скользкий лед. – Василий Кожанов. Слышал, у нас в тайге завелась редкая птица – ученая дамочка. Да еще и волков изучает. Интересно.

Он оглядел заимку, ее скромное убранство, с видом человека, оценивающего недвижимость низкой категории. Взгляд скользнул по ней, задержавшись на царапине на щеке. Лере показалось, что в его глазах мелькнул едва уловимый интерес.

– Да, я биолог. Изучаю локальную популяцию серых волков, – ответила Лера, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Популяцию? – Кожанов усмехнулся. Звук был неприятным, как скрежет металла. – Мило. А я, знаете, больше ценю индивидуальный подход. Особенно к редким экземплярам. – Он сделал паузу, его ледяные глаза впились в нее. – Говорят, у вас тут водится волчица. Необычная. Серебристая. Практически белая. Кадры с ваших камер ходят по поселку.

Леру бросило в жар. Кадры с камер! Значит, их не только ломали, но и воровали? Или кто-то из местных сливал информацию Кожанову?

– Данные предварительные, – отрезала Лера. – И они являются собственностью института. Не для общего доступа.

– О, институт… – Кожанов махнул рукой, как отмахиваются от назойливой мухи. – Бумажки, отчеты. Скука. А вот настоящий трофей… – Его голос приобрел опасную, хищную мягкость. – Шкура такой волчицы… Она должна украсить мой кабинет. Стать центральным экспонатом. Уникальная. Бесценная.

Он произнес это с таким холодным, не скрываемым вожделением, что у Леры похолодело внутри. Он говорил не о животном. Он говорил о вещи. О трофее. О символе его власти над дикой природой. В его голубых глазах не было ничего, кроме азарта коллекционера, увидевшего редчайший экземпляр.

– Эта волчица – часть важной экосистемы, – попыталась возразить Лера, зная, что ее слова для него – пустой звук. – Альфа-самка. Уничтожение такого животного может разрушить стаю…

– Экосистема восстановится, – равнодушно парировал Кожанов. – А уникальный трофей останется на века. – Он сделал шаг ближе. От него пахло дорогим одеколоном и чем-то еще… холодным металлом и порохом. – Я просто хотел предупредить вас, Лера. Охота – дело опасное. Лес полон неожиданностей. Камеры ломаются, люди… теряются. Будьте осторожны в своих исследованиях. Не углубляйтесь слишком далеко. Не привязывайтесь к объектам изучения. Это вредно для научной объективности… и для здоровья.

Это было не пожелание. Это была угроза. Тонкая, завуалированная, но абсолютно четкая. Его уверенность была пугающей. Он уже считал Серую своей собственностью. А Лера… была помехой, которую можно устранить, если она станет слишком назойливой.

– Моя работа здесь важна, – сказала Лера, глядя ему прямо в глаза, стараясь не отводить взгляд. – И я буду ее продолжать.

– Надеюсь, она не затянется слишком надолго. Зима в тайге – не курорт. – Он кивнул, повернулся и пошел обратно к своему вертолету, не оглядываясь. Его фигура, прямая и несущая незримую угрозу, казалась инородным телом на фоне заснеженных изб и темного леса.Кожанов улыбнулся. Улыбка не добралась до его глаз.

Лера стояла на крыльце, сжимая руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Теплота от шерсти Серой, лежавшей внутри, казалась теперь далеким, почти нереальным воспоминанием. Вместо нее по спине полз ледяной холод. Кожанов был не просто браконьером. Он был силой. Организованной, богатой, беспощадной. Его интерес к Серей был смертным приговором. И его предупреждение прозвучало предельно ясно: Уйди. Или пожалеешь.

Она посмотрела в сторону леса, туда, где уходили следы стаи. Где стоял древний тотем. Где Серая смотрела на нее с бездонной глубиной желтых глаз. Теперь она была не просто исследователем. Она была щитом. Щитом между холодной, алчной смертью, прилетевшей на вертолете, и древней, дикой жизнью, принявшей ее у ручья. И этот щит казался ей смехотворно хрупким перед лицом той власти, которую олицетворял Василий Кожанов. Призрак прошлого – военного, привыкшего брать то, что хочет материализовался в самой опасной форме. Охота была объявлена. И ставка в ней была не научной карьерой Леры. Ставкой была жизнь самой души тайги.

Глава 6: Предупреждение

После визита Кожанова в заимке воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском дров в печи. Его холодная уверенность, его слова о Серой как о "трофее" висели в воздухе тяжелее дыма. Лера чувствовала себя как в осаде. Она проверила все камеры, стараясь делать это максимально скрытно, меняя маршруты. Данные были тревожными.

Кадры с камер, установленных ближе к периферии территории стаи, показывали непривычную активность. Не браконьеров – их пока не было видно. Активность самой Серой. Она водила стаю странными, петляющими тропами, избегая открытых мест, водопоев и даже района тотема. Стая следовала за ней беспрекословно, но на кадрах было видно напряжение: уши прижаты, хвосты опущены, движения осторожные, как у зверей, чувствующих запах дыма задолго до пожара. Серая часто останавливалась, поднимала морду, ноздри раздувались, втягивая воздух. Она знала. Чувствовала приближение чужаков, опасности, которую нес Кожанов, еще до того, как его люди ступили в лес.

"Она ведет их в безопасное место", – поняла Лера, просматривая записи. "Глубже в чащобу, к скальным расщелинам". Но насколько безопасным оно будет против вертолетов, снегоходов и винтовок с оптикой? Тревога грызла ее изнутри.

На третий день после визита Кожанова Лера отправилась проверить камеру, установленную у северной границы волчьих угодий, недалеко от места, где она нашла Щербатого в капкане. Лес здесь был разреженнее, с большими полянами. И именно на опушке одной из таких полян ее ждало зрелище, от которого кровь стыла в жилах.

На снегу, посреди открытого пространства, лежал огромный мертвый лось. Самец, могучий, с великолепными лопатообразными рогами. Но не это было ужасно. Ужасно было то, как он был убит. Одна пуля. Точная, профессиональная. В голову. Идеальный выстрел на поражение. И рядом с телом – четкие отпечатки снегоходных гусениц. Они подъезжали близко, кружили вокруг туши, а потом уехали прочь.

Лера подошла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Она знала этот калибр по описаниям и разговорам – крупный, охотничий. Кожановский калибр. Это не была случайная охота. Лося убили здесь – на территории, которую патрулировала стая, где стая охотилась сама. Убили и оставили. Как вызов. Как приманку? Или как… провокацию.

Ее мысли лихорадочно работали. Если волки вернутся и начнут кормиться на этой туше… Это будет идеальное оправдание для "защиты" или "регулирования численности". "Волки приучены к легкой добыче! Они стали опасны!" – закричат Кожанов и его подпевалы. Или браконьеры просто подстрелят их прямо у туши, как сидячих уток. Убийство лося было хладнокровным расчетом. Первым ходом в игре Кожанова.

Лера достала спутниковый телефон. Ей нужно было зафиксировать это. Сообщить в лесничество, в полицию. Но сигнал был мертв. "Нет сети". Она попробовала еще раз, поднявшись на пригорок. Ничего. Кожанов или его люди могли поставить глушитель? Или это просто "совпадение"? В тайге со связью всегда проблемы, но сейчас это казалось зловещим.

Она сделала десятки фотографий: пулевую рану, снегоходные следы, расположение туши относительно волчьих троп. Доказательства. Хрупкие, но все же. Затем, не в силах смотреть на мертвого великана, она развернулась и пошла обратно, чувствуя себя абсолютно беспомощной. Она могла наблюдать, фиксировать, но остановить Кожанова? С его деньгами, связями, уверенностью? Сомнения терзали ее.

Вернувшись в заимку уже в глубоких сумерках, усталая и подавленная, Лера первым делом бросила взгляд на стол. Рядом с пучком серебристой шерсти и ржавым капканом теперь лежали ее фотоаппарат и спутниковый телефон – немые свидетели беспомощности. Она зажгла лампу, и свет упал на дверь.

На пороге, аккурат посредине, лежала небольшая темная тушка. Мертвый заяц-беляк. Совершенно свежий. Его убило недавно – кровь на снегу еще не замерзла. Но как он здесь оказался? Ни следов подхода человека, ни волчьих следов на чистом снегу у крыльца. Как будто его просто… положили.

Лера осторожно открыла дверь и вышла. Холодный воздух ударил в лицо. Она осмотрела крыльцо, прилегающую площадку. Ничего. Только ее следы, ведущие к двери, и эта маленькая мертвая тушка. Знак? Но чей?

От Кожанова? Угроза: "Ты – следующая"? Или напоминание о его силе: "Я могу добраться до тебя в любое время, незаметно"? Заяц – символ беззащитности.

От стаи? От Серой? Предупреждение: "Опасность близко! Будь осторожна!"? Или… дар? Жертва? В волчьем мире принесение пищи – знак доверия, признания членом стаи. Но заяц на пороге человеческого жилища? Это был бы невероятный, пугающий шаг.

Лера стояла, глядя на мертвого зайца, чувствуя, как ее прежняя жизнь – жизнь ученого, наблюдающего со стороны, – окончательно рушится. Кожанов развязал охоту. Он убил лося на их земле, отрезал ее от связи. Стая ушла вглубь, чувствуя угрозу. А теперь этот заяц… Двусмысленный, тревожный знак на пороге ее дома.

Она медленно подняла голову и посмотрела в сторону темного леса. Там, в глубине, засветились две точки. Два маленьких огонька, отражающих свет ее лампы. Волчьи глаза? Они смотрели на нее несколько секунд, а затем погасли, растворившись во тьме. Кто это был? Щербатый? Кто-то другой? Или ей померещилось?

Лера наклонилась и подняла зайца за уши. Тельце было еще мягким. Она не знала, кто его принес. Но знала одно: нейтралитет невозможен. Кожанов объявил войну. Стая ответила уходом и, возможно, этим знаком. А она… она стояла между ними. Со своими камерами, своим страхом и своей растущей, необъяснимой связью с серебристой волчицей.

Она занесла зайца в заимку и положила его на стол рядом с пучком шерсти Серой и капканом. Три дара. Три предупреждения. Три стороны конфликта, в котором она теперь была не наблюдателем.

Она была внутри. Внутри войны за лес, за стаю, за древнюю тайну Хранителя. И пути назад не было.

Глава 7: Язык Леса

Мертвый заяц так и лежал на столе, холодный и неразгаданный символ. Лера не притронулась к нему. Она не знала, была ли это угроза или дар, но решила воспринять это как знак: Действуй. Или проиграешь. Отчаяние от убитого лося и глушителя связи сменилось холодной, целеустремленной яростью. Кожанов думал, что играет с беззащитной ученой и дикими зверями. Он ошибался. У зверей был Хранитель. А у Леры теперь был лес. И она намеревалась говорить на его языке.

Она начала с малого. Перестала бояться быть замеченной. Перестала скрывать свои маршруты – Кожанов и так знал, где она. Вместо этого она погрузилась в наблюдение с новой интенсивностью. Ее камеры были теперь не только научным инструментом, но и разведкой. А ее собственные чувства – главным оружием.

Она проводила часы неподвижно, укрытая за стволами или в снежных нишах, наблюдая за стаей издалека, когда они выходили на редкие открытые участки или к скрытым ручьям. Она сосредоточилась не только на том, что они делают, но и как. Как звучит их общение.

Сначала это был хаос звуков и движений. Но постепенно, как сквозь туман, начали проступать закономерности:

Низкое, утробное ворчание Задиры (пока он был жив) или старших волков – не агрессия, а предупреждение или приказ младшим отойти, уступить дорогу у туши.

Тихое, жалобное поскуливание молодняка – не просто плач, а просьба (о пище, внимании) или подчинение.

Резкий, отрывистый лай – тревога, предупреждение о непосредственной опасности. Так лаяла молодая волчица (Белоногая), заслышав далекий гул снегохода.

Положение ушей: Прижатые назад и вниз – страх или подчинение. Торчком и направленные вперед – интерес, настороженность, агрессия.

Хвост: Высоко поднятый, почти вертикальный у Задиры – доминирование, уверенность. Опущенный или поджатый – страх, неуверенность. Мягкое помахивание у Щербатого, когда он играл с сестрой – радость, расслабленность. Резкие, короткие взмахи у Серой при обнаружении следа человека – тревога, предупреждение стае.

Лера начала вести не дневник наблюдений, а что-то вроде словаря. Она записывала звуки на диктофон, зарисовывала позы. Она училась слушать лес не только ушами, но и всем телом, улавливая малейшие изменения в поведении птиц (внезапное замолкание синиц – верный признак хищника или человека), в направлении ветра (чтобы ее запах не выдал), в узорах следов на снегу.

Щербатый стал ее невольным учителем. Молодой волк, которого она спасла, стал чаще появляться на периферии ее наблюдений. Сначала он просто смотрел на нее из чащи, его желтые глаза (более теплые, чем у Серой) полные любопытства. Потом, если Лера сидела неподвижно долго, он осмеливался подойти ближе – метров на пятьдесят, на тридцать. Он не проявлял агрессии, скорее, осторожное исследование. Иногда он ложился в снег неподалеку, наблюдая за ней так же, как она за стаей. Лера научилась понимать его настроение по малейшим нюансам: расслабленное зевание, настороженный поворот головы на шум, игривый прыжок в сторону при вспархивании глухаря.

Однажды, когда стая отдыхала на солнцепеке у скал после удачной охоты, Щербатый, лежавший ближе всех к укрытию Леры, вдруг издал тихое, короткое поскуливание, глядя прямо на нее. Потом он аккуратно выплюнул на снег большой кусок мяса – часть его доли – и отполз чуть назад, продолжая смотреть. Лера замерла. Это не могло быть случайностью. Это был… дар. Ответ на спасение? Признание? Она не двинулась к мясу, лишь медленно кивнула ему. Щербатый вильнул обрубком хвоста и вернулся к стае. Серая, лежавшая чуть поодаль, наблюдала за этой сценой своими нечитаемыми желтыми глазами, но не вмешалась.

Прорыв случился в день, когда тайга показала свое настоящее, безжалостное лицо. Лера ушла далеко на север, к скальным выступам, куда Серая в последнее время водила стаю. Она искала новые места для скрытых камер, чтобы следить за передвижениями Кожанова. Погода испортилась стремительно. Теплый ветер сменился ледяным порывом, небо потемнело за минуты, и началась метель. Не снегопад, а белая тьма. Снег хлестал горизонтально, видимость упала до нуля. Лера пыталась сориентироваться по компасу, но стрелка бешено крутилась. GPS не ловил спутники. Она поняла, что заблудилась.

Холод пробирал сквозь все слои одежды, снег забивался под капюшон, слепил глаза. Каждый шаг давался с огромным трудом. Паника, холодная и липкая, начала подниматься из живота. Замерзнуть насмерть в нескольких километрах от заимки – вот ирония судьбы. Она уперлась спиной в ствол огромной пихты, пытаясь перевести дух и сообразить, что делать. Силы таяли. Мысли путались. "Так глупо…"

И тогда она вспомнила. Вспомнила вой. Вой Серой, который камеры записывали так много раз. Вой, полный силы, уверенности, зова к стае. Вой, который был не просто звуком, а языком самого леса.

Лера вдохнула полной грудью, игнорируя боль в горле от холода. Она собрала все свое мужество, всю ярость против своей беспомощности, всю тоску по теплу и безопасности. И завыла. Не пытаясь точно копировать – она не волк. Но она вложила в этот звук все, что у нее было: страх, зов о помощи, ярость против бури, тоску по свету. Ее вой, хриплый и человеческий, но невероятно мощный в своей отчаянной искренности, разорвал рев метели.

Она затихла, прислушиваясь сквозь вой ветра. Ничего. Только белый гул. Отчаяние снова накатило волной. Она собралась было выть снова, как…

Ответ.

Он пришел не сразу. Сначала показалось, что это эхо. Но нет. Это был настоящий, мощный, протяжный вой. Знакомый. Ее вой. Вой Серой. Он шел сквозь метель, ведя за собой, как луч света во тьме. Он звучал не с того направления, откуда она ждала (к заимке), а с севера – туда, куда ушла стая. Туда, где были скалы и возможное укрытие.

Лера не раздумывала. Она пошла на звук. Шаг за шагом, пробиваясь сквозь снежную пелену, падая и поднимаясь. Вой повторялся с интервалами, словно маяк. Он вел ее не по прямой, а огибал самые глубокие сугробы, самые густые заросли бурелома. Как будто невидимый проводник знал путь.