Последний шанс

Полина Агибалова

Последний шанс

Глава 1

Лиза до упора повернула замок в ванной, открыла кран с водой и опустила крышку унитаза. Обнаружив на ноге тёмный жёсткий волосок, она попыталась схватить его и вырвать из бледной кожи. Другой рукой она держала нагревшийся смартфон. Динамик трещал, когда голос матери соскальзывал на верхние октавы. «Какие крепкие лёгкие», – подумала Лиза, насчитав сотню слов в минуту. Елена Андреевна словно пыталась побить рекорд третьеклассника по скорости чтения. Лиза взглянула на экран – поток сознания длиною в семь минут. Чуть меньше, чем у Джойса.

«Знаешь что дорогая не надо мне отвечать так будто ты испахалась на своей работе тоже мне нобелевский лауреат твою мать ты шатаешься там на своих тупорылых шоу это не дает тебе повода так разговаривать со мной будто я перед тобой виновата теперь не жалуйся на жизнь какого чёрта ты мне огрызаешься когда между прочим ты живешь в моей квартире и да это я покупала вазу которую ты разбила пока веселилась со своими придурками кстати я же тебе говорила что надо держаться подальше…» – вся эта тирада звучала как дождь в середине марта – громко и промозгло. Его капли назойливо стучат в окна, от этой дроби не скрыться ни за закрытой дверью, ни под одеялом. И вдруг наступает тишина. Солнце игриво скалится за облаками и мир оживает до тех пор, пока ливень не начнётся снова. Без предупреждений и прогнозов синоптиков. «Мамочка, пожалуйста, прекрати».

«Может, у неё синдром Туретта?» – подумала Лиза, когда в несвязной речи начали невпопад проскальзывать ругательства и оскорбления в адрес всех, кого только могла припомнить Елена Андреевна в эту минуту. «Мамочка, умоляю, остановись».

Елене Андреевне скоро пятьдесят. На её кукольном лице или, как она называла, «бэбифейсе» уже значились заметные морщины, а осиная талия заплывала килограммами, с которыми женщина боролась слезами, упрёками и обещаниями. Однажды она позвонила Лизе, чтобы пожаловаться на то, что снова съела целую плитку шоколада на ночь. Лиза же по неосторожности напомнила о неутешительной цифре на весах. Тогда разразился скандал, ведь «соплячка лезет не в своё дело». Лучше бы за собой следила. В другой раз Лиза на подобную реплику ответила, что шоколад повышает настроение, и вообще, её мама в прекрасной форме – не хуже, чем десять лет назад. Но и такой подход не устроил Елену Андреевну. Она обвинила дочь в неприкрытой лести и очевидной дурости. Лиза страшно боялась, что однажды мама сойдёт с ума. Совсем как бабушка. И прабабушка. И сестра прабабушки. Всё начиналось именно так – сначала беспочвенные скандалы, за ними – маниакальные действия, например, бабушка любила до блеска натирать зеркало в прихожей, пока оно наконец не треснуло. Затем – клиника, в народе известная как «психушка», а в конце пути – смирение и тотальное одиночество.

По пятницам Елена Андреевна любила выпить шампанского. «Я что, по-твоему, алкашка подзаборная? Это Клико!» – оправдывалась мама перед дочерью, которая наотрез отказывалась разговаривать с ней после трёх бокалов. «Мамочка, пожалуйста, хватит». Этот день пора помечать в календаре, думала Лиза. Ведь именно по пятницам ей приходилось подбирать правильные слова сильнее, чем в любой другой день. Это нужно было для того, чтобы вовремя остановить Елену Андреевну, которая норовила поделиться секретами своей сексуальной жизни – девушку буквально воротило от подобных разговоров. И если эта тема не устраивала дочку, тогда мама переходила к своей любимой – начинала отчитывать Лизу за неправильный выбор карьеры: «Кому нужны твои тексты, однажды эти социальные сети лопнут как воздушный шар…» и прочее. Но наиболее близкими к воздушному шару были нервы Лизы – вот уж они точно могли лопнуть в любой момент. Она давно научилась придумывать убедительные причины не созваниваться и не встречаться с матерью в выходные. Чаще всего сваливала на вымышленные встречи с людьми, которых Елена Андреевна не считала мудаками, придурками и идиотами. К счастью, их было не так уж и мало – как правило, все они занимались чем-то «нормальным» и получали «нормальные» деньги, а не фантики, которыми рассчитывались с Лизой, как иногда шутила мама.

Елена Андреевна стала матерью в двадцать два, через два года после того, как вышла замуж за отца Лизы – Михаила Сергеевича, который был старше Лены на десять лет. Тогда у Мишани, как называли его близкие, уже был свой небольшой автосервис, который позднее разросся до промышленных масштабов и превратил Мишаню сначала в упитанного Михаила, а затем – в седеющего Сергеевича. Лена была красавицей и заядлой экстремалкой – каждый год она сплавлялась по живописным рекам, зимой каталась на лыжах, летом погружалась с аквалангом и даже несколько раз прыгала с парашютом – об этом гордо свидетельствовали начищенные до блеска рамки с фотографиями. Любовь внесла свои коррективы. Совсем скоро Лена отказалась от активного образа жизни в пользу борщей, лепки пельменей, уборки и воспитания дочки. Лиза родилась больным ребёнком – они с Леной пролежали в роддоме около двух месяцев, борясь поочерёдно то с краснухой, то с дерматитом, то с отитом, то с рахитом. Болезни, которые одолевали маленькое тело малыша легко можно было составить в четверостишие и повесить на первом этаже поликлиники. В два года Лизе диагностировали тяжёлую форму астмы и Елена Андреевна оказалась прикованной к коробке с лекарствами, медицинскому справочнику и расписанию на холодильнике. Почти каждый час их жизни отмечался таблетками, витаминами и уколами, благодаря чему к тринадцати годам Лизы они смогли отказаться от дюжины препаратов в пользу поддерживающей терапии. Тогда у Лизы начались панические атаки, но они казались смешным недоразумением по сравнению с тем, что приходилось переживать семье раньше.

Михаил Сергеевич подарил дочке квартиру на её восемнадцатилетие за успехи в учёбе – она легко поступила на филологический факультет МГУ и была образцовым ребёнком, который больше всего в жизни стремился к независимости и сепарации от по привычке гиперопекающей матери. Отпустить дочь в самостоятельное плавание было нелегко, и Елена Андреевна согласилась на это только с тем условием, что Лиза каждый день будет созваниваться с ней. «Окей!», отмахнулась Лиза, ведь тогда они были почти подружками. Несмотря на то, что Елена Андреевна могла часами говорить о платьях, выбирая прикид на очередной праздник, или о морщинах, которые отравляли ей жизнь, Лиза с уважением слушала и впитывала каждое слово мамы.

С самого детства Лизу окружали любовь и забота добрых, крутых родителей. Одноклассники ей завидовали, у них-то предки были заняты своей жизнью. Однажды Лиза поймала себя на мысли о том, что ей скучно жить без драмы,– вот бы устроить бунт и сбежать из дома! Но родители почему-то чувствовали свою вину за то, что организм Лизы то и дело сбоил как старый компьютер, который жалко выкинуть, и соглашались почти на любое пожелание дочери. Их сочувствие не знало границ: Лизе никогда не запрещали гулять с друзьями, смотреть допоздна кино или читать книги с фонариком. Они старались воплощать для неё даже самые бредовые затеи. Михаил Сергеевич любил вспоминать, как водил дочку на занятия конным спортом после того, как она вдохновилась им в каком-то американском фильме. Похожие истории были со сноубордингом, фотографией, актёрским мастерством, теннисом, фигурным катанием и прочим. Единственное, что удалось Лизе довести до конца – это класс фортепиано в музыкальной школе. Сейчас она иногда садилась за инструмент, чтобы наиграть вступление из «I Will Survive».

Близкие отношения Лизы с матерью начали портиться по мере взросления одной и увядания другой. Елена Андреевна отчаянно глупела в статусе домохозяйки и всё чаще срывала обиду за унылую жизнь на дочери. Она ждала, что Лиза вот-вот станет самой успешной женщиной мира, а Елена Андреевна сможет похвастаться – всё это благодаря ей и её заботе. Лиза всё сильнее хотела оправдать надежды мамы и вскоре это чувство начало уничтожать её изнутри. Масла в огонь подливали психологи – «Ты никому ничего не должна», говорили они. Да нет, блин. Должна.

– Лизик, ну что, когда маме дачу подаришь? – ехидничала Елена Андреевна, когда Лиза жаловалась на усталость. Дача у них вообще-то была, но маме всегда хотелось что-то получше.

– Займись ты уже чем-нибудь нормальным, а, – с усмешкой протягивала Елена Андреевна, когда Лиза пыталась оправдаться.

«Сама займись чем-нибудь нормальным», – проговаривала про себя Лиза. Она несколько раз намекала матери на то, что той стоит найти какое-нибудь занятие, даже предлагала подарить абонемент в фитнес-зал или оплатить курсы французского. Эти разговоры раздували маленькое тело Елены Андреевны до вселенских масштабов – она была готова взорваться от злости и разреветься от подобной неблагодарности. «Забыла, что ты жива благодаря мне?», в истерике обращалась она к Лизе.

Каждый скандал Лизы и Елены Андреевны начинался из воздуха – матери всегда казалось, что она не сказала «ничего такого», а Лиза опять не может держать язык за зубами. Вот только всё, что делала Лиза на протяжении всей своей жизни лучше остальных, – это держала язык за зубами. Почти на любую просьбу или приказ матери она послушно отвечала «Да, мам», «Ты права», «Как скажешь, мамочка».

«Согласись, но сделай по-своему» – таким было кредо Лизы, которое позволило ей быстро найти подход не только к собственной вспыльчивой матери, но и к работодателям. Где бы ни работала Лиза, она всегда была ценным сотрудником, выполнявшим на «отлично» все свои задачи. Она не перечила указаниям, буквально читала мысли и стеснялась просить премии. Так одна работа сменялась другой, а имя редактора Лизы Смирновой кочевало из одного издания в другое. Когда она получила должность SMM-редактора в одной из старейших программ федерального канала, была уверена, что это и есть то самое начало большого пути. Мужчины и женщины в дорогих костюмах и просторных кабинетах одобрительно кивали, когда Лиза просила повышения, но дальше кивков дело никуда не двигалось. Она ждала повышения как манны – наконец она сможет порадовать маму и доказать самой себе, что она достойна большего. Но время шло, а дачу на берегу речки для родителей Лиза до сих пор не могла себе позволить.

Мир буквально рухнул перед её миниатюрным лицом с аккуратным носиком, когда генеральный продюсер объявил о знакомстве с новым шеф-редактором. Лиза рассчитывала, что ни с кем знакомиться не придётся, ведь шеф-редактором должна была стать она. Лиза послушно провела встречу, представила своих коллег и, конечно, снова промолчала. Это в иллюзорном мире социальных сетей она говорила много – только теперь ещё и обезличенно. В её задачи входило трогательное описание долгожданных встреч, ими Лиза заставляла комментаторов тыкать на плачущие жёлтые рожицы. В реальности Лиза была одной из самых молчаливых девушек, каких только можно встретить сегодня. Она чувствовала, что должна изменить что-то, крикнуть во весь голос: «Я здесь!», но как только она собиралась это сделать, к горлу подкатывал ком и баллончик, послушно выпавший из сумки, снова заставлял молчать. На всякий случай, чтобы не задохнуться. Ты инвалид. Инвалиды молчат и радуются тому, что живы. Так успокаивала себя Лиза. Впрочем, инвалидом она не была. Она была маленьким человеком в огромной куртке, которая помогала ей выглядеть сильнее, выше, увереннее. Чёрт возьми, думала про себя девушка, почему моя мать не боится нести пургу и её всегда все слушают, а я… Долгий и нудный самоанализ приводил к простому, но неутешительному выводу – Лизе нужно было сделать что-то, что изменило бы её жизнь раз и навсегда. Что заставило бы Елену Андреевну уважать её. Тогда она бы действительно стала сильнее, выше, увереннее… Только что?

В пятницу вечером Лиза пришла с работы, налила в стеклянный стакан колы без сахара и листала меню доставки итальянской кафешки. Раздался звонок, на экране высветилось имя – «Мамочка». Они несколько минут обсуждали гардероб на зиму, болтали о погоде, рассказывали друг другу последние новости. Елена Андреевна ругалась на начальство Лизы за то, что они снова не поставили её на должность шеф-редактора, и Лизу так подкупила эта поддержка, что она решила поделиться с мамой тем, что беспокоило её уже несколько лет.

–Мам, слушай, хотела посоветоваться. Как думаешь, может быть, мне новую работу поискать? Ну, что-то более…весомое что ли.

–А что случилось? Надоело джинсы просиживать? – как она это делает, подумала Лиза. Как её матери удаётся одним смешком вонзить в тело дочки острый кинжал самобичевания?

–Да нет, просто думаю, я могла бы достичь большего. Может быть, в рекламе или…

–Лизик, я не знаю. Тебе уже не восемнадцать… Держись за место, уж какое есть. Тем более, вроде тебе нравилось? – Лиза чувствовала, что матери этот разговор кажется скучным. Да найди же в себе силы поддержать, мысленно умоляла она мать.

–Да, мне всё нравится. Просто думаю, что я могу больше, чем просто писать посты… – Лиза буквально наводила мать на правильные слова: «Да, конечно, ты можешь больше!», неужели это так сложно?

–Ну, Лиз, я давно говорила, что надо работать, работать, работать… Но ты же у нас слабенькая.

– Ладно, забей.

–Так вы же там людей ищите. Вот попробуй найти кого-то, как Женька, коллега твоя. Вон у неё как хорошо получается, и бабулек находит, и детишек, даже в новостях я слышала про неё, помнишь? Она, конечно, молодец… Слушай, а ей помощники не нужны?

–Мам, ну… Я совсем другим занимаюсь.

–Что ты от меня хочешь? Твои соцсети эти – курам насмех. Ты сама говорила, что хотела бы попробовать искать людей. Но только там ведь на стульчике не посидишь, там работать надо…

–Да, да. Я поняла. Спасибо, мамуль, – Лиза хотела положить трубку, заказать себе еду и включить любимый сериал.

–Ты представляешь, я тут платье увидела, помнишь, когда в Испании были пару лет назад, я себе покупала зелёное с белыми цветочками, помнишь, да? – Елена Андреевна уже мчалась в своих мыслях где-то по солнечной Барселоне.

–Угу, – промычала Лиза, едва ли уловив мысль матери.

–Так вот, слушай, нашла новый магазинчик, там сейчас коллекция новая, очень похожая на ту! Я вот думаю, может мне примерить сгонять? Поедешь со мной?

– Мамуль, я устала, хочу поужинать и спать, ладно? Поговорим потом?

– А где ты упахалась так? – дружелюбный тон матери сменился на язвительный лад.

–Устала на работе, – Лиза чувствовала, что начинала раздражаться и держать себя в руках становилось всё сложнее.

–Мм, устала. Ты бы говна жрала поменьше. А то здоровья и так нет, ты ещё пичкаешь себя мочой этой газированной. Спать ложись раньше, от сериалов своих всё равно не умнеешь…

– Мамуль, давай ты тоже отдохнёшь? – Лиза попыталась потушить пламя, которое разгоралось со страшной силой, но в тот же миг осознала, какую допустила ошибку. Она вспомнила, что сегодня пятница. Лиза почувствовала, как по телу пробирается жар и начинает пульсировать в висках. Мама молчала. Лиза надеялась, что сейчас она отрежет короткое «Ок» и положит трубку. Но на том конце провода продолжали молчать. Через мгновение в трубке раздалось: «Знаешь что дорогая не надо мне отвечать так будто ты испахалась на своей работе тоже мне нобелевский лауреат…».

Тёмный волосок выскальзывал из запотевшей руки и никак не хотел покидать бледную кожу.

Глава 2

Густой хвойный лес окружал деревню Кыштынайку манящим запахом и звенящей тишиной. Вдоль леса протекала река Кыша, которая мелодично разделяла города Наул и Кышта. Несмотря на близость к природе, городские редко выезжали на пикники и дачи в этом направлении – здесь часто шёл дождь и не было гипермаркетов. Про эти места в городах давно ходили легенды – в них и бабайки, и волки-великаны, и обычные педофилы. В общем, Кыштынайка была чем-то вроде пропасти на карте – не ходите, дети, в Кыштынайку гулять, шутили местные. Тем не менее, деревня тихо, но всё-таки жила. Более того, населяли её не только старики. Близость к городу позволяла работать там и при этом не тратить деньги на жильё – построить дом в Кыштынайке было многим дешевле, чем купить городскую квартиру. Однако не все выдерживали монотонный ритм разбитой дороги, поэтому ближе к полтиннику отказывались от городских должностей и пускали корни в деревенскую землю – устраивались в местный детский сад, начальную школу, на лесорубку.

Нрав кыштынайских жителей отличался от их соседей необъяснимым самолюбием. Каждый из них считал себя на голову выше и лучше соседа. Зависть перерастала в откровенную злобу, поэтому лучшее, на что могли надеяться новые жильцы Кыштынайки – на безразличие со стороны местных. По крайней мере, это означало, что на тебя плевать. По крайней мере, до тех пор, пока не появится предмет зависти или повод для сплетен – здесь их особенно любили и уважали.

Чете Гаубердиных вот уже больше пяти лет удавалось оставаться в тени деревенских сплетен и скандалов. Алия и Искандер переехали сюда из другой деревни под Наулом, что стояла в сотне километров от Кыштынайки. Что у них там случилось – никто не знает, но ходили слухи, что у Алии родился мёртвый ребёнок, и ей было больно возвращаться в родной дом, который пришлось продать. Между прочим, сыну министра по каким-то там городским делам, так и говорили. Здесь же они с мужем построили новый, небольшой, но крепкий одноэтажный домик, малюсенькую баню и соорудили пасеку. Искандер был завидным строителем – говорили, что его друзья по молодости – большие люди в городе. Они помогали бывшему товарищу находить наиболее выгодные заказы. Правда, ради них ему приходилось на пару месяцев, а то и на полгода уезжать в строительные командировки. Небольшой отпуск проводил дома и опять на стройку. Гаубердины жили тихо, в конфликты не вступали, сплетни старались обходить стороной, разводили пчёл, торговали мёдом. Продажа шла легко – Гаубердины всегда охотно шли на торг. Это подкупало соседей – они старались не портить отношения с теми, от кого была польза. Несмотря на это, тучная Алия то и дело давала повод для судачеств. Говорили, что она сумасшедшая. Особо смелые крутили пальцем у виска за спиной соседки.

Родоначальницей слухов о невменяемости стала смерть собаки Гаубердиных. Искандер привёз жене в подарок щеночка дворняги, которого назвали Лайкой. Построили ей будку рядом с домом, много игрались. Но как только Искандер уезжал на стройку, Алия в тот же миг словно забывала о существовании питомца: переставала кормить и обращать на Лайку какое-либо внимание. Лайка жалобно скулила сутками напролёт и вглядывалась в лица прохожих, как бы умоляя спасти. Она рычала на хозяйку, приносила ей в зубах почерневшую миску, а Алия как не замечала. Как будто и нет никакой собаки. Через год Лайка умерла. Искандер тогда уехал всего на пару месяцев, а Лайка залезла в будку и померла – видели, как Искандер выволакивал труп и рыдал. Рыдал, закапывая исхудавшую тушу под яблоней, стоявшей прямо посреди участка.

На Лайке странности не закончились. Следующий эпизод случился примерно через полгода. Соседка купила у Гаубердиных мёд, открыла банку и увидела, что прямо на поверхности густой жёлтой жижи лежало стекло. Она побежала разбираться, кричала, размахивала осколком перед лицом Алии, которая лишь пожала плечами, развернулась и закрыла дверь прямо перед носом пострадавшей. С тех пор мёд стали покупать реже, и то, только в присутствии Искандера. Тщательно проверяли банки, брали с собой ложки и елозили ими по дну.

Невменяемость и нелюдимость Алии соседки объясняли потерей ребенка. Это ж горе какое – в двадцать восемь лет завести первенца и тут же потерять его, не успев приложить к груди. Этим и объясняли покорность мужа Алии – Искандер заботился о ней, ухаживал, ласково обнимал, за что быстро схлопотал себе нелестное прозвище подкаблучника мегеры. Здесь таких не любили и не уважали. На местные праздники, свадьбы, похороны никто Гаубердиных не звал, а они и не рвались.

Несколько раз в год к Гаубердиным приезжали друзья – пара из Кышты. Рустам служил старшим лейтенантом в отделе милиции, а его жена – тонкая и летящая Гузелька – сторожила домашний очаг. Гузель с Рустамом гостили в Кыштынайке одни выходные, а потом возвращались в город. Как только их машина подъезжала к дому Гаубердиных, выбегал радостный Искандер – обнимался с Рустамом, как будто десять лет не виделись. Алия при встрече с Гузель тоже расцветала на глазах. Она выходила встречать подругу в чистом ярком платье, которое скрывало её массивные ноги и общую тучность. Густые чёрные волосы Алии почти всегда были собраны в толстую косу. Конечно, она выглядела так, будто могла раздавить Гузель одной правой, но всё же старалась быть ей ровней – так же много улыбалась, смущалась и немного сутулилась.

Местным эта парочка долго не давала покоя – кто они и как связаны такие опрятные городские со «странными» Гаубердиными? Вскоре выяснили, что Рустам с Искандером дружили ещё со школы. Как-то Искандер разговорился с соседом, которому строил баню, расчувствовался и всё рассказал. Оказалось, когда Алия была беременна, Рустам много помогал им – договорился в больнице, помог переехать на время в город, в квартиру тётки, а Гузель не давала Алие скучать, пока Искандер был на заработках. После того, как Алия родила мёртвого малыша, они предложили Гаубердиным насовсем перебраться в город – обещали помочь и с квартирой, и с работой. Убеждали, что от потери в городе будет легче оправиться. Гаубердины предложения не приняли, но о переезде задумались – не в город, а в Кыштынайку.

Алия набрала в весе, мешки под глазами спали, ушёл сероватый оттенок лица, который держался на ней года три после переезда. Однако в ряды местных красавиц войти ей всё-таки не удалось – те отличались особой ехидной улыбкой, беличьими глазами и лисьей плавностью движений. Алия же была топорной, редко улыбалась, а в тёмных глазах всегда таилось нечто отталкивающее. Соседи говорили, что на всех неугодных она наводила порчу – иначе как ещё объяснить, что у одной соседки отнялась нога после того, как попробовала мёд Гаубердиных, а у другой и вовсе перестал видеть левый глаз. «При чём тут водка? – яростно кричали местные, – это всё гадина эта – Алиюшка!».

Всё изменилось в конце марта. На дорогах уже почти растаял снег. Природа становилась светлее, зеленее, ярче. Вместе с ней преобразилась и Алия – стала радостно со всеми здороваться, улыбаться, а двух соседок даже пригласила в гости на чай, одной из которых подарила целую бутылку кумыса. Такие изменения не могли остаться незамеченными и повлекли за собой ворох сплетен. Кто-то предположил, что это обострение психического заболевания, кто-то объяснял жизнерадостность соседки водкой, а кто-то пустил слух, что Алия беременна. За эту догадку все мигом ухватились и стали под любым предлогом напрашиваться к Гаубердиным, чтобы внимательно посмотреть на живот Алии. Надо отметить, что и Искандер как-то преобразился – выпрямился, расцвёл. Щедро угощал мёдом, а кое-кому даже замок бесплатно починил.

Искандер уехал на стройку в Наул, когда Алия была примерно на восьмом месяце. Она каждый день листала книгу о родах и беременности, которую привезла для неё Гузель. В свободное время шила костюмчики, чепчики, носочки. В её душе всё трепетало от радости – скоро она станет мамой. Своих родителей Алия почти не помнила. Её мать умерла во время родов, а отец после её кончины допился до смерти. Воспитывала Алию нанайка, которая не отличалась чуткостью и сердобольностью. Жизнь в деревне с ней была похожа на прислуживание. Тупое, монотонное и бесхарактерное исполнение обязанностей в глухой, забытой богом деревне. Нанайка умерла, когда Алие исполнилось восемнадцать. Соседи уважали Флюзу Хасановну при жизни, поэтому самостоятельно организовали ей похороны и помогли устроить Алию в местную школу учительницей математики. Вскоре она познакомилась с Искандером, который нашёл в деревне пристанище и помогал по строительству местным. Позже Искандера стали вызывать на строительство в города – до этого они с Алиёй жили в скромной избушке умершей нанайки. Алия вела хозяйство, работала в школе и как примерная жена поддерживала мужа, заботилась о нём, пекла губадию, беляши, варила куламу и пыталась забеременеть. В город Алия не рвалась – боялась бандитов, нищеты, людей. Бабушка приучила Алию к труду и к смиренному принятию женской доли, научила вести хозяйство, доить коров, готовить. Гнетущая рутина почти отточила сердце в камень, поэтому Алие хотелось скорее познать простые женские радости – тяжесть большого живота,      боль схваток и нежное прикосновение младенца. Ожидание первенца было таким мучительным и таким сладким одновременно – Алия сшила кучу одежды, засушила полевые цветы, чтобы украсить ими так называемую «детскую», договорилась с соседями об обмене двух бутылок свежего кумыса на ненужную детскую кроватку.

В роддоме, когда узнали возраст Алии, едва ли не схватились за голову: «Двадцать восемь и рожать? С ума сошла? Где вас только таких находят…», – запричитала медсестра, когда старородящая Алия доковыляла до сестринской, чтобы спросить, почему у неё идёт кровь.