На рейде «Ставрополь»

Довольный каламбуром, Гопкинс улыбнулся длинными серо-синими полосками губ.

– Поверьте, мистер Лаврентьев, западные державы не только делали и делают, но и сделают впредь все для многострадального русского народа. Мы будем помогать ему всеми нашими силами и средствами! Уверяю: победа в конце концов будет на нашей стороне. Виктория ожидает нас и только нас!

– Истину изволите говорить, – склонил голову Лаврентьев. – Так позвольте и мне поднять сей скромный тост за все только что вами сказанное и пригласить вас к себе в гости. Признаюсь, сам я – лицо от политики далёкое. Но и мне очень хотелось бы помешать этим типам с парохода. Сделать-то, в сущности, надо немного: лишить их пищи, воды да угля, и они сами вернутся восвояси с повинной. Уж если есть такая у вас воля – оказать России посильную поддержку в этом деле, скажу вам прямо и честно: за мною не станет, я за расходами не постою! Мы, русские, умеем ценить верную и честную дружбу.

Гопкинс отхлебнул глоток виски, прищурился, посмотрел остаток на свет. И самым спокойным, самым будничным тоном ответил:

– Вот и хорошо, мистер Лаврентьев, что нас с вами заинтересовали одни и те же вещи. Деловые люди быстро узнают друг друга. И я вижу, что вас в Чифу интересует не только и не столько возможность провести остаток своих дней с помощью филиала Северо-Китайского банка. Судно это тоже интересует вас в значительной степени, и я готов оказать вам посильную помощь. А насчёт расходов… это уж само собою разумеется. На свете ничего не делается бесплатно, и я лично в вашей благодарности не сомневался ни одной минуты. Мы ведь – люди цивилизованные.

И Гопкинс как-то по-индюшиному рассмеялся.

ПОДАРОК

Уже двое суток прошло со дня первого визита услужливого Цзяна на борт"Ставрополя". Несмотря на столь твердо данное обещание, он не приезжал. Да и вообще, казалось, о русском пароходе все начисто забыли: даже джонки с самодеятельными мелкими торговцами – и те не показывались у борта, словно в воду канули.

На завтрак истосковавшейся по свежей пище команде удалось всё-таки купить у одного китайца немного рыбы. Китаец был низенький, в коротких старых штанах, в соломенной, порванной во многих местах конической шляпе. Получив свои несколько юаней, он долго кланялся, прижимая деньги к голой груди, обтянутой смуглой сухой кожей, из-под которой выпирали ребра. Видимо, он был совсем бедняком – даже джонки – и той у него не было. В море он выходил просто на большом плоту, связанном верёвками, из неструганых брёвен. В углу плота Москаленко доглядел огороженный досками и засыпанный землёй участок примерно в полтора квадратных метра. На участке этом что-то зеленело: не то лук, не то чеснок. Матросы, как и боцман, очень заинтересовались этим клочком земли. Решились потревожить вопросом Копкевича, который не раз бывал в Чифу и Гонконге и даже немного говорил по-китайски.

– Это же у него огород такой, – с кривой усмешкой пояснил первый помощник, – видите, лук посадил. Дело в том, что у многих китайцев в портовых городах вообще нет никакого жилья, кроме таких вот плотов.

На нём он и в море ходит, на нём в будочке спит, на нём и огород выращивает. А вон, видите, ещё земля в одном местечке насыпана? Так там ничего не растёт, на той земле он огонь разводит и похлёбку себе варит. Нищий, одним словом, человек!

Копкевич снова повторил последние слова и, полюбовавшись немного произведённым на слушателей эффектом, степенно удалился к себе в каюту. А Ивану почему-то стало до смерти жаль этого маленького человечка, у которого ничего, даже порядочного огорода, не было.

– Эй! – крикнул он. – Поди сюда!

Пошарив в карманах, нашёл монету в десять юаней:

– Лови, приятель! Не поминай лихом русских матросов!

Китаец подхватил монету на лету и снова, прижав к груди ладони, что-то залопотал. А к нему вдруг со всех сторон потянулись смолёные матросские ладони:

– Бери, дружище, бери, не стесняйся! От чистой души же !

А кто-то протянул пачку табаку:

– Кури, эдакий-такой узкоглазый!.

Китаец, вертясь волчком посреди плота, приседал на цыпочки перед каждым очередным своим благодетелем. А потом вдруг выпрямился и ударил себя по рёбрам на груди:

– Бинь!

– Зовут его так, видно, – заулыбались понимающие матросы. – Бинь… Это же по-нашему Боря! Будешь Боря, лады?

Китаец заулыбался и с трудом повторил непонятное слово:

– Борья…

– О, поладили! – засмеялись матросы. – Молодец, Боря!

Мало-помалу Боря осмелел, сел, подогнув под себя ноги, и принялся что-то рассказывать, поминутно кивая головой и вздыхая. Никто, конечно, ничего не понял, и лишь Рощин счёл своим долгом разъяснить:

– Несладкая у этого парня жизнь, паете…

Только-только проводили скромного и ободранного гостя, как к правому борту подошла шестивёсельная шлюпка. Из неё тяжело выкарабкалась уже знакомая всем увесистая фигура Цзяна, сопровождаемая каким-то офицером китайской таможенной службы.

Офицер, казалось, был накачан воздухом: так гордо, не сгибаясь, держал он свою ушастую голову.

– Чинь-чинь, – приветствовал всех Цзян, – здравствуйте, господа!

Офицер в знак приветствия упёрся глазами в палубу. Копкевич, стоя рядом с капитаном, поморщился:

– Экий важный господин, – негромко сказал он. – Знаете ли, Генрих Иванович, у самих китайцев есть на этот счёт одна крайне интересная поговорка.

– Какая же? – механически поинтересовался Грюнфильд.

– "Из хорошего железа гвозди не делают, хороших людей в офицеры не отдают".

Генрих Иванович сдержанно улыбнулся и шагнул навстречу гостям:

– Рад вас видеть, господа, в добром здравии. Надеюсь, что все наши проблемы определённо разрешились, а все наши просьбы вами удовлетворены?

– О да! – поклонился Цзян. – Никаких проблем, начальник, для вас более не существует. Итак…

Он достал маленькую записную книжечку и почти торжественно развернул её, открыв на нужной странице.

– Итак, господа. Вам запрещается: поддерживать какие-либо контакты с берегом, получать установленным порядком воду и продовольствие, сдавать почту, покидать рейд с целью самовольного захвата наиболее удобной якорной стоянки.

Китаец выпалил все это единым духом прямо в удивлённые глаза капитана.

– Но… – начал было Генрих Иванович.

– …кроме того, вам запрещается всякое обжалование настоящего решения портовых властей – оно утверждено самим губернатором.

Неожиданные гости давно уже покинули борт, а капитан все ещё стоял прямо посреди палубы в некоем подобии шока.

– Ничего, Генрих Иванович, – пытался было утешить его Шмидт, – бог поможет, не пропадём и без их помощи.

И, словно в подтверждение сказанных помощником слов, у кормы вновь раздался плеск вёсел, подплыл неизвестный китаец, вежливо поздоровавшийся на ломаном английском языке. В шлюпке у него лежали две связанные свиньи и несколько ящиков с овощами и свежей зеленью.

– Вам просили передать вот это, – вежливо сказал китаец. – Всё, что вы видите, и, кроме того, письмо.

Грюнфильд принял письмо в оригинальном фирменном конверте отеля "Кантон" с целлулоидным окошечком впереди, сломал печать.

– Ничего не понимаю! – он протянул письмо Шмидту.

На листе бумаги значилось: "Уважаемые и дорогие мои соотечественники! Наслышавшись от портовых властей о том неприятном положении, в котором вы пребываете в настоящее время, посылаю вам свой скромный подарок в надежде, что он придётся вам всем по вкусу. Очень прошу принять с искренними уверениями в моемглубоком к вам уважении. Вам соотечественник Алексей Лаврентьев".

К письму была приложена пахнущая свежей типографской краской визитная карточка с указанием рода занятий хозяина – "промышленник и финансист", адреса его проживания – "Чифу, центр, отель "Кантон", а также номер телефона – 27.

Пока китайца, доставившего подарок, угощали прямо на палубе смирновской водкой, которую он пил с величайшей радостью и удовлетворением, Генрих Иванович счёл своим долгом написать несколько слов неведомо откуда взявшемуся благодетелю.

"Уважаемый г-н Лаврентьев! – писал он. – Примите самую сердечную благодарность за столь приятный и неожиданный для команды "Ставрополя" подарок. Надеюсь, что вы выберете при случае удобное для вас время, чтобы наведаться к нам на борт, ибо сами мы, к сожалению, пока лишены иной возможности поблагодарить вас лично. Наше судно, действительно, находится сейчас не в самом завидном положении, и тем дороже для каждого из нас участие и помощь всякого истинно русского гражданина. Остаюсь в ожидании Г. Грюнфильд, капитан".

Вечером на судне был подлинный пир: свежая свинина заменила собой всем изрядно поднадоевшую солонину. Этому событию предшествовала довольно-таки значительная работа доброй половины экипажа: ведь нужно было заколоть свиней и разделать их как положено. А положено было осмолить щетинку свежей соломкой, спустить кровь на кровяные колбаски, изготовить из печени ливерные, засолить в ящик сало. На судне все это было довольно сложной проблемой, тем более что Рощин категорически запретил смолить заколотых боцманом хрюшек на палубе.

– Пожара нам, паете, для полного счастья не хватает, – ворчал он.

Выход нашел снова оказавшийся у юорта"Ставрополя"Бинь. Он насыпал на свой плот толстый слой земли, привёз соломы. Туши осмолили метрах в сорока от парохода, прямо на плоту. Все очень хвалили "Борю" за находчивость, и он этому очень и очень радовался.

– Интересно, – сказал за ужином Шмидт, – что это всё-таки за человек? Я имею в виду господина Лаврентьева.

– Не всё ли нам равно, – вполголоса ответил ему Грюнфильд. – Главное, что он расположен к нам и искренне захотел помочь нашей беде в меру своих возможностей. Поверьте мне, что сам по себе этот факт – лучшая из рекомендаций, которые нам следует принимать во внимание.

Несмотря на столь великолепный стол, настроение у всех было всё-таки отвратительное. Особенно невесел был сам капитан: предстоящие трудности беспокоили его уже сейчас.

– Говоря по совести, – признался он Копкевичу, – я не вижу пока выхода из создавшегося положения. Мы уже сейчас пьем тухлую воду. А что же будет через несколько дней? Мы уже сейчас сидим на богопротивной солонине, консервах и никудышных квашеньях. Что же будет через два-три месяца? Уверяю, что на подарках господина Лаврентьева мы с вами далеко не уедем.

Копкевич мрачно кивнул головой:

– Я разделяю ваше мнение, господин капитан, – ответил он. – Полностью разделяю.

ЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Алексей Алексеевич Лаврентьев, получив приглашение капитана пожаловать на борт "Ставрополя", собирался долго и тщательно. Он подробно поговорил с дочерью о том, как нужно ей вести себя в обществе моряков, закончив свою речь несколько даже напыщенно:

– Пойми, Виктория, – сказал он, – мы с тобой будем находиться в стане врагов. Отчизна доверила нам великую миссию по спасению большого судна со сланым историческим прошлым. Я не только не скрываю этого от тебя. Я рассчитываю на твою помощь в своём деле. Давай же мы окажемся достойными оказанного нам доверия!

Виктория склонила голову, отягощенную толстой русой косой:

– Я постараюсь, папенька, я всё понимаю.

В этот момент она показалась вдруг Алексею Алексеевичу до боли похожей на мать-покойницу. И он не выдержал: привстав в кресле, привлёк дочь к себе и поцеловал в висок с часто пульсирующей тонкой голубой жилкой.

– Всё будет хорошо, дитя моё, – грустно сказал он. – Ты уж не сердись на отца за то, что втягивает он тебя в дела подобного неженского рода. Но что же делать – время такое, разбираться нам с тобой не приходится…

В порту за несколько центов они наняли бедного китайца с джонкой.

– К дальнему рейду! – распорядился Лаврентьев. – И побыстрее! Там стоит пароход "Ставрополь".

Он не был уверен в том, что голодранец-китаец понял его слова. Но, на удивление, тот безошибочно выбрал из всего громадного скопления судов именно чёрный, похожий на гигантского кита корпус.

– Битте, – сказал китаец. – Пожалюсто, мистер!

Завидев подошедшую джонку, с борта спустили трап, а встретил гостей, как принято в особых торжественных случаях, сам капитан вбелом кителе с золотыми доброфлотовскими нашивками на рукаве.

Грюнфильд крепко пожал руку Лаврентьеву:

– Господин Лаврентьев, я чрезвычайно рад видеть в этих неприветливых и далёких от нашей родины краях своего соотечественника, верного сына России.

Поцеловал руку непринуждённо присевшей в ответ Виктории:

– Сударыня, я счастлив случаю, доставившему мне столь приятное знакомство с вами. Позвольте представить моих помощников – господ Копкевича и Шмидта.

После краткой церемонии представления Генрих Иванович, на правах хозяина, сделал широкой жест рукой:

– Я думаю, что судно мы с вами посмотрим потом. А сейчас милости прошу пожаловать ко мне в каюту, посидим, побеседуем, подкрепимся, чем бог послал. Мы здесь потихоньку, признаться, начинаем отвыкать от всех других лиц, кроме своих собственных. И вы своим визитом, дорогие гости, доставили нам величайшее удовольствие.

За столом не без помощи бутылки коньяка разговорились довольно быстро. Стояла жара, и, с разрешения Виктории, мужчины сняли кители. Только педант Копкевич лишь расстегнул крючки тугого воротника, бросая косые взгляды на гостя.

– Приехал я сюда, понимая, что надобно устраивать жизнь в тишине и спокойствии, – разоткровенничался Алексей Алексеевич. – Надоело, знаете ли, всё время закрывать ставнями окна и вздрагивать каждый раз, когда за окном гремит случайный выстрел. Положение сейчас в России, между нами говоря, таково, что могут в любой момент за здорово живёшь пристрелить прямо на улице, и никто из убийц искать просто-напросто не будет. А я, знаете ли, не хочу, чтобы моя единственная девочка сталась сиротой…

– Мне кажется, – вмешался в разговор Шмидт, – что вы очень и очень скоро начнёте скучать по России. Поверьте, кому-кому, а нам, морякам, ностальгия, эта болезнь тоски по родным краям, очень даже хорошо знакома.

– О, нет! – улыбнулся Лаврентьев. – Я, господа, этой болезни не подвержен. Кстати, – он вдруг резко переменил тему беседы. – Я слышал, что вы увели пароход из Владивостока, чтобы не сдавать его Меркуловым. Скажу прямо: в душе я одобряю ваш поступок – какой, к чёртовой матери, из нечеёсаного купчины премьер-министр? Но вот относительно разумности… Вы, если я не ошибаюсь, намерены сдать судно большевикам?