Секретные люди

Золотонос ахнул и прошептал ему на ухо:

– Николай Алексеевич, вы еле ходите. Как же в бой? Какая вам разведка? Позвольте, я ее возглавлю.

– Антон, брысь под лавку! Я офицер. Как посылать людей на такое дело и не идти вместе с ними?

В результате уже через четверть часа два десятка храбрецов на рысях устремились вверх по дороге.

В Черкес-кее они увидели лишь пустые улицы. Кто не убежал, тот попрятался. К вечеру разведчики добрались до перевала. Снега тут было по пояс, и хорошо: враг замучается тащить артиллерию.

Гелевердинцы спешились и заняли позицию на верхней точке перевала. Внизу было пусто, до самого Бардуза. Солдаты укутались в бурки, насыпали перед собой небольшие сугробы и принялись ждать. Но в этот день противник так и не появился. Заслону пришлось ночевать в снегу. Когда стало ясно, что бой отложен, русские спустились в Черкес-кей, запасли дров и разожгли костры за скатом, чтобы не видел противник. Лыков-Нефедьев отослал к Букрееву первое донесение: «Занял перевал, противника пока нет».

На следующий день сперва было тихо, и посыльный успел вернуться в команду. Однако к полудню Николай разглядел в бинокль, как на окраину Бардуза стала выходить густая колонна пехоты с артиллерией. Ого! Не менее полка, и это лишь те, кто на виду. Турки стояли в походных порядках и кого-то ждали. До них было восемь-девять верст. А светового дня еще несколько часов. Если они выступят сейчас, то успеют захватить перевал, поскольку два десятка винтовок не смогут их остановить.

Лыков-Нефедьев написал новое донесение Букрееву: «Вижу противника силами более полка, с горной батареей. Готовятся выступать. Со мной восемнадцать человек. Жду распоряжений». И отослал девятнадцатого в Сарыкамыш.

Началось напряженное ожидание. Турки не любят воевать ночью. К вечеру подойдет наш отряд. Или – или… Что сделает старший турецкий начальник? Николка на его месте послал бы вперед конный разъезд, выяснить обстановку. Скорее всего, так албей[42] и поступит. Значит, надо приготовиться к приходу гостей. И встретить их так, чтобы никто не вернулся назад и не доложил, что на гребне русских всего ничего. Пугануть – пусть решат, что неверных там до шайтана и бой лучше отложить, атаковать утром.

Поручик отдал необходимые распоряжения. Его люди переоделись в белые маскировочные халаты и спрятались по обеим сторонам от дороги. Эти халаты приказал сшить сам Лыков-Нефедьев, из нижнего белья больших размеров второго срока, для чего выдержал сражение с каптенармусом. Рубахи с подштанниками распороли и приспособили носить поверх одежды. Получились куртки и штаны с завязками – вполне удобно.

Оставалось ждать – и при этом не замерзнуть до смерти. Турки же выказывали странную нерешительность и вскоре даже ушли обратно в село. Вот молодцы!

Только через час османы решились на разведку. Из села выдвинулся вверх конный разъезд. Николай пересчитал противников: двадцать четыре человека! И никого нельзя упустить.

Командир собрал подчиненных и сказал:

– Ребята! Двух первых надо взять живыми. Остальных уничтожить, так, чтобы ни один не ушел. Пусть думают, что нас много.

– Разрешите, мы с Роговцевым захватим языков, – обратился ефрейтор Титов, опытный и смелый человек.

– Разрешаю. Бейте в коней, когда всадники свалятся – вяжите. Остальные целят в тех, кто идет следом. Лабученко, спустись вниз на пятьдесят саженей. Дай им подняться к нам и следи, чтобы никто потом мимо тебя не проскочил обратно. Хвост разъезда я беру на себя.

Солдаты разошлись по местам. Николай вставил в маузер отъемный магазин на двадцать патронов. Надо снять четверых… Хорошо бы шестерых, но это невозможно. Лабученко лучший стрелок в команде, он в случае необходимости справится и с двумя. Так… Молитесь, ребята… Самое удивительное: как только разъезд начал подниматься на перевал, у Николая перестала болеть голова и в теле появилась прежняя сила, какая было до контузии. Чудеса! Смертельная угроза заставила организм мобилизоваться. Отец рассказывал о таком, но сын испытал на себе впервые.

Николка закутался в простыню, сжал в руке маузер и приготовился. Стук копыт доносился снизу. Как там отец? Как брат Павлука? Как Настасья, как сын Ванечка? Хорошо бы уцелеть…

Копыта стучали уже совсем рядом. Николай считал про себя. Когда мимо проехал двадцать четвертый всадник, он сбросил бурку вместе с простыней и поднялся. Темные фигуры в наступающих сумерках были хорошо видны. Поручик навел маузер в спину заднего и нажал на спуск.

Тут заговорили сразу семнадцать винтовок. Лошади хрипели, поднимались на дыбы, всадники сыпались на землю как горох. Елисаветпольцы били в упор и не давали пощады. Уже через минуту все было кончено. Лыков-Нефедьев расстрелял половину обоймы и снял-таки пятерых. Шестой промчался мимо – поручик едва увернулся от сабельного удара. Припав на колено, он хотел поразить врага, но его опередил Лабученко.

Потом все стихло. Николай побежал в голову разъезда:

– Титов, как у тебя?

– Порядок, ваше благородие, – ответил ефрейтор, поднимая за ворот пленного. – Целенький.

– А у меня покоцанный, но жить будет, – толкнул к командиру свою добычу Роговцев.

Тут снизу пришел Лабученко, ведя трофейную лошадь в поводу:

– Ваше благородие, это вроде бы Двадцать девятой дивизии аскеры. Я солдатскую книжку забрал – вот.

Чунеев глянул в бумаги – действительно, 29-я. Старая знакомая, из 9-го армейского корпуса. Вот кто, стало быть, на них наступает. Надо доложить полковнику Букрееву. И пленных отослать, срочно.

Короткая схватка на перевале закончилась в пользу русских. Двадцать два аскера сложили головы, двое попали в плен. У разведчиков оказался один легкораненый. В результате в Сарыкамыш направились он и Лабученко, конвоируя «языков». Пленные были деморализованы после такого сокрушительного поражения и вряд ли решатся напасть безоружными на конвой. А ослаблять заслон Лыков-Нефедьев опасался.

Так они и провели ночь: горсть храбрых разведчиков полтораста шестого полка под рукой своего командира. Главные части турок были потрясены гибелью сильного разъезда, из которого не вернулся никто. Целая дивизия не решилась атаковать перевал, полагая, что его охраняют многочисленные русские батальоны. Николка даже сумел поспать по-заячьи, урывками, вполуха.

За час до полуночи с севера пришел сводный отряд наших войск. Им командовал опытный штабс-капитан. Посмотрев на трофеи и выслушав доклад поручика, он приказал ему отвести своих людей в Черкес-кей и отогреться. Разведчикам действительно требовался отдых в тепле – за двое суток они сильно продрогли цыганским потом.

Однако уже утром Лыков-Нефедьев поднялся обратно на перевал. Там шел упорный бой, вниз бесконечным потоком ковыляли раненые. Сводный отряд истекал кровью. Он бился с дивизией, у которой имелась артиллерия. Силы были неравны, а главное – случайно соединенные части не знали друг друга, боевое слаживание отсутствовало. И защитникам перевала пришлось отступать. Они с трудом оторвались от противника, заняв оборону на окраине Верхнего Сарыкамыша и на высоте Воронье гнездо. Турки продолжали давить, но вроде бы накал боя спал. Не то вражеский командир понес потери и решил дождаться подкреплений, не то атакам мешал глубокий снег. Так или иначе, начальник 29-й дивизии имел победу в руках, но упустил ее. Если бы в тот день, 12 декабря, он продолжил натиск с прежней настойчивостью, к ночи оба Сарыкамыша были бы им взяты.

Николка со своими людьми составил местный резерв сводного отряда. Разведчики расположились в саклях в ожидании приказа. Теперь они собрались все вместе – те, кто остался в казармах, присоединились к команде. А поручик утром взял свою винтовку, подсумки с носимым запасом[43] и отправился в цепь. Он тогда не знал, что произошло в больших штабах, и всерьез готовился умереть. Ему казалось, что дело безнадежно. Не знал и комдив 29-й дивизии Алиф-бей, к чему приведет его нерешительность…

Дело в том, что в штаб Сарыкамышского отряда прибыли фактический командующий Кавказской армией генерал от инфантерии Мышлаевский и начальник штаба генерал-лейтенант Юденич. Отряд воевал с превосходящими силами 11-го турецкого корпуса, и Берхман зачем-то гнал свои войска вперед. Противник нарочно сковывал его боем, чтобы Берхман не бросил часть сил на помощь Сарыкамышу. Так тот еще вздумал наступать…

Мышлаевский отменил приказ об атаке Кепри-кейской позиции и велел изучить обстановку. Не надо ли помочь тыловой базе? Говорят, турки захватили Бардузский перевал. Берхман ответил, что он давно следит за обстановкой вокруг Сарыкамыша, но не считает ее угрожающей. Снег так глубок, а дороги в Соганлуге[44] столь ужасны, что лавашники[45] застрянут в горах со своими ордами.

Уже потом выяснилось, что начальство прошляпило наступление турок по стечению обстоятельств. За два дня до атаки 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Баратова захватила в плен турецкого офицера. И тот рассказал, что в армию прибыл сам Энвер-паша, чтобы возглавить наступление на Сарыкамыш. Пленного отправили в штаб Берхмана, но казакам не хотелось сопровождать его по горам. И они просто зарубили «языка» за первым поворотом. А штаб дивизии не продублировал сообщение турка в штаб корпуса; решили, что тот сам все расскажет на допросе в вышестоящем штабе… Поэтому генерал Берхман и не реагировал на очевидные сигналы об опасности.

По счастью, генерал Юденич был другого мнения о противнике и о местности. Он убедил Мышлаевского отправить на помощь гарнизону подкрепление, и срочно. Туда был послан 18-й Туркестанский стрелковый полк, причем первый его батальон – на подводах, для скорости.

13 декабря этот батальон, проведя в дороге всю ночь, прибыл в Сарыкамыш и с ходу вступил в бой. Одновременно из Карса последним эшелоном успели проскочить 200 прапорщиков, только что выпущенных из военных училищ, и пулеметная команда 2-й пластунской бригады. Эти жалкие подкрепления тем не менее позволили Букретову продержаться еще день.

Селение расположено в котловине, ограниченной с севера хребтом Турнагель, с юга – Лысой горой (отрог Суруп-Хача), с запада – хребтом Чемурлы-даг и с востока – Артиллерийской горой. Между последней и Турангелем имеется узкое ущелье, выводящее на Карское плато. От Чемурлы-дага другое ущелье ведет на Хандеринский перевал и далее на Кара-урган, к государственной границе. На восток за Артиллерийской горой имеется большая Али-Софийская долина. А у подножия южных скатов Турнагеля стоят две сопки: Орлиное гнездо и Воронье гнездо.

Само село лежит в южной окраине котловины. В мирное время в нем квартировали два пехотных полка 39-й дивизии: 155-й Кубинский и 156-й Елисаветпольский, а также 2-я Кубанская казачья батарея. Казармы гелевердинцев размещались на восточной окраине, у выхода в Али-Софийскую долину. Кубинцы устроились на лесистом скате Лысой горы. Возле подошвы Орлиного гнезда находились железнодорожная станция и вокзал. У входа в восточное ущелье, возле железнодорожного и шоссейного мостов особняком стояла казарма нестроевой роты елисаветпольцев. Между Сарыкамышем и строениями 155-го полка высилась Батарейная горка, занятая гарнизонным храмом и казачьими казармами. Все это пространство необходимо было оборонять слабыми силами гарнизона.

Прибывший утром туркестанский батальон занял северную окраину Черкес-кея, или Верхнего Сарыкамыша, а ополченские дружины и другие регулярные пехотные части – обе сопки и часть Артиллерийской горы возле мостов. Мортиры поставили к двум казачьим пушкам, на Батарейную гору.

Атака турецкой дивизии на наши позиции началась рано утром. Вражеская пехота смело атаковала оба гнезда – Орлиное и Воронье, и Верхний Сарыкамыш. Завязался сильный огневой бой. Наши части оказали достойное сопротивление, и османы откатились обратно за опушку зализывать раны. Вскоре атака повторилась с удвоенной силой. Врагу удалось захватить несколько улиц на северной окраине села. Одна османская батарея выскочила было на открытые позиции, полагая, что у русских нет артиллерии, – и была тут же сметена пушкарями с Батарейной горки… Столь упорное сопротивление озадачило командира атакующей дивизии. Алиф-бей решил, что за ночь русские получили подкрепление, и остановил атаки. Он решил дождаться подхода главных сил 9-го корпуса.

Результат этого напряженного дня был для русских ужасен. Оборонявшиеся войска потеряли половину состава! А резервов не было совсем… Если бы беи с пашами проявили настойчивость, не устоять бы обоим Сарыкамышам. Но храбрость русских, большие потери и преувеличенная оценка сил противника испугали турок. И они снова, второй день подряд, не довели дело до конца.

Поручик Лыков-Нефедьев уцелел в бою, как ему казалось, случайно. Он находился в цепях туркестанцев, выдержал четыре атаки и извел в своей стрелковой ячейке все 180 патронов. Винтовка раскалилась и обжигала руки. Деревяную ствольную накладку покоробило. Вначале Николай еще считал уничтоженных им противников, выбирая офицеров и младших командиров. Но потом сбился со счета. Голова горела, мысли путались; казалось, пришел конец молодому поручику. Рядом умирали солдаты, цепь редела. Аскеры вот-вот должны были ворваться в окоп и прикончить всех, кто еще сопротивлялся. Они шли волнами с полным презрением к смерти; казалось, им нет числа. Однако, когда их трупы образовали невысокий вал, мешавший стрельбе, сдали нервы и у турецких храбрецов.

В котловине разверзся ад. Блеяние шрапнелей, треск рвущихся гранат, таканье пулеметов, нежно-жалостливый посвист пуль наполнили воздух. Люди гибли ежесекундно, но на место выбывших турок приходили новые, а наши, кто встал в цепь, держались до конца – им замены не было.

Николай успел не только повоевать в окопах. Когда справа от него османы ворвались в улицы Черкес-кея, он сбегал за своей командой и повел ее на штурм. Стрелять уже было нечем, стороны столкнулись в рукопашной. Заколов рослого капрала, оглушив прикладом второго, поручик совсем очертенел. Он бросил пустую винтовку, взял в правую руку шашку, а в левую кинжал и попер вперед, не озираясь и не ища подмоги. Будь что будет! Уже потом, к вечеру, немного придя в себя, офицер понял, что его солдаты не бросили командира, а охраняли, помогая отбиваться. Могучий Золотонос один уложил троих, которые пытались пленить поручика. Не повезло ребятам – надо было убегать… Но и разведчикам сильно досталось.

Уже ночью Лыков-Нефедьев явился в штаб гарнизона и доложил Букрееву:

– От команды уцелело четырнадцать человек. Жду дальнейших распоряжений.

Полковник положил ему руку на плечо:

– Все понимаю и благодарю за службу, Николай Алексеевич. Мне рассказали, что перед вашей ячейкой чуть не взвод лежит. Хорошо стреляете?

– В мишени неплохо, Николай Адрианович, а в бою мысли путаются – не помню. Как наши дела? Когда наконец придет подмога?

Третий день штурма, 14 декабря, должен был стать последним, но за ночь к Сарыкамышу прибыли очередные подкрепления: 80-й пехотный Кабардинский полк и Запорожский казачий полк с конной батареей. Как старший в чине[46], командир кабардинцев полковник Барковский возглавил оборону селения. Букретов стал начальником левого боевого участка, от Верхнего Сарыкамыша до Орлиного гнезда. Центральный участок, от вокзала до моста, заняли туркестанцы и запорожцы. Правый, с Артиллерийской горой, достался кабардинцам с ополченцами и различными командами. У отряда даже имелся резерв: две сотни казаков.

Однако не только русские получили подкрепления. К 29-й дивизии подошли две другие: 17-я и 22-я. Весь 9-й корпус собрался в один кулак. А дивизии 11-го корпуса глубоким охватом перерезали железную дорогу на Карс у станции Ях-Баан. Селение оказалось полностью окружено и отрезано от главных сил.

Начальник обходного корпуса Хафыза Хаккы-бей, только что назначенный Энвер-пашой на эту высокую должность, подвел своего покровителя. Он увлекся преследованием маленького отряда генерала Истомина – очень уж хотел захватить пленных. И удалился от 9-го корпуса на 25 километров. Хоть железную дорогу его части и блокировали, но опаздывали к штурму русских позиций. Им пришлось возвращаться к месту главных событий всю ночь, с большими потерями в личном составе от обморожений.

Штурм 14 декабря стал самым мощным и самым кровавым для обеих сторон. Турки снова навалились на Верхний Сарыкамыш и едва не взяли его целиком. Три атаки были отбиты с большими для них потерями, но северная часть села прочно перешла к противнику. Кабардинцы, устоявшие вчера, сегодня сумели удержать лишь несколько южных улиц. Середина несколько раз переходила из рук в руки и осталась за османами. Они атаковали сверху вниз, с высот в котловину, и поэтому имели огневое преимущество, а позиции наших войск видели как на ладони. По счастью, атаковал лишь один корпус, 9-й, который еще во время марша в горах лишился трети своей численности. А 10-й только пробивался ему в подмогу…

Николай принял бой в составе туркестанцев, оборонявших вокзал. Как потом выяснилось, это был самый страшный участок. Опять оставалось лишь удивляться, как поручик выжил. Один из батальонов 18-го стрелкового Туркестанского полка погиб в полном составе, а во втором не осталось ни одного кадрового офицера[47]. Роты возглавили прапорщики, только что приехавшие из Тифлиса и попавшие в мясорубку. Лыкову-Нефедьеву было приказано заменить убитого командира восьмой роты. Туда же влились его оставшиеся четырнадцать разведчиков.

Турки лупили из пушек не переставая. Звуки их выстрелов состояли как бы из двух слогов. Сначала долетало «ба!», а через секунду – «тум!». Солдаты смеялись: янычары Батум хотят! Русские выстрелы тоже звучали в два слога, но без паузы – «траб-зон!». Наши шутили: а мы хотим Трапезунд. Даже в смертельной свистопляске людей не оставляло чувство юмора…

К вечеру вокзал был весь завален телами как атакующих, так и обороняющихся. Николай лично сопроводил в госпиталь раненого Золотоноса, которому прострелили обе ноги. Из его людей остались в строю лишь двое: ефрейтор Титов и рядовой Тупчий. Сам начальник команды пропах порохом и мелинитом, как Казанский пороховой завод; его шинель была простреляна в трех местах. На правом плече саднило пулевое касательное ранение, а на левом – штыковое касательное. За эти дни поручик столько раз мог погибнуть, что нервы его зачерствели и пропал страх смерти. Патроны к маузеру давно кончились, и он теперь не расставался с винтовкой. Благо огнеприпасов к трехлинейкам на складах имелось огромное количество.

Хуже было с провиантом. Больных и раненых в госпитале насчитывалось больше, чем стрелков в боевых порядках. Пришлось уменьшить хлебную дачу до фунта, а мясную – до 1/5 фунта[48]. Это притом что суточный солдатский паек составлял по хлебу 2 фунта и 48 золотников, а по мясу – полтора фунта[49]. Гарнизону грозил голод, если осада затянется. Появились и «внутренние враги» – так солдаты называли вшей.

Николай вспомнил рассказы подполковника Тотьминского, как боролись с голодом и цингой в Порт-Артуре. Там людей выручало наличие морского залива, в котором можно было ловить рыбу. Собственно, уловистых было всего две: молодые акулы и рыба-сабля. Обе они надоели гарнизону до чертиков. Еще выручали контрабандой китайцы. Если у офицера имелись деньги, он до самой сдачи крепости мог позволить себе деликатесы: французские вина, паштеты и сыры. Дороже всего обходился чеснок, как противоцинготное средство, – 300 рублей за пуд! В Сарыкамыше о таком не приходилось мечтать. Правда, котловину с запада на восток пересекала небольшая речка, в которой водилась форель, но зимой ее не поймать…

Всю ночь с 14 на 15 декабря шел снег, жесткая крупа била в лицо, сыпалась за ворот, видимость на сторожовке была почти нулевая. В горах сильный ветер сдувал снег с перевалов в лощины, и там намело сугробы высотой в две сажени. Плюс холод ниже двадцати градусов. Нашим в саклях было еще куда ни шло, а бедные османы, севшие на Турнагельских высотах, поморозились. Выручало то, что горы здесь густо поросли сосной – большая редкость в Восточной Анатолии, и топлива для костров имелось вдоволь. Страдали ночные караулы, вестовые и госпитали. У аскеров началась охота за русскими валенками. Она стоила жизни многим, но ведь и мороз не знал пощады. К утру на постах боевого охранения с обеих сторон были найдены многочисленные трупы замерзших часовых.

Ночью сквозь горы пробился 155-й Кубинский полк и занял свои казармы на окраине селения. Его пехоту подкрепили два орудия туркестанских стрелков. Вообще артиллерии у противника было впятеро больше, чем у русских, и это очень осложняло жизнь обороняющимся.

Весь день 15 декабря противник не атаковал, а лишь вел артиллерийскую перестрелку. Видимо, вчерашний штурм дорого ему дался. Наш гарнизон воспользовался передышкой и заметно усилился. Подошли Кубанская пластунская бригада, тяжелый артиллерийский дивизион и 154-й пехотный Дербентский полк. Теперь Сарыкамыш защищали 21 батальон пехоты и 7 сотен конницы. Начальство над ними принял, как старший в чине, командир пластунов генерал-майор Пржевальский.

Казалось бы, дела налаживались, но именно в этот день у генерала Мышлаевского окончательно сдали нервы. Узнав, что железная дорога на Карс перерезана, он ударился в панику. Командующий армией решил, что Сарыкамыш теперь не удержать. И приказал находящимся там войскам сжечь склады со всем содержимым, после чего пробиваться на север. Еще Мышлаевский разделил силы основного отряда на два корпуса: собственно 1-й Кавказский генерала Берхмана и вновь созданный Сводный, во главе которого он поставил Юденича. Корпусам он тоже велел отступать. Затем профессор военного искусства уселся в автомобиль и по патрульной дороге[50] через Каракурт и Кагызман драпанул в Тифлис «для организации обороны Закавказья». С тех пор в русской армии его звали не иначе, как «панический генерал». Спустя время Мышлаевского тихо вывели в отставку, как говорили в войсках, с пенсией и халатом…

Как назло, в этот же день к Сарыкамышу прибыл Энвер-паша со своими михелями и лично возглавил операцию по штурму селения. К месту сражения подошли еще две турецкие дивизии 10-го корпуса – 30-я и 31-я. Теперь уже пять дивизий готовились к атаке русских позиций…

Утро 16 декабря началось атакой со стороны Али-Софии пехоты Хафыза Хаккы-бея. Одновременно с Турнагельских высот помчались вниз аскеры Исхан-паши[51]. В полную силу заговорила мощная турецкая артиллерия. Кабардинцы, переброшенные под Али-Софию, не удержались и начали пятиться. На каждого русского приходилось шесть врагов! Вдруг, не дойдя немного до казарм Елисаветпольского полка, обескровленные, казалось, роты повернулись к врагу лицом и перешли в стихийную контратаку. И штыками погнали численно превосходящего их противника обратно, вплоть до бригадного стрельбища. Лишь слабость полка после стольких боев не позволила кабардинцам закрепиться на новых позициях.

Турки попеременно давили с двух сторон: то на Верхний Сарыкамыш, то на главный. После отступления от Елисаветпольских казарм они навалились на Орлиное гнездо и железнодорожный мост. Три подряд атаки кончились ничем.

После полудня вражеские дивизии вновь кинулись к казармам и едва их на этот раз не взяли. Кабардинцы опять медленно отступали. Линия фронта стала вогнутой, и это неожиданно помогло русским. Шедшие клином турки попали под перекрестный огонь с флангов и были сметены им. Кто уцелел, бежал обратно в лес.

Наконец стемнело. Казалось бы, поле боя опять осталось за русскими. Но Энвер-паша не дал своим войскам отдыха, а послал в ночную атаку. Возможно, это был самый драматичный эпизод всей обороны. В ночи колонна османов неожиданно ворвалась в Сарыкамыш, захватив весь вокзальный участок. Командир кабардинцев храбрый полковник Барковский был убит. Начальник участка полковник Кравченко повел свой небольшой резерв в контратаку, но тоже погиб[52]. Аскеры дошли до середины села, и тогда Пржевальский спустил на них два батальона своих пластунов.

Николай Лыков-Нефедьев в эту минуту в очередной раз прощался с жизнью. Покоптил небо, ну и валяй себе в ящик… Он остался один к моменту внезапной вылазки противника. Поручика загнали в дом на главной улице и ломали дверь. Он отстреливался из-за печки и тем удерживал врага. В подсумке лежали две последних обоймы. Есть еще шашка и кинжал, а дальше все… Сдаться? В таком горячем бою пленных не берут, особенно гололобые. Выскочить через двор и бежать огородами? Пожалуй, единственный шанс.

Тут с улицы послышалось мощное «ура!», враз перекрывшее «алла!». Аскеры, увлеченно ломавшие дверь, бросились наутек. Николка припал к окну. Сил у него больше не осталось, он просто наблюдал. Мимо него промчались пластуны. В расстегнутых полушубках, ловкие, с отважными лицами, с каким-то особенно устрашающим гиканьем, они гнали турок как стадо баранов, прикалывая замешкавшихся штыками. Кто успел войти в селение, были перебиты. «Лампасная пехота»[53] показала себя во всей красе. Наступавшие следом новые батальоны османов, увидев такую картину, повернули назад. В итоге Сарыкамыш был освобожден, враг закрепился только в помещении казармы нестроевой роты гелевердинцев, расположенной у железнодорожного моста. Еще несколько рот низама укрылось в лесопильных складах между Кубинским лагерем и станцией. Но утром они выкинули белый флаг. Засевшие в казарме тоже сдались после того, как их обстрелял наш мортирный дивизион.