Ирина Догонович

Большинство скамеек на большом прибрежном проспекте были двойными – спинками друг к другу, так что можно было выбрать: сесть лицом к морю или лицом к зданиям и садам, украшавшим набережную. Она выбрала место лицом к морю, которое тихо плескалось в двадцати метрах от нее, изредка оборачиваясь, чтобы наблюдать за прохожими на широком променаде.

Прошло почти полчаса, прежде чем она его увидела: он шел в плотном пальто и фетровой шляпе, но легко узнавался по росту, плотному телосложению и почти агрессивной походке.

Она дала ему пройти мимо, прежде чем язвительно поинтересоваться:– Где покупаешь трусы?

Монсеньор Валерио Кавальканти резко остановился, усмехнулся и вернулся, чтобы сесть на другую сторону скамейки – так, чтобы их лица не было видно друг другу.

– Какая радость услышать тебя, дорогая! – сказал он.

– Представьте себе, что это значит для меня – после стольких лет не слышать ни одного дружеского голоса! Как моя мама и братья?

– Все хорошо, – искренне ответил он. – Они тяжело переживали твою смерть. Мама прошла через тяжелую депрессию, и я действительно начал за нее беспокоиться, но когда я признался ей, что ты жива – это было словно воскресение. Мы договорились, что по субботам она будет обедать в старой траттории, так что тебе нужно просто позвонить около часа и спросить Тонино – он передаст трубку.

– А мальчики?

– Они приняли твою смерть и решили, что так лучше. Слишком много людей, знающих секрет, делают его уже не секретом. Особенно если учесть, что Кароло вот-вот женится, а значит – может проболтаться. Не то чтобы я хотел занять место моего дорогого дона Дженаро – да упокоится он с миром и пусть никогда не возвращается, святой его памяти! – но в нынешних обстоятельствах любая осторожность уместна.

Он говорил откровенно о своем покойном друге и страшилище курии – добром кардинале Дженаро Гранито, «князе Бельмонте», святом, кротком, образованном и наделённом всеми христианскими добродетелями человеке, но с такой репутацией несчастья, что все, кто к нему приближались, скрещивали пальцы за спиной. А если он брал кого-то под руку – это почти считалось смертным приговором.

Злые языки говорили, что после его благословения дома сгорали, люди разорялись или попадали под машину, а брак, заключённый в его присутствии, не продержался бы дольше трёх месяцев.

Его невинная, но дьявольская сила в стране, полной суеверий, доходила до того, что, когда на одном из трёх конклавов он высказывался в пользу кандидата на трон святого Петра, другие итальянские кардиналы предпочитали поддержать его – из страха, что если пойдут против него, часть потолка Сикстинской капеллы рухнет им на головы.

Хотя он этого не заслуживал, тысячи римлян вздохнули с облегчением в день, когда его похоронили.

– Всё настолько плохо? – обеспокоенно спросила Ирина Догонович, прекрасно знавшая репутацию страшного кардинала.

– Некоторые бывшие высокопоставленные чиновники Национального нефтяного агентства были убиты без объяснений, и никто не проявляет особого интереса к расследованию. Андреотти сосредоточивает всё больше власти, мафия – как рак, захватывает все уровни государства, а, по-моему, Папа позволяет себе слишком рискованные финансовые шаги. Если всё пойдет так и дальше, я попрошу о переводе и займусь исключительно Африканией.

– Это значит, что мне нужно бросить свою работу?

– Ни в коем случае! – возмутился дон Валерио. – Напротив! Если, как я подозреваю – и прости меня, дорогой дон Дженаро! – дела Церкви перейдут в руки тех, кто больше похож на акул из мира финансов, чем на священников, и мы в конце концов окажемся на мели, мне понадобятся новые источники финансирования. А этот проклятый Hungriegerwolfeе, чтоб его черти побрали, может оказаться моей последней надеждой. – Он сделал паузу, прежде чем добавить: – Но прежде чем говорить о делах, хочу узнать о тебе. Умираю от желания обернуться и взглянуть на тебя, но удержусь. Как ты себя чувствуешь?

– Будто участвую в вечном костюмированном балу. Но живу в прелестном домике, в очаровательной обстановке, ни в чём не нуждаюсь и обожаю то, чем занимаюсь.

– Есть романтические отношения?

– Пока нет. Познакомилась с приятным человеком, но не хочу заходить далеко, чтобы не пришлось ничего объяснять. Сами понимаете – не так-то легко признаться наследнику богатой традиционной семьи, что ты, по сути, суккуб из тьмы, созданный пластическим хирургом.

– Ты не сделала ничего плохого.

– Вы лучше всех знаете, что кое-что плохое я всё же сделала. И если бы эта связь укрепилась – что сомнительно – объяснить, почему я вынуждена прятаться, менять имя и даже лицо, было бы крайне сложно.

– Это заставляет меня предположить, что ты позвала меня в Ниццу, потому что узнала что-то важное о Hungriegerwolfeе, – рассудительно заметил кардинал, тем самым словно закрывая тему личной жизни собеседницы. – Или я ошибаюсь?

– Не утверждаю как истину, но пришла к выводу, что, вероятно, это был прототип подводной лодки с большой автономностью и сверхнизким потреблением, возможно, собранной на верфях Генуи.

– Собранной? – переспросил монсеньор Кавальканти, словно не понял. – Хочешь сказать, эти нацисты – сукины дети – умудрились доставить подлодку по частям из Германии, чтобы собрать её прямо у нас под носом?

Она дружелюбно хлопнула его по плечу, как бы желая его успокоить:– Не воспринимай на свой счёт, но именно это я и хотела сказать. Поэтому мне нужно, чтобы вы выяснили, могла ли в 1943 году в каком-либо из генуэзских доков вестись такая работа.

– Ты думаешь, об этом и говорил бедный Монтини, утверждая, что все участники проекта в опасности?

– Это логично, особенно если учесть, что к концу того же года два подводных корабля U-Bootwaffe носили один и тот же номер. А это абсолютно необъяснимо, если знать немецкую точность.

– Они были на войне.

– Адмирал Дёниц был слишком умен, чтобы допустить подобное – если только у него не было очень веской причины, известной лишь ему. Один U-427 патрулировал в Северной Атлантике, другой – в Южной.

– Вот это действительно странно. Зная, какие те были педанты, трудно поверить, что такая ошибка могла быть не намеренной.

– Это и есть моя теория.

– И по-твоему, один из этих кораблей был прототипом, собранным в Италии?

Она несколько раз кивнула, хотя он всё равно не видел её лица.

– Северный называли в шутку «Черепаха», а южный, от которого никогда не было сигнала, – «Заяц». Я нашла документы о сообщениях для U-427, в которых говорилось о погоде и состоянии моря, но они не имели смысла для корабля у канадских берегов – зато были крайне важны для подлодки у берегов Африки.

– Без сомнения, ты проделала тщательную работу.

– Я училась в швейцарском пансионе, работала под началом Паолы Аккарди и обнаружила, что моя настоящая страсть – быть библиотечной крысой. Ощущение, когда находишь старый документ в заднем ящике стола – наверное, самое близкое к тем оргазмам, о которых столько говорят. – Она протянула через плечо выцветшую и почти плесневелую фотографию и пояснила: – Это северный U-427 в момент капитуляции. Построен в Данциге, экипаж – 58 человек, командовал австрийский граф Карл Габриэль фон Гуденус, на тот момент – около двадцати четырёх лет. Он стал известен тем, что выдержал почти семьсот глубинных бомб – это мировой рекорд. Моя гипотеза: он должен был проверить прочность новой обшивки или конструкции корпуса. Потому его и называли «Черепаха».

– Ну и ну, у этого фон Гуденуса железные яйца – выдержать семьсот бомб! Ты выяснила что-то ещё о лодке?

– Нет. Как видно на фото, к концу войны она превратилась в помятую жестянку с измотанным, оборванным и – что главное – молчаливым экипажем. Англичане не обратили на неё внимания, решили, что это обычная подлодка, и потопили её у берегов Шотландии в декабре сорок пятого. Если в ней и был какой-то секрет – он ушёл на дно.

– А что с другой? С «За…»

– Ничего.

– Ничего? – теперь монсеньор Кавальканти едва не обернулся в порыве, но сдержался. – Как такое возможно?

– Либо её потопили, либо уничтожили, и это могли сделать как свои, так и враги. По моему мнению, именно она должна была утолить голод серых волков – того самого пресловутого Hungriegerwolfe. Ведь не забывай: речь идёт о морских волках. Теперь нужно выяснить, как они надеялись утолить этот голод.

– Ты думаешь, сможешь это выяснить?

– Не знаю. Но точно не откажусь от попытки.

Глава 6

Ирина Догонович сидела на веранде, погружённая в изучение толстого отчёта и окружённая книгами, которые едва не падали с переполненного стола, когда перед домом остановился роскошный белый Rolls-Royce. Чёрный шофёр поспешно открыл дверцу, но вопреки её ожиданиям, из машины вышла не Ги Деларошель, а рыжеволосая Аманда Хэмилтон. Она была одета в лёгкое голубое платье, с огромной шляпой в тон и изящным ожерельем из рубинов, подчёркивающим её великолепную грудь, так что выглядела как будто сошла с обложки последнего номера Vogue.

– Доброе утро, дорогая! – воскликнула она, открывая белую калитку, окружавшую сад, даже не удосужившись спросить разрешения. Она семенила по траве короткими шажками и начала подниматься по узкой лестнице, будто шествовала по подиуму. – Я подумала, что ты не откажешься от аперитива, и позволила себе принести пару лакомств.

Чёрный шофёр и китайский официант, оба в перчатках и в униформе, следовали за ней, неся подносы, бутылки, бокалы, ведёрки со льдом и разные угощения, в том числе полкило лучшей иранской икры.

Аманда села с такой естественностью, будто была у себя дома, нетерпеливым жестом велела слугам открыть шампанское и удалиться, а затем, очаровательно улыбаясь, добавила:

– На самом деле я пришла поиграть в сваху, сплетницу, доносчицу, ведьму-сову и ехидную змею – но всё исключительно из добрых побуждений. Я очень благодарна тебе за изумрудное ожерелье, и действительно, через пару дней Питер подарил мне ту диадему, о которой ты говорила. Правда, скажу без обид – на голове она смотрится как коровья лепёшка, поэтому я решила носить её на бедре, как подвязку. – Она коротко рассмеялась, довольная собственной находчивостью. – Смотрится очень сексуально, и Питера это так возбуждает, что на днях он едва не выколол себе глаз алмазом. Вон до сих пор шрам на брови. Паштета, хамона или икры?