Хуторянин. Сборник рассказов

Самовар уже вскипел, и они сидели, чаёвничали.

Глава 8

Пробегали дни, здоровье Фроси приходило в норму. Доктор Клаус приезжал теперь гораздо реже. Однажды он приехал и сказал, что немецкой семье Капельман нужна домработница и няня. Он им сказал, что на примете есть такой человек, и предложил Ефросинье съездить посмотреть условия труда.

– Я вообще-то думала ехать, своих искать, – ответила она.

– А где Вы их думаете искать? – спросил Фёдор.

– В Сибири.

– А Вы знаете, что такое Сибирь?

– Нет. Я там не была ни разу.

– Скажите, а Украина Ваша большая?

– Да! Очень большая, – гордо ответила она.

– Вот Ваша Украина, – Фёдор показал один палец. – А Сибирь во столько раз больше, – он показал пальцы обеих рук.

В деревне Ефросиньи счёт вели по пальцам. Когда этого было мало, считали парами. Если и этого было недостаточно, то делали заметку на земле или на стене угольком и начинали сначала. И она поняла, что в такой большой Сибири она не сможет отыскать свою семью.

– Завтра Капельман приедет на разъезд, – продолжил разговор Бергер, – ему из Германии должен прийти заказ. Если будете согласны, то он Вас заберёт с собой.

Заказ на другой день не пришел, но Капельман приехал. Он о чём-то говорил с Анастасией, но Фрося их языка не понимала.

– Вы с ним на германском разговаривали? – спросила она Анастасию, когда Капельман уехал.

– Да, на немецком. Я научилась немецкому, когда у Бергеров жила. А Евлампий знает гораздо лучше меня, да и грамоте он обучается с немецкими детьми.

– И что он сказал, этот Капельман?

– Попросил, когда придет заказ, Евлампий известил его. Сказал ещё, что Вы им подходите, и если Вам понравится, то будете жить с ними.

Через два дня на разъезде остановился поезд. В конце состава находился вагон с шестью большими деревянными ящиками. Состав загнали в тупик и отцепили последний вагон, в вагоне и находился заказ Капельмана. Фёдор подложил башмак, чтобы вагон не убежал.

Утром следующего дня приехал сам Капельман с рабочими на двух подводах.

– Ну, что Вы решили? – обратился он к Ефросинье.

Ефросинья поняла, что обращаются к ней, но немного смутилась от такого обращения. В её деревне на Вы обращались только к родителям или старшему. А с Капельманом они были примерно равного возраста.

– Поеду с Вами, – ответила она, – если возьмёте.

– Гут! Хорошо! – улыбнувшись, ответил Капельман.

– Зовут меня Дитрих, а по крещению Дмитрий. Так что можете называть меня Дмитрий Анатольевич, – и он подал ей свою руку.

– А меня Ефросинья, – она подала ему свою.

– Мы поедем грузиться, а Вы собирайте свои вещи да попрощайтесь с друзьями.

Вещей у нее было – узелок в маленькой скатёрке, которую ей дала Анастасия, всего раз, два и обчёлся.

– Ну что, Ефросинья, до свидания, или как у вас в деревне говорят? – спросил Фёдор.

– До побачиния, – ответила она. – Спасибо вам за всё! Вы меня, можно сказать, с того света вытащили.

И она поклонилась им низко в пояс.

– Ну что Вы, что Вы, перестаньте. Вы приезжайте в гости, когда захотите. Мы будем Вам всегда рады, – сказал Фёдор.

– Приезжайте, тётя Фрося! – вступил в разговор Евлампий, и они все крепко обнялись.

– Я по Вам буду скучать, – с грустью промолвила Анастасия. – Мне Вас теперь будет не хватать.

Вскоре подъехали подводы. Ефросинье помогли сесть поудобней. Обоз тронулся, и они её долго провожали взглядом, помахивая руками.

Дорога шла по степи, иногда пересекая маленькие балки. Почти вся степь была покрыта травой, незнакомой Ефросинье, на ветру она перекатывалась волнами, как лён, но это был не лён. И ей поначалу было невдомек, почему столько льна было брошено в поле? Она спросила Дмитрия Анатольевича, что это за трава. Он ответил, что это ковыль, и что здесь, кроме ковыля и донника, почти ничего не растёт.

– Как же здесь люди-то живут? – подумала она.

Где-то, наверное, больше часа пути, дорога пошла под уклон. Вскоре её взору открылась прекрасная картина. Далеко впереди бежала река, рассечённая то маленькими, то большими островами. С вершины берега, на котором были они, река казалась настолько маленькой и мелкой, что её можно было перейти вброд. Ефросинья услышала протяжный гудок, но он был не такой, как у паровоза. По реке шел пароход. Она ещё никогда сама не видала парохода. Что такое паровоз, Матвей ей рассказывал, и его ей довелось увидеть уже не раз. «А пароход, – говорил Матвей, – это такая же паровая машина, но только плавает». Но как может плыть по воде железная машина, она себе представить не могла. И вот сейчас, не отводя глаз, она любовалась этим зрелищем.

Берег, по которому ехали подводы, был очень высоким, но с пологим спуском. Противоположный берег был почти наравне с рекой и только далеко на горизонте начинал подниматься и постепенно выравнивался с ними.

Пароход, подавая гудки, виляя между островами, продвигался вперед. Он, конечно, не был похож на паровоз, но вот дыма от него было не меньше. Пароход уменьшил свой дым, еще несколько раз погудел и замедлил свой ход. С вершины берега хорошо было видно, как он направился к пристани. Только сейчас Ефросинья заметила деревню, которая раскинулась далеко внизу на берегу, вдоль речки.

Рабочие уже давно сошли с подвод и шли рядом, постоянно сдерживая лошадей. Дорога шла вдоль берега, с небольшим уклоном, но стоило только ослабить вожжи, подводы набирали ход. Деревня все приближалась. Ефросинья заметила, что многие дома под железом или черепицей.

– Странно, – подумала она, – земля такая бедная, а люди-то живут не плохо.

Она обратила внимание, что нет ни одной мазанки. Все дома рубленные, а то из камня или кирпича.

– Как же вы живете на такой земле, если она ничего не родит? – спросила она.

Капельман шёл рядом с подводой.

– Вы, Ефросинья, посмотрите на тот берег, там наши артели, там наши угодья, та, наша земля-кормилица, и не хуже вашей, украинской. И огороды наши там, а овощи наши даже в Москве знают. Волга-Матушка – это наша кормилица, – сказал он с гордостью и протянул руку в сторону реки.

Постепенно въезжали в селение. Здесь многое её удивляло. Дорога по улице была выложена булыжником. По обе стороны улицы стояли добротные дома. Заборы были низкими, в основном выложенные из булыжника. У кирпичных домов амбары и конюшни тоже были выложены из кирпича.

– Зажиточный у вас народ, – совсем без зависти произнесла Фрося.

– Бога гневить не буду, – ответил Дитрих. – Правда после голода и мора мы только жить начинаем. А хозяйствам нашим некоторым более ста лет. Наш род еще при Катерине сюда переселился из Германии. Ефросинью в семье приняли хорошо. Ей назначили оплату в месяц, вменили в обязанность помогать по дому и ухаживать за детьми. Детей у Капельманов было четверо. Старшему, Отто, было уже пятнадцать, Гансу десять, Лизе девять и Марте восемь. С Эльзой, хозяйкой дома, она быстро подружилась, и хозяйке она понравилась. Вся работа, которую Фросе предлагали, была ей хорошо знакома. С детьми Эльза разговаривала на немецком, но в семье все прекрасно говорили на русском. Все радовало Ефросинью. В большом доме ей отвели отдельную комнату. Обедала она за одним столом с семьей. Она сама просила больше работы, но хозяйка говорила, что нельзя все время работать, надо и отдыхать. В минуты отдыха она постоянно вспоминала свою семью и, загибая пальцы, перечисляла всех своих внуков. Она старалась сдерживать слезы, чтобы не обидеть хозяйку, подумает, что ей у них плохо. Дитрих был намного старше Эльзы, но даже слепой увидел бы, как они любят друг друга.